Человеку, знающему небо на ощупь, на вкус, наизусть, знающему вблизи, а не издали, трудно перейти на землю, а под землю —  вообще невозможно. Это дедушка понял сразу и, проработав в шахте всего пару недель, ушел в строители, чтобы окончить затем строительное отделение горного техникума и строить дома —  этаж за этажом, ближе и ближе к небу.

[Дебют]Леми Нес

ПЕРВЫМ ДЕЛОМ — САМОЛЕТЫ
РАССКАЗЫ

НЕСКАЗОЧНЫЕ МОНСТРЫ

С решительной обреченностью в глазах и подушкой, именуемой думочкой, под мышкой мама идет по комнате. Сегодня это не думочка, а орудие убийства. Мама подходит к моей кровати. Я не закрываю глаза. Бац! —  и на потолке надо мной остается распятый комар. Остальные 120 сидевших там, делая «бочку», «штопор» и «иммельман», с мстительным гудением разлетаются по углам.

Я заглядываю в свою семилетнюю душу и с прискорбием констатирую: мне не жаль убитого. Симпатия к героическому комарику с фонариком в гусарском кивере, ментике и доломане, нарисованному на обложке «Мухи-Цокотухи», испарилась, как лужа в пустыне, когда его ненарисованные собратья без объявления войны поселились с нами в одной квартире, в одном доме, на одной улице, в одном городе на западе или востоке Донбасса —  в зависимости от того, нормально или вверх ногами смотреть на карту.

Комары эти были тварями неначитанными, поэтому не знали, что в умеренном климате зимой они должны впадать в спячку, поэтому и не впадали, а, как в теплом и влажном тропическом, были активны в течение всего года. Я бы даже сказала, гиперактивны. Обитали они в подвале, где, в зависимости от времени года, воды было от колена до пояса. В квартиры они проникали через закрытые окна, двери, заклеенные отдушники и другими неведомыми путями.

Вход и выход из квартиры сопровождал целый ритуал. Сначала входную дверь дергали, чтобы спугнуть сидевших на ней со стороны подъезда комаров, а потом с космической скоростью вылетали или влетали в квартиру, но они все равно были быстрее. И всё в жизни потеряло смысл по сравнению с этой напастью. Все разговоры с соседями крутились вокруг этой камарильи.

— Как вы с ними боретесь? —  вопрошала мама с отчаянием и выслушивала в ответ:

— Пылесосом.

— Перегаром.

— Веником. У комара косточки хрупкие, медленно веник к нему приближаете —  раз! —  и нет его.

Мама не верила. Какой «медленно», если они оказывались быстрее даже полета к потолку подушки? Даже когда она быстро, поставив паровозиком все стулья и табуретки, шла по ним, чтобы не тратить время на спрыгивание и запрыгивание, с тапкой, результат такой охоты —  3-5 особей в день —  капля в комарином море.

А я укрываюсь с головой, — сообщил еще один опрошенный.

— А с глазом что? —  поинтересовалась мама, заметив, что левый глаз человека почему-то вдвое уже правого.

— Укусил, — вздохнул тот.

— А как же «спрятаться с головой»?

— Один спрятался там вместе со мной, как выяснилось…

Когда до истерики оставался один шаг, на помощь пришла цивилизация в виде пластинок от комаров, в изобилии появившихся на рынке.

— Желтые и синие не берите, лучше всего зеленые, — делились счастливчики, испытавшие новинку на себе, с динозаврами, отставшими от прогресса.

— И что с ними делать? Глотать? Они большие, за раз не проглотишь.

— Дикий вы человек! Вам бы сразу глотать. Их надо на горячий утюг класть.

— И всю ночь держать утюг включенным? Он же не выдержит, сгорит, а с ним и квартира.

— Так в том и фишка: комары сгорают вместе с домом.

— Не слушайте его. Я кладу пластинку на лампу. Люстра для этого, как вы понимаете, не годится. Лампа должна смотреть не вниз, а вверх.

— И на сколько одной хватает?

— На ночь.

— Всего-то…

— Я режу пластинку на две части, хватает на две ночи.

— А я на четыре.

— Я на восемь.

Тут вспоминается сказка, как из шкуры барашка шили одному шапку.

— А две можешь сшить?

— Могу.

— А четыре? А восемь?

Сошлись на десяти. В итоге шапки оказались такого размера, что надеть их можно было только на пальцы.

Выяснив все нюансы, идем на рынок и покупаем десять зеленых. Для начала кладем целую. Комары злобно гудят по углам, но к кровати не подлетают. Наслаждаемся! Спим!

Выспавшись, соображаем, что, шагнув в город одной ногой —  в виде пластинок, прогресс забыл шагнуть другой —  в виде штукенции, куда эти пластинки можно вставлять. Нет их, еще не изобрели, или торговцы в город привезти не догадались. Так как прошаренных в этом вопросе пока нет, соседи на сходках опять делятся опытом, кто на что пластинки кладет, и приходят к выводу, что лучше всего для этой цели подходит не лампа, а чайник:

— Не горячий, а теплый. Остывает долго, если весь завернуть, а крышечку оставить.

И вдруг до горожан доходит слух, что где-то в заморских странах да, есть такая штуковина, в которую эту пластинку можно вставлять и которая втыкается в розетку. И всё —  мечтой о такой штуковине загорается всё обиженное комарами население. Теперь на вопрос:

— А тебе что привезти, Настенька? —  та отвечает не:

— Привези мне, папенька, цветочек аленький, — а просит конкретную и необходимую в хозяйстве вещь.

И вот в один прекрасный день нам привезли цветочек, то есть штуковину. Даже две. По этому поводу снова состоялось собрание соседей.

— Да-а-а, — с трепетным восхищением, будто яйцо Фаберже, рассматривал пластмассовую штуку с вилкой на боку первый.

— Вещь! —  согласился второй, принимая ее в руки бережно, будто фарфоровый предмет из того сервиза, на который когда-то был выменян полк солдат.

— Придумают же люди, — завистливо вздохнул третий, осторожно, как хрустальный башмачок, опуская вещь на мамину ладонь.

— Говорят, эта штука вредная, — начал коварный четвертый, и пока три первых спорили: «На лампе не вредная, а в штукенции вредная?», «Сахар тоже вреден», «Жить вообще вредно», — предложил маме: — Может, продадите одну?

— Ни за что! А вдруг одна перестанет функционировать? —  сказала мама непонятное слово, видно, с перепугу, что у нее могут один «цветочек» отнять, и нежно прижала к груди оба.

И зажили мы, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Хочу —  открываю форточку, хочу —  вообще балкон. И когда комары, гудя, как летящие крыло в крыло немецкие бомбардировщики из документальной хроники 41-го, заглядывают в окно, я включаю штукенцию…

А потом мы переехали, но только через год мне перестало сниться, будто комар со свастикой на лапе летит ко мне с криком:

— Хенде хох!

P.S. Это не реклама, хотя выглядит, как реклама, и если кто-то решит мне за рекламу заплатить, я не буду против.

ПЕРВЫМ ДЕЛОМ — САМОЛЕТЫ

Бабушка не любила фильмы о больнице и никогда их не смотрела. Дедушка обожал фильмы о летчиках и пересматривал их невероятное количество раз, после моего рождения —  в моей компании, разумеется. Поэтому не удивительно, что с пеленок я считала героев Крючкова, Меркурьева и Быкова чуть ли не членами семьи, а с дедушкой общалась исключительно фразочками из фильмов.

В пять лет благодаря деду я стала звездой песочницы, объяснив восьмилетнему Славке разницу между пикированием и штопором. Дедушка постарался, чтобы я усвоила те летные истины, которые еще более необходимы для жизни на земле: не все полосы взлетные; летать не опасно, опасно разбиваться; иногда уклониться от боя —  это тоже победить. И что друзей надо иметь таких, с которыми бы ты согласился не только летать, но и падать.

Небо было первым шагом к познанию мира, небо, которое не терпит слабых и в котором не летают, а живут. Самые яркие звезды на небосклоне моих авиационных знаний были зажжены дедом.

Кожедуб, получивший третью Звезду Героя в 25 лет в августе 45-го, во все свои 330 боевых вылетов, 120 воздушных боев, в которых было сбито 62 самолета, брал с собой талисман —  засушенную бабочку-капустницу.

Многие немецкие летчики так уважали Чкалова, что брали его портрет с собой на боевые вылеты.

При «Ахтунг! Покрышкин в воздухе!», — передаваемом в эфире не зашифрованным, а открытым текстом, асы люфтваффе без промедления выходили из боя.

В одном из трех девичьих летных полков, сформированных легендарной Мариной Расковой, воевала не менее легендарная Лиля Литвяк, погибшая в донецком небе в августе 43-го.

Знала, что По-2 —  самый живучий самолет. Пе-2 летал бомбить Берлин уже в 41-м, а Ил-2 прозвали «летающим танком», к которому страшно было подойти вплотную, несмотря на обещанную награду за его уничтожение в 2 тысячи марок.

Знала, что из всех самолетов, потерянных фашистами в годы войны, три четверти уничтожили советские летчики, несмотря на страшный первый день войны, когда на 66 приграничных аэродромах была почти полностью уничтожена советская авиация.

Еще я знала, что в отличие, например, от французских летчиков из «Нормандии-Неман», ведших одиночный бой, стараясь сбить самолет, наши всегда воевали в паре —  ведущий и ведомый, прикрывавший его хвост. Век ведущего —  7 вылетов, ведомого —  10. Знала —  и мне хотелось быть не как французы, а чтобы кто-то все-таки прикрывал.

В общем, я знала о полетах так много, что никогда не летала во сне.

— Потому что летать во сне с реактивным мотором утомительно и глупо, — говорил по этому поводу дедушка.

Но зато, закрыв глаза, я в одну минуту могла представить себя на летном поле, где запах бензина смешивается с запахом полыни и чабреца. И, не задумываясь, ответить, что самая высокая страсть —  это страсть к небу, в котором мой дедушка за 5 лет службы налетал 1474000 км. Ведь небо —  это звезды, без которых невозможно было бы отыскать свой путь на земле.

Человеку, знающему небо на ощупь, на вкус, наизусть, знающему вблизи, а не издали, трудно перейти на землю, а под землю —  вообще невозможно. Это дедушка понял сразу и, проработав в шахте всего пару недель, ушел в строители, чтобы окончить затем строительное отделение горного техникума и строить дома — этаж за этажом, ближе и ближе к небу.

И еще я знаю, что дедушка не умер. Он улетел, крикнув болезням и старости: «От винта!».