Сегодня, кажется, перестала быть очевидной аксиома, утверждающая, что наука есть важнейшая, неотъемлемая часть каждой развитой цивилизации. Тем, кто сегодня сомневается в этом, следовало бы просто вспомнить, чьи лица изображены на денежных банкнотах основных европейских стран — Англии, Франции, Германии, Италии. Половина из них — портреты великих ученых: Гаусса, Фарадея, супругов Кюри. Это очень продуманный выбор.
РОССИЙСКАЯ НАУЧНАЯ ЭМИГРАЦИЯ
Предисловие к одноименной книге[1]
В тридцатые годы нашего века английский философ и историк Арнольд Тойнби предложил рассматривать глобальный исторический процесс как возникновение, расцвет, борьбу и упадок слабовзаимодействующих между собой локальных цивилизаций. Анализируя письменную историю человечества, Тойнби насчитал около двадцати таких цивилизаций. На извечный вопрос, принадлежит ли Россия Востоку или Западу, Тойнби давал ясный ответ: Россия находится в процессе создания собственной цивилизации, и эта цивилизация имеет большое будущее. Интересно, что данное мнение было сформулировано уже после революции и гражданской войны, во время самого разгара власти большевиков. Как видно, даже мрачные реальности тридцатых не могли зачеркнуть для Тойнби успехов, которых достигла Россия за предшествующие два столетия интенсивного культурного развития.
Тойнби умер в 1973 г. Доживи он до наших дней, его взгляд на Россию не был бы таким лестным для нас. Сегодня многие западные социологи видят в России редкий в истории пример общества, которое движется от цивилизации назад, к более примитивным формам социальной жизни. Признаками этого являются «деиндустриализация» — вымывание из сферы производства высоких технологий, превращение экономики в откровенно сырьевую, коррупция, общее огрубление нравов, падение интереса к культуре, расцвет всяческого шарлатанства. В этих условиях многие лучшие умы и таланты эмигрируют, а оставшиеся склонны впадать в уныние. Взгляни Тойнби на сегодняшнюю Россию, он скорее всего сделал бы вывод, что эта страна упустила свой исторический шанс, что российская цивилизация по большому счету не состоялась. Перешла в состояние упадка, миновав желанную фазу «цветущей сложности».
Сейчас трудно судить, насколько справедлив подобный пессимистический взгляд на будущее. Однако пессимизм сегодня полезен нам как горькое, но необходимое лекарство. Если что и противопоказано нам, так это бездумный оптимизм, жертвой которого наша страна как раз и стала в недавнем прошлом.
По мысли Тойнби, главной движущей силой каждой цивилизации является ее культурная элита — узкий слой людей, наделенных талантом и энергией. Эти люди владеют культурными ценностями своей эпохи и ясно осознают свою миссию. Каждый из них занимает собственное место в истории, каждый уникален и незаменим и стоит многих тысяч посредственностей. Возможность самореализации таких людей в качестве культурных и духовных лидеров общества есть необходимое условие возникновения цветущей цивилизации. К сожалению, Россия слишком часто обращалась со своими лучшими людьми с непонятной бесчувственной жестокостью. Предсмертные слова Блока «Россия съела меня, как глупая чушка своего поросенка» можно отнести к очень многим. Слишком часто на место подлинных «культурных героев», как кукушата в чужом гнезде, оказывались самоуверенные малообразованные полуинтеллигенты, равнодушные к собственному народу и всегда готовые простить себе собственные действия. Слишком часто подобные люди, чурающиеся серьезной работы и критической самооценки, предлагали стране в качестве панацеи от всех бед очередную утопию. Но данная книга — не об этом. Она как раз о тех, настоящих, лучших людях. О состоявшихся героях недосостоявшейся российской цивилизации.
Книга состоит из двадцати биографических очерков. Это статьи о выдающихся ученых разных специальностей, которые эмигрировали из России после революции и сделали себе крупные научные имена на Западе. Российская общественность мало знает об этих людях. В течение советского периода их имена не популяризовались или вовсе были под запретом. Казалось бы, историческая справедливость должна быть восстановлена после краха коммунизма и установления в России свободы выражения мнений. Однако ирония истории состоит в том, что когда это случилось, русское общество оказалось настолько погружено в политические игры и настолько увлечено идеей быстрого обогащения, что вообще потеряло интерес к науке и к ученым. Принято считать, что это издержки «переходного» периода, но более правильно видеть в этом явлении один из симптомов общего кризиса, поразившего наш социум.
Сегодня, кажется, перестала быть очевидной аксиома, утверждающая, что наука есть важнейшая, неотъемлемая часть каждой развитой цивилизации. Тем, кто сегодня сомневается в этом, следовало бы просто вспомнить, чьи лица изображены на денежных банкнотах основных европейских стран — Англии, Франции, Германии, Италии. Половина из них — портреты великих ученых: Гаусса, Фарадея, супругов Кюри. Это очень продуманный выбор.
Наука отличается от некоторых других видов культурной деятельности (например, от литературы) тем, что она формулирует высказывания на универсальном языке и плохо признает государственные границы. Кроме того, научный процесс исторически непрерывен. Он напоминает строительство огромного здания. Раз положенные камни не только остаются навечно, но и становятся опорой для новых этажей. Вне всякого сомнения, физика XX в. есть прямое продолжение Архимеда, а математика — продолжение Евклида. Подобное лишь с большими оговорками можно сказать об искусстве. Оценка культурных достижений любой конкретной страны по ее науке есть хотя и суженный, но верный критерий. Потому европейцы и помещают своих ученых на банкноты.
Мы же как всегда ленивы и нелюбопытны. Между тем российская наука — это уникальный культурный феномен. Она появилась благодаря реформам Петра, но к моменту его смерти, в 1725 г., науки в России еще не было, хотя была уже Академия наук. А ведь к этому времени Западная Европа имела в активе (если считать с Коперника) почти двести лет непрерывного развития по сути современной науки. Российская наука смогла преодолеть этот временной лаг, и в начале XX в. была уже вполне на уровне европейской. Конечно, несмотря на отдельные выдающиеся достижения (Менделеев, Павлов), она была еще на вторых ролях. Хотя не уступала американской науке, в это время достаточно провинциальной. Главное же состояло в том, что в российской науке того времени содержался колоссальный внутренний потенциал. Он был настолько велик, что несмотря на всю мясорубку гражданской войны, несмотря на все крайности большевистского режима, который подвергал гонениям и физически уничтожал многих выдающихся ученых, наука к середине 30-х годов сумела в основном восстановить свои позиции. Это и было одним из главных аргументов для Тойнби, который оценивал перспективы российской цивилизации в то время вполне позитивно. И хоть не хочется говорить банальности, но потом был и первый спутник, и первый человек в космосе. Был и лысенковский разгром биологии. Конечно, большевики придали развитию науки уродливый характер, стремясь поставить ее на службу идеологии и военно-промышленного комплекса. Это им удалось лишь отчасти. Наука научилась притворяться. Она прикидывалась служанкой режима, но стремилась жить по собственным законам. Кстати, наука это делала искони, во всех странах мира, и делает до сих пор. Несмотря на окончание холодной войны, наука в США до сих пор финансируется в существенной мере за счет военных. Хорошо известно, что история не имеет сослагательного наклонения. Но все-таки интересно иногда пофантазировать, что представляла бы собой сегодня российская наука, если бы — даже после революции и гражданской войны — в стране установился более или менее нормальный политический строй. Это и есть сверхзадача предлагаемой читателю книги.
А прямая задача ее более скромна. Мы хотим рассказать о путях жизни и судьбах двадцати из множества российских ученых, покинувших свою страну из-за неприятия нового общественного порядка, из-за страха перед репрессиями или просто из желания иметь нормальные условия для работы.
Первая российская эмиграция была огромным общественным явлением. Полное число эмигрировавших тогда составляло около двух миллионов человек. Среди них были сотни более или менее известных ученых. Полный список этих людей далеко не составлен. Даже в вышедшей в 1997 г. фундаментальной «Золотой книге эмиграции» (издательство «РОССПЭН») не упоминаются многие известные имена (например, основатель и директор Института физики в Турине Г.В. Ватагин). Поэтому двадцать — это случайное число.
Сегодня русская культурная общественность достаточно хорошо понимает масштаб вклада постреволюционной эмиграции в русское искусство и литературу. Сегодня имена Набокова, Ходасевича, Георгия Иванова, не говоря уж о Шагале, Кандинском, Стравинском, Шаляпине, Бунине и многих других, у всех на слуху.
Гораздо хуже обстоит дело с пониманием масштаба успехов эмигрантской науки. Это можно объяснить не только равнодушием нашего общества к науке. Ученые, в силу специфики их деятельности, гораздо глубже погружены в узкопрофессиональную среду. В отсутствие такого института, как Академия наук, они вынуждены общаться главным образом с коллегами по специальности. Поэтому их успехи, даже весьма значительные, имеют меньше шансов стать известными широкому кругу интеллигенции.
Основную идею книги можно сформулировать следующим образом. Всем известно, сколь определяющую роль в советской науке сыграли такие ученые, как Капица, Ландау, Курчатов, Королев, Несмеянов. Однако люди отнюдь не меньшего масштаба ушли в эмиграцию. Там они, как это им и положено, стали признанными лидерами, основателями новых научных направлений и новых отраслей промышленности. О них мы и стремились написать. Еще раз подчеркнем, что набор персоналий, о которых пойдет речь в этом сборнике, далеко не полон и легко мог бы быть увеличен в два или три раза.
Приступая к перечислению героев книги, легче начать с тех, чью деятельность можно охарактеризовать очень кратко, буквально в нескольких словах. Тогда на первом месте должен стоять В.К. Зворыкин. Владимир Козьмич Зворыкин изобрел электронное телевидение. Да, именно так. Именно он создал передающую электронную трубку и дал ей знаковое название — иконоскоп. Он же создал в США в тридцатые годы первую в мире работающую систему телевидения, позволившую в 1936 г. начать там регулярные телепередачи. Если принять во внимание роль, которую телевидение сегодня играет в мире, Зворыкина можно по праву считать одним из людей, определивших лицо двадцатого столетия. Недаром на специальном приеме, который был дан в его честь президентом США, Зворыкина назвали «самым ценным подарком, который был сделан Россией Соединенным Штатам».
Другая, также культовая, фигура — Игорь Иванович Сикорский. Этот человек создал современное вертолетостроение. Свой первый летающий вертолет он построил в Киеве в 1910 г. в возрасте двадцати одного года. Его S-47 стал единственным боевым вертолетом, применявшимся во второй мировой войне. В промежутке между этими датами Сикорский построил множество самолетов — сначала в России («Илья Муромец»), а потом и в США. И он первым в мире начал строить серийные вертолеты. В известном романе В. Аксенова «Остров Крым» фигурируют «Сикоры», состоящие на вооружении армии республики Свободного Крыма. Реально «Сикоры» (около двадцати моделей) составляют основу вертолетного флота США. Надо сказать, что авиация и авиастроение были в большой чести в предреволюционной России. Авиация привлекала сердца многих молодых людей. Часть из них осталась в России, чтобы создать в будущем отечественную авиационную промышленность. Другая часть закономерно оказалась за рубежом. Перелистывая «Золотую книгу эмиграции», мы находим имена авиационных инженеров российского происхождения, совершенно неизвестных в России. Среди них — Окерман, Захарченко, Исламов, Картвели, Корвин-Круковский, Сергиевский, Струков, Фан-дер-Флит.
Очерки об этих людях не попали в наше издание. Читатель найдет в нем, однако, статью о Дмитрии Павловиче Рябушинском. Один из восьми братьев в знаменитой семье промышленников и банкиров, он, увлекшись в молодости авиацией, отказался от карьеры финансиста и основал в своем имении Кучино под Москвой первый в мире прекрасно оснащенный экспериментальный Аэродинамический институт. Его научным руководителем стал Н.Е. Жуковский. За короткое время Институт получил широкую известность. Однако его основатель, директор и (выражаясь нынешним языком) спонсор в 1918 г. чудом избежал расстрела и эмигрировал за границу. Здесь он прожил долгую жизнь в качестве одного из ведущих профессоров Сорбонны. В России упоминание о нем тщательно изгонялось отовсюду. Рябушинскому особенно не повезло с признанием на родине. Виной, конечно, его фамилия и семейные связи. Но и в целом отношение советской власти к ученым-эмигрантам было негативным. Худшим, чем к литераторам и музыкантам. Музыка Рахманинова исполнялась в Консерватории, пластинки Шаляпина можно было купить в магазине. Кое-что из стихов и рассказов Бунина издавалось и при Сталине. О Сикорском же (кстати, близком друге Рахманинова) всегда умалчивали. При этом власть достаточно хорошо понимала истинное значение этих людей. Зворыкину в тридцатые годы несколько раз разрешили посетить Советский Союз и даже делали предложения остаться. Зворыкин отклонил эти предложения.
Очень интересно проследить взаимоотношения ученых-эмигрантов с ведущей научной организацией страны — Академией наук СССР, прежде Императорской Санкт-Петербургской академией наук. Издавна в Академии были предусмотрены иностранные члены. Среди них можно найти крупнейших ученых мира, например Эйнштейна. Казалось, естественно было бы избирать иностранными членами ученых российского происхождения, живущих и работающих за границей. Однако такие случаи были чрезвычайно редки. Их буквально можно перечислить по пальцам. Причем из пяти известных случаев четверо избранников — это дети эмигрантов, родившиеся во время или после революции. Известен только один случай, когда иностранным членом академии был избран ученый-эмигрант, составивший себе имя в дореволюционное время. В 1928 г. иностранным членом АН СССР стал крупнейший специалист по строительной механике, сопротивлению материалов и теории упругости Степан Прокофьевич Тимошенко.
До революции он был профессором сначала в Киеве, потом в Петрограде. В 1922 г. он, уже очень известный сорокалетний ученый, попал в США, где мало кого знал и где мало кто знал его. Америка в то время еще не была великой научной державой, ее уровень в области компетенции Тимошенко был по сравнению с европейским, да и российским, вполне провинциальным.
До революции в России все интеллигентные люди, тем более профессиональные ученые, знали иностранные языки — немецкий, французский, но знание английского считалось обязательным только для моряков. Поэтому Тимошенко (как и многие другие) попал в Америку «без языка» и вначале испытывал трудности. Как он их преодолел, можно судить по следующему эпизоду. В 1992 г. я встретился в США с президентом Университета в Кларксоне, который тогда был признанным центром нелинейной математической физики. На банкете президент заявил мне, что он ученик Тимошенко и что таковыми считают себя большинство специалистов по прикладной теории упругости и строительной механике в США. Дело в том, что Тимошенко написал в эмиграции, уже по-английски, несколько фундаментальных учебников по своему предмету. Их, к счастью, потом переводили на русский язык и печатали у нас. Они и подняли уровень этой области в Америке на новую ступень. По ним до сих пор учатся американские (да и русские) студенты.
Степан Прокофьевич прожил долгую жизнь и умер в 1972 г. в возрасте 94 лет. К этому времени он стал живой легендой и был, по крайней мере, известен в России. Этого нельзя сказать о нескольких других ученых, пользовавшихся в США и в мире сравнимой известностью. В их числе — Отто Людвигович Струве, последний в семье знаменитых в России астрономов, правнук основателя Пулковской обсерватории.
В отличие от Тимошенко, он приехал в США не известным профессором, а недоучившимся студентом, прошедшим гражданскую войну в качестве офицера белой армии. Также без английского языка. В 1963 г. он умер, будучи уже более десяти лет президентом Международного астрономического союза. Статья об О.Л. Струве — одна из особо заметных в предлагаемой читателю книге.
Замалчивание славы Струве в России можно объяснить его политической ориентацией. Это, конечно, не единичный случай. В России очень мало известно имя историка Михаила Ивановича Ростовцева. Между тем он много лет избирался президентом Американского исторического общества. Это был специалист по истории античности, сравнимый по известности, например, с Моммзеном. Перед революцией он был активным членом партии кадетов. Статья о Ростовцеве — «Скифский роман» — с блеском написана академиком Г.М. Бонгардом-Левиным, инициатором настоящей книги. В случае с Ростовцевым мы снова касаемся взаимоотношений ученых-эмигрантов и Академии наук. Ростовцев был избран полным академиком после Февральской революции, летом 17-го года. Конечно, это было признанием его выдающихся заслуг. В 1925 г. он получил кафедру истории в Йельском университете, одном из самых престижных в США, тем не менее в 1929 г. его торжественно исключили из Академии вместе с другим известным ученым, экономистом и историком П.П. Струве.
Тема исключения из Академии ученых-эмигрантов заслуживает особого разговора. В момент революции Академия была маленькой, весьма аристократической организацией, включавшей 47 полных членов. Большинство из них встретили революцию без всякого энтузиазма. Академия наук традиционно пользовалась в России авторитетом, и большевики некоторое время не особенно вмешивались в ее дела. Престарелые академики умирали, и своим чередом, очень вяло, шли выборы. После революции часть академиков оказалась за границей. Некоторые уехали туда и после, официально — в командировку или для лечения. До поры до времени их никто не трогал.
Один из героев нашей книги, опять основатель целой научной дисциплины, почвенной микробиологии, Сергей Николаевич Виноградский, член-корреспондент с 1894 г., после эмиграции в 1923 г. был переведен в почетные члены. Это звание, ныне не существующее, было по сути ниже звания члена-корреспондента и никак не соответствовало уровню этого выдающегося ученого. Все же в этом качестве он пробыл до конца своей долгой жизни (Виноградский скончался в 1953 г. в возрасте 97 лет).
Другие были менее удачливы.
Советское государство всерьез заинтересовалось Академией наук в 1929 г. Прошли беспрецедентно широкие выборы. Академия почти удвоилась в размере. Тогда же из нее были «вычищены» эмигранты, оставшиеся к тому времени в живых, в том числе Ростовцев и Петр Струве. С этого момента Академия стала важным элементом советской государственности.
Выезды за границу, хотя и не прекратились, но стали строго регламентироваться, и эмиграция приобрела характер уже не драмы, а подлинной трагедии.
В нашей книге даны краткие биографии трех выдающихся ученых, членов Академии, эмигрировавших после 1929 г. На первом месте здесь стоит колоссальная фигура В.П. Ипатьева. Крупнейший химик, технолог, организатор химической промышленности, он был еще дореволюционным академиком и генералом старой армии. Сразу после революции перейдя на сторону большевиков, он сделал чрезвычайно много для советской власти. Он сделал очень много и для науки и технологии вообще. Фактически он был одним из отцов современной химической промышленности. Ипатьев уехал за границу в 1930 г., будучи уже в очень немолодом возрасте. В отличие от Струве и Ростовцева, он был абсолютно лоялен к большевикам, и покинул страну, испросив отпуск для лечения. Тем не менее и его вскоре исключили из Академии. Несмотря на солидные годы, этот могучий человек прожил в США фактически новую жизнь. И умер в глубокой старости профессором университета в Чикаго, весьма уважаемым и состоятельным. Очень жаль, что среднему интеллигенту в России его имя сегодня ничего не говорит.
О двух других «невозвращенцах», исключенных из Академии, известно больше. Я имею в виду Алексея Евгеньевича Чичибабина и Георгия Антоновича Гамона. По учебнику органической химии Чичибабина училось несколько поколений студентов, а ярчайшая фигура Гамова, соперничавшего по таланту с Ландау, известна всем физикам и биологам. Но, может быть, здесь следует остановиться. Предисловие не должно заменять собой основной текст книги.
Следует еще раз заметить, что представленный в книге набор персоналий никак не исчерпывает темы послереволюционной эмиграции русских ученых.
Вообще, наша наука — наши богатство и слава. Мы создаем ее, и мы же ее растрачиваем. По иронии истории это богатство постоянно оказывается в руках самоуверенных недоучек, которые твердо знают одно — они могут с наукой делать все, что хотят. Такими были большевики, таковы и нынешние реформаторы.
История покажет, кто из них был более безжалостен к науке.
Примечание
[1] Бонгард-Левин Г.М., Захаров В.Е. (Ред.). Российская научная эмиграция: Двадцать портретов Изд. 2, стереот. URSS. 2006. 368 с. ISBN 5-8360-0535-4.
Такие издания всегда надо приветствовать.
Ведь они о разбазаривании генофонда популяции
Яков Галл
Рекламу к таким историко-научным изданиями всегда надо приветствовать
Автор по-видимому забыл, что Составителями книги «Российская научная эмиграция», вышедшей в 2001 году первым изданием в 1000 экземпляров и выходившую потом еще вторым и третьим изданиями являются зам главного редактора журнала «Природа» Алексей Бялко и зав отделом истории науки в том же журнале Нина Успенская. Они собрали огромный материал из-под пера десятков человек.
По этой ссылке можно найти список авторов книги: https://openbooks.itmo.ru/ru/lib_book/9403/9403.pdf
Ваши претензии, дорогой Петр, безосновательны. Владимир Захаров лишь прислал текст своего предисловия, а выходные данные книги поставила редакция, ориентируясь на выходные данные издательства:
Бонгард-Левин Г.М., Захаров В.Е. (Ред.).
Российская научная эмиграция:
Двадцать портретов Изд. 2, стереот.
URSS. 2006. 368 с. ISBN 5-8360-0535-4.
https://urss.ru/cgi-bin/db.pl?lang=RU&blang=ru&page=Book&id=45618
Ни слова о составителях там нет, и Ваши претензии должны быть обращены к URSS, а не к нам.
Если Вы считаете важным дополнить библиографию указанием на составителей, мы сделаем это, но академик Захаров ко всему сказанному не имеет никакого отношения.
И редакция журнала не обязана знать о книге больше, чем сообщает ее издатель.
Очень характерно — ни ОДНОГО еврея.
Евреи бежали из РИ, бежали от госантисемитизма, погромов и % нормы
Хороший вклад в историю техники. Спасибо!
У Тойнби в «Цивилизации перед судом истории» есть замечательная глава «Византийское Наследие России». Такое впечатление, что она написана вчера. Процитирую «над всем остальным (в Византии) преобладают две черты: убеждение, что Византия всегда права, и институт тоталитарного государства». Краткое изложение путинизма в одном абзаце.