©"Семь искусств"
    года

Loading

Философия неотделима от личности философствующего. И очень грубо можно ввести такую типологию философской личности: последователи Аристотеля и ученики Платона. Эта типология устойчиво проходит через всю историю западной философии.

Эдуард Бормашенко

ФИЛОСОФСКИЕ ИТОГИ ХХ ВЕКА

(первую часть см. в №11/2019)

Часть II

Философия Языка

     Я открывал для себя нечто мне
совершенно 
неизвестное — новые
отношения между языком и жизнью.
Л. Бунюэль, «Мой последний вздох».

Итак, ХХ век растерял интерес к великим, философским системам, теориям всего. Неплодотворным был двадцатый век и для метафизики. Метафизику скорее обогащали профессиональные естествоиспытатели и математики; новое приходило в метафизику из логики, теории относительности и квантовой механики, а не со стороны профессиональной философии, но об этом мы поговорим позже. Между тем, ХХ век оказался необычайно плодотворным, сосредоточив философскую мысль на едва уловимой грани, разделяющей философию и филологию. Философия вообще — пограничное дело, она хороша, когда работает на серых, затененных полях, разделяющих физику и метафизику, науку и религию, языкознание и логику. Не будет преувеличением назвать ХХ век — веком философии языка. Заметим, что в философии языка пробились две встречные, почти взаимоисключающие друг друга струи. Первая из них — аналитическая философия языка, представленная Бертраном Расселом, ранним Людвигом Витгенштейном и Венским кружком, пыталась прояснить, очистить язык, превратив его в адекватное зеркало мира. Другая, означенная Мартином Хайдеггером, Франсуа Федье и Владимиром Бибихиным, воспринимала язык в качестве мистической целостности, предлагая вслушиваться в язык, погрузиться в язык и отдаться языку. Язык для Хайдеггера и Бибихина — не зеркало мира, не средство передачи информации, а единственный путь в инобытие.

Перед тем как мы пустимся в путь в долины философии языка, выдавившей в ХХ века метафизику на обочину философской мысли, отметим странное совпадение: подобный расцвет филологии за счет метафизики часто приходится на закат цивилизации: золотой век античного слова пришелся на расцвет и упадок Римской Империи. Гораций, Вергилий, Овидий, Авсоний были людьми слова, а не метафизиками. Римская мысль была метафизически бесплодна, но филологически безупречна. Нечто подобное мы наблюдаем и сейчас в западной мысли.

***

Основателем аналитической философии языка, или философии логического анализа без преувеличения можно считать Бертрана Рассела, хотя сам Рассел признавал влияние, которое на него оказали Георг Кантор и Готлоб Фреге, оба, заметим, математики. Говоря о философах, избравших своим методом логический анализ Рассел пишет так: «эти философы откровенно признают, что человеческий интеллект не способен дать окончательные ответы на многие очень важные для человечества вопросы, но они отказываются верить в существование некоторого «высшего» способа познания, с помощью которого мы сможем открывать истины, скрытые от науки и разума. За этот отказ они были вознаграждены, открыв, что на многие вопросы, ранее скрытые в тумане метафизики, можно дать точный ответ и что существуют объективные методы, в которых нет ничего от темперамента философа, кроме стремления понять» (Бертран Рассел, «История западной философии»). В этом пассаже характерны и камешек, запущенный в огород метафизики, который будто бы удалось выполоть философам-аналитикам и убежденность в том, что подлинная философия должна быть независима от темперамента философа. Последнее утверждение вполне адекватно англосаксонскому устроению души самого Бертрана Рассела и не вполне соответствует истории философии. Гераклит, Платон, Руссо, Шопенгауэр и Ницше были людьми страстными и мало в чем знали меру. Сам Рассел затратил немало интеллектуальных сил на корчевание метафизических сорняков и пней, но наткнулся на объективно непреодолимые парадоксы логики. Теорема Геделя положила конец претензиям доказать и прояснить все.

Крайне враждебную по отношению к метафизике позицию займет Венский Кружок философов, к которому примыкал и Курт Гедель. Один из лидеров Венского Кружка Рудольф Карнап писал следующее:

«В области метафизики (включая всю аксиологию и учение о нормах) логический анализ приводит к негативному выводу, который состоит в том, что мнимые предложения этой области являются полностью бессмысленными. Тем самым достигается радикальное преодоление метафизики, которое с более ранних антиметафизических позиций было еще невозможным…. В строгом смысле бессмысленным является ряд слов, который внутри определенного языка совершенно не образует предложения. Бывает, что такой ряд слов на первый взгляд выглядит так, как будто бы он является предложением; в этом случае мы называем его псевдопредложением. Мы утверждаем, что мнимые предложения метафизики путем логического анализа языка разоблачаются как псевдопредложения» (Р. Карнап, «Преодоление метафизики логическим анализом языка»).

Если я верно понимаю мысль Карнапа, то он полагал осмысленными лишь утверждения, которые можно проверить (или опровергнуть) на опыте, верифицировать. Пафос очищения метафизических конюшен, присущий философам Венского Кружка, был в своем роде замечателен. Они вскрыли массы высокопарных логических несуразиц, переполнявших философские тексты и пытались научить философов говорить внятным наукообразным языком. Им это удалось лишь отчасти. Тексты Хайдеггера и Бибихина, написаны как бы нарочно для того, чтобы подразнить венцев. Я все же думаю, что венская программа была обречена на провал ввиду окончательной неустранимости метафизики. Венцы хотели все осмысленные предложения проверять на опыте, верифицировать. Значительно позже подобной позиции придерживался Владимир Игоревич Арнольд, не совсем в шутку утверждавший, что математика это отдел физики, в котором эксперименты дешевы. И все же непостижимая эффективность математики в естествознании остается метафизической загадкой.

Одно из утверждений Карнапа, равнявшего метафизику с прахом земным, звучит так: метафизики нам говорят, что «метафизические предложения не могут, правда, верифицироваться человеком или вообще каким-либо конечным существом; но они имеют значение как предположение о том, что ответило бы на наши вопросы существо с более высокими или даже с совершенными познавательными способностями…. То, что нам еще неизвестно, с помощью другого существа можно узнать; но то, что нами не может быть представлено, является бессмысленным, с помощью другого оно не может стать осмысленным, знай он сколь угодно много». Развитие физики камня на камне не оставило от этого изощренного, остроумного издевательства над метафизикой. Лев Давидович Ландау полагал величие теоретической физики в том, что она позволяет нам понять, что что нам не дано представить. И, в самом деле, представить себе импульс квантовой частицы в виде оператора в комплексном бесконечном гильбертовом пространстве довольно трудно. Но понять кантовая механика позволяет многое.

***

Философы Венского кружка очень почитали Людвига Витгенштейна и его «Логико-философский Трактат». Откроем эту книгу, оказавшую столь значительное влияние на философию ХХ века. «Мир есть, все что происходит. Мир — целокупность фактов, а не предметов». По-моему, перед нами утверждения чистейшей метафизики. Происходящее и факты не могут быть извлечены из их пространственно-временного контекста. А начав разговор о пространстве и времени мы немедленно попадаем во владения метафизики. Помимо того, возможность разграничения фактов и предметов, тоже укоренена в очень определенной метафизике.

Философы Венского Кружка, полагая, что развивают идеи Рассела и Витгенштейна, пытались выработать, стерильный, логически безупречный философский язык, устраняющий проблемы метафизики. Радикальная версия их программы вообще сводила философию к логике. Возможно «Логико-философский трактат» и давал основания для подобной интерпретации философии Витгенштейна. Но поздний Витгенштейн, Витгенштейн, времен Философских Исследований, впервые опубликованных в 1953 году, мыслил совсем по-иному:

«Чем более пристально мы приглядываемся к реальному языку, тем резче проявляется конфликт между ним и нашим требованием. Ведь кристальная частота логики оказывается для нас недостижимой, она остается всего лишь требованием. Это противостояние делается невыносимым; требованию чистоты грозит превращение в нечто пустое. — Оно заводит нас на гладкий лед, где отсутствует трение, стало быть, условия, в каком-то смысле становятся идеальными, но именно поэтому мы не в состоянии двигаться. Мы хотим идти: тогда нам нужно трение».

Этот пассаж совершенно великолепен. Именно логическое несовершенство нашего с вами языка, с его двусмысленностями, метафорами, метонимиями и логическими проскальзыванием и трением делает его пригодным для выражения и передачи бесконечно разнообразного человеческого опыта. Трение совершенно неустранимо и необходимо, попытка его устранения сродни стремлению ободрать с Земного Шара тени, желчно осмеянной Воландом. Более того, язык философии во многом вынужден оставаться шероховатым, иногда косным языком устной речи. Я это понял впервые, прослушав на Youtube лекции Мераба Мамардашвили. Они бесконечно выигрывают по сравнению с расшифрованными лекциями. Интонация, паузы, оговорки, очаровательный грузинский акцент немало способствуют их философской убедительности, философскому воздействию на слушателя. Нет, логика, определенно не заполонит собой все пространство философской мысли.

Это, верно даже и в чистой математике, где требование логической безупречности — бесспорно и фундаментально. Великий алгебраист Бартель Ван-дер-Варден писал так: «При устном объяснении на отрезки можно указывать пальцами, можно делать ударение на особенно важных местах, и, кроме того, можно рассказать, каким образом получилось доказательство. Все это отпадает в письменной формулировке классического стиля: доказательства закончены, логически обоснованы, но они ничего не подсказывают. Не можешь ничего возразить, чувствуешь, что попал в логическую мышеловку, но не видишь, какая основная линия за этим скрывается» (цит. по В. Ф. Турчин, «Феномен науки»).

***

Среди жемчужин философской мысли Людвига Витгенштейна меня особенно поразил вот этот отрывок из «Философских Исследований»: «надеяться может только тот, кто может говорить. Только тот, кто овладел употреблением языка». Иначе говоря, есть чувства, переживания, мысли, опыт, которые не могут ни появиться, ни оформиться вне языка. Язык не только средство выражения и оформления, но условие и пред-посылка мысли, выполняет примерно ту же роль, какую математика выполняет для практикующего физика. Без математики многие утверждения современной физики попросту невозможны.

***

Словно в насмешку над идеями Венского Кружка, выше всего ставившего ясность и отчетливость мышления с середины ХХ века в философии языка нарастала струя мистического, нерасчлененного отношения к языку. Мартин Хайдеггер и Владимир Вениаминович Бибихин полагали, что философу надлежит не изучать и прояснять язык, но вслушиваться в язык и отдаться языку. Философ не исследователь языка, но орудие языка, а это совсем другое дело. Иосиф Бродский полагал поэта орудием языка; принимая подобную точку зрения, мы признаем глубинное сходство философии и поэзии, искусства. В самом деле мерой философии во многом остается мера философского текста, представляющей собой в том числе и литературу. Хороший философ если не знатный говорун, то непременно отличный литератор, писатель. Платон, Шопенгауэр, Ницше, ранний Маркс прекрасно писали.

Почитаем Мартина Хайдеггера:

«В конце концов философское изучение должно будет решиться спросить, какой способ бытия вообще пристал языку. Что это — подручное орудие, находящееся внутри мира, или же у языка способ бытия здесь-бытия, или не то и не другое? Каково по своему способу бытие языка, если он может быть «мертвым». Что онтологически означает, что язык растет и распадается? У нас есть языкознание, а то бытие сущего, которое служит его темой, темно, с даже самый горизонт застлан облаками для исследующего вопрошания (М. Хайдеггер, «Бытие и Время»).

Бытие сущего темно, темен и приведенный пассаж. Он не предназначен, чтобы его понимали, в такую философии можно лишь погружаться, пьянея от слов. Она засасывает, очаровывает, околдовывает. Более всего мне мешает читать велеречивые тексты Хайдеггера — полное отсутствие чувства юмора, он по-звериному серьезен. Я не люблю жреческую торжественность этих текстов.

Для того, чтобы читать Хайдеггера необходимо свободное владение немецким языком; по-видимому, в самых лучших переводах, тексты Хайдеггера теряют львиную долю своего обаяния. Но у Хайдеггера был замечательный последователь в России: тексты Владимира Вениаминовича Бибихина — изысканная, утонченная философская литература. Я повторю с нажимом: не философия, а именно философская литература. Книга «Язык Философии» великолепно написана: «Мир явно что-то говорит нам. Мы плохо понимаем, что. Не станем поэтому удивляться, если нам не удалось опереться на язык. Во всяком случае, проваливаясь сквозь него мы падаем не в голую пустоту». Для Бибихина, язык нечто большее, чем средство коммуникации, средство описания действительности. Язык — сам по себе мир, он обступает нас, как столь любимый Владимиром Вениаминовичем Лес. Бибихин сочувственно цитирует Чаадаева: «Никто не может сказать, при помощи каких приемов народ создал свой язык. Но несомненно, что это не был ни один из тех приемов, к которым мы прибегаем при наших логических построениях». С этим я соглашусь, ведь человеческий язык прекрасно передает внелогический жизненный опыт: любовь, сострадание, боль. Не случаен философский интерес Владимира Вениаминовича к детскому лепету. Из этого вовсе, однако, не следует, что язык бесструктурен, что у него отсутствует логический скелет. Но логическая структура языка попросту не интересна Хайдеггеру и Бибихину.

Несложно понять обреченность на успех философии языка Хайдеггера и Бибихина. Наука немало потрудилась над расколдовыванием мира. А Язык остался таинственной, нависающей над сознанием громадой. Язык представляет собою прекрасное вместилище для Тайны Мира. А без и вне Тайны Мира для значительной части философски озабоченных индивидуумов философия невозможна, пресна, неинтересна. Философия неотделима от личности философствующего. И очень грубо можно ввести такую типологию философской личности: последователи Аристотеля и ученики Платона. Эта типология устойчиво проходит через всю историю западной философии. Венский Кружок и Рассел идут за Аристотелем; Хайдеггер и Бибихин — заворожены Платоном. Кант, Лейбниц, Гегель и Рассел были профессорами, они создавали системы. Ницше, Шопенгауэр, Хайдеггер и Бибихин — поэтами, они разрушали миры.

***

В миниатюре Г.-Г. Гадамера «Философия и Литература» читаем: «В Марбурге Аристотеля ставили весьма невысоко. Герман Коген дал ему наиболее безапелляционную характеристику: «Аристотель был аптекарем…». Этим он выразил свое понимание Аристотеля, как чисто классифицирующего мыслителя, который подобно аптекарю, занимается наклеиванием этикеток на свои ящички, коробочки и склянки». Далее Гадамер оговаривается: «Это, безусловно, не самое глубокое понимание вклада Аристотеля в философскую мысль». С Германом Когеном вполне согласен Бертран Рассел, полагавший, что Аристотель первым из античных философов стал писать, как профессор. Ярлык «профессор» на философе сидит пристойнее, нежели чем «аптекарь», но сути дела не меняет: логика, классификация и упорядочение (порядок превыше всего) приличны обоим. Но прежде всего самоценны ясность, очевидность.

«Профессор» и «аптекарь» не бранные слова, но если мы сравним Аристотеля с его неистовым предтечей, то сразу поймем: Платона в профессорском начетничестве не заподозришь, а из аптеки Платона выставили бы на второй день, ибо наклеивать этикетки по порядочку он был бы просто не в состоянии. Платон был поэтом, мифотворцем и мистагогом, для философской фармацевтики не пригодным.

***

Замечательный филолог, специалист по романским языкам, Борис Нарумов, так писал о философии Владимира Бибихина:

«Существуют люди, которые по своему психофизиологическому статусу абсолютно неспособны стать на всю жизнь «карточкослюнителями» (термин журнала «На посту») или «пробиркополоскателями» (а это уже мой термин). Они могут помыслить язык только в целом, и о целостности языка пекутся неустанно, спасая ее от всеразъедающего крохоборства лингвистов. Их объемистые труды, написанные большей частью с литературным блеском, мною воспринимаются как реакция (во всех смыслах этого слова), реакция на науку людей предельно идеологизированных и эстетизированных, болезненно воспринимающих вторжение аналитических методов в целостность языка… Люди идеи … часто одержимы лишь одной какой-то идеей, будь то идея революционной роли рабочего класса у Маркса, идея сексуальности у Фрейда или… идея о тождестве мира и слова у некоторых философов. Эта идея напрочь обволакивает их мозг, не позволяя как следует разглядеть ту реальность, о которой они так красиво рассуждают; так, некоторые философы, говоря о языке, на самом деле имеют в виду вовсе не тот язык, которым занимаются лингвисты («Язык» лингвистики и «язык» философии. Contra Бибихин»).

Действительно, философ-мистик всегда предпочтет «целое»; философ-аналитик удовлетворится детальным разбором «части». Дело в том, что философия, может существовать лишь только в языке, нашем с вами привычном языке общения, разговорном или письменном. Напыщенную фразу Хайдеггера «Язык — дом бытия», можно слегка приспустить, сдуть, переформулировав так: «Язык — дом философии». Философ общается с нами не языком формул, кванторов или нот, но вынужден разговаривать и писать на неотполированном, не выхолощенном, дурно упорядоченном и просеянном человеческом языке. А язык — существо коварное. У языка много функций. Последователи Хайдеггера и Бибихина главной из них признают функцию суггестивную, гипнотическую, шаманскую. Для них философ, сродни Манинскому трикстеру, наделенному необычайным даром заговаривать слушателя. Но об этом я уже писал подробно ранее («Философия между шаманством и ratio», Семь искусств, №5, 2017). Для развития философского вкуса хорошо читать и Рассела и Бибихина, ну а читательский резонанс с теми или иными философскими текстами — дело интимное, загадочное и, слава Б-гу, не проясненное.

(окончание следует)

Print Friendly, PDF & Email
Share

Эдуард Бормашенко: Философские итоги ХХ века: 30 комментариев

  1. A.B.

    Арон Липовецкий: Спасибо, Вы меня успокоили)) Бормотушенко)) впрочем тоже.
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    Коммент А.Липуeцкого “объединяет в себе и веру в гуманизм, как главную движущую силу эволюции, и приложение математики и физики к пониманию устройства нашего мира…” ))

    1. Арон Липовецкий

      А.В.С. Спасибо за признание, что всего этого Вы не нашли в оригинальной статье. Но Ваша ̶т̶р̶у̶с̶о̶с̶т̶ь̶ скромность просто бАлует.

    2. Арон Липовецкий

      …особенно вот это «приложение математики и физики к пониманию устройства нашего мира»)) Сами придумали, А.В.С. или подсказал кто?))

  2. Бормашенко

    Бормашенко-Дынину.
    «От связи с психологией не отделаться, ибо наука (логика, математика) остается делом человеческим, а не чудовищ или ангелов, но не пытаться изолироваться от психологии, значит пытаться сводить науку (логику, математику) к «эманации из материи» (физиологии с психологическими «испражнениями», почему-то отличными от животных, у которых ведь тоже есть мозги и, как сегодня говорят нам, психика, а то и разум). Если угодно, это неэлимини́руемый парадокс эпистемологии.»
    Глубокоуважаемый Борис, я думаю, что квантовая механика приучила нас к парадоксальной природе реальности (любимое высказывание А. В. Воронеля). Но мне кажется, философски этот парадокс снимается неклассичекой моделью рационализма, о которой много писал Мераб Константинович Мамардашвили. Эта модель неизбежно включает в картину мира наблюдателя с его психологическими почесываниями и неурядицами.

  3. Igor Mandel

    «Мне кажется, что смена парадигмы в физике происходит как-то по-другому.»
    Смена происходит по разным причиным и поводам. Например, если до Эйнштейна Броуновское движение макрообъектов объясняли как-то на макро же уровне (не знаю как, если честно), то он предложил погрузиться на молекулярный или атомный уровень. Чаще всего (но не всегда) «причина» — ни что иное, как переход на нечто «более мелкое», вскрытие механизмов, которые не лежат на поверхности (чума — не результат еврейского паскудства (легкое макро-объяснение), а микроорганизмы и т.д.). А более мелкое (или, иногда куда более «крупное», как циклы Миланковича) — это как раз вопросы о принципиально ином измерении. Да я ведь и не о парадигмах физики говорил, а немного о другом.

  4. Бормашенко

    Бормашенко — Дынину
    «Имеет ли логика своим предметом процесс естественного (скажем, человеческого) рассуждения (мышления). Если да, то на оказывается неотделимой от психологии?» Я бы изрядно поколебавшись ответил, отчасти да. Логика неотделима от психологии.

    1. Борис Дынин

      Бормашенко
      — 2020-03-02 18:59:37(560)

      Бормашенко — Дынину
      «Имеет ли логика своим предметом процесс естественного (скажем, человеческого) рассуждения (мышления). Если да, то на оказывается неотделимой от психологии?» Я бы изрядно поколебавшись ответил, отчасти да. Логика неотделима от психологии.
      =========================/
      Но тогда замечание Витгенштейна: «Ведь кристальная частота логики оказывается для нас недостижимой, она остается всего лишь требованием», оказывается не только тривиальным в первой части, но и ложным во второй. Требованием чего: «Отделиться от психологии»? Для логики как атрибута человеческого («естественного») мышления это невозможно (Вы правы!), но тогда речь идет не о науке логики, как бы ее ни понимать: по Гегелю или по Г.Фреге, а о коллекции эмпирических наблюдений (начало которым положила силлогистика Аристотеля), которые при попытке подняться до теоретического уровня, оставаясь связанными с психологией, не выходят из умозаключений типа: «Логические понятия, должны определяться в терминах психологических понятий, а логические законы должны выводиться из психологических законов» (по линии Д.С.Милля). Против этого и восстал Гуссерль, искавший твердый фундамент научного знания с его логикой. Дальнейшее есть история философии, которая вновь и вновь ставила вопрос о природе научного (теоретического, независимого от человеческой психики) знания (логики и математики) и его фундаменте. От связи с психологией не отделаться, ибо наука (логика, математика) остается делом человеческим, а не чудовищ или ангелов, но не пытаться изолироваться от психологии, значит пытаться сводить науку (логику, математику) к «эманации из материи» (физиологии с психологическими «испражнениями», почему-то отличными от животных, у которых ведь тоже есть мозги и, как сегодня говорят нам, психика, а то и разум). Если угодно, это неэлимини́руемый парадокс эпистемологии. И тем самым, я думаю, проходить мимо самого человека (с его психикой и мышлением, как рациональным, так и иррациональным) , мимо радикального отличия человека от природы (а том числе и его психики, «зараженной» логикой!). Конечно, проблема упрется в вопрос о языке, но он будет модификацией вопроса о логике.

  5. Бормашенко

    Bormashenko — Mandel
    «теория групп как таковая описывает любой реальный процесс только лишь до поры до времени, ибо начиная с какого-то уровня шкал формальная строгость теории становится бесмысленной, именно потому, что измерения начинают расшатываться и теория перестает работать». Мне кажется, что смена парадигмы в физике происходит как-то по-другому. Во-всяком случае, появление теориии оносительности происходило по другому сценарию.

  6. Igor Mandel

    Эдуард, или я не очень ясно выразился, или Вы не вполне меня поняли. В наименьшей мере я думал о метрологии, которая занимается, так сказать, техническими вопросами измерения, закрепляет уже достигнутое в точных предписаниях и стандартах. Я имел в виду то, что цивилизационный прорыв происходил в направлении все более точного измерения процессов, в попытках вообще перевести «нечто» в область измеримого из области метафизики или схоластики. Допустим, рецепты средневековых красок (а ведь они активно публиковались!) были фантастически бесмысленными, с нашей точки зрения: «взять немного лазури, добавить пинту воды» и т.д. Я уж молчу про всякие алхимические советы или рассуждения о том, сколько именно чертей поместится на кончике иглы. Попытки все эти вещи определить точнее, от каких-то отказаться вообще, каким-то придать точное значение, а по пути придумать еще тысячи новых строгих определений — это и есть прогресс.
    Точность определений и точность измерений — две неразрывно связанные вещи. В математике есть есть только первое, но нет второго. Поэтому когда Вы говорите, что прогресс в физике был достигнут с помощью теории групп и т.д. — это святая правда, но он был бы равен нулю, если бы только на теории групп самой по себе все и остановилось (как примерно сейчас и остановилась теория струн, все никак не находя эмпирического подверждения, как я понимаю). Водородную и даже жалкую атомную бомбу, увы, на одной теории групп не построишь — нужны тысячи точно измеренных других вещей.
    Но мой пойнт даже не только в этом. А в том, что и теория групп как таковая описывает любой реальный процесс только лишь до поры до времени, ибо начиная с какого-то уровня шкал формальная строгость теории становится бесмысленной, именно потому, что измерения начинают расшатываться и теория перестает работать. Просто до этой точки развала теории человечество дойти не успело — ибо хватило точности для изготовления бомбы и до него. Ну, как уравнения Больцмана хватает для описания статистического ансамбля, а вот попробовать одну молекулу описать — увы, никак не выходит. Нужна другая теория. Только чаще всего она просто не нужна. Тут и есть весь мой тезис 6 — что нужно, а что нет, где остановиться. И к физике это уже никак не относится.

  7. Бормашенко

    Bormashenko — Igor Mandel
    Игорь, как мне кажется, Ваш замечательный комментарий грешит неким вполне неизбежным схематизмом. У Вас: «Вся цивилизация шла по пути постепенного уменьшения ошибок измерения. Сейчас мы достигли огромных высот в технике именно по этой причине. Но несравненно меньших в медицине и биологии и почти ничего — в политике и социальных науках». Прогресс точных наук и технологии в неменьшей степени обязан невероятным успехам математики, никак не связанным с успехами метрологии. Квантовая механика, теория относительности и физика вообще немыслимы без теории групп, теории дифференциальных и интегральных уравнений, теории верочтностей, топологии, Римановой Геометрии и далее со всеми остановками. Все эти феноменальные достижения человеческого разума были достигнуты вне всякой связи с успехами и прогрессом измерительной техники. А математика — в конечном счете — язык, что возвращает на к теме статьи. Спасибо за комментарий.

  8. Igor Mandel

    Вот, в формальном стиле Витгенштейна (но без его филосфских нагрузок), несколько тезисов по поводу.

    1. В мире что-то всегда происходит, наблюдается это людьми или нет. Это что-то всегда имеет вероятностную природу, под каким бы углом зрения он ни рассматривалось.
    2. Когда оно наблюдается, непременным образом подключается язык, ибо иначе человек не может.
    3. Язык, как нечто неразрывно связанное с сознанием, зависит не только от эволюции человечества или данной группы людей (носителей языка), но и от эволюции данной личности. В этом смысле любое использование любого естественного языка — вещь сугубо индивидуальная. Уже поэтому он тоже имеет вероятностную природу, но уже двойного характера — как процесс игры миллиардов нейронов внутри каждой отдельной головы, так и процесс взаимопонимания миллиардов голов между собой.
    4. Однако излишняя индивидуализация языка приводит к невозможности социального общения и, стало быть, выживания. Исторически люди стараются побороть эту индивидуализацию тремя способами.
    а) Путем придания разным категориям языка «общепринятых» значений. Это делается как естественно и добровольно (обучением детей, писанием учебников и т.д.), так и искуственно и насильственно: введением понятия «закона» или «понятий» («Сейчас ты поймешь у меня что такое кузькина мать!»)
    б) Введением принципиальной категории «измерения», когда вместо расплывчатых слов пытаются ввести строгие и однозначно понимаемые всеми процедуры, связывающие то, что происходит (1) с тем как думается (2) очень специальным образом. Как только нечто становится измерянным, оно приобретает в языке совершенно особый статус; уровень определенности любого утверждения несравненно повышается. Процесс измерения в своем дальнейшем развитии называется физикой, химией и другими словами. Но любое измерение имеет определенный уровень ошибок.
    в) Введением абстрактных категорий, которые не имеют никакого отношения к (1), но зато полностью контролируется разумом. Это называется математикой. Математика дает возможность людям общаться на одном языке почти без индивидуальных разногласий, но ценой за это является ее полный и сознательный отрыв от того что происходит (2)
    5. Во многих случаях взаимодействие (4б) и (4в) друг с другом дают удивительно хорошие результаты для наблюдения (2). Для них необходимы И точное измерение, И адекватная математика. Во многих других случаях скрещивание не дает абсолютно ничего, в первую очередь из-за проблем с измерением, во вторую — из-за проблем с математикой.
    6. «Хорошие результаты» в смысле (5) — это такие, которые устраивают человека или человечество с точки зрения удовлетворения каких-то его потребностей с определенной точностью. Фактически это некая задача по утилизации туманной функции полезности. Второй закон Ньютона есть некая условность, которая в рамках допустимых для людей параметров позволяет им остановиться на достигнутом (т.е. измеренном). Как только масса становится слишком маленькой — закон начинает утрачивать свою силу (ошибки измерения становятся больше величины основного сигнала), вплоть до полного самоуничтожения в зоне квантовых размеров. В этом смысле никаких законов природы нет, но есть законы, приемлемо для людей описывающие (2). Тем самым старый спор о том как связано познание с активной деятельностью человека решается наиболее прямым способом: человек влият на «законы природы» тем, что устанавливает приемлемый уровень ошибок для их постижения. От самих «законов» этот уровень абсолютно не зависит, ; он к ним «экзогенен».
    7. Вся цивилизация шла по пути постепенного уменьшения ошибок измерения. Сейчас мы достигли огромных высот в технике именно по этой причине. Но несравненно меньших в медицине и биологии и почти ничего — в политике и социальных науках.
    8. Язык, однако, вообще не изменил свою природу — он остается таким же косным и вероятностным каким и был всегда. Интернетизация выявила эти его качества с еще большей яркостью. Количество слов, понимаемых одинаково разными людьми, похоже, резко уменьшилось (доказать этот тезис, однако, не могу). Тем самым конфликт между «средством» (языком) и «целью» (познанием окружающего) стал еще большим.
    9. Философия есть специальный вид унственной деятельности, направленный на ликвидацию пунктов (4б) и (6) из рассмотрения. Философия — это способ постижения действительности, минуя процедуру измерения. Все ее понятия категоричны в своей крайности, то есть не признают ошибок измерения («бытие», «сознание», «категорический императив», «социализм» и т.п.), чем уподобляются математическим понятиям, но при этом претендуют на прямое соответствие действительности, на что математические понятие не претендуют. В этом ее коренной исходный грех. В этом же ее бесконечная привлекательность для всех тех, кому измерения поперек горла.
    10. Параллельно Попперовскому принципу «подлежит опровержению — значит научно» можно выдвинуть другой: «не подлежит измерению — значит философично». Где-то тут и проходит грань между тем кому что интересно и кому-что важно. «Человеческое, слишком человеческое», если оно ограничено только заданием порогов полезности (5,6) — неизбежное и необходимое. Оно же, если с (6) никак не связано — бесмысленно для науки, но притягательно для общегуманного дискурса, который сливается, очень скоро, с искусствами и литературой.
    Пока все. Под другим углом о подобном (но без (6)) — в http://club.berkovich-zametki.com/?p=13000, с наглядными графиками.

  9. Бормашенко

    Бормашенко-Дынину. Борис, спасибо за Ваш последний комментарий, мне необходимо его долго и серьезно обдумывать.
    Шабат Шалом.
    Эд.

  10. Oleg Kolobov, Minsk, Belarus

    2020 02 28 8-35 ПОПРАВКА:
    Вчера сгоряча после агит.встречи в Минске в американском инф.центре с тремя ВИПами, работающими в Минюсте США в Агентстве по борьбе с наркотиками, немного попутал, вопросы к Валерию Сойферу появились не в связи с С.С.Четвериковыв а из-за Н.К.Кольцова, и не напрямую из публикаций в «Иерусалимском журнале» а по её следам в Полит.Ру, беру соц.обязательство сформулировать их после окончания публикации В.Сойфера о Лысенко и Вавилове. См. указ. Публикацию ниже:
    15 декабря 2010, 09:53 Полит.ру
    Продолжая цикл видеобесед «Взрослые люди» с классиками – учеными, деятелями культуры, общественными деятелями, ставшими национальным достоянием, – мы поговорили с доктором биологических наук и поэтом Дмитрием Антоновичем Сахаровым (Дмитрием Сухаревым). Беседовала Любовь Борусяк.

  11. Oleg Kolobov, Minsk, Belarus

    2020 02 27 23-03
    Есть очень важная сфера деятельности, которой занимались в основном философы, скорее всего это самая важная среди других отраслей производства НОВОГО, это, если своими словами, производство неоспоримого понимания факторов, движущих сил и направлений эволюции.
    Лев Ландау, называл её «переводом на язык тривиальности» про это я прочитал на днях в одной из статей в «Иерусалимском Журнале» (ИЖ).
    Кстати, и Евгений Беркович, и Эдуард Бормашенко публиковались в ИЖ, а скажем, Валерий Сойфер, тоже автор сегодняшнего выпуска «7 искусств», пока, кажется, игнорирует принципиальное несогласие с его оценкой вклада Четверикова в понимание устройства нашего мира, тоже опубликованное в ИЖ.
    Каждая важная отрасль производства развивается на основе и кластеризации и конкурентности. Очевидно, что слово «философия» очень размыто, и самое важное, оно плохо совместимо с необходимостью конкурентности.
    Ричард Фейнман тоже говорил, мол, истинное величие науки состоит в том, чтобы сделать ранее необъяснимое, и очевидным, и тривиальным, а повод по которому он это сказал, как раз объединяет в себе, и веру в гуманизм, как главную движущую силу эволюции, и приложение математики и физики к пониманию устройства нашего мира.
    2020 02 27 23-34

  12. Борис Дынин

    Бормашенко
    — 2020-02-27 18:38:19(287)

    Бормашенко-Дынину.
    Почему проблема существования выскальзывает из пасти науки? Быть может и потому что наука взыскует идеальной логической чистоты, безупречной логики, и тогда следуя Витгенштейну: «Чем более пристально мы приглядываемся к реальному языку, тем резче проявляется конфликт между ним и нашим требованием. Ведь кристальная частота логики оказывается для нас недостижимой, она остается всего лишь требованием.
    ====================/
    Имеет ли логика своим предметом процесс естественного (скажем, человеческого) рассуждения (мышления). Если да, то на оказывается неотделимой от психологии (физиологии… «материи»). Если нет, то что? Гуссерль нанес удар психологизму в логике и объявил: «Что истинно, то абсолютно, истинно «само по себе»; истина тождественно едина, воспринимают ли ее в суждениях люди или чудовища, ангелы или боги», и, соответственно, логика имеет своим предметом процесс реализации истины в ее независимости от человека и богов. Мы помним, как Гуссерль перешел от логицизма к феноменология, и как феноменология перешла в экзистенциализм Хайдеггера (конечно, с завихрениями на пути), то есть к отрицанию истины «самой по себе». Так что, возможно, дело не в том, что кристальная чистота логики для нас недостижима, но в том, что, как со всяким теоретическим знанием, логика (особенно ясно в ее развитии до математической логики со всеми ее парадоксами) выражает (не отражает, а творит) свой предмет (искусственнывй интеллект!?) — предмет уже не естественный (мышление и язык), хотя его происхождение и лежит в творчестве человека, изначально отталкивающего от «естества». Как оказался человек способен на такое творчество, результирующееся в замене «естества» (в том числе своего сознания, мышления, языка) искусством во всех его формах, в том числе научном, – следующий вопрос.

  13. Бормашенко

    Бормашенко-Дынину.
    Почему проблема существования выскальзывает из пасти науки? Быть может и потому что наука взыскует идеальной логической чистоты, безупречной логики, и тогда следуя Витгенштейну: «Чем более пристально мы приглядываемся к реальному языку, тем резче проявляется конфликт между ним и нашим требованием. Ведь кристальная частота логики оказывается для нас недостижимой, она остается всего лишь требованием. Это противостояние делается невыносимым; требованию чистоты грозит превращение в нечто пустое. — Оно заводит нас на гладкий лед, где отсутствует трение, стало быть, условия, в каком-то смысле становятся идеальными, но именно поэтому мы не в состоянии двигаться. Мы хотим идти: тогда нам нужно трение».
    В человеческом языке это трение, есть, а наука всячески от него избавляется. Поэтому о существовании нормальным человеческим языком удается говорить, а языком науки нет.

    1. Борис Дынин

      Бормашенко
      — 2020-03-04 18:01:47(701)
      квантовая механика приучила нас к парадоксальной природе реальности (любимое высказывание А. В. Воронеля). Но мне кажется, философски этот парадокс снимается неклассичекой моделью рационализма, о которой много писал Мераб Константинович Мамардашвили. Эта модель неизбежно включает в картину мира наблюдателя с его психологическими почесываниями и неурядицами.
      ===============.
      Согласен и с Воронелем и с Мерабом. Но для меня это не снятие парадокса, но признание того, о чем я писал в «Онтологическая диалогичность мира: признание трансцендентного». Вопросы философии, 2010б №5. (http://vphil.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=141&Itemid=52)
      И если я прав, то могу быть оптимистом, ибо парадокс есть атрибут истины как того, что ЕСТЬ, и могу не соглашаться с Витгенштейном: «Ведь кристальная частота логики оказывается для нас недостижимой, она остается всего лишь требованием». Кристальная чистота логики недостижима, потому что нет объекта, которого можно (следовало бы) достигать. Именно такая как есть, логика оказывается средством мышления, без сведения cебя к психологии, и средством формирования теоретического знания, без лишения его парадоксальности (парадоксально ли обыденное знание – вопрос, ибо в нем не фиксируемы условия парадокса).

      Эффективное ли средство? Достаточно посмотреть на развитее науки и искусств. Освобождающее ли человека от зла и невежества? Нет, достаточно взглянуть на обыденное сознание и проституирование науки.

      Попытки снять парадоксы познания (добиться «чистоты логики») в некоей диалектической логике иллюзорны, ибо означают попытки слить логику с реальностью, что сводит мышление к жонглированию словами, иногда завораживающему. Я же заворожен самим фактом, что человек может мыслить логически, хотя логика не сеть атрибут материи , да к тому же осознавать свою иррациональность, которой тоже нет в «естественном мире». Когда думают, что есть, то это стыдливый идеализм атеизма.

      В итоге, или сними удивление словами: «Что есть, то есть», или спроси себя: «Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?»…и наделяешь вещами удивительными?

      P.S. Спасибо, Эдуард, за побуждение поразмышлять о вещах, далеких от короновируса во всех его воплощениях.

    2. Владимир Краснопольский

      А не происходит ли это потому, что наука, которая по определению изучает объекты (т.е. нечто находящееся вовне) и которые она «схватывает своей пастью», здесь пытается схватить нечто, во что она сама погружена и органической частью (только частью) чего она является?

    3. Арон Липлвецкий

      \»Нет, логика, определенно не заполонит собой все пространство философской мысли.\» — конечно, не заполнит. Логика — это генетический код реальности, а \»пространство философской мысли\» — это фэнтези, которое ничем не ограничено и не озабочено ни целеполаганием, ни верифицируемостью, ни каким-либо подобием ответственности за свое содержание. Неуспех логики в покрытии пространства спонтанной фантазии — это огромный успех науки, как инструмента познания. Язык и фантазии весьма подвижны относительно реальности. Люди палеолита вряд ли имели в языке развитый понятийный словарь, но реальность была той же самой. Как минимум отсюда следует, что онтологические вопросы не входят в рамки Ваших сочинений.
      Это вынуждает меня задать Вам, Эдуард, простой вопрос: Ваши сочинения — это fiction or nonfiction?
      Спойлер вопроса. Различие этих типов текстов довольно просто: fiction не отвечает за случайные совпадения своего содержания с внешним миром, у него \»все внутри\»; nonfiction — это сугубо описательное сочинение по поводу внешней реальности. Принципиальный соблазн некоторых писателей оказаться в серой зоне неразличения и при этом предлагать грандиозные выводы — это выражение крайней интеллектуальной недобросовестности. Попробуйте убедить читателей, что Вашим сочинениям можно доверять больше, чем, скажем \»Протоколам сионских мудрецов\». И как далеко Вы способны зайти в своих рассуждениях?
      И напоследок. Разочарование Рассела логикой, ее ограниченностью — это не повод обращаться к \»метафизике\», а повод подвергнуть ее (мета-ку) такому же скрупулезному и строгому критерию, как и логику. Иначе это просто низшая лига, сравниваться с которой унизительно, несмотря на популярные имена причастных лиц.

  14. Michael Nosonovsky

    Англо-американская аналитическая философия (хотя это расплывчатый термин) во многом связана с сциентизмом. Отсюда и «новый атеизм» в духе Докинза. Аналитический философ рассуждает о «квалиа» и о «мозгах в колбе» там, где кантианец говорил и трансцендентальном субъекте и единстве апперцепции. Там, где философы-классики говорят о рефлективном и самореференции, аналитики будут говорить и метаязыке. Неудивительно, что многие считают аналитическую философию не философией вообще.

    1. Кунин Александр

      Поздравляю, уважаемый Эдуард. Вы написали прекрасный текст. Мне он особенно нравится, потому что дает единственно верный ответ на парадокс, которому и я искал объяснения. Самые знаменитые европейские философы прошлого века – Мартин Хайдеггер и Людвиг Витгенштейн были знамениты также своей «темнотой», трудностью почти непреодолимой понимания их текстов – не только образованной публикой, но и философами- профессионалами. И это вполне совмещалось с немалым числом их поклонников, в основном тех, кто «вживую» слушал их лекции. Поэтому верно, что Хайдеггер ( и Витгенштейн тоже) «не предназначен, чтобы его понимали, в такую философии можно лишь погружаться, пьянея от слов. Она засасывает, очаровывает, околдовывает». Да, это философский гипноз и у него есть некоторое число поклонников. Ждать от такой философии разрешения каких-то «вопросов» по-видимому не стоит.

  15. George Gerzon

    Вот уж, действительно, «вначале было Слово, а потом слова, слова, слова…» (И.Зорин)
    Философия всегда была «все ни о чем, и ничего обо всем», а уж «философия языка», при том, что «мысль изреченная есть ложь», — это вообще «ничего ни о чем».
    И потому и «проблема сознания выскальзывает из пасти», что она решается не «метафизикой» или «языком». И то, и другое, всего лишь инструменты логики, как и математика с физикой. А инструментами просто пользуются, а не философствуют о них. Глупо философствовать о топоре и плоскогубцах. Их подбирают и совершенствуют опытным путем, на практике, в использовании, а не в рассуждениях о них.
    И поэтому практическая, «народная» этимология дает для понимания мира больше, чем все «философии языка», вместе взятые, а онтология появляется из логических структур математики, а не из «системосозидающих бла-бла-бла». Хотя заниматься мутным словоизвержением, конечно, проще, чем кристаллизовать целостность в нескольких обобщающих понятиях, дедуктивно проверямых на практике.

    1. Арон Липовецкий

      «онтология появляется из логических структур [математики]» — наконец-то это высказано прямо!
      Спасибо, George Gerzon!

    2. Benny B

      «… онтология появляется из логических структур математики …»
      ==========
      Глупость: «1 кошка + 1 мышка = 1 кошка».

      Но некоторые настолько восхищаются «мудростью» своего пустого бла-бла-бла, что они априори считают его «дедуктивно проверенным на практике».
      Разубедить их невозможно: вся их «дедуктивная практика» это жирный домашний кот, который мышей не ест.
      Ну ещё их собственное хамство, которого в них как жира в том коте.

      1. Арон Липовецкий

        Benny B, Ваш образцово деликатный ответ настолько краток, что, как говорили римляне, \»стремясь быть кратким, я перестаю (Вы перестали) быть понятным\». Мне было бы жаль потерять Ваше, видимо, любопытное соображение.

        1. Benny B

          Арон Липовецкий
          =====
          Если мы сделаем робота-«кота» с искусственным интеллектом для ловли мышей, то у него обязательно будут и ТЕРМИН «мышь» и ПОНЯТИЕ «мышь» (сейчас я говорю о ИИ, но это применимо и к поведению многих живых существ, от инфузории-туфельки и до хомо сапиенса).
          Термин «мышь» необходим для принятия решения о действии. Этот термин будет математически точный и логически завершённый, но упрощённый, как и любой термин в любой (всегда упрощённой) МОДЕЛИ реальности.
          А понятие «мышь» необходимо для алгоритма само-обучения, то есть для «осмысления» нового через старого с помощью метафор, аналогий, ассоциаций и т.д. Это понятие принципиально НЕ может быть математически точным и логически завершённым — иначе просто НЕ сможет существовать сам алгоритм само-обучения.

          Поэтому, «онтология появляется из логических структур математики» только для того, кто НЕ хочет узнавать что-то принципиально новое и фанатично верит в Абсолютную Истину своих старых и неизменных методов познания.
          Детский пример «1 кошка + 1 мышка = 1 кошка» как раз направлен для предотвращения такого «окаменение разума» у младших школьников: это заставляет их думать, к чему же они применяют Великий И Грозный оператор «плюс» (+). Это уже введение в онтологию для младших школьников 🙂

          Ещё по теме:
          https://nomen-nescio.livejournal.com/1904566.html :
          «В исследовании культуры через язык давно уже используют анализ когнитивных метафор (спасибо дедушке Лакоффу), чтобы понять, каким образом люди осмысляют «новое» через «старое», то есть думают. Так вот, Анатолий Баранов рассказывает, что был проведён анализ когнитивных метафор для обозначения коррупции в современном российском дискурсе. На большом корпусе, контент-анализ и всё такое. И что есть? Метафора БОЛЕЗНЕТВОРНЫЙ ВИРУС: «вся система заражена коррупцией». Метафоры ЖИДКОСТЬ и ПОЧВА: «коррупция просачивается всюду», «страна увязла в коррупции», «коррупция — основа системы» и т.п. А чего нет? Нет паттернов ВРАГ, ВОЙНА и БОРЬБА. Совсем нет.
          Выводы делайте сами.
          «

          1. Арон Липовецкий

            Спасибо, Вы меня успокоили)) Бормотушенко)) впрочем тоже.

  16. Борис Дынин

    По последнему счету, думаю, все метаморфозы философии 20-го веке отражают, и, скорее, выразили так выпукло, как никогда раньше в истории философии, тот фундаментальный факт, что проблема существования (не говоря о уж о «природе») сознания, а значит и языка (и вместе с этим человека как феномена бытия) , выскальзывает из пасти философии, как и науки. Почему? — следующий вопрос.

    Эдуард, Вы должны бы собрать свои эссе за последние годы и опубликовать в новой книге.

Добавить комментарий для Борис Дынин Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.