Сторож и не попытался его перехватить. Довольно спокойно проводил его взглядом, длинно затянулся сигарой и с сожалением её отложил на край стола. Потом встал со скамьи, не торопясь поднял правую руку. Из его рукава выскользнула вслед убегающему телескопическая удочка и быстро бегуна догнала.
СЛЕДУЮЩИЙ
(продолжение «И Аз воздам»)
Летел он долго, даже заскучал. Полёт в бесконечной трубе надоел порядком. Ничем его при этом не развлекали, ничего обещанного не показывали — ни его детства, ни летавших здесь до него родственников, ни сцен из жизни, ни трансляции поминальных событий после его отбытия… Ничего!
Летел он, как его и положили, на спине со сложенными на груди руками. Несколько раз пытался вывернуться, чтоб глянуть вперед, но лететь в таком извороте было крайне неудобно, к тому ж встречный ветер хлестал по щекам и глазам и ничего кроме яркого пятна в конце тоннеля он все равно не видел. Пришлось смириться.
В принципе смотреть было не на что. Лишь бежала назад над головой лента серого бетона да мелькали температурные швы, позволяя оценить довольно резвую скорость перемещения.
И неожиданно тихо было в трубе. Ветер, конечно, подвывал, но никакого, казалось бы присущего такой ситуации, прощального звукового обрамления не было. Ни тебе Гайдна, ни Шопена, ни Вивальди или хотя бы Свиридова с его бессмертным «Время вперед». И барабанной дроби с волынкой не слышно было. И не громыхало ничего.
Только свист рассекаемого воздушного потока и шорох осыпающейся с потолка и стен, вслед его быстрого пролета, штукатурки. Хорошо хоть, что он летел быстрее, чем она сыпалась. Знать бы заранее, взял бы в гроб чего-нибудь защищающего, очки мотоциклетные, к примеру. Он заулыбался, оценив собственную шутку, тут же, впрочем, удивившись своей такой легкомысленной реакции.
И думать было особенно не о чем. В начале полета, когда он очнулся после неизвестно сколько длившейся черноты, ужас, изумление, неверие в происходящее заполнили все его клеточки, сковали все его кости и мышцы, оглушили все чувства и он не то что подумать, он пальцем не мог пошевелить, ресницей дёрнуть, чихнуть не мог. Но потом как-то отпустило. Успокоился, расслабил летящее куда-то тело, стал посматривать по сторонам. Пара-тройка мыслей посетила мозг — неужели это со мною, неужели это правда, значит, не всё ещё кончено, значит есть… Ни одну из этих мыслей он додумать не мог, они недолго задерживались, выветриваемые набегавшей воздушной струёй.
Последние пару месяцев он провел в коме и напряженно думать разучился. Да и зачем? Докторскую уже не защитишь, статья так и останется недописанной, пару идей, которую он вынашивал лет двадцать, так и не сформулировав, жаль безумно, но все равно их никто без него не поймет.
Думать о родителях было тяжело — так к ним и не доехал, не попрощался. Думать о друзьях, о квартире, о разных разностях и мелочах не получалось — не думалось, не интересно, ни к чему. Кошка, правда, вспоминалась с теплотой и грустью, она, небось, понимает, что с хозяином приключилось.
Думать о Ней он себе запретил еще в больнице. Это было выше сил, даже в неподвижности комы. Как только она пыталась пробиться к нему — дотронуться рукой, вглядеться в зрачки, покрыть его лицо своими волосами, он мысленно вонзал зубы себе в язык, почти протыкал его и судорожно начинал двигать шахматные фигуры по потолку, пытаясь решить нерешенную никем задачу. Запрет действовал и здесь. Несколько раз её лицо пыталось сфокусироваться над ним, он зажимал язык зубами, готовый впиться в него, и образ тут же рассыпался на осколки, растворяясь в завихрениях полета.
Несколько раз в полете по телу пробегала судорога. Внезапно волна дрожи вскипала в ногах, перекатывалась по позвоночнику и в мгновение докатившись до головы, трясла её и крутила. Все его знания о физике жизни и смерти разбивались этими приступами. С телом покойника так не может происходить! Не должно! Никак!
Он опять вывернул шею в попытке посмотреть вперед, — Куда летим? Долго ли еще? Или всё что теперь предстоит — это вечный полет пузом вверх?
Пятно света впереди внезапно быстро увеличилось, бросилось ему навстречу и конец полёта, наконец, стал ощущаем. На срезе туннеля неведомая сила его затормозила. Широкоплечий мужчина приличного роста с белоснежной кудрявой шевелюрой и кучерявой белой же бородой, в синем халате с белым крестом на спине, с большим сачком в руках и дымящей сигарой в зубах, приглашающим жестом велел приземляться. Само собою туловище летевшего приняло вертикальное положение и мягко спустилось прямо у выхода из туннеля.
— С прибытием, Сергей! — дружески произнес белобородый, выпуская изо рта толстые колечки белесого дыма. — Надеюсь, полёт прошёл хорошо и вы всем довольны!
Сергей облизал губы и вытер ладонью испарину на лысине.
— И куда меня занесло? Далековато, однако, до вас добираться. Я думал, вы где-то под боком, за поворотом, а вы черте где.
— Да, дорогой мой, этот главный в жизни путь не может быть коротким. Вам дается время, чтобы успокоиться, привыкнуть, осознать, всё вспомнить, что-то забыть. Это быстро не делается! Некоторым приходится лететь дважды. Однажды мы клиента прокрутили в трубе три раза, так он нервничал. Сейчас заполним анкету и вы расскажете мне, что было, что ушло, что ещё помните.
Сергей огляделся. Прямо за туннельными воротами на большом чуть ржавом щите при выходе чернели три стрелки — прямо была указана дорога в Рай, налево в Ад и стрелка направо направляла почему-то в Израиль. Снизу красным фломастером довольно небрежно была подрисована стрелка в обратном направлении и корявыми буквами выведено — «Санкт-Ленинград».
Под информационным щитом стоял прямо на земле круглый пластмассовый стол, такой голубой, что в нем отражались облака над ним. За столом — старая садовая скамья и черный венский стул, очень изящный. Мусорный контейнер, стоявший в стороне, был переполнен ватой и бинтами. Сергей размотал поддерживавший челюсть бинт и отправил его в общую кучу. Рядом с контейнером из ячеек винного ящика торчали несколько полувыпитых бутылок коньяка и «Столичной». Коньяком даже немного пахло.
На столе шелестела на ветру довольно толстая стопка бумаг, придавленная сверху пепельницей со множеством тлеющих сигарных окурков. На листках в стопке что-то было написано готическим шрифтом и римскими цифрами. По структуре бесконечного текста это было похоже на какую-то то ли Памятку, то ли Анкету, со многими разделами, пунктами, вопросами, таблицами и графиками.
Ну! Я кой-чего смогу повспоминать, конечно, — спокойно сказал Сергей и удивился своему спокойствию, — но ничего особенного. Если я правильно помню соответствующие рассказы попов, то мне напоследок должны были всю мою жизнь показать? Я собирался кой-чего получше рассмотреть и понять, кой в чём разобраться, но ничего в туннеле не показывали. Вообще ничего. Это накладка или теперь всех так встречают?
Бородатый встречающий накинул на сидение стула бумажное полотенце, сидение и спинка были сильно обгажены птицами, и жестом позвал Сергея сесть. Тот присел на самый краешек. Джинсы были единственными, их стоило поберечь. На всякий.
— И почему кроме вас тут никого нет? — продолжил Сергей тихо и нудно. — Где Леги? — вспомнились ему из мифологий почему-то именно они. — Не туда я прилетел или чего-то не вижу? Что-то у вас испортилось? Вы не готовы меня принять? Могу и подождать. А сколько ж я летел? Сейчас который час?
Бородач с интересом разглядывал прибывшего.
— Да вы не беспокойтесь, — почти весело ответил он. — Всё тут работает надёжно. Тут поломок не было два тысячелетия с лишком. И ещё лет сто не ожидается. Леги сюда не вхожи. Говорите, не показали ваше прошлое? Поздравляю! Значит всё в порядке — уже особо нечего показывать. Нормально у вас память самоочищается. Так и надо. От лишнего груза избавляетесь ещё в пути. Признак, кстати, хорошего интеллекта. А который сейчас час не скажу. Не знаю. На этом конце тоннеля, в отличие от того, времени нет. Но если считать по вашему, то добирались вы до нас сорок дней, как раз на выходе из тоннеля должно быть ровно сорок.
— Дней! — подскочил Сергей, — Вы шутите? Ещё минут, куда ни шло, даже часа, думаю, не прошло. Но все равно — долго. Но чтоб дней! А сачок у вас зачем? Души ловите?
— Да, угадали. Иногда тормоза у прибывающих отказывают, иногда засыпают от усталости, иногда хулиганы, особенно нетрезвые, или фальшивые мусульмане шалят. Приходится перехватывать. Перехватываю.
— Понял. А Вы, значит, Архангел? Который из восьми? И где Пётр? Где тут ворота?
Святой блондин совсем развеселился, даже ямочки на пухлых щеках задрожали. Но сдержался, опустился на другой конец скамьи и подтянул к себе столик с бумагами.
— Смешные вопросы. Вижу, вы в теме. Это, кстати, очень вам тут пригодится. Но не всё сразу. Имя мое вам ни к чему, да и забудете вы его немедленно, как зарегистрируетесь. Я всего лишь сторож, сторожу выход из трубы и помогаю с анкетированием. Это вахтовая работа добровольная, нас часто меняют.
— А чего тут сторожить? — съехидничал Сергей, — Разве можно выйти из туннеля и вернуться обратно?
— Нельзя, но некоторым удаётся.
Вот тут Сергей ошеломленно замер. Вот такого он никак не ожидал.
— Удаётся! Некоторым! Как?!
Он вскочил со скамейки и впился глазами в сторожа.
— Не верю! Этого не может быть! Вы что-то путаете! Можно вернуться домой отсюда? Вы шутите?
Он было схватил белобородого за грудки, но вовремя остановил себя. Мгновение подумав, он сделал вид, что увидел что-то за спиной сторожа, и когда тот заинтересованно обернулся, рванул в сторону туннельной дыры. Сторож и не попытался его перехватить. Довольно спокойно проводил его взглядом, длинно затянулся сигарой и с сожалением её отложил на край стола. Потом встал со скамьи, не торопясь поднял правую руку. Из его рукава выскользнула вслед убегающему телескопическая удочка и быстро бегуна догнала. Сторож взмахнул рукой, будто рыбак совершил короткую подсечку, тело бежавшего взлетело, перевернулось и затрепетало в глубине накрывшего его сачка.
Белые облака строем проплывали над ними. Теплый ветер приносил из пустыни запахи библейских трав и свист щеглов. Совсем не темнело, хотя по всем расчетам уже должно было наступить время заката. Сторож сел, поднял со столешницы сигару и глубоко затянувшись ждал, потягивая коричневую жидкость из бутыли и выпуская ввысь колечки сигарного дыма.
Опутанный сетью покойник несколько раз дёрнулся, безуспешно попытался разорвать нити, освободить ноги и руки, выпутаться.
— Так, нам надо заполнить анкету прибывшего, — сказал сторож, увидев, что пойманная рыба наконец успокоилась и опрокинулась навзничь.
— Идите сюда, хлебните, это лечит. И давайте приступим, мне сообщают, что на подлёте следующий, а толкучка у нас нежелательна. Убежать от меня невозможно. Вы в этом убедились? И не пытайтесь! Присаживайтесь поближе.
— Итак, там вас звали Сергей, фамилия нас не интересует, желаете приобрести новое имя или оставим земное?
— Не знаю, как вы посоветуете? — прохрипел пострадавший, с трудом выползая из сачка и перенося пыльное и помятое тело на скамью.
— Да это — формальность, имя здесь ни для чего не нужно, важен индекс, который вам прикрепят при регистрации. Просто для начала, пока вы ещё не освоились, как вас записать?
— Тогда Сергей… или, впрочем, зовите меня Мотей, давно хотел в честь собаки любимой девушки.
— Мотя так Мотя, — сторож подровнял всю стопку листов перед собой и поднял первую страницу.
— Итак, время и место захоронения?
— Время не соображу, вы говорите — сорок дней уже? А хоронят на третий? Ну, значит, дня три в минус. Закопали в Питере на Токсовском, там семейный участок, номер участка посмотрите, у меня бирка на пятке. По-моему, в пятницу.
Сторож что-то пометил в анкете и взял другую страницу.
— Закапывали вас родные и знакомые или нанимали посторонних?
— Когда закапывали дождь шёл?
Вопрос следовал за вопросом — Кто присутствовал, светское было прощание или церковное? Какую музыку играли? Были ли иконы? Чьи? Прыгала ли по участку сорока? Где жил до погребения, кем работал и что на самом деле делал? Где и как учился — образование и успеваемость? Почему не защитился? Судим ли? Были ли судимы ваши ближайшие родственники? Убивали ли вы кого-нибудь в жизни? А животных? Изменяли ли жене? А друзьям? А Родине? Какой водительский стаж? В каких авариях побывали и ездили ли пьяным? Любимая песня, любимое пиво, любимые носки? Партийный или какой партии симпатизируете? Чем болели в детстве?..
И так бесконечно. Анкета была страниц в пятьсот. Очень въедливая, занудная и, непонятно зачем, очень «мелочная». На большую часть вопросов Сергей ответов не знал или не помнил или не хотел отвечать, но пришлось.
Казалось, что заполняли они опросник весь оставшийся день до позднего вечера, хотя не темнело совсем. И никто из створа туннеля не вылетал. Обманул сторож, что их поджимает следующий или конкретное время тут действительно отсутствует и следующего приземлили только тогда, когда они закончили, Сергей так и не понял. Особенно большим и детальным оказался раздел о личных врагах — кто конкретно, с чего вражда началась, какие подлости он устроил вам, а Вы ему? Отомстили ли вы ему, как и когда или только хотели? Хотели бы встретить его здесь? Захотите ли мстить, если встретите здесь? В какую часть тела предпочтёте бить, если надумаете от него избавиться.
Сергей быстро понял, что ни отмолчаться, ни соврать не получится. Как только он давал ложный ответ или чуть «исправлял» правдивый, или забалтывал, или «отнекивался», тут же получал удар в переносицу. Кто бил было непонятно, сторож точно в этом не участвовал. Бил кто-то невидимый. Бил больно, к концу «интервью» левый глаз заплыл совсем, превратившись в фиолетовый синяк в полщеки. Этим глазом он еще долго не мог пользоваться и потому долго видел потусторонний мир односторонне и ущербно.
Наконец перевернулась последняя страница. Только тут обнаружилось, что никакого письменного инструмента в руках сторожа не было. Писал он то ли пальцем, то ли пользовался виртуальной клавиатурой или наговаривал ответы себе подмышку, не понятно. Прогресс, однако! Или обман.
— Подписывать не нужно, тут не врут. Вся правда о вас отправлена по инстанциям. Через какое-то время вас зарегистрируют и присвоят индекс, который узаконит ваше пребывание в любой стране нашего мира.
— Теперь главное, — сказал сторож и ткнул пальцем в сторону информационного шита. — Куда вас отправить? В Рай или в Ад? С чего начнёте? Есть желание? В Израиль не отправляем. Сами добирайтесь.
Чувствовался в его вопросе подвох, но в чём он, Сергей определить не мог. Вроде, и выбора никакого не было. Не в Ад же проситься, а Израиль зачем? Почему он спрашивает?
Сторож внешне был невозмутим. Ему, похоже, ответ прибывшего был безразличен. Он заменил выкуренную сигару новой, откусив её кончик зубами сияющими абсолютной белизной, повращал сигару над горящей длинной спичкой пока не разжёг и удовлетворенно выпустил в небо роскошный букет колечек.
— Выбор за вами. Куда скажете, туда вас и отправлю. Подумайте. Можете пока посидеть слева от тоннеля. Там и гамак есть. Только смотрите под ноги, тут путь миграции змей. Из ада в Израиль ползут и очень злобные.
А я пока обслужу следующего.
(Питер)
Ольга долго не открывала глаза. Но надо было шевелиться. Было уже далеко за полдень, а к семи придет народ, надо хоть что-то на стол поставить. Кошка сидела под диваном и лизала ее свесившуюся руку. Ольга с трудом поднялась, сунула ноги в шлепанцы и побрела в ванную. Кошка последовала за ней.
Сороковины отметили скромно. Народу пришло немного. Никто не напился. Громких скандалов не случилось. Вспоминали Сергея ласково, шутливо, слёзы не понадобились. Да и Ольга была совершенно спокойна, пару раз хорошо на анекдоты среагировала, сама пару рассказала, даже удивились все её самообладанию. И кошка не опозорилась — на стол не лезла, гостевую обувь пощадила, давала всем себя ласкать и тискать. В общем — помянули.
(Выход из туннеля)
Почему Сергей выбрал Ад он и сам не понимал. Никаких доводов мозг предоставить ему не смог. «А почему нет!» — единственный аргумент, который крутился в голове.
Возможно, он пытался наказать себя за то, что умер, что оставил ее одну, что не смог с ней проститься, её подготовить, её защитить. Что не было никаких сил и возможностей о ней не думать — Как она там, что с ней! Подумаешь, изодранный в клочья язык! Никакая сверхсложная шахматная западня заглушить память о ней не могла. Она была перед ним, обнимала, закрывала собою все вокруг. Он слышал только ее, видел только ее глаза, болел только её болью, её тоской, её опустошенностью. Он понятия не имел, что с этим делать, как от этого непереносимого груза избавиться. Он хотел исчезнуть, аннигилироваться, умереть, и ужасался этому смешному парадоксу. Он выбрал Ад.
(Питер)
Надо было что-то делать с квартирой. Они не были расписаны, Сергей так ее и не прописал, успеем, а бывшая его жена с сыном уже интересовались ее намерениями. Она б съехала, да куда?
Надо было искать заработок. И быстро. Его кома совершенно опустошила их запасы. Она еще осталась должна клинике. Там пока терпели. Естественно, с тех пор когда Сергей упал прямо во время выступления и его отвезли домой, она ни разу в институте не появлялась и ее быстро уволили, тем более место было хлебное, завидное, ни секунды не пустовавшее. Больше в институте для нее вакансии не было. Надо было искать работу.
Надо было показаться врачам. Сразу после похорон она слегла, отказали ноги, сильные боли разрывали голову. Она почти не спала. Уже сорок дней.
Надо было собрать в кулак волю и позвонить Серёжиным родителям, что сын не приедет, не сможет. Старики лежали в сельском Доме престарелых и два раза в год они их непременно навещали. Вот время пришло, забеспокоятся.
Надо было пристроить в добрые руки кошку. У нее и денег на кошачье пропитание не было и будущее зверька при ней было сомнительным.
Надо было, очень надо было, взять себя, наконец, в руки.
(Выход из туннеля)
— Ад? — удивленно вскинул глаза сторож. — Вот уж не думал. Покойники из Москвы никогда не выбирают Ад. Скорее Израиль, хотя почти все прутся в Рай. Ладно, странный вы покойник, закажу перевозку. Выпейте пока нашу сивуху.
Коричневая маслянистая жидкость обожгла Сергею горло. Что-то среднее между кокой, деревенским квасом и коричневым гуталином. Ударила в нос, заслезила глаза. Он поперхнулся.
— Привыкайте, ничего другого вам в этой вечности не предложат. Когда индексируетесь, получите талончики на нектар. Это лучший тут наркотик.
Действительно через короткое время в голове стало шумно и радостно, даже какая-то музыка заиграла, мышцы взбугрились, кой-чего напряглось и впервые за долгое-долгое время о себе напомнило. Картинка в глазах, даже с фингалом, прояснилась, стала куда четче, ярче и объёмнее. Эффект 3D проявился несомненно. Лафа!
Тут со стороны Рая, если судить по указателю, появилась синяя «Победа» с шашечками по борту. Водитель спустил переднее стекло. Все его лицо было в порезах, даже левое глазное яблоко было рассечено. — Заказывали в Ад?
Сторож поднял «под ручку» Сергея, распахнул перед ним заднюю дверь такси, «благословил» сачком. «На дорогу» выдал пакетик сушеных райских яблочек и две бутыли нектара.
— Вы зарегистрированы, индекс получите на месте. Приятно было с вами иметь дело. Успехов, Мотя!
Три дороги отходили от туннеля. Поехали по левой.
— Долог ли путь? — почти запел Сергей, наслаждаясь послевкусием нектара.
— А черт его знает, я тут давно не был, все в Рай заказывают или, на худой конец, к евреям. Как повезёт.
— И много народа такси тут пользуют?
— Раз на раз не приходится, вот после футбола или после новогодья кучу мертвецов перевозим, а так… вы сегодня третий. А вы что, геройскую смерть решили принять? Почему в ад?
— Название нравится, да и бронхит у меня, хочу прогреться.
— Юморист, значит. Ну-ну!
Сергей покрутил рукоятку, опустил своё стекло, подставил лицо под набегающую волну тепла.
— Ну ты же тоже шутник, причем тут «Победа»?
— Это странная история, врут — не врут, не знаю. Наш Главный в Раю в начале пятидесятых разгневался на СССР за что-то, не помню, за каких-то врачей, и велел вызвать к себе их главного. Сам понимаешь, кого. Немедленно! А так получилось, что именно в этот момент вождю показывали новое такси, пригнали ему на дачу новую «Победу», из новых материалов, с новой кабиной и мотором. Вождь сам сел за руль, попробовать — удобно ли водителю. В этот миг его и вызвали. Скоропостижно. Бедняжку от удара скрючило так, что челядь не решилась его из машины доставать, боялась, вдруг притворяется или руки, которыми он в руль вцепился, сломаются. Хрущев или Берия, помнишь таких, велели к вождю не притрагиваться и немедля его закопать там же на «Ближней даче» прямо в «Победе» вместо гроба. Ну так он по тоннелю на тот свет так и летел, в машине за рулем. В Раю, в историческом музее, большая мозаика Ломоносова про это есть. Генералиссимус рулит с развевающимся шарфом. А сзади гуси летят. Естественно, двойника быстренько в Москве укокошили, по Красной площади провезли, забальзамировали, венками обложили и всей страной отрыдали. А настоящий так сюда со своей тачкой и долетел. Выходить долго отказывался. Вытащили. Долго на улице Фрунзе в Раю жил. Первый таксопарк тут организовал. Потом, как и все они, в Израиль сбежал, а машину тут бросил. Она по рукам пошла. Машина оказалась надежная и крепкая как танк. Единственная советская на всем потустороннем пространстве. Вот теперь я за сталинский руль держусь, рулю всеми. Что, не веришь?
— Да ладно, — отмахнулся Сергей, — смешное враньё, туннель не для машин, как ее туда засунешь.
Водила обиделся, — Туда всё засунуть можно. А уж в правительственную трубу крейсер «Аврора» влезет.
— В какую, в какую? — встрепенулся Сергей, — это ещё что за чудо?
Впрочем, Сергей теперь ничему не удивлялся. Вот про обратный ход в туннеле — поразительно. А остальное… подумаешь, в Ад на «Победе». Но инфа полезная, надо запомнить.
(Питер)
Ольге удалось дозвониться до Дома престарелых. Разговаривала с директрисой. Та советовала родителям ничего не говорить. Они оба плохи, уже и не встают, недолго осталось, пощадите. Договорились, что директриса передаст старикам фрукты, как бы от сына, который задерживается в дальней зарубежной командировке, а Ольга вышлет ей денег. Деньги обещали завтра подбросить соседи.
И с работой чуть сдвинулось, пригласили на собеседование в литовскую компанию. Вакансия уборщицы, но хоть что-то.
(дорога в Ад)
Шоссе было гладким, убаюкивающим. Вскоре начался сосновый Бор. На горизонте виднелись какие-то заводы, сильно дымили и иногда был виден открытый огонь. Встречные машины, в основном старые американские, мигали всеми фарами и гудели. — Приветствуют новичка, объяснил водила, — сюда на такси свои не ездят.
Всю дорогу «беседовали». Сергей услышал много полезного. Не понятного, но полезного. Узнал к примеру, что индекс наносят лазером на бедро и он светится через любую одежду, что «пережечь» его невозможно и что «подделка» стоит безумно дорого, а карается сжиганием на адовом огне. Впрочем, что это за огонь таксист понятия не имел, никогда не видел.
Что между Раем и Адом нет границы, свободный проход и проезд и «единая экономическая зона». Что из Ада в Рай ходят экскурсионные автобусы. А вот в Израиль требуется пропуск, который очень трудно достать. Что за Израилем есть на планете какие-то земли и страны, совсем дикие и опасные для христианского покойника. Туда сбегают от правосудия всякие преступники и грешники. Там и пропадают. И что на границах потустороннего мира идут постоянные войны между кем-то и кем-то. И кто там побеждает совершенно непонятно. Официальное радио и телевидение, естественно, врут и им никто не верит.
Пошел горный серпантин, «Победа» захлебываясь карабкалась вверх и бодро скатывалась вниз. В глубоких расщелинах по сторонам дороги виднелись остовы сорвавшихся автомобилей. Много. Водила наклонился к ветровому стеклу, вцепился в руль и замолчал.
Сергей совершенно успокоился. Он расслабленно лежал на заднем диване сталинской машины, вытянув вперед ноги и повернув голову к окну. За окном показывали такую знакомую картину. Ничего не случилось, ничего не кончилось, не началось. Он в Сочи или в Крыму. Едет к морю. Там его ждет Ольга и статья, которую надо дописать и которая непременно перевернёт мир.
(Питер)
Позвонили из приюта. Старики умерли. Один за другим — сначала она, потом он, через двадцать минут. Сможете приехать?
Ольга сказала, что попробует, а если не сможет, то деньги на похороны вышлет завтра. Позвонила бывшей жене Сергея. Сказала, что без скандала и претензий отдаст им квартиру за 300 тысяч, как они и предлагали, но с одним условием — кошку оставят в квартире и возьмут на обеспечение. Деньги просила привезти сегодня. Сказала, зачем ей деньги. Бывшая жена помолчала и ответила, что сын привезёт сегодня пятьсот тысяч. Она многим родителям Сергея обязана.
Потом она открыла нараспашку шкаф и комод и все свалила в кучу на полу.
Должен завтра прийти старьёвщик с рынка. Были в куче вещи и очень дорогие, штучные. Потом вывалила из сумочки все имевшиеся деньги, пересчитала. На билет не хватало. Перешла площадку, попросила соседку выручить последний раз, та молча вынесла нужную сумму.
Вернулась в квартиру и прямо у входа села на полу, сил не было.
(по дороге в Ад)
Выкатились в долину. Разговор возобновился сам собой. Водила, через плечо оборачиваясь к пассажиру, продолжал объяснять тому особенности загробного житья. Что жильё надо будет искать самому, но Власти оплатят и маклера и жильё. Что первое время его будет курировать кто-то из администрации и все устроит и расскажет. Что селиться лучше на первых этажах, в Аду часто отрубается электричество и повисают лифты.
Что в Аду память сразу сдавать не обязательно, но прибывшие обязаны принимать за обедом специальные таблетки, которые постепенно сотрут все воспоминания о жизни там. Что за этим следят специальные агенты и регулярно проверяют чистоту памяти. Что есть работы и должности, на которые принимают только абсолютно чистых, то есть ничего не помнящих.
Сергей заговорил о деньгах — как тут с этим? Чем расплачиваются, что зарабатывают? Как хранят? Что почём?
Водила замолчал надолго, явно с трудом подбирая слова. Дорога ворвалась в виноградники. Тяжелые красные гроздья хлестали по бокам машины, иногда обламывались и падали Сергею на колени. От отщепил несколько огромных виноградин, надкусил их — совершенно безвкусные.
Шофер наконец заговорил. Ответил путанно и непонятно. Нет тут никаких денег. Тут расплачиваются прошлой жизнью. Вам там расскажут как. Я не смогу.
(Поезд)
Ольга не раздеваясь лежала на застеленном матрасе на верхней полке плацкарта и смотрела в окно. За окном тянулись серые от выпавшего вчера снега поля, круглые скирды соломы, редкие бесцветные домики, разбитые, утонувшие в лужах, провинциальные дороги, безлюдные городки, птицы, тучи, предзимняя жизнь. Сергей незримо лежал рядом, касался плечом. Она чувствовала его тепло.
К похоронам она не успевала, долго держать тела поселковая больница не могла, вчера стариков похоронили. Но директриса приюта все равно ее ждала, обещала жильё и посильную помощь в обустройстве.
Она думала о Серёже, думала спокойно, даже улыбалась. Вспоминала, как ехали они сюда первый раз, знакомиться с его родителями. Поехали через полстраны на такси. Сергей настоял. Денег у молодого ученого было полно, ночевали в лучших гостиницах, обедали вместе с водителями в ресторанах, кутили и радовались. Сергей планировал забрать стариков к себе, но те заупрямились, не захотели в город. Даже поругались на прощание. Но все равно поездка удалась и память о ней долго ещё её радовала. И старики Ольге понравились и Ольга старикам.
Теперь она едет туда доживать. Больше ей деваться некуда. Ни дома, ни работы, ни семьи. И хорошо бы всё забыть. Сразу, одним махом! Совсем. Она жалела только о кошке. Надо было её забрать с собой.
Поезд шёл по мосту через Волгу. Мелькали пролеты, балки. Вдруг ее кто-то потянул за руки туда, за окно, в эту бетонную мясорубку. Кисти стукнулись о стекло, сильно и больно. Она испугалась. Поезд вырвался на другой берег.
Давным-давно, в разгар их любви, в одном из ночных разговоров, прямо под колоколами Петропавловского шпиля, друг подрабатывал сторожем музея и частенько их туда впускал, Сергей обнял ее за плечи, привлёк к себе и прошептал прямо в висок — Ленинград страшный город, тут одной тебе не выжить. Обещай, если со мной что-либо случится, уедешь отсюда.
— Куда? — только и спросила она.
— Куда-нибудь, к моим, в провинцию, к деревьям.
«Ба-Бах» — прогремели над ними колокола, подтверждая неизбежное. «Ба-Бах!»
(Дорога в Ад)
Долго уже ехали. Конца и края этому пути не было. Встречных машин всё меньше. И никто уже не мигал им приветственно. По сторонам — бесчисленные дымящие терриконы. Почти голые деревья. Огромные башни, трубы, краны и подвесные дороги, увозящие что-то за горизонт. И ни одного человека.
Открывать рот особо не хотелось, но Сергею необходимо было узнать что-нибудь про туннель, по которому он сюда прибыл. Туннель один такой или их много? Правда ли, что никому никогда не удавалось полететь обратно? И что за «правительственную трубу» он упоминал, когда рассказывал о вожде — таксисте.
Про это водила тоже предпочёл много не говорить. Сказал только, что таких труб, соединяющих миры, много, и что Сергей прибыл именно по Питерскому душепроводу, а ему самому чаще приходится ездить к Московскому и к Смоленскому, коллеги же шофёры «кормятся» в основном у Парижской и Берлинской дыры. Выходило, что земной шар утыкан такими трубами и, вероятно, представляется космическому сообществу этаким ковидным вирусом. Про «сбежавших обратно» слухи ходят, но ничего конкретного, он думает, что врут. Там такие сторожа сидят! Такие системы охраны!
— Хотя, погодите! Я ж сам недавно на полпути к Раю подобрал одного покойника, из Москвы кажется. Довез до райисполкома. Оказалось, что он границу сам прошел, обойдя охрану и не регистрируясь. Так за ним такую погоню устроили! Всех на уши поставили! По всему миру гонялись. Даже огромную награду за голову назначили, чего никогда раньше не было. Где-то, говорят, поймали и ликвидировали. Но факт остается — можно сторожей обойти! Но можно ли при этом полететь обратно? Против ветра? Как?
(Афанасово)
На перроне Ольгу ждали. Двух женщин, у одной в руках был листок с ее фамилией, она увидела издали, замахала рукой. Вторая оказалась конюхом, подогнала прямо к ней повозку, погрузила в нее Ольгу с почти ничего не весящим чемоданом, дернула поводья. Минут через сорок они до приюта добрались.
Директриса оказалась человеком умным и добрым. Редкий уже тип провинциальной интеллигентки. Рассказала о последних днях покойных.
Ушли, слава Богу, легко, без болей. До последнего надеялись на приезд сына.
Пытались приподняться на каждый стук входных дверей. Несколько раз принимали за сына местного кочегара. Тот не отнекивался, подходил, брал их за руки. Они забывались.
Когда первой откинулась она, старик сразу все понял, хоть и был в соседней комнате, закрыл глаза, так полежал и быстро ушёл, не вздрогнув. Похоронили в одной могиле, здесь недалеко, завтра отвезу. А Вы пока располагайтесь в их комнатах. Они пустые, осенью сюда мало кого привозят. Сможете несколько дней тут пожить.
А дальше решим, если согласитесь у нас остаться.
Ольга выбрала комнату матери, она была и побольше и посветлее. Над кроватью висела их с Сергеем фотография, а рядом такое же фото Сергея с первой женой и внуком. Кровать привезли ей сравнительно новую и матрас.
(Ад)
Перед въездом в город стояла огромная чугунная скульптура истопника в фартуке, в защитных очках и с кочергой наперевес. По постаменту было выбито бесконечное число звёздочек, как на боевых истребителях. Что это значило, водила не знал.
Сам город был очень похож на послеблокадный Ленинград, каким он помнился Сергею. Роскошь, бедность, запустение. Классика соседствовала с ампиром, модерн с конструктивизмом, пошлость с высоким вкусом, роскошные парки с разбитым асфальтом. Почти не было прохожих, машин, полиции. Совсем не было рекламы. Никакой. И никакой навигации. Довольно долго плутали. Несколько раз проезжали по мосту над неширокой, но быстрой речкой, запертой в гранитные берега. Он успел прочитать табличку на мосту — «Jordan river». Мост обрамляли скульптурные группы вздыбившихся коней и усмиряющих их воина, рабочего и крестьянки… Четвертую фигуру он не успел рассмотреть. Наконец увидели указатель — «Администрация» Такси затормозило у шлагбаума.
— Всё, — сказал водила, — с прибытием, дальше сами.
Большая резная входная дверь была разделена поручнями — на левой половине висела бронзовая табличка — «Прибывшие», на правой «Прочие». У правой створки стоял охранник в чёрной с рогами каске и с калашом наперевес. Левый вход раскрылся перед Сергеем сам. Он вошёл. Встречала в вестибюле девушка, миловидная и тоненькая в мини-юбке.
— Мотя? — спросила она, глядя в свой блокнот, вас ждут для индексации.
— Да нет, Сергей я, Мотя был шуткой.
— Глупой! Какие тут шутки. Про Сергея забудьте. Вы будете индексированы как Мотя.
— Мне сказали, что имя не важно.
— Это так, но Мотя теперь — часть вашего индекса. Вы предпочитаете что б вас называли цифрой? Здравствуйте, семнадцать тысяч сто тридцать второй?
— Исправить можно?
— Всё можно, но очень дорого и долго. А сейчас главное — вас заиндексировать. Лаборатория ждет. Так, сами пойдёте? Или нужна помощь? Вы новенький, потому объясняю — помощь тут тоже дорогая.
— Про «дорого» мне ничего никто не говорил, и чем и как расплачиваться я не понял. Я же недавно прибыл. Нет у меня ничего. Ничего про ваши порядки не знаю.
— Расплачиваются тут собой, это первый и главный принцип нашей жизни. Но всему своё место, вам всё объяснят, всему научат. Если пойдёте сами, вот вам навигация. Если все ж нужна помощь, подождите там.
— Сам.
(Афанасово)
Вечером на колокольне кладбищенского храма отзвонили благовест.
Ольга лежала на кровати прямо под большим больничным окном и неподвижно смотрела на верхушки берёз, черневшими бесчисленными вороньими телами. Внутри было спокойно и боль, не оставлявшая ее последние несколько месяцев, впервые утихла. Ни о чем не думалось, ничего не тревожило, ничего не хотелось. Кажется, правильно, что она здесь и здесь останется. Получится, перевезет сюда его тело. И кошку заберёт. Работать будет в приюте, директриса предложила ей место своего зама. Денег — мизер, но жильё и питание бесплатно. Всё лучше, чем уборщицей в литовской компании.
(Администрация Ада)
Сергей-Мотя озирался по сторонам с огромным интересом. Лаборатория, куда его привёл навигатор, была очень похожа на лабораторию его мечты — именно такую он разрабатывал в шестидесятые, когда возглавлял прорывной проект. Все было знакомым, понятным, придуманным им самим. Просчитанным и собственноручно вычерченным. Именно так он в проекте расположил площадки и линии, именно так закрепил в потоке приборы, именно так представлял себе управляющий пульт. Ничего построено не было, хотя шуму в институте и в прессе было достаточно. Денег только не было, помощи от руководства, материалов и инструментов. Ничего не было, кроме молодости, головы и амбиций. И госпремию, обещанную и необходимую, не дали, но извиняясь дали квартиру, в которую он Ольгу так и не прописал.
Он нашёл стол руководителя, именно такой и в том месте, где когда-то планировал. За столом сидел сотрудник, очень на кого-то из его прошлого похожий, но молодой, сильно его моложе.
— Здравствуйте, Мотя! — сказал сотрудник, — мы заждались. Раздевайтесь за ширмой, похоронную одежку в контейнер, она больше не понадобится, и на стол.
Раздеваясь, Сергей отметил себе, что на угловой тумбе за ширмой размещен вполне современный компьютерный комплект. И хороший сканер, и мощный сервер. И на мониторе светятся значки привычного Виндовса. И никого.
Процедура прошла, кажется, быстро, под общим наркозом, он ничего не увидел и не почувствовал.
Очнулся уже одетым в темно-коричневый балахон, весьма удобный и легкий. Не сильно жгло в боку, да в голове было непривычно чисто и ясно.
— Что дальше? — спросил он наклонившуюся над ним фигуру.
— Дальше вас примет главный и определит на жильё и работу. Подождать придётся немного, там на выходе бар. Вас позовут.
В баре предлагали нектар с различными добавками. Даже с водкой. Было уютно, полутемно и свежо. Играл рояль. Что-то таривердиевское. Пианиста он, кажется, знал.
В Питере встречались. В Мюзик-холле. И, вообще, почти всё это, кроме нектара, было уже в его жизни. И за этими столиками он сидел. И многих посетителей помнит. И эту музыку. И такси, и дорогу, и этот город… Почему столько повторов?
Его вызвали. Надо было подняться по парадной лестнице в бельэтаж. С каждой ступенькой к горлу подступало ощущение, что шёл он тут. Он тут поднимался. Даже помнит куда и зачем. Он шел к главному за увольнением. Он тут точно был!
— Смерть, вдруг ясно подумалось ему — это же возвращение.
— Молодец, — сказал кто-то над ним. В распахнутых дверях кабинета на площадке стояла фигура и подзывала его движением руки.
— Вы с ходу поняли наш важнейший принцип — Умирая мы возвращаемся к началу, возвращая все накопленное, очищаясь, чтобы опять пустым родиться, наполнить душу и память, и опять умереть, расплачиваясь за жизнь знаниями, опытом, умом, и опять родиться пустым и невинным. Качели.
— Мало кто это понимает, вы чертовски умны. Хочу предложить вам место в моей лаборатории.
Улицы Ада продувались насквозь. Редкие фигуры в темно-коричневых балахонах, почти бежали, сносимые ветром. В окнах горели огни и в каком-то строение, похожем на Петропавловку, звонили православный благовест.
(Афанасово)
Так в приюте Ольга и осталась. Её две комнаты отделили от коридора стенкой, правда слишком тонкой и она часто заснуть не могла под стоны стариков там в коридоре, но потом привыкла. Прорубили отдельный выход на улицу и соорудили при выходе дощатый туалет с большим ведром в яме, на пару недель хватало. Под окнами огородили маленькую клумбу и засадили какими-то цветочками. Даже полки какие-никакие директриса ей выделила и пообещала шкаф, как только столяр из запоя выйдет. Холодновато, правда, было в ее хоромах, но это только, как ей объяснили, зимой — с декабря по февраль надо вытерпеть, а потом опять будет нормально.
В должностные её обязанности директриса определила «социальные контакты» доживающих. Она должна была помогать старикам писать письма «на волю», получать и читать ответы, звонить родственникам, принимать посылки и подношения, устраивать праздники и «Дни рождения». В общем — поддерживать в приюте атмосферу спокойствия и довольства. Только от похоронных хлопот Ольга попросила её освободить, сил на это не было. Районные начальники пообещали выделить новой сотруднице компьютер, как раз в школе старые списывали. Жить было можно. Надо бы только за кошкой съездить.
(Лаборатория)
Перемещать свой образ, свою «аватарку» он научился быстро. Достаточно было найти ближайшую к месту назначения «трубу» на огромном глобусе, вращавшемся в центре лаборатории, и задать нужные координаты «Центру взаимопроникновения». Там, правда, всегда была очередь и на каждый визит «туда» требовалось разрешение полётного начальника, что было не легко. Но Мотя имел преимущества важного сотрудника и не раз «оттирал» очередного жаждущего, занимая его место в списке взлетающих. Каждый раз в полётном задании он указывал экстренную проверку точности навигации и скорости перемещения. В диспетчерской ухмылялись, понимая глупость отписки, но зная благосклонность начальства к новому сотруднику, особо ему не препятствовали.
Хуже было со «звуковиками». Звуковые волны в этих тоннелях никак не подавались усмирению, долбились о стены, затухали или множились. Добиться четкости и надежности звучания уже многие века не удавалось. Так глухонемые призраки с давних пор по Земле и бродили. Мотя к такой немоте всё не мог привыкнуть.
(Афанасово)
Ольга однажды увидела на скамье у могилы родителей мужскую фигуру, чем-то на Сергея похожую. Не решилась подойти, села в сторонке. Фигура сидела очень долго и не шевелилась, потом встала и исчезла. Просто растворилась в темноте. Ольга вздрогнула и глаза протерла от удивления.
(Питер)
С некоторых пор в питерской квартире Сергея стали происходить странные вещи. Его первая жена с сыном, занявшие жильё, после отъезда Ольги, все чаще сталкивались с необъяснимым — пропадали с полок папки с Серёжиными рукописями, фотографии, какие-то мелкие сувениры. Раздавались иногда беспричинные звуки — шорохи, удары, шаги. Кошка радостно носилась по квартире, чего с его смерти ни разу не было, подпрыгивала и вертелась, будто играла с хозяином. Сын уверял, что несколько раз видел тень в коридоре, очень на отца похожую. В общем чертовщина завелась в бывшей Серёжиной квартире. Жильцы забеспокоились
(Ад)
Обитал Мотя в новом жилом комплексе на набережной Иордана. Ему выделили там кровать с видом на набережную. Плотная звуко-светонепроницаемая штора отделяла его ячейку от остальных бесчисленных жилищ. И хотя в бесконечных коридорах и лифтовых шахтах стоял непрерывный громоподобный гул миллионов голосов, стонов, криков, за шторой было тихо, спокойно и даже уютно.Он любил после лаборатории растянуться на кровати, включить прикроватный световой фонтанчик и глазеть на реку с ее быстрым течением, водоворотами, телами утопших, уносимыми быстрым течением в сторону Рая. Под пологом кровати звучало ассорти из любимой музыки — Малер, Гайдн, Банщиков. Ничего не хотелось, ни о чем не думалось. И вспоминалось всё меньше.
Каждый сороковой день по пневмопочте ему прилетал «расчет смерти». Сверток с набором его ответов из «Анкеты прибывшего». Надо было вычеркнуть из списка пункты, которые он готов «отдать», стереть из памяти, чтобы расплатиться «за умирание» — за сам процесс, за жильё, нектар, редкие удовольствия, которые он себе позволял. Ну там — бар на работе, кинотеатр повторного фильма, экскурсионная поездка в Рай…
Прежде всего он отдал самые детские воспоминания, только маму оставил. Потом стер всю юность и все любовные приключения до женитьбы и рождения сына. С большим сожалением расстался с вузом и знаниями, в нем полученными. Из «весомого» осталась «докторская», но в ближайший день расплаты и ее придется стереть. Не очень, впрочем, и жалко.
(Афанасово)
Странную фигуру на кладбище Ольга видела ещё несколько раз. Всегда в сумерках, всегда почти неподвижную. Правда, теперь он стал поворачивать голову в ее сторону и не отрываясь смотреть на нее. Молча.
Однажды она решилась и подошла ближе. Лицо было похоже, но какое-то невнятное, размытое. Вот руки были точно Сережины. И шрам на указательном пальце левой руки был знаком. Он когда-то, еще до их знакомства, в своей юности, подрабатывал дровосеком и промахнулся. Сколько раз она этот шрам целовала.
Она подошла вплотную, опустилась на колени и приложила губы к его руке. Ничего не почувствовала. Будто ткнула губами в пустоту.
Фигура не пошевелилась. Не издала ни звука. Просто смотрела не нее. Взгляд она тоже узнала.
(Ад)
Он уже довольно давно тут обитал, пока в какое-то мгновение вдруг не понял, что же его все время так беспокоило. Понял — полное отсутствие зеркал. Он после смерти ни разу себя не видел. Даже не представляет, как сейчас выглядит. С тех пор, как в его питерской квартире завесили все зеркала, он забыл свое лицо. Не узнал бы, встретив. Ноги, руки, живот еще кое-как узнаются, хотя, что за шрам на его левой руке уже не помнит совершенно.
Процедура «расплаты» происходила стандартно — быстро и безболезненно. Он входил в помещение, похожее на автомойку-автомат, набирал на пульте свой индекс, его обдавало облаком брызг и потоками горячего воздуха, нежные щётки мягко пробегали по его телу — от макушки до пят…и всё. Он чувствовал себя помолодевшим, свободным и лёгким, смывшим с себя только что что-то очень важное, родное и лишнее. И уже никогда не мог вспомнить от чего избавился, от какого куска жизни, от каких знаний, людей, чувств. Иногда, лежа перед окном, он представлял, что это его тело плывёт по Иордану. Мимо, мимо.
(Афанасово)
Кошку привезли друзья на Серёжину годовщину. Посидели прямо на траве вокруг родительского холмика. Подсыпали земли с могилы сына. Выпили, поболтали. Рассказали, что Серёжин сын вытянулся, очень стал на отца похож. Часто к отцу ходит, что-то слушает в наушники. Что его мать Ольге кланяется и собирается сюда приехать на пару дней, на могилку стариков. Ольга не хотела, но всё же рассказала о призраке. Понятное дело, никто не поверил. Посмеялись. Велели Серёже приветы передавать. Помолчали, каждый о своем подумал. Привезли и подарили Ольге новый компьютер. Мощный, с большим монитором. Она этому была безумно рада.
(Ад)
Мотю вызвали к начальству. Усадив его за стол и налив полный бокал нектара, шеф промурлыкал, что безмерно счастлив был с ним работать. И с трудом представляет себе другого такого умного и знающего специалиста. Но всё не вечно. И Моте пора на покой. Его память так очистилась, так освободилась, так опустела, что уровень его теперешних знаний не позволяет использовать его на столь сложной должности. Пора в пустыню, готовиться к новому взлету качелей. С новым миром! Встретимся через жизнь!
(Питер)
Сын никогда и никому не говорил, что переписывается с отцом. Уже полгода как ему на фейсбук пришла фотография, которая всегда стояла на полке и однажды исчезла. Как раз в вечер исчезновения он видел тень в коридоре, очень на отца похожую. А потом на его страницу стали приходить странные тексты и фото. Он почти ничего не понимал из присланного. Какие-то документы, чертежи, дневниковые записи, стихи. Одно за другим, потоком. Ему пришлось купить двух терабайтный диск, чтобы туда все согнать. Что это были посылки от отца, он не сомневался. Несколько раз там были фотографии с мамой, а потом с Ольгой.
Последней пришла фотография пуделя в ошейнике, на котором стеклышками было выложено — «Мотя». Под фотографией была подпись, почему-то нетвёрдой детской рукой, — «Сохрани всё».
(продолжение следует)
