Игорь Сухих — ученый-литературовед, естественно было бы услышать от него объяснение противоречивых правил его коллег при установлении авторства. В нашем примере Коренев, почти наш современник, объявляется автором стихов, не предоставляя хронологически достаточно ранний автограф. В то же время, например, Дмитрию Веневитинову отказано в авторстве на стихотворение «Родина» только потому, что автограф не был найден.

Арон Липовецкий

ְДЕЛО О ЛЕГЕНДЕ

«…почтенный профессиональный дипломат семнадцать раз лгал под присягой при пяти сменявших друг друга администрациях, и все политические фракции в Вашингтоне чтили его за столь бескорыстный альтруизм».

Джозеф Хеллер (англ. Joseph Heller, “Good as Gold”)

Легендарное стихотворение «Мой товарищ, в смертельной агонии» остается на слуху уже больше 75 лет. С известной самонадеянностью можно ожидать, что из русской литературы оно не исчезнет. Его полагалось бы исследовать вместе с другими стихами Иона Дегена [ИД]. Этот поэт и его стихи срослись с историей страны в ее минуты роковые и не дают забыть трагического прошлого. Вместо этого, как это иногда бывает с высокими достижениями духа, оно стало предметом оспаривания.

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.

Оппоненты Дегена, Красиков и Коренев, Ю. Колкер, И. Сухих и другие, фактически высказали три неравноправных аргумента

1. Сомнительность авторства.
2. Удивление низким качеством стихов.
3. Возмущение неэтичностью позиции автора, т.н. мародерством.

Принципиально, конечно, авторство, поскольку если автор другой, то и все упреки следует направлять другому. Странно, что обличители не замечают алогизма: «этот мародер написал паршиво да еще и украл у мягкосердечного добротного поэта».

Верно и обратное, если автором стихотворения является Деген, то все остальные вкусовые мнения можно будет спокойно проигнорировать или отдельно, с куда меньшей строгостью, обсудить мелочность и надуманность нападок на стихи и автора.

1. Авторство

«Соберите по тридцать копеек. Я укажу вам истинную могилу Пушкина, которую большевики скрывают от народа!»

Сергей Довлатов, «Заповедник»

Постараюсь дополнить аргументы Виктора Жука [ВЖ], не повторяя их. Начать следует с хронологии.

В 1944 году Деген написал свое стихотворение и уже в 1945 году оно было прочитано им публично в литературном собрании, где было принято кем-то, как Симонов, в штыки c обвинением в киплинговщине, другими, как Орлов, тоже подобно Дегену обожженный танкист, с восторгом. Все они, однако, знали, кто автор. Важно подчеркнуть, что речь идет о 8 строках Дегена. Впечатление было таким, что, потеряв в пересказах и переписках имя автора, стихи стали пытаться публиковать и опубликовали, как анонимные. Это были все те же 8 строк с вариациями по вкусу редакторов. Согласия автора спросить было не у кого. Списки и энтузиазм привели к появлению подражаний, уже значительно отклоняющихся от оригинала в объеме, ритме, сглаженности и т.д.

С 1967 по 1991 годы у СССР не было дипломатических отношений с Израилем. И все-таки эмиграция евреев в Израиль была возобновлена 1987 году. И в 3-м номере 1990 года в «Вопросах литературы» выходит статья В.С. Баевского об авторстве стихотворения «Мой товарищ…». Автором оказался практикующий хирург Ион Деген. Он был известным профессионалом, автором многих статей и монографии по ортопедии. Со времени выступления Дегена прошло уже 45 лет. По подтверждениям ряда еще живых свидетелей и другим признакам признание автора было единодушным и неоспоримым. Других претендентов не наблюдалось. Любой другой должен был бы предоставить свое творчество, как свидетельство.

В книге Иона Дегена «Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена», Израиль, 1991 г. опубликован оригинал стихотворения «Мой товарищ, в смертельной агонии». Тогда же книга попала в СССР.

Однако, в 1994 году была опубликована вариация этого стихотворения. Ее автор, поэт Коренев, умер в 1989 году, и дело о его наследии продолжил Мих. Красиков, который объявил Коренева автором. Не имея ни свидетелей, ни документов, Красиков утверждал, что в устной беседе Коренев сообщил ему о своем авторстве на текст позднего списка варианта стихотворения.

Пока еще были живы свидетели истории выступления и безымянных публикаций стихов Дегена, ветераны войны, деятельность Красикова категорически ими отметалась, как пасквильная. Вердикт «Авторство И. Дегена неоспоримо» остается единственным. В 1995 году Евтушенко встречался с Дегеном в Израиле, после чего он без колебаний включает 8 строк «лучших стихов о войне» с авторством Дегена в антологию «Строфы века». Казалось, дело Коренева-Красикова забыто, и вошло в список курьезных «народных» подражаний.

Проходит еще 20 лет. Красиков, относительно молод, он мобилизует дочерей Коренева и возобновляет свой поход. Следует ряд разоблачительных публикаций в основном в православной прессе. Претензии Красикова поддержал своими абстрактно нравоучительными проповедями поэт Юрий Колкер, впрочем, как бы и не обсуждающий авторства. И вот в компанию вступает авторитетный журнал «Новый мир» со статьей профессора литературоведения Игоря Сухих [ИС]. На сей раз при склонности признать авторство Дегена в его адрес высказано сомнение. Игорь Сухих снимает с себя мантию профессора, объявляя о своем вкусовом пристрастии, но его формальный вес молчаливо присутствует. При этом, сообщая, что ему эстетически не нравится текст Дегена, он ничего не говорит об альтернативном стихотворении. Одним словом, независимо от деклараций, сам анализ Сухих сомнения в его взглядах не оставляет.

1. Свои стихи Ион Деген впервые прочел на встрече с литераторами в 1945 году, сам он себя поэтом ни тогда ни позже не считал. Он вспоминал об этом так:

«— С Вами хочет поговорить Сергей Орлов, — услышав это, я разволновался. Автор строк «Его зарыли в шар земной,/ А был он лишь солдат» [1944 г. — А.Л.] хочет со мной поговорить?» Дальше состоялся разговор двух выживших, горевших и покромсанных танкистов. Опускаю подробности и свидетельствую, что именно об Орлове, редком, как и он сам, выжившем танкисте, говорил Деген, выступая в Тель-Авиве в клубе «Дон Кихот» осенью 2015 года.

Профессор Сухих сомневается [ИС]: «Не было ли среди москвичей другого поэта-фронтовика с обожженным лицом», ведь Орлову было затруднительно оказаться в это время в Москве.

Удивляет, что истцы вопреки презумпции невиновности требуют доказательств у ответчика, вместо того чтобы предоставить свидетельства отсутствия Орлова. Усомниться можно во всем и всегда. Сомнительно, однако другое. Кто, как ни профессор литературоведения мог бы назвать поэта-фронтовика с обожженным лицом? Много ли вообще танкистов выжило после извлечения из горящего танка? А сколько среди них поэтов? Наверняка на пальцах одной руки. Игорю Сухих проще, чем кому-либо возразить Дегену, обнаружив такого поэта. Хотелось бы развеять сомнения, зачем Игорь Сухих лениво сомневается: «да кто его знает, кто там был», вместо точного ответа.

И совершенно упущено еще одно обстоятельство. Симонов точно знал, кому он не станет давать характеристику для поступления в Литинститут. Отношение к стихам может быть любым, авторство единственно. Его не изменить ни проклятием, ни постом, ни молитвой.

Коренев учился в Литинституте с 1942 года.

2. Почему же ни Красиков, ни Сухих не были также требовательны к себе в датировках и локациях и ни словом не обмолвились, при каких обстоятельствах Деген мог ознакомиться со стихами Коренева, а то и с ним самим. Вероятность случайной встречи Дегена и Коренева на фронте ничтожно мала, они воевали в совершенно разных родах войск и местах. И, конечно, такой случай исчезающе маловероятен по сравнении со встречей Дегена и Орлова на слете поэтов-фронтовиков в Москве. Сухих и на это не обращает внимания. Еще бы, зачем же ему разрушать свое зыбко наведенное сомнение?

Как вариант, стихи Коренева могли быть опубликованы в какой-то фронтовой многотиражке, добравшейся в часть к танкистам. Тогда в архивах обязательно сохранилась бы копия, особисты бы не потеряли. Это закрыло бы лакуну. Выходит и это возможное объяснение не имело места.

Пока такого объяснения нет — нет и факта. Обвинение превращается в конспиративный домысел.

Сегодня в археологии всякий артефакт, который «найден» вне зарегистрированных раскопок, т. е. вне того самого следа, о котором выше шла речь, объявляется подделкой. Российскому литературоведению еще очень далеко до современной археологии в добросовестности выводов.

Более того, у литературоведов не соблюден и такой базовый принцип науки, как последовательность: аргумент в одном случае — это аргумент во всех подобных случаях. Об этом и следующий довод.

3. Предоставление кореневского автографа 1942 или близкого года, разумеется, до выступления Дегена в 1945, было бы сильным аргументом. Однако ожидание какого-либо объяснения на этот счет оставлено без ответа. А жаль, такое молчание красноречивее многих слов, оно свидетельствует об отсутствии рукописного автографа тех лет.

К слову, Игорь Сухих — ученый-литературовед, естественно было бы услышать от него объяснение противоречивых правил его коллег при установлении авторства. В нашем примере Коренев, почти наш современник, объявляется автором стихов, не предоставляя хронологически достаточно ранний автограф. В то же время, например, Дмитрию Веневитинову отказано в авторстве на стихотворение «Родина» только потому, что автограф не был найден. Не станем защищать Веневитинова неуместным вопросом: а где тот поэт, у которого через почти 200 лет сохранились рукописи всех стихов? Никому же не отказано в авторстве? Да и стихов таких острых не много.

Родина

Природа наша, точно, мерзость:
Смиренно плоские поля —
В России самая земля
Считает высоту за дерзость, —
Дрянные избы, кабаки,
Брюхатых баб босые ноги,
В лаптях дырявых мужики,
Не проходимые дороги
Да шпицы вечные церквей —
С клистирных трубок снимок верный,
С домов господских вид мизерный
Следов помещичьих затей,
Грязь, мерзость, вонь и тараканы
И надо всем хозяйский кнут —
И вот что многие болваны
«Священной родиной» зовут.

Стихи были написаны в 1826 году. Как и Дегену в 1945-м, Веневитинову было двадцать лет. Через год Дм. Веневитинов умер. Стихи быстро обрели широкую по тем временам популярность. И никто не сомневался в авторстве Веневитинова. Об этом сохранилось свидетельство Лермонтова. Но вот беда: автограф не сохранился, сохранились только списки. И никто другой на авторство не стал претендовать. Стыдно, наверное, было при известном авторе. И назначен автор не был. Даже теперь никому другому авторство не приписывают, пришлось бы назначить известного поэта, стилистически близкого, а такого нет, кроме Веневитинова. Это не мешает до сих пор лишать Веневитинова авторства на свое стихотворение. Даже при коммунистах оно не было явлено публике. В полной книге Веневитинова из серии «Литературные памятники» (1980) его нет. Зато оно попало в Примечания к книге в серии «Поэтическая Россия» (1982) [ДВ] и теперь его не остановить. Такая вот у Веневитинова Родина.

В нашем же случае, наоборот, автор есть, а у истцов нет автографа. И тем не менее истцы настаивают на замене автора. Вопрос Игорю Сухих: что объясняет такое разнообразие решений ваших коллег при однотипных обстоятельствах?

4. Естественно рассмотреть еще один аргумент, на самом деле самый важный для ученого: однородность стиля. Надо отдать должное Игорю Сухих, он цитирует [ИС] много стихов Дегена. Этого было бы достаточно, только надо было не ругать их, а хладнокровно, как положено ученому, избегая демонстрации своего вкуса, который малоинтересен, обратить внимание на однородность стиля, риторики, на появление в одной и той же голове на фоне одного и того же опыта, с одним и тем же способом построения текста и с теми же особенностями.

Возможно Игоря Сухих остановило мнение:

«сразу видно, что Коренев присочинил свои довольно слабые строчки к знаменитому восьмистишию, считая его “бесхозным”. Авторство И. Дегена неоспоримо».

 Это мнение принадлежит современнику событий, с опытом войны, главному редактору «Вопросов литературы», критику Л.И. Лазареву. Игорь Сухих и сам присоединяется к этому мнению [ИС]. Мне же не хочется высказывать свое, оно нисколько не важнее, чем честное мнение любого читателя. Каждый сам сможет решить, способен ли он сравнить тексты корректнее, чем это сделали эксперты.

5. Но есть и кое-что еще. Есть еще одно стихотворение, близкое по тексту:

Похороним тебя как положено
В плащ-палатку тебя завернём
Бросим комья земли замороженной
Из винтовок впоследок пальнём

С каждым боем нас меньше становится
Вот немного сейчас отдохнём
Пусть дорога чуток подморозится
Ну, а с зорькой мы дальше пойдём

Ты не плачь, не стони — ты ж не маленький…
Ты не ранен — ты просто убит…
И с боями пройдут твои валенки
Не однажды хозяев сменив…

Его написал погибший на войне студент-филолог, младший лейтенант Виктор Кижеватов. Незадолго до смерти его мать показала моему старинному знакомому, профессору Свердловского пединститута Алексею Борисовичу Греблакову, теперь тоже усопшему, незрелые стихи сына, присланные вместе с письмом. В письме сын рассказал, как в 1944 в одном из госпиталей он встретился с Дегеном, который показал ему свои стихи. И как был восхищен тогда раненый Виктор стихами юного танкиста. Тогда же он написал свой вариант и послал его молодому поэту Кореневу, своему сослуживцу и другу, переведенному в другую часть. Сын просил мать сохранить это письмо со стихами.

Вскоре автор стихов погиб. Развитие событий всем известно.

Недавно эти анонимные стихи я обнаружил в интернете. Стихи явно не дилетантские, с церковнославянскими вкраплениями («впоследок») были приведены в комментариях к блогу, где одна из дочерей Коренева настаивала на авторстве своего папы. Каким же мародером теперь выглядит ее папа! Как труден путь правды!

Не стану продолжать эту шутку. И стихов [Lk] подобных и историй, в которые кто-то обязательно поверит, может появиться еще несколько. Представьте, что кто-то мог бы вдобавок сфабриковать рукопись. Это не так сложно, еще можно найти бумагу и чернила тех лет, почерк любой, других-то рукописей нет, экспертиза бессмысленна. И вот готов еще один автор шедевра.

Мне хотелось бы ознакомиться с аргументацией Игоря Сухих в защиту авторства Коренева перед таким новым претендентом. А ведь таких вариаций и авторов может появиться завтра еще несколько. Какие доводы он приведет против так подробно сфальсифицированной подделки, с куда более сильными фактами, чем у Красикова с Кореневым. Истцам полезно знать, что отмалчиваться небезобидно, завтра с таким же молчанием появится еще пяток кандидатов.

И чем такой фэйк уступил бы фэйку Красикова? Разве он был бы аморальнее, чем выдуманное Красиковым признание Кореневым авторства на оригинал? Коренев мог признать авторство на свою переделку. Это признание Красиков, видимо, и выдал за подтверждение Кореневым своего авторства на оригинал. А ведь других аргументов Красиков не приводит. Вот это «признание» — единственное, что противостоит всем фактам и доказательствам, предоставления которых требует защита. Для усиления «признания» следует посеять сомнение, каким угодно способом — это и есть стратегия обвинения. Пора снова вспомнить принципы археологов и спокойно объявить сведения, сообщенные Красиковым — подлогом, фальшивкой или фэйком.

У многих невыразительных поэтов возникает желание переписать яркое сочинение по-своему, посмотреть, что получится. Но никто из них на авторство обычно не претендует. Разговор о переводчиках оставим за скобками. Обвинять в этом Коренева я не стану, он ничего такого в течение всей своей жизни не заявлял, тем более отвратительно приписывать ему это после его смерти. Красиково Красикову.

Другие голоса против Дегена не представляют интереса без новых аргументов.

Осталось отметить вслед за Е.М. Берковичем, что мнения близких родственников с обеих сторон не принимаются, как свидетельства. Другие свидетельства отсутствуют.

Если обвинение продолжит «обоснованно сомневаться», то ему придется ответить на вопросы, поставленные выше в пп. 1–5.

В отличие от истцов, у меня нет доводов против авторства Иона Дегена, как нет ни малейших сомнений в его авторстве.

Знаю, знаю я повадки той Родины. Там «не сдаются» на милость ни логике ни совести. На то и поддерживается там беззаконие и безнравственность, чтобы брать на горло, наваливаться скопом, угрожать «во имя правды».

Дело о легенде, однако, не внутрироссийское и, как обычно, в таких случаях появляются две правды, по разные стороны границ. Придется российским литературоведам играть в наперстки самим с собой. Мы давно говорим на разных языках.

2. Мастерство

Жаль оскорбить
Мне патриота чувство —
Но грех забыть
Свое искусство
Для ханжества попов,
И тупости столпов

Р.У. Эмерсон, пер. А. Шараповой

Вопрос об авторстве решается в рамках авторского права. Его доводы и выводы не пересматриваются пока не появляются новые обстоятельства.

Оценивание качества стихов, да и любого текста, и связанный с ним вопрос о нравственности того или иного поступка изменяется во времени гораздо быстрее. И особенно быстро мутнеет линза времени, когда день равен месяцу, а месяц году, как в невозможно долгие несколько лет войны.

Советское литературоведение, поглощенное пропагандой, заболтало, оболгало и размазало по агиткам лучшую, самую искреннюю и чистую часть советской поэзии, поэзию фронтовиков, написанную во время войны. В ней отчетливо расслоилось свидетельство и наведенная идеология. Насквозь травматичная, взвинченная постоянным, непреходящим стрессом, включающая темное тело рутинной готовности к смерти кого-то рядом или своей, ежедневное переживание трагических новостей, она перестала быть понятной почти сразу после войны. Не обошлось и без направляющей избирательности литературоведов в штатском. Время и само быстро делало свое дело. К пятидесятым ее понимание почти сошло на нет. Надо было жить дальше, поддерживать оптимизм, любить, рожать детей в надежде на лучшее. Страна мало-помалу возрождалась, снижались цены и солнца словно стало больше… Травма не давала забыть, она мешала.

В этой теме преступно пропускать, и поэтому я не стану перечислять те имена и строки, которые застряли в моей необязательной памяти. Полноценного исследования по понятным причинам я выполнить не могу.

Различия между поэзией роковых лет и поэзией по поводу роковых лет, возникшей потом в т. ч. у тех же авторов в конце сороковых и позже требует тонкого деликатного анализа. И, хотя различия очевидны, но как же сложно найти другой сравнительный пример существования с ежедневным смертельным риском. Например, в наполеоновские войны такой поэзии по-русски будто и вовсе не было.

Обсуждение стихотворения «Мой товарищ, в смертельной агонии…» (всюду ниже — шедевр) может быть вынесено из общего анализа, только если такой анализ существует. На этом фоне вызывает уважение статья Виктора Кагана [ВК]. Трудности усилены и изменением самого языка, регистрируемым лингвистами. Риторика самого анализа литературы устаревает вместе со своим предметом и становится анахроничной по отношению к себе в прежний период. К тому же эти три процесса: изменение языка, литературы и риторики анализа — развиваются по-разному.

Именно поэтому самым сильным признаком шедевра является постоянство и новизна его присутствия в новом времени, его сила духа, его протест. Нудные крохоборские попытки оспорить его достоинства лишь усиливают это качество. Если бы он не был шедевром, о нем бы попросту забыли, как забыли Коренева.

Было бы соблазнительно посмеяться над Сухих, который не удосужился заглянуть в медицинский словарь, не прочел, что «агония является обратимым состоянием, в некоторых случаях можно спасти человека», и продолжает повторять, что «смертельная агония» — это тавтология. Этому ученому удается не замечать, как тавтология пропитала всю русскую поэзию, достигла высот в «голубой лазури» Бунина («Березы желтою резьбой/ Блестят в лазури голубой») и прививается детям учебниками для младших классов.

Еще самоубийственнее его фактическое обвинение Твардовского в плагиате у Браунинга («Ты/я не ранен, ты/я убит»). Он не приводит оригинал Браунинга, не указывает чей перевод и какого года цитирует. Он смело упрекает Твардовского в плагиате, а Дегена в невежестве. За его упреком стоит умолчание: как это Деген не удосужился к своим 20 годам найти и прочесть Браунинга, когда в любой библиотеке, прямо сидя в танке, можно легко найти, если не оригинал, то хотя бы перевод этих стихов?

Можно было напомнить о Пушкине, который позаимствовал «Я помню чудное мгновенье» у Жуковского, из его перевода Томаса Мура. А у своего дяди Пушкин нашел для дяди своего персонажа выражение «самых честных правил». Да еще много чего наберется у «нашего всего» от библейского до французского.

Гораздо любопытнее анахронизм самой риторики Игоря Сухих [ИС]. Жаль, что у него нет упоминаний о метатексте, интертексте, пастише, коллаже, коннотации, аллюзии… Так он бы вкупе со своим профессорским званием еще выше поднял бы шедевр. Спасибо ему за какие уж есть сомнения, за попытки выискать недостатки шедевра через 75 лет триумфа свежего мощного художественного впечатления.

«Деген опубликовал около 40 стихотворений». Да, меньше даже, чем классики Норвид, Кавафис, писавшие всю жизнь, чем юные Веневитинов или Рембо. А Коренев опубликовал 20 книг, тоже, говорят немного: «допустили тебя к печатному станку — публикуйся, лентяй».

И что же, кто-то помнит у Коренева хотя бы одну строку, кроме украденных у Дегена? Мне довелось почитать его военные стихи, я могу вспомнить пару сюжетов. Например, как деревенская хозяйка отдалась своему постояльцу-солдату, чтобы поддержать его боевой дух. Сюжет захватывающий, но я не помню ни одной его строки. Надежда, что Сухих приведет какую-то зажигательную цитату Коренева, тоже не оправдалась. Правда, и фронтовика Коренева, видимо, следует читать по-другому.

Нет ничего нового в том, что исследователи искусства — это толкователи старого. «…Он швырнул в лицо публике горшок с краской», — резко одернул Джон Рёскин Джеймса Уистлера с его «Ноктюрном в черном и золотом». Между тем, Рёскин не был ретроградом, наоборот, он так же резко выступал и против академической рутины. Время расставило все по местам, так же как оно определило место шедевра Дегена в русской литературе. В отличие от Уистлера, Деген и через три четверти века не снискал элементарного уважения у казённых литературоведов.

На самом деле странно, что опытный пропагандист Сухих в наши дни не понимает, что, чем больше скандальных поводов для наскоков на Дегена он выдумывает, тем выше оценка шедевра. Эффект Страйзанд работает.

И почему «обнаруженные» Сухих и Колкером ничем не выделяющиеся фразы вызвали такой несдержанный тон Колкера и нападки Сухих на шедевр? С таким же успехом реакция могла быть и положительной.

Можно было бы заметить повтор «Дай-ка… Дай». Услышать рефрен — браваду, перехватывающую крик и слёзы солдата от гибели друга, браваду, с которой лирический герой только и может пережить невыносимое. Увидеть перенос взгляда от мук и смерти на поверхность, на кровь, сначала близко: «согрею ладони я», а потом в полный рост проклятия патриотической морали, толкающей на смерть: «Дай на память сниму с тебя валенки./ Нам ещё наступать предстоит». С подтекстом: «ценой твоей, а следом и моей жизни». Рутинное «наступать» пришло из декабря 1944, шло наступление.

Можно было увидеть, как взгляд лирического героя, от рук, в которых убитый друг, поднимается и открывает панораму мясорубки войны.

Но нет, самое мягкое от Колкера: «его нравственное наполнение, отделяемое от текста, — постыдно…», «образчик социалистического реализма…».

За что мне-то читать токование этого глухаря Колкера? Соцреализм, ага, он же повсюду! Колкер даже не замечает, а Сухих знает, что оба повторяют и разворачивают в обновленной риторике критику Симонова в роли казенного генерала от поэзии. Они плоть от плоти того партийного прошлого, о похоронах которого кричат, копируют у папочки и позы и нахрап.

Для объяснения, почему литературоведения не существует, приведу цитату из Михаила Берга [МБ]:

«…В литературе есть власть публиковать или отказать в публикации, признать легитимность конкретной практики или навязать ей маргинальный статус, объявить ту или иную практику доминирующей или архаической, расширить поле литературы за счет других полей (скажем, поля идеологии или поля политики); и, конечно, власть называть и быть названным».

Характерно, что термина литературоведение Берг избегает. И это понятно, зачем же закреплять в названии имитацию наукообразия? Вот и за антидегеновскими играми просматривается заказчик под табличкой «Отдел культуры 3-го отделения/ ЧК/ КГБ/ ФСБ». За бронированной табличкой размещается и подотдел «Российское литературоведение», всюду ниже — Литотдел.

Литотдел еще с позапрошлого века превратился в достойно оплачиваемое из бюджета, оснащенное, подогнанное по руке власти идеологическое зубило для вытесывания своей удобной русской литературы.

Целеполагание этой деятельности отчетливо обозначено. Оттуда обывателю сообщают, что такое хорошо и что такое плохо в русской литературе. А если он против, значит у него нет вкуса, это быдло подлежит перевоспитанию и заносится в списки подозрительных лиц. Для подтверждения приведу цитату из обширного документа. Он размещен здесь:

«Обязанности жандармов:

Вся деятельность 3 отделения обобщалась в ежегодных отчетах. Каждый год 3 отделение по сообщениям жандармов, по сообщениям наблюдателей составляло ежегодные отчеты, где представлялись настроения общества. На основании отчетов проводились реальные реформы. В первом отчете отмечались настроения всех слоев общества. В отчетах всё население делилось на довольных и недовольных (крепостные, раскольники, литераторы)».

Прошу извинить за несдержанность, приведу один пример «реальной реформы», к которому я имел прямое отношение. В 80-х аспирантка-фольклорист исследовала свадебную обрядность на Урале. На ее беду работа попала под каток борьбы за трезвость. Можно себе представить какой трэнд Литотделу предстояло переломить.

Ей было предложено показать «исконную тягу русского народа к трезвому образу жизни». «Да легко», — решила она, но не тут-то было. Нужно было представить образцы устного народного творчества. Песни про трезвость может быть и не найти, но частушки, частушки-то должны быть? Вот тут-то она и устроила конкурс на лучшую трезвенную частушку. Теперь я могу с гордостью сообщить о своей победе в этом конкурсе с тремя участниками. Это был самый честный литературный конкурс из всех, о которых мне известно вплоть до нобелевского. Он был точно определен и напрочь лишен корысти, непотизма и потустороннего престижа-честолюбия. Результаты опубликованы в какой-то статье. На указании своего авторства я не настаивал. Вот так моё творчество вошло в русский фольклор. «Прости мя, аллахушко, харе кришна, харе». Впрочем, самих частушек я не помню.

В СССР масштабы деятельности Литотдела получили щедрое финансирование и приобрели тотальный размах, это общеизвестно. «Литературоведы на окладе» через СМИ и учителей десятки лет ломали психику населения патриотизмом, подавляя пацифизм в стихах Симонова («Жди меня»), Исаковского («Враги сожгли родную хату»), Липкина («Техник-интендант»), поэтов-ветеранов Орлова, Гудзенко, Шефнера, Самойлова… Это они заглушали протестный пацифизм шедевра Дегена.

Пацифизм — это общий пафос поэзии ветеранов от Катулла до Иуды Амихая. Примеров тому не счесть. Вот стихи американца Э.Э. Каммингса из 1926 года в переводе В. Британишского.

***

моя добрая старая и так далее
тетушка люси во время последней
войны доподлинно знала
и не уставала каждому
объяснять во имя чего
мы сражаемся
моя сестра изабелла
вязала и шила для наших доблестных
и так далее десятки и сотни
теплых носок и так далее
наушников набрюшников противо-
вшивых рубашек моя собственная
мать надеялась
что я погибну за и так далее
мужественно а мой отец
охрип твердя о великой
чести о том что если бы
он мог тем временем моя собственная
особа лежала и так далее
молча в грязи окопа
и так далее (грезя
и так далее о
твоей улыбке
глазах коленях
и
так далее)

Не будем наивны, усилия Красикова, Сухих, Колкера сотоварищи будут продолжаться, возвращаться и множиться в наследниках. Их ресурсы не ограничены, за ними стоит особый вид чиновничества — казённое литературоведение.

И стоит ли обращать внимание на частное вкусовое мнение Игоря Сухих, независимо от того профессор он, чиновник, офицер или слесарь-интеллигент? Достаточно знать в какие годы, в какой стране и в каком идеологическом бульоне он выварился. Только это и можно найти в его статьях и выступлениях. К его публикаторам это относится в полной мере.

О вкусах не спорят, им сообщают часы приема.

3. Нравственность

И тысячи удивленная Муза
на своей стороне!
Р.У. Эмерсон, пер. А. Шараповой

Возможно о нравственности следовало написать вначале. Именно она стоит за выпадами против качества стихов. Оба типа нападок отмечены печатью анахронизма. Но в вопросах нравственности становится важна персона критика, его поступки.

Напомню тезис обвинителей: «снимать валенки с трупа — это мародерство».

Колкер вообще не заморачивается убедительностью. Он игнорирует и принципы, и логику, и базу сравнений, и альтернативы, и общую картину… Собственно всё, кроме золотой оси русской поэзии в виде удивительной прямой через три точки: Баратынский, Ходасевич, Колкер. Возможно камни и грянут этому Бэде-проповеднику «Аминь!», а мне не удалось понять, что его беспокоит: поступок лирического героя, его самооценка, вынесение в текст или популярность текста? За последнее автор не отвечает, с этим к читателю. Достаточно понимать, что мнение о стихах с фронта исходит от гуманиста, воспитанного на таких образцах:

«Снег навалил. Все затихает, глохнет.
Пустынный тянется вдоль переулка дом.
Вот человек идет. Пырнуть его ножом —
К забору прислонится и не охнет».
«Лежать бы в платьице измятом
Одной, в березняке густом,
И нож под левым, лиловатым,
Еще девическим соском».

И не надо убеждать меня, что «теперича не то, что давеча», я понимаю. Понимает ли это обвинитель, когда морализирует: «Нельзя упиваться низостью в себе»? Да, не удался Дегену гламур. Трудно эстетствовать в танке под огнем.

Потерявшийся в соснах убеждений и мнений Тарн тоже давно утратил способность убеждать. Свое мнение никогда не было его сильной стороной, «правда вся у него». Частое несогласие с ним его несколько ожесточило. Привередливые кони мчат по бездорожью. Приверженец открытого общества, он толкует эту идею, как право Китая беззаконно распоряжаться интеллектуальной собственностью всего мира вопреки сотням тысяч исков и открытых международным сообществом дел против китайских компаний.

Он встревожен мелочностью и считает нужным поратовать за свободное хождение стихов Дегена, как «фольклора», раз кто-то усомнился в авторском праве, «дыма же без огня не бывает»? Это не мешает самому офене торговать по городам и весям своими книжками со своего сетевого лотка. Попробуй посягни на его авторство. Он и под своим именем не раздаёт книги даром. Общество должно открыться, но без него. «Не барское это дело, фольклор». Остается пожелать ему успеха.

Жаль этих талантливых сочинителей, которых Литотдел использует втемную.

Что это я? Сбился на аргумент: — А ты кто такой? Как я опустился! Надо бы помолчать. Мораль все-таки вне закона и вне вкуса. Кто я такой? Мне и сказать-то на эту тему нечего. Оспаривать мог бы кто-то другой.

Адвокат оспорил бы обвинение вопросом: — А как же патроны, оружие, снаряжение… их можно снимать с убитого? Вот Гаврош-то снимал. Открыто говорят об этой норме и солдаты-современники всех армий. А еще что можно без мародерства? А пуловер можно?

Мать сына провожает на войну,
Ему пуловер вяжет шерстяной.
……………………………………………..
Шерсть удалось достать с большим трудом,
В Берлине стала редкостью она.
Пуловер сын недолго проносил.
Теперь меня он греет, — ведь война.
Он грубой вязки. Серо-голубой.
И дырка в нем от пули не видна.
(Вл. Лифшиц, «Пуловер», из цикла «Джемс Клиффорд»)

Как же не замечали этого у Гюго, допускали у Лифшица? И разве морально делать такое, считать, что это нормально, знать, что это законно, известно командирам и поощряется всеми… и замалчивать в стихах? Наоборот, замалчивание — это ханжество. Определенно можно сказать, что замалчивание было бы искажением реальности в автологическом почти документальном свидетельстве.

«Арабский политик спросил бы обвинителя:

— Это ты заявил:

“Стаскивание сапог с трупа = мародерство. Никакие цитаты и словесные ухищрения не отменят этого простого факта”? Не твой ли дом стоит за зеленой чертой, на захваченной земле, маркированный мародерством по приговору международного суда? Ты и есть мародер в мантии судьи. “И ничто не отменит этого факта”».

Авторитетный раввин спросил бы обвинителей: «Кто из вас сказал: “Нельзя упиваться низостью в себе”. Кто позволил ему определять моральные нормы? Откуда этот звон? Кто решил, что такое низость? Кто поставил вас судьями? Кто позволил вам обвинять?»

И пересказал бы им мишну из Талмуда, что «только тот имеет право осуждать, кто сам побывал в такой же ситуации и поступил наоборот».

Но я не согласен ни с одним из них. Я не воевал, не голодал, не мерз, не горел в танке, не был ранен. Я не стоял перед дилеммой: снять валенки с убитого или погибнуть, и тогда валенки молча снимут с меня. Я не стоял перед дилеммой: промолчать или бросить вызов вам в лицо (прочтите внимательно шедевр) и проклясть всех вас с вашей гнусной патриотической моралью, толкающей меня на смерть.

Я протанцевал по жизни налегке и навеселе. Впрочем, как и обвинители. И все-таки сердце моё не на месте. Вопреки всему я должен признать невероятный гуманизм и снисходительность обвинителей.

Ведь они, страшно сказать, могли бы обвинить Дегена в серийных или массовых убийствах, как и каждого солдата любой армии, выжившего в мясорубке войн. Обвинить не только «сознавшегося в злодеяниях стихоплета», а всех их, инвалидов, а заодно и погибших, разбросанных по братским могилам, по лесам и болотам. Этим уже не вымолить снисхождения.

По своей логике обвинители должны были громко заявить:

— Если ты убил человека — ты убийца! И ничто не отменит этого факта!

Подумаешь, мародер. Да они просто миляги!

Спор о нравственности затих. На подмостки выходит вопрос: как произошло, что он возник именно по поводу шедевра, ведь были же и другие образцы и поводы?

И ответ на этот вопрос один: — Такова сила шедевра! Остальным простительно, ему нет! И что красноречивее этого?

Это не шедевр плох, это ваши мерки малы поэзии.

Это не лирический герой аморален, это вы оболгали мораль.

Как же надо было попасть в нерв времени и вечности чтобы крики проклятия и восторга не утихали от Симонова и Орлова в 1945 до наших дней, чтобы люди помоложе, впервые прочитав Шедевр сегодня, как и полвека назад, один за другим говорили мне:

— Это лучшие стихи о войне!

Примечания

[ИД] Стихотворение Иона Дегена «Мой товарищ, в смертельной агонии…» см. авторскую подборку в авторской редакции.

[ВЖ] Виктор Жук. «Посмертная кампания «за правду» против Иона Дегена», «Семь искусств» №10 (91), октябрь 2017 г.

[ИС] Игорь Сухих. История легенды

[БЕ1] Евгений Беркович. Открытое письмо профессору И.Н. Сухих, «Семь искусств» №8–9 (124) август-сентябрь 2020 г.

[БЕ2]5. Евгений Беркович. Литературные мародеры и их добровольные помощники.

[ВК] Виктор Каган. Анатомия домысла.

[ЮК1] Юрий Колкер. Мародер в законе. 

[ЮК2] Юрий Колкер. Идёт война народная.

[ДВ] Дмитрий Веневитинов. Стихотворения, М., «Советская Россия», 1982 г. стр. 166.

[Lk] Lkamrad. «…ты не ранен, ты просто убит…»

[MБ] М. Берг. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М., НЛО, 2000 г.