В конце концов, любой, кто приступает
к существованью, преступает грань
блаженного небытия, и значит,
куда ни посмотри, везде — преступник.

Владимир Гандельсман

ФОТОАЛЬБОМ

(монолог дочери своих родителей)

Вот! — за мольбертом около окна.
В дверях, по-видимому, гости…

Он состоит из маленьких блаженств,
в глаза не смотрит, взгляд рассеян.
(Так снег идёт, радушно-равнодушен,
ничем вовеки не отягощён).

На нём великосветская улыбка,
сей минус с пригласительным прогибом:
«прошу вас» (удаляясь за окно,
к нему — и ко всему — вполоборота).

В окне искрит точильный камень,
коньки примеривают черти
и чертят иероглифы на льду,
легко взлетая на дымках дыханий.
Так что окно, как зеркало ему.

Он рад гостям, «прошу вас» (заоконный
дописывая мысленно пейзаж).

А мы перевернём страницу.^*

Здесь он дитя трёх с половиной лет.
Его выгуливает мать. Сиянье
двойное: снега и её лица.
Он косолап и пухл, в руках ведёрко.

Мне вспомнилось, как распухает тесто,
и как его раскатывают по
мучной доске, и вожделенно лепят,
и начиняют фаршем пироги.

(Он говорил: есть точки поклонений
и преклонения колен души.
Одна из них — возящиеся в тесте,
неутихающие руки…
Сволочь.
И живописец, и ваятель — дутый.
То холст терзает, то живую глину мнёт,
нацеливаясь на модель).

Тебе не скучно, кошечка? Придвинься.

Её портрет его работы —
«Жанна».
Фиалкокудрую щекочет кисть.
Холст точно пудрой розовой присыпан.
Есть трепыхание тщеславья
в её глазах, влюблённых ни во что,
и в их прозрачности таится,
как в тюле занавесок, лёгкий тлен…

Ей дали роль Раздетты в водевиле —
грядут примерки праздничных премьер.
И вся любовь.
Им салютует лето.

Ещё одна, последняя — взгляни.

Он и она, беременная мной.
Не правда ли, я плохо вышла?

На чёрно-белом снимке. На скамье.
Ворона, но не здесь, за кадром.
Холодный вертикальный сад.
Приёмная весны, и невидимки-
медсёстры в воздухе снуют.

Я мысль, пришедшая сюда извне,
из капельницы неба,
чтоб, оклемавшись, вспомнить, кто я есть.

И вот пока из вечности по капле
меня вливали в смертность, я двоих
услышала, сидящих на скамье, —
молчание их запечатлено:

его «Зачем?» и — вслед — её: «Затем,
что надо было думать раньше!»
Не к небесам ли речь обращена?

Актриска, шляпка, злобное жеманство.

Три месяца спустя я родилась.

Теперь устроим аутодафе.
Пусть фотографии, чей глянец излучает
жизнь сгинувших, своим же пеплом
следы героев заметут, точнее,
следы их преступлений — вот они,
ещё видны на потускневших лицах.

В конце концов, любой, кто приступает
к существованью, преступает грань
блаженного небытия, и значит,
куда ни посмотри, везде — преступник.
Здесь промах невозможен. Пусть горят.

А мы с тобой, их провожая в путь
последний, вспомним дочь Вентейля
и старшую её подругу…
Разве
мы хуже? Обними меня.
…………………………………………
Непостижим последних содроганий
(так у А. С.?) утробный
твой смех… Плевать.
                            Сегодня в самый раз.^**

Примечания

^* Курсивом выделены реплики героини, обращённые к подруге и не имеющие отношения к описанию фотографий.
^** В романе Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» рассказчик оказывается невольным свидетелем того, как дочь композитора Вентейля вместе со своей подругой-любовницей надругаются над его памятью.