Как-то я разговаривал с Андреем Николаевичем и выразил желание, чтобы мы занялись ещё статистикой в демографии. Но, неожиданно, получил его резко отрицательный ответ. Колмогоров пояснил, что эта тематика может быть очень болезненно воспринята наверху, и ничего кроме неприятностей мы от её разработки не получим. То есть, мне категорически было заявлено, что в Межфакультетской Лаборатории этой тематики не будет.
ИНТЕРВЬЮ С ЮРИЕМ БЕЛЯЕВЫМ
(окончание. Начало в №11/2021)
Ю.Б.: После планировки комнат в отдельном для нас здании, комнаты в Лабораторном корпусе мне не понравились. Они были рассчитаны на одновременную работу четырёх человек. Но Лаборатория продолжала своё… функционирование.
Практически сразу в ней появился Мешалкин… Затем Гирсанов…
В.Д.: Мне кажется, у вас там появился и Синай.
Ю.Б.: Яков Григорьевич у нас появился ещё раньше, с осени 1961 или 1962 года.
В общем, сильный народ в Лаборатории постепенно набрался. И комнат для сотрудников хватало. Причём, “с лихвой” — некоторые из них мы даже сдали “во временную аренду до зачисления очередных нужных нам специалистов”. Хотя “выпихивать” арендаторов из комнат, где они “уже прижились”, было делом не простым.
В.Д.: Естественно! Если “временно посадишь” кого в кабинет, то “освободиться” от него уже очень сложно. Начнутся просьбы, жалобы к начальству и так далее…
Ю.Б.: Да-да.
Добавлю, что ещё до этого пагубного решения я уделил много внимания покупке импортной мебели для комнат Лаборатории. И нам была выделена валюта для её покупки. С такой мебелью комнаты выглядели очень привлекательно.
Надо сказать, что, по поводу набора к нам специалистов, у меня с Мешалкиным был… разный подход. Я полагал, что это надо делать… очень осмотрительно. Он же считал, что главное побыстрее набрать сразу людей, и как можно больше.
В.Т.: Вот они и набрали в неё “чёрт знает кого”!
Ю.Б.: Я, всё-таки, не сказал бы “чёрт знает кого”. Но там, действительно, появились и… “не слишком компетентные“ люди.
В.Т.: Вот туда взяли одного геолога. Что он понимал в математике?!
Ю.Б.: Да, в Лабораторию был взят геолог Шурыгин. Не помню, как он появился…
В.Т.: Как можно было его брать в математическую Лабораторию… В первую же секунду, как он входил в дверь, было ясно, что ему здесь делать нечего!
Ю.Б.: Мне бы не хотелось никого оскорблять, тем более, оценивать человека “в первую же секунду по внешнему виду”…
(Примеч. В.Д.: Тут я согласен с Юрием Константиновичем. Я позднее выяснил, что, скончавшийся в 2012 году, Александр Михайлович Шурыгин, помимо окончания Геологического факультета МГУ, потом ещё закончил вечернее отделение Мехмата МГУ, так что определённое “математическое образование” у него было. Но, видимо, он был склонен “к более простым приложениям” — во всяком случае, он потом стал доктором “технических” наук.)
А, вообще, некоторые сотрудники были к нам рекомендованы факультетским партбюро… При этом, я думаю, “рекомендованные” искренне хотели… принести пользу делу…
В. Т.: Но ничего не получалось.
Ю.Б.: Да, бывало, что они “не тянули” — и у них “не получалось!”…
Ну так вот, работая в этой Лаборатории, я написал две докторские диссертации…
В.Т.: …Ты мне об этом как-то говорил. Но расскажи нам чуть поподробнее.
Ю.Б.: Хорошо.
Сначала я написал прикладную диссертацию. Ведь мне очень нужно было побыстрее “защититься”. Потому что у меня сын родился, и надо было зарабатывать деньги. Да и вообще, жили мы плохо, в подвале, и так далее…
B.T.: Юра, а кем была твоя жена?
Ю.Б.: Первая? Валентина Михайловна Беляева (урождённая Сивохина), 1933 года рождения. Она закончила архивный институт.
Женщина она была… крепкая и чёткая. У неё на работе была такая позиция, что сто шестьдесят сотрудников были в её подчинении. Она заведовала большим архивным отделом в крупном научно-исследовательском институте.
В.Т.: Она жива?
Ю.Б.: Жива, да.
Но на меня и она, и её мама — моя тёща, смотрели… с осуждением, что ли. Мол, что это у тебя за профессия — смотришь в потолок, а тебе за это что-то ещё и платят. Гроши, конечно. У тебя же должна быть реальная работа! Ты должен крутиться, бегать и что-то организовывать…
В.Т.: Да-да, такое отношение часто бывает в семьях у математиков. Со стороны их жён, которые не имеют отношения к ней, и со стороны тёщ…
Ю.Б.: Мне запомнилось, что мой сын — Михаил Беляев, ставший математиком несмотря на все мои “запихивания” его в биологию, в детстве как-то, когда мы проезжали в троллейбусе мимо университета, сказал: «А здесь мой папа студентам сказки рассказывает!» Конечно же, он дома услышал такие слова от бабушки… (смеются). Полное непонимание…
В.Д.: Как же вы познакомились? Архивный институт — ведь это “далеко” от Мехмата МГУ.
Ю.Б.: Ещё в школьные годы. Тогда мальчики отдельно учились от девочек. Но были у нас и совместные вечера.
В.Д.: A-а, соседних мужских и женских школ!
Ю.Б.: Да. Валентина Михайловна училась в соседней музыкальной школе на Новоарбатском проспекте — сейчас её, вроде, закрыли.
Она хорошо играла на пианино, а я неплохо пел. И в студенческие годы, уже с Клоссом, мы много с ней музицировали… Мы так отдыхали. Она играет какую-нибудь мелодию, а я пою.
В.Д.: Ясно — “музыка на-а-ас связа-а-ла”!
Но вернёмся ещё к Лабораторному корпусу. Кто-то был во главе всего этого корпуса?
Ю.Б.: Там у каждого были свои комнаты. У Гельфанда их было пять или шесть…
В.Т.: Много комнат имел, также, один биолог…
Ю.Б.: Который потом академиком стал.
В.Т.: Да, о нём. Это был великий человек. На самом деле, очень масштабный, большой человек. И Гельфанду он много помогал… Когда, например, Израилю Моисеевичу надо было устроить, в корпус, нужных ему людей, которых он не мог устроить “прямо к себе”…
В.Д.: …то есть, прямо в отдел Гельфанда…
В.Т.: …да, то Белозерский зачислял их “в свои отделы”. Многие из них потом стали крупными специалистами…
Ю.Б.: Но и у нас некоторые “гельфандовские протеже” иногда появлялись. Вот и Левина мы взяли в свою Лабораторию. Правда, у нас он недолго проработал — года полтора.
В.Д.: Лёня Левин? Я его хорошо помню — во время моего “комсомольского секретарства” он был, скажем так, “активистом” на своём курсе.
Он, помнится, без прохождения аспирантуры, в вашей Лаборатории написал, под руководством Андрея Николаевича, свою кандидатскую диссертацию. Но защититься с ней не смог — факультетское партбюро в соответствующей характеристике указало на “неопределённость политического облика” соискателя. После этого он, вскоре, покинул Университет, а потом эмигрировал в США…
А сколько у Колмогорова, в Лаборатории, было комнат?
Ю.Б.: У Колмогорова? Что-то около двадцати.
В.Д.: У Гельфанда — пять или шесть. У Колмогорова — двадцать, а все остальные у Белозерского?
Ю.Б.: Да, так.
В.Д.: Корпус большой?
Ю.Б.: Шестиэтажный и сильно вытянутый.
В.Д.: Понятно.
Я слышал, что в вашей Лаборатории был крутой, по тем временам, компьютер. Это так?
Ю.Б.: Да. Его мы с Женей Чепуриным доставали. На пару. Спиной к спине стоя, от всех отбиваясь, добились, чтобы нам его дали! (смеются).
В.Т.: Он твой ученик, Чепурин?
Ю.Б.: Мой, мой ученик.
В.Т.: Когда же там отдел теории надёжности и массового обслуживания возник?
В.Д.: И с самого начала уже под Вашим руководством?
Ю.Б.: Да, в общем, под моим. Тематика этого отдела была, как раз, по упомянутой моей прикладной диссертации. При отделе был открыт семинар по теории надёжности и теории массового обслуживания. Вёл я его совместно с Александром Дмитриевичем Соловьёвым и Борисом Владимировичем Гнеденко. Нашу троицу называли “тремя богатырями”.
В.Т.: Вы даже получили премию какую-то великую?
Ю.Б.: Да, Государственную премию СССР. Благодаря ней я, потенциально, мог бы, если бы не работал, претендовать на некоторую добавку к своей пенсии.
В.Д.: Мне Александр Дмитриевич говорил, что вы даже организовали что-то вроде общегородской учёбы по этому направлению.
Ю.Б.: Да, это так. Это Гнеденко выдвинул идею просвещения инженеров. В связи с этим был открыт, во главе с Борисом Владимировичем Гнеденко и известным конструктором Яковом Михайловичем Сориным, кабинет надёжности — “Reliability chamber”. Туда даже иностранцы приезжали изучать наш опыт повышения квалификации инженеров “в надежности и контроле качества”.
В.Д.: Кабинет был в Политехническом музее?
Ю.Б.: Политехнический музей дал нам для него помещение и предоставлял аудитории, бесплатно, для занятий с инженерами. Для лекций и семинаров с ними.
Вот посмотрите снимок одного из таких семинаров, на котором я выступаю. Видно, что присутствует больше ста человек, и всё это очень разные люди. А на лекциях у меня присутствовало, бывало, до пятисот инженеров.
Всё было организовано на самом серьёзном уровне. То есть, записавшиеся к нам инженеры, в соответствующее время, освобождались от текущей работы для посещения наших лекций и семинаров.
После “перестройки” кабинет надёжности перестал функционировать. А в семидесятые и восьмидесятые годы нами были проведены там несколько конференций, связанных с массовым обслуживанием и теорией надёжности. Они привлекли очень много участников из всех республик Советского Союза.
Я считаю, что это была очень активная и полезная работа. Мне кажется, что и сейчас, когда снова возрождается идея структурного изменения экономики России, для инженеров, выпускников ВУЗов такая деятельность была бы очень полезной.
Ю.Б.: Да, и это было мне интересно.
На этом семинаре проводились предзащиты диссертаций. Так что, у меня появилось много “научных связей”. И я был этим очень доволен…
В.Д.: Теперь вот о чём.
Я прочёл, что в Колмогоровской лаборатории был отдел вычислительной техники, который возглавил Сергей Васильевич Фомин. Он сам захотел его возглавить?
Ю.Б.: Да, какое-то время он его возглавлял. Но потом он оттуда ушёл, и вместо себя начал рекомендовать какого-то физика. Я был категорически “против”, поскольку быстро стало видно, что он нам “не подходит”…
В.Д.: Идея пригласить Фомина в Лабораторию принадлежала самому Колмогорову или же была подсказана Гельфандом?
В.Т.: Ну, видите ли, как раз Сергей Васильевич Фомин был таким человеком, который дружил и с Колмогоровым, и с Гельфандом. Поэтому, скорее всего, Гельфанд Юре посоветовал, а Андрей Николаевич, может быть даже не зная о том, что это Гельфанд посоветовал, его принял.
А какого физика рекомендовал Фомин?
В.Д.: В Интернете написано, что этот отдел, после Фомина, возглавил Владимир Маркович Волосов. Он с Физфака МГУ, да, но он математик вообще-то.
Ю.Б.: Ну, наверное, на короткое время — поэтому я и забыл его фамилию. Но потом я сказал Андрею Николаевичу, что на этот пост надо, всё-таки, поставить своего человека. Он спросил: «И у Вас есть кандидатура?» Я ответил: «Да, есть — это Чепурин». Я говорил, что он хозяйственный человек, будет это хозяйство вести, будет им заниматься. Что мы с ним как раз начали менять одну машину на другую… И Андрей Николаевич согласился на Чепурина.
Правда, мы “держались за смену больших компьютеров” до тех пор, пока я не понял, что это всё бессмысленная вещь. Потому что наступает эра персональных компьютеров…
В.Д.: Хотя за “большие компьютеры” долго ещё “держался” Андрей Николаевич Тихонов.
В.Т.: Да-да.
Ю.Б.: А вот мы с Женей решили, что борьбу за “новый большой компьютер” пора сворачивать. Я сказал: «Всё, Жень, никаких новых больших компьютеров. Вот у нас сейчас что есть, то пусть содержится. Потом это “рухнет” и освободится территория для лекций, для ещё чего-нибудь…».
В.Д.: Понятно.
Теперь вернёмся к Вашим докторским диссертациям, от которых мы сильно “отвлеклись”.
Ю.Б.: Ну, это, вообще, прямо для “Крокодила”.
Как я уже говорил, сначала я написал прикладную докторскую диссертацию, связанную с теорией надёжности и массового обслуживания. Андрей Николаевич прочёл её и говорит: «А что — хорошо написано. Я Вас буду поддерживать. Мало ли, что ли, защищено диссертаций, “не вполне математических”, но, как говорят, “с важными, приложениями”. Защищались они и в Академии наук, и даже в “Стекловке”. Я Вас буду поддерживать».
После того, как он так сказал…
В.Д.: …что Вас задело…
Ю.Б.: …Конечно!… Я ответил: «Действительно, для чего мне спешить? Я сейчас в таком положении, что могу, так сказать, “делать что хочу”. И спокойно напишу “математическую” докторскую».
Сказал я так, потому что, к тому времени, Лаборатория “ушла” с факультета и официально стала “межфакультетской”.
Для написания математической докторской диссертации я решил углубиться в изучение точечных процессов, порождённых случайными полями. В основном, Гауссовскими случайными полями. Работал я интенсивно, и к началу 1969-го года работа была готова. По ней уже были соответствующие публикации. Появился и мой семинар, посвящённый этому направлению, на котором выполнялись курсовые и дипломные работы студентов.
В общем, я принёс Андрею Николаевичу новую диссертацию. Он её взял. И через несколько дней, при нашей встрече, Андрей Николаевич сказал мне, что он её одобряет, что всё в ней очень интересно, и что это, действительно, является уже хорошей математической диссертацией на звание доктора физико-математических наук в области теории вероятностей и статистики. При этом добавил, что хотел бы быть по ней моим оппонентом.
Но есть некоторые правила, про которые я узнал, когда готовил ещё свою прикладную докторскую диссертацию, что руководитель коллектива — а Андрей Николаевич был моим начальником по Межфакультетской Лаборатории, где я возглавлял Отдел теории надёжности и массового обслуживания — не может быть оппонентом по диссертации у подопечного сотрудника. Я сказал об этом Андрею Николаевичу. Он ответил, что ничего страшного, поскольку, во-первых, у нас нет совместных работ по теме диссертации, и, во-вторых, представляемая мною докторская диссертация никак не связана с моей кандидатской диссертацией. Тем самым, говорил Андрей Николаевич, выполнено главное требование ВАК, что я работал над представляемой диссертацией совершенно самостоятельно. И для решения вопроса об её оппонировании он пошлёт письмо Елютину с просьбой разрешить ему быть по ней оппонентом. Я говорю: «Андрей Николаевич, но, согласно ВАК-овским требованиям, Вам просто нельзя быть моим оппонентом. Вам, наверняка, откажут». А он тогда: «Ну, если Вы не хотите, чтобы я был Вашим оппонентом, то я не буду посылать никакого письма». Видя, что он даже слегка “обиделся”, я сдался: «Что Вы, Андрей Николаевич! Конечно, иметь Вас моим оппонентом — большая для меня честь. Но давайте сначала сделаем запрос Елютину, можете ли Вы им быть? И подождём от него ответа».
(Примеч. В.Д.: Металлург, доктор технических наук, профессор, член-корреспондент АН СССР Вячеслав Петрович Елютин (1907-1993) в 1954-1959 годы был Министром высшего образования СССР, в 1959-1985 годы — Министром высшего и среднего специального образования СССР.)
Письмо было отправлено, и мы стали ждать на него ответа. Лишь, примерно, через год пришёл ответ из Министерства высшего и среднего специального образования СССР, за подписью Елютина, что это невозможно, потому что тогда “нарушится правило соподчинённости диссертанта и оппонента”.
И мы стали думать, кто может стать заменой Андрею Николаевичу.
Дело в том, что ещё при обсуждении моей диссертации в Лаборатории, были намечены оппонентами Андрей Николаевич Колмогоров, Юрий Васильевич Прохоров и Николай Николаевич Ченцов. При этом, поскольку работа могла иметь выходы в прикладные исследования, то Андрей Николаевич предложил провести защиту в Институте прикладной математики. Формально не связанная с Мехматом Лаборатория сама могла решать, где следует защищаться её сотрудникам. Андрей Николаевич даже успел поговорить с Келдышем, и Мстислав Всеволодович дал согласие на проведение защиты моей диссертации в ИПМ. По диссертации был распечатан автореферат с вышеуказанными тремя оппонентами. А тут приходит “отрицательный ответ” насчёт оппонирования Андрея Николаевича.
После наших “раздумий” с Колмогоровым оппонентом, вместо Андрея Николаевича, был решено сделать Бориса Владимировича Гнеденко. И пришлось во всех экземплярах автореферата “заклеивать” Андрея Николаевича, “вставляя” вместо него Бориса Владимировича. Перед этим, на всякий случай, мы проконсультировались у юристов, допустима ли такая замена оппонента, поскольку Борис Владимирович на факультете заведовал кафедрой, а я вёл при ней свой семинар. И юристы нас заверили, что в этой замене никакого нарушения нет, так как тема моей диссертации не была связана ни с научной деятельностью Бориса Владимировича, ни с тематикой моего факультетского семинара (по надёжности и массовому обслуживанию), функционирующего при его кафедре.
Далее всё пошло уже “нормальным путем”. Защита в ИПМ состоялась в 1970-м году и прошла успешно. Интересно отметить, что в число желающих на ней присутствовать записались девяноста один человек (вход в ИПМ производился “по предварительной записи”). Такой большой потенциальный наплыв — сколько из них пришло, я не знаю — редкий случай, как мне потом сказали. Так что диссертация вызвала очень большой интерес. Работа получила единогласное одобрение.
Хочу добавить, что мой семинар, посвящённый точечным процессам со случайными полями (вообще, Гауссовским случайным процессам) продолжил свою работу и после моей “докторской защиты”. На него также стали приходить не только студенты с Мехмата МГУ, но и из других московских институтов. Потом и из ближайших к Москве областей — в частности, из Обнинска в Калужской области. Через какое-то время этот семинар, как и вышеуказанный семинар по теории надёжности и теории массового обслуживания, был рекомендован Министерством высшего и среднего специального образования СССР “для предзащит диссертаций”. Тогда на него стали приезжать люди уже не только из ближайших к Москве городов, но и из всевозможных других городов страны, и даже из зарубежья. Можно сказать, что семинар по этой тематике функционировал интенсивно, интересно и довольно долго.
И ещё. Я всегда где-то подрабатывал. Потом, правда, был период такой, с 1970-го года, когда начались… “кризисные явления с продуктами”… И, к тому же, запретили двойные совместительства. А я, ко всему прочему, был совместителем в Госкомитете по стандартам. Денег они мне не платили, но давали людей для проверки наших “задумок”… И всё, что мы там сделали, было действительным достижением. Мы доработали и усилили идеи Андрея Николаевича о статистическом контроле на производстве. И даже подготовили юридический документ, как этот контроль реально осуществлять. По этому поводу я написал большую… методичку. Где-то несколько лет назад, в Яндексе, я нашел эту методичку… Там интересно было написано: «Составитель Ю.К. Беляев» (смеются).
Так что наш лабораторный Отдел всегда был занят полезной деятельностью. И в университете к нему относились с уважением, отмечая, что это — реальная связь науки с производством. И мы не хотели замыкаться на уже достигнутом. По этому поводу расскажу о следующем.
Как-то я разговаривал с Андреем Николаевичем и выразил желание, чтобы мы занялись ещё статистикой в демографии. Но, неожиданно, получил его резко отрицательный ответ. Колмогоров пояснил, что эта тематика может быть очень болезненно воспринята наверху, и ничего кроме неприятностей мы от её разработки не получим. То есть, мне категорически было заявлено, что в Межфакультетской Лаборатории этой тематики не будет. Ну, я это дело и оставил. Жалко, конечно, но что делать.
А причиной моего интереса стал один обширный документ о демографии, опубликованный в США и обнаруженный мной в Ленинской библиотеке, — “Демографическое будущее России”. Я его прочитал, и мне показалось, что всё это абсолютно не соответствует действительности. Поэтому у меня возникло желание всё перепроверить. И это, я считал, очень важно для страны: ведь, наверное, на верху посчитали, что “всё так и будет, как американцы написали”. А мне же казалось, что “всё будет гораздо хуже!” То есть Российской Федерации (в СССР) потенциально угрожает депопуляция. Как раз это и вызвало резкое беспокойство Андрея Николаевича — он на эту тему запретил, впредь, “даже думать”.
В.Т.: А что, факультет сильно “вмешивался” во все дела Лаборатории?
Ю.Б.: По кадровым делам — да. Факультетское руководство не позволяло Мешалкину, и даже Колмогорову, свободно набирать в неё сотрудников…
В.Т.: Лёва-то какую роль у вас исполнял?
Ю.Б.: Кто?
В.Т.: Лёва Мешалкин.
Ю.Б.: Он уже был доцентом на кафедре. И был, как бы,… “кардиналом ” при Колмогорове.
В.Д.: “Серым кардиналом”.
В.Т.: В том числе, и “по делам Лаборатории”?
Ю.Б.: Да. И он помогал набирать сотрудников в Лабораторию.
Я не знаю, как там Шурыгин появился… За это я не отвечаю. Потому что с самого начала у нас с Лёвой, как я уже говорил, были совершенно разные “политики” по поводу набору сотрудников в Лабораторию. Я спорил с ним не раз. И однажды я ему сказал: «Нет, я так не хочу. Пусть лучше я “во временное пользование” отдам место кому-нибудь, но не соглашусь “сразу” брать на него “кого попало”». А он ответил: «Ну что ж, тогда Вам надо уходить со своего поста!»
В.Т.: И кто же встал на твоё место?
Ю.Б.: Я даже не помню. Но все дела реально решались с Мешалкиным. И какие-то заместители у него, конечно, всегда были.
В.Т.: В каком же году, Юра, ты покинул свой пост?
Ю.Б.: В каком году? Помнится, когда “переезд” в корпус уже только-только завершился…
B.T.: Трагедия заключается в том, что Андрей Николаевич, вскоре после этого переезда, на все дела Лаборатории уже потерял интерес и стал заниматься школьными делами.
Ю.Б.: Вот так у меня получилось с Лёвой…
В.Т.: А первоначально ваше здание планировалось гигантским?
Ю.Б.: Да. Мы обсуждали даже, что наверху будет солярий. Тогда ультрафиолет ещё не считался вредным. И я загорал на высоте четыре тысячи метров, и даже выше. До облезания кожи.
В.Т.: Но, всё-таки, тебе удавалось “продавить” в Лабораторию Андрея Николаевича и своих протеже. Хотя, думаю, это было не просто.
Ю.Б.: Совсем не просто. Вот я согласился с Колмогоровым, что для лаборатории полезны Василий Васильевич Налимов, Борис Маркович Гуревич и Наталия Григорьевна Химченко…
В.Д.: …В те годы деканом Мехмата был ещё Николай Владимирович Ефимов, так? Что, и с ним трудно было “договориться” о наборе специалистов?
Ю.Б.: Самое главное было “пройти” партбюро.
Там был очень хороший человек Москвитин, Владимир Владимирович, по-моему…
B.T.: …Владимир Васильевич…
Ю.Б.: …так и с ним приходилось вести… очень много “разговоров”.
Вот мы, с Андреем Николаевичем, предлагаем Москвитину намеченные нами три кандидатуры… Москвитин говорит: «Всех троих пропустить сразу я не смогу. Выделите сначала одного…» Мы: «Тогда Налимова». Он: «Почему именно его?» Мы в ответ: «Потому что нам нужен человек, который реального займётся направлением оптимального планирования эксперимента. Это, действительно, очень важное сейчас направление…». И пришёл к нам Налимов.
В.Т.: Думаю, это была ошибка.
Ю.Б.: Некоторое время он держался с лозунгом “Вперёд, товарищи!” Но потом, конечно, когда товарищи очень вперёд ушли, ситуация становилась ему всё более “непонятной”. Там же возникала довольно сложная математика… И вся эта деятельность постепенно стала вообще… увядать.
Основным “креативщиком” у них в отделе стал Миша Малютов…
В.Д.: Помнится, даже я слышал эту фамилию.
Ю.Б.: Тем не менее, я решил включить в курс статистики элементы планирования эксперимента. Почитал, что по этому поводу написано, переделал всё… “из непрерывного в дискретное”… Назад, так сказать… Даже помню, как Юра Тюрин тогда сказал: «Мы радовались, что “можно всё непрерывно”, а теперь, оказывается, есть люди, которые радуются, что “всё можно дискретно”»… Там, возникают всякие выпуклые множества, теоремы греческие… Я это освоил, и мне всё это очень понравилось.
А затем пошли защиты докторской Фёдорова — три раза он защищался!
В.Т.: Я по-о-мню!
В.Д.: Кто это, Фёдоров?
В.Т.: Это ужас! Андрей Николаевич взял к себе человека по фамилии Фёдоров. Он, вообще говоря, физик. Но, к сожалению, “физик-недоучка”.
В.Д.: Чем же он так понравился Андрею Николаевичу?
Ю.Б.: Не знаю… Вид у него был такой солидный.
ВТ.: Да…
Так вот, этот Фёдоров, естественно, через несколько лет захотел защищать диссертацию.
В.Д.: Кандидатскую или докторскую?
B.T.: Докторскую. Кандидатскую он уже где-то защитил…
Вообще, у Андрея Николаевича иногда были… “необъяснимые вещи”. Как с рекомендацией к защите докторской диссертации этого Фёдорова.
Происходит защита. Многие в недоумении от работы диссертанта. Даже благоприятнейший ко всем Юрий Васильевич Прохоров, не выдержав, встал и сказал: «Андрей Николаевич, ну прочитайте как следует его работу… Прочитайте, хотя бы, как он формулирует Ваш усиленный закон больших чисел. Ну, вот откройте и прочитайте!»…
Ю.Б.: Бог с ним, с этим Фёдоровым… Он сейчас пенсионер какой-нибудь… Да и вообще он эмигрировал в Америку.
В.Д.: И там большой человек?
Ю.Б.: И там был большим человеком.
В.Т.: Ладно, Бог с ним. Но, тем не менее, ещё несколько слов о его первой защите.
Совет вёл Лев Абрамович Тумаркин… Казалось, что он “вот-вот сейчас умрёт”! Тумаркин говорит: «Андрей Николаевич! Я преклоняюсь перед Вами! Я ценю каждое Ваше слово… Готов за него бороться и отстаивать! Объясните мне, что вообще здесь происходит!» И Андрей Николаевич, как всегда, реагирует гениально… Он поднимается и говорит:
«Да, малопонимающие инженеры, всё-таки, лучше, чем малопонимающие физики!» (смеются).
Вот такая история! Дело в том, что этот малопонимающий физик был его физиком, которого он поддерживал. Но, к сожалению, Андрей Николаевич даже не удосужился открыть его работу, чтобы просто её “выкинуть”…
Ю.Б.: Ну, после всего этого, он её, конечно, выкинул. Фёдоров потом представил второй вариант диссертации — Андрей Николаевич и этот вариант выкинул… Лишь “с третьего захода” защита наконец-таки “прошла”…
В.Т.: С третьего раза он, действительно, защитил свою докторскую.
Вообще-то, этот Фёдоров был хорошим парнем. Но никакого отношения к “математическим делам” он просто не мог иметь.
Ю.Б.: Фёдорова “вытягивал по-дружески” Миша Малютов.
В Т.: Да, это бывает…
Ю.Б.: У меня в книжке, с Чепуриным, по математической статистике, написано моё представление о планировании эксперимента, но в значительной мере, не считая дискретности, оно было “генерировано” также Малютовым.
В.Д.: Не помню точно, но какую-то книжку по планированию эксперимента и я “держал в руках”. Автор которой то ли Малютов, то ли Налимов…
В.Т.: Если Налимов — то это, всё-таки, гениальный человек. Он, действительно, был человеком “неслыханно широким” вообще.
Ю.Б.: Я был “скрытым оппонентом” Малютова на одном конкурсе в Америке…
В.Т.: Налимов, действительно, был редкостным человеком. Но его “проблема” была даже не Земля, даже не Солнечная система, а вся Вселенная в целом. Ну и, конечно, при таком размахе, что-нибудь… конкретно “путное” очень трудно сотворить… Он был, безусловно, замечательным человеком. В отличие от Фёдорова, который был просто хорошим парнем…
В.Д.: Налимов уже умер?
В.Т.: Конечно, и давно.
В.Д.: Теперь у меня такой вопрос.
Как оказался в Вашей Лаборатории Александр Ильич Комеч? Это “по делу” или “по-дружески”?
Ю.Б.: Я уж точно не помню. Но кто-то порекомендовал нам его. Кажется, Борис Владимирович.
А Валерий Борисович Кудрявцев “попросил меня за Андрея Егорова” — и он у меня в отделе числился “преподавателем”.
В.Д.: Андрей Егоров — который из журнала “Квант”?
В.Т.: Да.
Ю.Б.: Он, вообще-то, специалист по “школьной математике”. Но я знаю, что он — яркая личность. И с этой точки зрения Вы не можете ему ничего… “предъявить”.
В.Т.: Безусловно.
В.Д.: Я с ним не знаком, но мне тоже много хорошего про него рассказывали.
Ю.Б.: Речь иногда шла лишь просто о формальном временном пребывании в Лаборатории. И где кто сейчас — я даже и не знаю…
В.Д.: Понятно.
В.Т.: А профессор Журбенко как у вас оказался?
В.Д.: (смеётся)
Ю.Б.: Вот как Журбенко попал к нам, я не помню.
В.Д.: Он был сотрудником Лаборатории? А я думал, что кафедры.
Вообще мне кто-то говорил, что Журбенко “перетянул на Мехмат” сам Андрей Николаевич — чем-то он ему понравился своей работой в “колмогоровском интернате”. Кстати, оттуда же, возможно, “пришёл” к вам в Лабораторию и Андрей Егоров…
В.Т.: Причём, в Лаборатории Журбенко стал даже каким-то начальником…
Ю.Б.: Да, его назначили заместителем Колмогорова. В это время я тоже был заместителем Колмогорова. Но потом… Андрей Николаевич… плохо себя чувствовал… Или что-то другое — уже не помню. И Колмогоров сказал мне: «Вот Вам будет в помощники Журбенко. Вы с ним всё согласовывайте».
В.Д.: Игорем его, помнится, звали.
Ю.Б.: Игорем Георгиевичем.
В.Д.: Он родом из Белоруссии. Мне рассказывали в Минске, что ему предложили в Белорусском Госуниверситете возглавить кафедру теории вероятностей, но он отказался. Хотя там ещё жил его отец — как мне говорили, “генерал КГБ”.
Ю.Б.: Ну, этого я не знаю.
Я ему сказал: «Игорь, Андрей Николаевич сказал, что ты мне будешь помощником. Давай посмотрим, какие у нас есть проблемы, и подумаем, как их совместно решать». А он в ответ: «Мне некогда — я человек занятой!»…
В.Д.: …Естественно — он же, помимо прочего, был заместителем секретаря, по идеологии, факультетского парткома. А сам потом “умотал” в США…
Ю.Б.: …И он мне продолжил: «Я не могу этим заниматься. Я абсолютно, на сто процентов, занятой человек!» Всё! Он знал, как… “отвертеться” от лишних нагрузок.
В.Д.: Да-да, он это умел.
В.Т.: Ну, об этом типе мне даже вспоминать не хочется…
В.Д.: Но специалистом он был неглупым — Колмогоров даже, кажется, сделал его доктором…
Ю.Б.: Уж и не помню, как это произошло…
В.Т.: Дело в том, что Андрей Николаевич как-то очень “сдружился” с Журбенко.
В.Д.: Да, чем-то он ему понравился.
Ю.Б.: Он умел очень хорошо рассказывать.
В.Т.: И Андрей Николаевич стал считать его своим близким другом. До последних дней своей жизни Колмогоров никогда ни одного дурного слова про Журбенко не сказал.
В.Д.: Но Журбенко же из страны уехал в США.
Ю.Б.: Ладно, хватит о Журбенко, и “огородами-огородами” вернёмся к нашим делам…
В.Д.: Согласен.
Кто был Вашим первым аспирантом вспомните?
Ю.Б.: Могу вспомнить — Ольга Ивановна Ганченко.
В.Д.: Где она теперь?
Ю.Б.: Она, вообще-то, была в Автодорожном институте.
В.Д.: A-а, в МАДИ.
Ю.Б.: Да. Это была диссертация о том, как распределить станции скорой помощи по Москве для того, чтобы быстрее они доезжали до вызова.
B.T.: Транспортная задача.
Ю.Б.: Это было очень интересно. Никакой секретности, конечно, у нас там не было, однако “не всё можно было публиковать”…
В.Т.: Это специальный случай транспортной задачи со статистикой.
Ю.Б.: Да, там была большая статистика. Так сказать, “геометрическая статистика”, учитывающая, ГДЕ возникают чаще всего эти вызовы. Скажем, в районе ГУМа, крупных торговых центров, рынков и так далее.
В.Д.: Она жива сейчас?
Ю.Б.: Я думаю, что она жива. Но она уже, видимо, на пенсии. Она моложе меня, но, может, лет на пять…
В.Т.: Она кончала кафедру Андрея Николаевича?
Ю.Б.: Нет, она не с Мехмата — я её просто консультировал… Она работала в Автодорожном институте. Я стал её научным руководителем благодаря Вентцель Елене Сергеевне.
В.Т.: Вентцель к тебе её направила?
Ю.Б.: Да, она направила её ко мне.
На защиту я вышел… в рубашке с короткими рукавами. Причём я её надел “навыпуск”… Елена Сергеевна как увидела меня, так сразу: «О-о-ох!» Потом она мне сказала: «Я чуть с ума не сошла! Как же так! Я среди военных, они всегда такие “подстроенные”. Все защиты у них проходят “торжественно”. И вдруг Вы выходите в рубашке “навыпуск”… Что же это такое! Кто Вам это разрешил!» (смеются).
В.Д.: Что, защита была “среди военных”?
Ю.Б.: Нет, там, в Автодорожном. Но диссертация была “чисто статистической”… Уровень её был нетривиальным… И выводы были, можно сказать, “стратегическими”.
В.Т.: Полагаю, защита прошла прекрасно.
Ю.Б.: Да, всё было замечательно.
В.Т.: И кто же, интересно, ей оппонировал?
В.Д.: Александр Дмитриевич, наверное…
Ю.Б.: Вот не помню. Но всё было хорошо: и защита была хорошая, и сама она была очень обаятельной…
В.Д.: Отлично.
В 1971-м году Вы стали профессором Мехмата. Читали ли Вы на нашем факультете курс теории вероятностей? Свой спецкурс?
Ю.Б.: Нет, курс теории вероятностей я не читал. А матстатистику, как для студентов, так и для ФПК, я много раз читал. Так сказать, “это было моё”. Читал я и курс по теории массового обслуживания.
В.Д.: Понятно.
Теперь следующий вопрос…
Ю.Б.: …Погодите, я хочу ещё вот о чём сказать.
Меня отличало, на Мехмате, от других то, что у меня был намного шире горизонт интересов, чем, “в среднем”, на факультете. Благодаря Chamber Reliability — кабинету надежности — у меня появились связи с очень интересными инженерами, с очень интересными военными.
В.Д.: Связи появились “через Гнеденко”?
В.Т.: Да нет, Юра сам их приобрёл.
Ю.Б.: Да, сам. Но при общении с Борисом Владимировичем в 1958 году я обнаружил, что “наши интересы совпадают”. И это было для меня совершенно неожиданно. Что, оказывается, есть человек, у которого такие же интересы (смеются).
По поводу полезности приобретённых связей приведу один пример. Время уже близко к перестройке, но самой перестройки ещё не было. Я дружил с Барзиловичем Евгением Юрьевичем. Где-то он был заведующим кафедрой, и привёл к нам людей из авиации, гражданской авиации. Со словами: «Вот появилась интересная статья в японском журнале. И мои ребята, предлагая вам “за это заработать деньги”, хотят понять, как японцы рассчитывали вероятность столкновения самолетов в районе Токио…»
В.Т.: Что, статья была написана иероглифами?
Ю.Б.: Да нет, по-английски. Они же смекалистые, и печатают, чтоб их ЧИТАЛИ. Написана статья о вероятности столкновения самолетов, что важно для диспетчеров. В зависимости от интенсивности полётов и так далее. Но в ней не было указано, как эту вероятность они рассчитывали.
И я, с Носко, взялись в этом “разобраться”…
В.Т.: Носко тоже твой ученик?
Ю.Б.: Мой ученик. В основном мы вдвоём и работали… В итоге мы эти “числа” получили. Но, главное, поняли методику подсчёта соответствующей вероятности…
В общем, нам хорошо заплатили за эту деятельность. Более того, у нас были очень интересные поездки к авиадиспетчерам. Мы смотрели, как они там работают, как самолеты разводят и так далее. Было очень интересное наше соприкосновение с реальной активностью. А положительный, для диспетчеров, результат заключался в том, что мы им указали, как лучше всего им следует работать… И правильно предсказали “выгоду” от этого…
В.Т.: Замечательно.
Ю.Б.: Вообще, я любил приложения. Вот Мешалкин тоже не чурался заниматься прикладными исследованиями… Он же ведь уезжал работать в Швейцарию, во Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ), на два года. Но потом у него заболела жена, и ему пришлось оттуда уехать.
В.Т.: Но она пережила его.
Ю.Б.: Ну, пережила. Но он из-за неё, в общем, кончил эту интересную деятельность, потому что она начала болеть.
В.Д.: Она математик, жена?
В.Т.: Она с курса моложе моего.
Ю.Б.: Не знаю, что там произошло: вообще-то, она всегда до Швейцарии была здоровой.
В.Д.: И они уехали за границу?
B.T.: Нет. Мешалкин приехал в Москву и умер. Она, кажется, жива до сих пор.
В.Д.: И живёт в Москве?
В.Т.: Наверное.
В.Д.: Но мне кто-то говорил, что Мешалкины уехали в Израиль?
Ю.Б.: В какой Израиль! Он работал в ВОЗе, в Женеве жил.
В.Т.: Он в Швейцарии жил. А потом вернулся в Москву.
Ю.Б.: Я тогда к нему: «Лёв, у тебя, наверное, в ВОЗе задачи появились. Если какие из них тебя уже долго волнуют, дай их мне. Я люблю решать неспонтанные задачи». Ну, он и говорит: «Вот, есть задача: “Пища, которая просроченная,…”»
В.Д.: …A-а, я перепутал — в Израиль уехал не Мешалкин, а молодой Юшкевич! Тоже “вероятностник”… Вот только не помню точно: может, Юшкевич уехал не в Израиль, а в США.
Ю.Б.: Про Юшкевича ничего не могу сказать…
Из моих знакомых вероятностников в Израиль уехал Лумельский. Хороший ученый… Он меня чуть постарше… Был заведующим кафедрой на Урале.
В.Д.: Урал — это не ко мне. Меня волнуют “мехматяне МГУ”.
Ю.Б.: Тем не менее, добавлю про Лумельского. Он был у меня аспирантом на Мехмате.
Обе его дочери уехали в Израиль, потом и он с женой к ним присоединились. Но затем их дети из Израиля уехали: одна в Америку, другая в Канаду!
В.Т.: Так что, Лумельский с женой остались в Израиле одни?
Ю.Б.: Некоторое время они оставались в Израиле одни. Потом они уехали в Канаду к младшей дочке. И сейчас они оба там. Очень хороший человек, между прочим. Ну, что делать? Вот так жизнь раскидала всех…
Так вот, “выпросил” я у Мешалкина такую задачу. Есть пища, которая просрочена. Её нельзя продавать и есть. Но есть народ в какой-то местности, например, в Африке, который умирает с голода, каждый день, много, особенно дети. Можно ли, всё-таки, им отдавать эту пищу или нельзя? По юридическому закону Европы нельзя. А что же можно сделать?
Вот такая была задача. И я попытался решить такую задачу. Используя расширение эксперимента в условиях нежелательности появления фатальных событий (скажем, истребитель взорвётся или человек отравится, как в данном случае может произойти с маленькими детьми). Понял, как этот эксперимент следует расширить так, чтобы на момент нежелательного события, которое может произойти с неизвестной вероятностью, у “расширения” было бы наименьшее количество фатальных последствий.
В.Д.: Ну, и крутую задачу Вы решили!
Ю.Б.: Да, задача интересная. Я думаю, что её надо бы опубликовать отдельно.
В.Д.: Что, Вы её даже не опубликовали?
Ю.Б.: Она в моей книжке имеется. Но книжка написана на русском, и на английский не переведена — не знаю почему, но “Стекловка” не захотела “рекомендовать её к переводу”. Потом мне даже венгры спрашивали: «А почему её не перевели на английский?»…
Ну, конечно, я понимаю, что, я, реально, мало читаю. Что наука “ушла вширь”… Что появились новые методы “статистических выборок”… Тем не менее, написанная мною книга полезна.
В.Т.: Как книжка называется?
Ю.Б.: У меня её сейчас здесь нет. Дома. (смеются)
В.Т.: Ты дома ею пользуешься.
Ю.Б.: Сейчас другие интересные задачи, связанные с медицинской диагностикой.
Сколько я имел связей с разными людьми! Случались и комичные истории.
Вот был у меня аспирант Мальков — он уже, к сожалению, умер. Очень… живой человек…
В.Д.: С Мехмата?
Ю.Б.: Да, он кончал Мехмат. Устроился в авиационный институт доцентом.
В.Д.: В МАИ?
Ю.Б.: Да..
Отец его входил в Народный контроль где-то “на самом верху”. Такая была семья! Жили они в доме с мраморным подъездом… Но парень был совершенно простой.
В.Д.: Имя его не помните?
Ю.Б.: Точно помню: Андрей.
Так вот, приходит мне Пугачёв — академик… Слышали о таком?
В.Д.: Да, слышал. У него была книга толстая… Кажется, о случайных процессах.
В.Т.: Да-да. Но Андрей Николаевич невысоко её ставил
(В офис заходит Олег Вячеславович Селезнёв)
Ю.Б.: (к О.В. Селезнёву) Вы только не сбивайте нас — а то я могу, по старости, “нить разговора потерять”.
Та вот, значит, этот Пугачёв говорит: «Мне надо с Вами переговорить»…
В.Д.: …Он же, к тому же, был генералом…
Ю.Б.: Да, он был генералом. Такой видный, высокий, выше нас всех мужчина.
И начинает: «Вы знаете, я сейчас преподаю в МАИ»…
В.Д.: …Он там, помнится, был заведующим кафедрой…
Ю.Б.: … Да-да.
Но продолжаю его слова: «Ко мне обратилось руководство, что этот Ваш Мальков — парень, в общем-то, хороший — собирается писать книгу, в которой, в частности, хочет “отсортировать преподавателей” по строгости приёма экзаменов у студентов. Какие, мол, преподаватели ставят положительную оценку “ни за что”, а какие, напротив, занижают оценку “ни за что”. Вот такую информацию он стал собирать. Так у нас, знаете, началась такая паника!»
В.Д.: Ну, конечно: это же вредное дело!..
Ю.Б.: Да, как это так: «На факультете человек собирает сведения. Отговорите, ради Бога, отговорите его!» (смеются).
Вот такое с ним было дело… Книгу Андрей мне предлагал написать вместе с ним. Я уж ему не стал ничего объяснять, но отказался…
В.Т.: А где Мальков сейчас?
Ю.Б.: Он умер, к сожалению.
А Пугачёв меня звал “избираться в Академию” по его отделению. «Идите, — говорил он мне, — по нашему отделению, я Вас буду поддерживать». Какое уж там было “его отделение” — я не знаю. Наверное, какое-нибудь “авиационное” или “военное”… «Нет, — отвечал я ему, — я там буду много занят не тем, чем мне интересно жить сейчас. Нет, не буду я уж никуда… “трогаться”».
В.Т.: Если бы ты остался в “Стекловке”, то, конечно, стал бы академиком.
Ю.Б.: Ну, наверное, да. Правда, не обязательно по математическому отделению…
В.Д.: Но пришлось бы конкурировать с Альбертом Николаевичем Ширяевым.
Ю.Б.: Вы понимаете, потенциально я, в какой-то мере, мог бы быть конкурентом Ширяеву. Но я от этого отказался.
Я, как-то, подал документы на избрание членом-корреспондентом — факультет меня рекомендовал. Но набрал я очень мало баллов. А Владимир Яковлевич потом мне сказал: «Зачем Вам всё это нужно? Вот я член-корреспондент — и что? Живите, занимайтесь спокойно интересной работой. И не лезьте туда». (смеются).
С Андреем Николаевичем на эту тему я тоже разговаривал. До того, как произошёл крах нашей “затеи” с большой Лабораторией…
А крах получился почему? Потому что мы изначально объявили, что Лаборатория будет в помощь всему Университету. Я с Иваном Георгиевичем Петровским об этом говорил очень подробно. Пояснял, какие из факультетов будут пользователями наших возможностей, наших знаний. Он соглашался: «Ну, как же. Вот геологи — у них там очень много техники, они всё, в своих экспедициях, пробурят, а полученные данные вам предоставят для обработки. Или биологи — они тоже начинают “шевелиться”, у них там сейчас “всё молекулярное”, и статистические результаты их наблюдений, опять же, станут “вашими”». Но не все сотрудники Лаборатории могли откликнуться на запросы других факультетов.
Кстати, я выдвигал идею “воссоздания” в Университете медицинского факультета, для которого наша деятельность была бы уж точно полезной. Я с Петровским обсуждал и эту мысль, говоря: «Иван Георгиевич, надо открывать факультет медицины. Вот он и будет, как раз, нашим основным потребителем, потому что мы много можем помочь медикам для установления ранней диагностики. А там бывает столько ошибок! Там иногда происходит вообще “чёрт знает что”!»
Вот сейчас у меня один из моих “мастеров” — по-московски, дипломников — написал на эту тему интересную статью. Двадцать семь страниц.
В.Т.: Здесь?
Ю.Б.: Ну, не прямо здесь, а в здешнем госпитале — он там работает. Он проанализировал, с применением статистики, сто работ по медицине, и указал, какие знания в них использованы. Оказалось, что медики почти ничего не знают по статистике. Тем не менее, они делают такие “залихватские” выводы. Очень интересная работа получилась. Сто работ с точки зрения “бедности” используемых методов! Да ничего там не проверяется, на “ура” что-то там говорится и всё .
В общем, неприятное открытие… насколько медики… далеки от грамотной статистической обработки медицинских данных.
В.Д.: Ясно.
Ю.Б.: Вернусь к причине краха Лаборатории.
Прежде всего, Лаборатория нуждалась в совместной научной и педагогической работе с университетскими специалистами, где была необходимость статистического анализа эмпирических данных. В связи с этим, предпринимались всяческие усилия для налаживания с ними тесного сотрудничества. Но всё было безуспешно.
Например, Андрей Николаевич пытался убедить Шурыгина и его геологов в необходимости организовать совместное участие в составе серьёзных геологических экспедиций на севере Сибири, где ожидались открытия крупных месторождений нефти, газа и редких металлов. Поддержки в этом Колмогоров от них не получил.
Призывал он к сотрудничеству и наших основных соседей — микробиологов. Ведь сам переезд нас в их Лабораторный корпус состоялся по просьбе Андрея Николаевича к ректору Ивану Георгиевичу Петровскому, который поддержал эту просьбу. Однако их отношение к нам было настороженное, с откровенным желанием вернуть себе хотя бы часть выделенных нам комнат. Так что, поддержки и от них Колмогоров не дождался.
Кроме того, важным обстоятельством, снижающим привлекательность работы в Лаборатории, было то, что существовали ограничения в зарплатах для университетских ставок старших и младших научных сотрудников. Заполучить в Лабораторию талантливых аспирантов, защитивших диссертации на Мехмате, стало труднее — они охотнее шли в академические институты, где зарплаты были повыше.
Вот эти главные обстоятельства и привели к краху Лаборатории.
В.Д.: Примерно в каком году?
Ю.Б.: Как я сюда попал? В 1993 году. Вообще-то, через Олега.
Как-то на конференции во Вроцлаве я пересёкся с математиками из Лундского университета (Lunds universitei). И они сказали мне, что хотели бы меня пригласить на работу в Лунд. «Ну, если Вы сами не можете к нам приехать, то пошлите к нам кого-нибудь из своих учеников» — добавили они. Я тогда активно работал совместно с Олегом. Олег, по моей рекомендации, поехал к ним на год.
В Швеции Олег познакомился с Президентом Международного института статистики /International Statistical Institute/ — тогда им был Гуннар Кулдорф /Gunnar Kulldorff/. И однажды, встретившись со мной в Москве на квартире у Олега (там ещё был один “вероятностник” — Чибисов), Гуннар Кулдорф предложил попытаться получить место профессора на объявленном конкурсе в созданном, при “Университете Умеа”, Институте математической статистики.
В.Д.: Дмитрия Михайловича Чибисова я даже немного знаю.
В.Т.: И я его знаю. У него тогда… возникли “сложности” с работой в “Стекловке”.
Ю.Б.: Он тоже захотел поехать в Швецию. И, как потом выяснилось, он был моим конкурентом. А я, подумал-подумал, и подал заявку на указанную Гуннаром должность профессора в Институте математической статистики университета Умеа. На конкурс было подано 13 заявлений, включая Сильвестрова, Чибисова и меня.
Вообще-то я не очень хотел уезжать из Москвы. Но мне очень нужна была однокомнатная, пусть кооперативная, квартира — не важно, для матери или сестры… Но мне говорили: «У Вас там на троих трёхкомнатная квартира — не положена Вам ещё однокомнатная квартира!»
В.Т.: Конечно: ишь чего захотели!
Ю.Б.: В свою поддержку я заручился даже письмом от Виктора Антоновича. И с Лупановым по этому поводу я неоднократно разговаривал. Бумаги какие-то постоянно писал. А в ответ: «Да-да, мы помним про Вас. Вот сейчас будет обсуждение про квартиры, и кого-нибудь от нас мы непременно ТУДА “организуем”»… Поэтому, когда меня ТУДА (а именно, в Московский Городской Совет) вызвали, я был уверен, что “кто-то придёт и будет за меня”. Но никто вообще не пришёл!
В.Д.: В поддержку Вас никого не оказалось?
Ю.Б.: Просто никто не пришёл!
И в голове появилась мысль, что, чёрт побери, я теперь “вообще теряю квартиру”. Ведь моя мать любит лишь свою дочь — мою сестру. Моего отца она не любила, и меня не любит, так как я “похож на отца”… Она и сестра задумали поделить квартиру. Разменять её…
Особенно сестра настаивала на быстром размене квартиры. Сама она решила потом уехать в Чехию. Поэтому хотела нашу общую квартиру разменять, уже свою квартиру продать, и уехать в Чехию вместе с матерью. Так всё и произошло. Но мать быстро после размена квартиры умерла…
В.Т.: А что, сестра там так и живёт?
Ю.Б.: Я не знаю. Я с ней не поддерживаю отношений, после того, как был такой конфликтный разрыв. Я же был не против размена. Но она хотела его “побыстрее произвести”. Даже не понятно — почему?..
Всё это потом я рассказал Лупанову. Говорил: «У меня складывается такое отчаянное положение — я могу остаться с плохой, в лучшем случае однокомнатной, квартирой. Могу ли я тогда надеяться, что здесь быстро получу себе новую нормальную квартиру? Ведь, КОМУ НАДО, факультет помог получить улучшенную квартиру, и некоторым — неоднократно»… Но в ответ… лишь неопределённое постараемся. И его совет: «Стукнете кулаком по столу и скажите, что размена не будет».
Ю.Б.: А когда я спросил Журбенко, мол, не может ли партком мне чем-нибудь помочь в этой ситуации, то услышал в ответ: «Помочь Вам? Кроме неприятностей Мы Вам ничего не сделаем!»
В.Т.: Это кто так сказал?
Ю.Б.: Журбенко.
В.Д.: Надо же…
Ю.Б.: Вот такое сложилось на факультете ко мне отношение: на мою просьбу о квартире, вроде бы, “да-да-да”, а на самом деле — “нет-нет-нет”.
И я решил: «Что я, сам себе не заработаю? Ведь всегда на своих ногах держался, всегда сам мог устроиться. Ничего! Поеду на заработки в Швецию!»
В.Д.: Да, это был стандартный вариант: поехать на работу за границу, чтобы заработать на квартиру.
Ю.Б.: И я приехал сюда. В университете Умеа был объявлен конкурс на должность профессора кафедры математической статистики. Эта ставка освободилась в связи с уходом Гуннара Кулдорфа на пенсию. На конкурс было подано 13 заявлений. Специальная комиссия, включавшая специалистов по математической статистике из Дании, Финляндии и Швеции, рекомендовала меня. Я же на такой исход конкурса не надеялся, так как я был самым старшим по возрасту. Но я пообещал, что все аспиранты, уже зачисленные на кафедру, защитят свои PhD-диссертации. Так оно и вышло — все они защитились в срок. И даже не только они. Целый поток защит диссертаций прошел за пять лет моей работы на этой кафедре, где я прочитал много курсов лекций для аспирантов и преподавателей.
В.Т.: А Сильвестров куда делся?
Ю.Б.: Он сейчас, как и я, почётный профессор (Professor Emeritus), но в Стокгольме. У него жена очень интересная. Она “комильфо” во всех юридических вопросах.
В.Д.: Кто такой Сильвестров?
В.Т.: Это такой “вероятностник” из Киева.
В.Д.: Понятно.
В.Т.: Ты уже с Валей приехал?
Ю.Б.: Конечно, а как же. Мы обсуждали это всё, с Валей и её мамой — моей второй тёщей…
В.Д.: Вторая тёща ещё жива?
Ю.Б.: Умерла. Но изумительная была… Да и первая тёща была, в общем-то, неплохой.
В.Д.: Значит, на тёщ Вам везло.
Ю.Б.: А вот моя первая жена, Валентина Михайловна, была слишком… самостоятельной. Впрочем, и Валентина Александровна, моя нынешняя жена, тоже самостоятельная.
В.Т.: Как я понял, Валентина Александровна выучила ещё шведский язык. И даже здесь работает.
Ю.Б.: Да, выучила шведский. Она же немецкий неплохо знала — это помогло…
В.Д.: Валентина Александровна окончила Мехмат МГУ?
Ю.Б.: Нет, она окончила МИЭМ.
В.Д.: Но в Лаборатории она работала у Вас, да?
Ю.Б.: Работала у Чепурина, но и мне помогала.
Я присмотрелся к ней… Трудолюбивая… Человек обязательный, порядочный… Мне она формулы вставляла в докторскую диссертацию… Но всегда такая грустная… (смеются).
В общем, у нас всё… и “закрутилось”…
В.Т.: Ты у неё первый муж?
Ю.Б.: Первый.
В.Д.: Вот Вы и ответили на мой традиционный вопрос о жене — Валентина Александровна, урожденная Красавкина, окончила МИЭМ.
В.Т.: Я тебе скажу так. Василий Борисович обладает тем замечательным свойством, что если в интервью кто-то упоминается (например, жена собеседника), он непременно старается указать фамилию (для жены, в том числе, её девичью фамилию), имя, отчество, дату рождения…
В.Д.: Не совсем так.
Во-первых, скажем, о предыдущих жёнах я спрашиваю подробно только в том случае, когда они как-то “связаны с математикой”. Иначе “ограничиваюсь” лишь вопросами про “действующую” жену.
Во-вторых, меня интересуют лишь ГОД рождения (и ГОД смерти, если человек умер), а не соответствующие точные даты.
Ю.Б.: По этому поводу посмотрите эту книгу, где такая запись: «От дня рождения до гроба».
В.Т.: Да-да, в таком духе.
В.Д.: А что — правильная запись.
Ю.Б.: Хочу добавить, что Валя помогает мне с программами.
Я ей говорю: «Валя, что-то я уже с ума схожу — не работает программа и всё!». Она: «Ну, ладно, сегодня я не могу — а завтра её посмотрю. Вот положи её сюда. Завтра я сначала посмотрю её сама, потом мы с тобой всё вместе разберём». И завтра: «Как же она будет работать, когда у тебя здесь, ты видишь, совсем не то написано.» (смеются).
В.Д.: Ну, что ж, Юрий Константинович, последний мой вопрос. Я его всем задаю. Довольны ли Вы, как сложилась у Вас судьба? И о чем-нибудь не жалеете ли?
Ю.Б.: О чём-то можно жалеть, конечно. Но говорить о том, что жизнь прошла…как-то не так… я не могу.
В.Т.: Да у тебя очень интересно сложилась жизнь!
Ю.Б.: Ну да, в моей жизни было много учеников, интересных людей и случаев. Целую книгу можно написать… Как говорится, “хотите верьте, хотите нет”…
Вот был у меня хороший друг. Он долго болел и неожиданно для меня умер. Случилось это год назад. Игорь Ушаков его звали.
В.Т.: Я забыл — где он работал?
В.Д.: Он тоже специалист “по надежности”?
Ю.Б.: Да, “по надежности”.
Он работал, по-моему, где-то в Академии наук. Потом работал в каком-то большом институте… связанном со связью. А потом он эмигрировал в Америку, где занимался вопросами оптимизации и написал много книг.
В.Т.: Да, я слышал.
Ю.Б.: Он, например, участвовал в полицейском конгрессе по выделению ресурсов для борьбы с экстремизмом.
В.Д.: Очень животрепещущая тема.
Ю.Б.: Был такой специальный конгресс, где обсуждалось, “как деньги поделить”. Ведь их мало выделялось…
Это была очень яркая личность! Стихи какие он писал — если бы Вы только знали!
В.Д.: А теперь позвольте мне сказать Вам слова благодарности за устройство этой поездки в Умеа. При этом пожелать Вам всего самого хорошего и, конечно же, крепкого здоровья!
Ю.Б.: Вообще-то, я мало что для этой поездки сделал.
Её помог организовать Бенгт Кристрём. Хотя и я приложил свои усилия для её осуществления.
В.Д.: Я не сомневаюсь в этом! Вы так о нас заботились!
В.Т.: Безусловно, Юра.
Ю.Б.: Как говорится, “были и сложности” — ведь все сейчас “деньги экономят”.
Но я доволен вашему приезду.
Доволен и в научном смысле, и нашим разговором, в котором мы о многом (хотя и не обо всём) успели вспомнить. Ведь, в самом деле, все мы под Богом ходим. И кирпич на голову может неожиданно свалиться…
В.Т.: Ну, всё-таки, “вероятность кирпича” не очень велика…
В.Д.: Это как-то обнадёживает…
И на сим я выключаю свой диктофон …
Май 2016 года
