Самое впечатляющее ноу-хау Минкина состоит во вставке текста про замученного лестницей (читай женой) Чехова из воспоминаний дочери Гиляровского 1904 г. в текст, относящийся к 1903 г., для чего из оригинала воспоминаний выброшены указания на даты и то, что Чехов едет в Баденвейлер!

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ ЧЕХОВА И КНИППЕР

(продолжение. Начало в № 11/2020 )

Часть 2.

Как Чехова квартирный вопрос замучил (1903-1904)

В конце весны 1903 г. Чехов собирался приехать в Москву, однако квартира, где жили жена с сестрой, ему, по словам Книппер, решительно не подходила (по ее словам «в нашей дыре тебе жить невозможно»).

Но квартиры в Москве обычно нанимались летом до весны (в конце весны выезжали на дачу и вновь нанимали в конце лета); в феврале найти жилье было не просто и начались поиски:

О. Л. Книппер — А. П. Чехову 3-е фев. [1903 г. Москва]

«Сегодня мы смотрели с Машей квартиру бар. Стюарта на 3-м этаже в Сандун. переулке. Квартира на солнце, чистая, светлая, но для тебя, по-моему, очень высоко, […] Не знаю, что делать. Весной освободится квартира Фейгиных на Петровке в д. Коровина, но тоже очень высоко. 6 комнат, 7-я при кухне и стоит 1400 р., но мы бы сдали одну комнату, хотя это не особенно приятно. Маша говорила об этом. А мне почему-то нигде не хочется устраиваться. Все равно как-то».

Еще через несколько дней квартира в Сандун. переулке отпала:

О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7-ое февр. [ 1903 г. Москва]

Сегодня после обеда смотрели с Машей квартиру в доме Коровина — очень хороша, чудесна, с ванной, но… высоко: пять поворотиков, хотя очень отлогая лестница.

О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18-ое февр. [ 1903 г. Москва]

«Много воздуха, и солнце [на Петровке -БР], а в нашей дыре тебе нельзя жить […] Только высоко, хотя лестница хорошая «.

После недели раздумья Чехов одобряет коровинскую квартиру:

А. П. Чехов — О. Л. Книппер 23 февр. [1903 г. Ялта]

Милая собака, если у Коровина будет и для меня комната, т.е. такая комната, где бы я мог спрятаться, никого не стесняя, и где бы я мог работать, то возьмите коровинскую квартиру. Если немножко высоко, то это не беда, или беда небольшая; я буду взбираться потихоньку, не спеша.

Походит еще несколько дней:

О. Л. Книппер — А. П. Чехову 26-ое февр. утро [ 1903 г. Москва]

«Маша все время уговаривает брать квартиру в д. Коровина, несмотря на высоту. Я не знаю, что делать. У тебя была бы отдельная комната […] Есть ванна, электричество»

Ванна особенно волнует Книппер — только что А.П. написал:

А. П. Чехов — О. Л. Книппер 22 февр. 1903 [Ялта]

«Мой серенький песик, здравствуй! Да, ты там цветы от Ермоловой получаешь, а я сижу немытый, как самоед. Даже рычать начинаю. Ты спрашиваешь, мою ли я хоть шею. Шею-то мою, а вот все остальное стало грязно, как калоша; хочу в баню, Альтшуллер [врач-БР] не пускает.»

… на что взбешенная Книппер ответит:

«Я не могу простить такой нелепости — иметь ванну в доме [в Ялте-БР] и не вымыться! Это просто абсурд. Можно же после мытья вынести воду ведрами. Как не устроить себе такого удобства. Какая-то дикость — покоряться нелепейшим мелочам. Ты прости, но я злюсь.»

История с ванной показательна в том смысле, что ялтинский дом был всем хорош, да только недостатки стали обнаруживаться один за другим — плохо грели и дымили печи (пришлось перекладывать), камин не прогревал кабинет, а ванна, расположенная на втором этаже, не имела слива и воду для нее нужно было греть на первом и носить наверх ведрами …

Поэтому к московской квартире требования были жесткие: нужна ванна, а еще Чехову кабинет, а еще чтоб электричество, а еще невысоко или лифт, а еще чтоб воздуху много (значит высокие потолки!) и в центре, а еще в доме необходима канализация, что для Чехова с его больным желудком было важно (в одном из писем Чехова имеется приписка «Твой сверхчеловек, часто бегающий в сверхватерклозет.»), но канализацию в начале 20-го века в Москве в центре имела только половина домов.

Квартира на Петровке была всем хороша, вот только высоко, но выхода нет.

О. Л. Книппер — А. П. Чехову 3-ье марта [1903 г. Москва]

«Покончили с квартирой в д. Коровина. Не знаю, хорошо ли будет!»

Эту «прелюдию» к съему квартиры биографы Чехова старательно опускают, т.к. иначе как потом писать о жене-злодейке, когда и сам Чехов, и его сестра участвовали в съеме.

… Впервые «про одышку» Чехов напишет Горькому 3.02.1900 «мне так обидно, что мне уже 40, что у меня одышка и всякая дрянь, мешающая жить свободно».

Разговоры Чехова нам недоступны, однако в воспоминаниях о нем про одышку не акцентируется и второй раз в письмах «про одышку» он упомянет Книппер только 14 марта 1903, когда квартира уже снята.

Конечно, если бы «получилось хорошо», никто бы об этой квартире и не вспомнил — однако получилось нехорошо.

Лечивший его врач Альтшуллер замечал в своих воспоминаниях:

«И когда в другом письме (к жене), указывая на то, что во вновь снятой в Москве квартире на третьем этаже лестница высокая и лифта нету, и что ему трудно будет с его одышкой подниматься, он кончает словами: «Ну да ничего, как-нибудь взберусь», то я, врач, не могу не думать о том, какое роковое влияние эта лестница должна была оказать на его и так уже ослабевшее сердце».

— звучит как приговор, только надо учесть, что воспоминания написаны через много лет после смерти Чехова и что отношения Альтшуллера с Книппер были весьма натянутые и она неоднократно писала мужу, что «Альтшуллеру доверять не может» и настаивала на осмотре другими врачами.

Что из этого получилось известно: одни врачи рекомендовали проводить зиму в Москве, другие настаивали на загранице, третьи (Меве, написавший целую книгу) считал, что причиной смерти был рак кишечника — как бы то ни было, никто из врачей говорил об «ослабевшем сердце» и не заявил о недопустимости съема этой квартиры.

Но вернемся к адресу — Книппер сообщает Чехову, что квартира «на Петровке в доме Коровина», но Чехов «про Петровку» забывает, что и послужит причиной дальнейших недоразумений — Книппер будет уверять, что она писала про Петровку, а Чехов настаивать, что этого не было (кстати говоря, в те годы номер дома и квартиры обычно не указывали — просто улица, дом такого-то и кому).

Привходящие обстоятельства — конец сезона, Книппер устала, а тут еще театральные нелады — интриги М.Андреевой, поддерживаемые главным меценатом театра С.Морозовым (Книппер подробно описывает обстановку в театре, на что Чехов успокаивает жену довольно резко «насчет Морозова и М<арии> Ф<едоровны> не волнуйся очень, она дама не культурная, он из инородцев, им извинительно», ожидаемые прибавки жалованья (О.Л. было положено 3600 руб/год, больше только Москвину!), репертуарные планы на будущий сезон, планируемая поездка в Петербург «на заработки», где О.Л. должна будет сыграть 17 спектаклей, не считая концертов, — все это в письмах Книппер обсуждается гораздо обстоятельнее, чем новая квартира.

Но наступает март, и «квартирная драма» выходит на первый план.

…История о том, как Ольга Леонардовна и Мария Павловна (о которой помнит только Рейфилд, а прочие авторы «забывают») сняли в 1903 году квартиру и держали Чехова в неведении о её расположении с легкой руки биографов стала еще одним доказательством пренебрежительного отношения Книппер к Чехову. В истории этой можно выделить два момента: высокий этаж, что доставляло Чехову, страдавшему одышкой, мученье при подъеме по лестнице, и второй — промедление с сообщением точного адреса; но то, что для Чехова с Книппер было недоразумением, под пером биографов стало настоящей драмой.

* * *

Наиболее резок и бескомпромиссен А. Минкин (в кн. «Нежная душа»), написавший «о низкой душе Книппер». Рейфилд («Жизнь Антона Чехова») утверждает что Чехов получил адрес только пригрозив Книппер разводом. А. Кузичева («Чехов. Жизнь «отдельного человека»») дополнила «квартирную историю» рассказом о том, как скряга-Книппер в то же время экономила на шубе для мужа …

Разумеется, все они «опираются» на письма, только вот урезают их, пропускают, меняют порядок, перемонтируют, искажают источники и т.д.; больше ли здесь невежества или недоброжелательности сказать трудно, но, как обычно, чтобы выявить подтасовки надо куда как много места…

Вдобавок еще и ошибки, гуляющие по собраниям сочинений, как вот эта бунинская, написавшего в своих воспоминаниях о Чехове:

«В мае бывал у Чеховых на Петровке и удивлялся, как они могли так высоко снять квартиру, на третьем, то есть, по-заграничному, на четвертом этаже.»

Первоначальная публикация в ЛН, т. 68 (1960) содержит после слов «на четвертом этаже» примечание публикатора (Н.Гитович):

«Здесь Бунин ошибся: третий этаж, по русскому счету, соответствует второму этажу, по счету, принятому в Западной Европе. «

Этого примечания нет в позднейших публикациях бунинских воспоминаний (в частности в 9-м томе с/с 1967г, с.213) и потому путаница с этажами пошла гулять по публикациям и биографы упорно пишут о четвертом этаже, невзирая на то, что Чехов в письмах пишет, что квартира именно о третьем.

Прав был Булгаков, что «квартирный вопрос» портит москвичей!

Как Чехова изводила жена

Чехов боялся одесских репортеров.

Интересно, что бы он сказал, прочтя в книге «Нежная душа» Минкина противопоставление высоким потолкам квартиры низкой души его жены…

Ну и прочие фокусы — то цитату урежет, то часть писем выбросит, то доброго знакомого со студенческих лет объявит «совершенно незнакомым» — словом, ловок!

В изложении Минкина квартирная история выглядела так (для удобства чтения текст Минкина намеренно приводится без купюр)

ОЛЬГА КНИППЕР — ЧЕХОВУ 7 марта 1903. Москва

«Сейчас была в новой квартире. Спальня у нас очаровательная — светлая, розовая. Квартира хорошая, воздуху много будет, солнца».

ЧЕХОВ — ОЛЬГЕ КНИППЕР 14 марта 1903. Ялта

«Сегодня получаю от тебя письмо, чудесное описание новой квартиры, моей комнаты с полочкой, а адреса нет. Умоляю, голубчик, пришли адрес!»

ЧЕXОВ — ОЛЬГЕ КНИППЕР 21 марта 1903. Ялта

«Твое последнее письмо просто возмутительно. Ты пишешь, что «в скольких письмах писала, что переезжаем на Петровку, дом Коровина», между тем все твои письма целы… Мне оставалось думать, что вы перебрались в Пименовский переулок. Я так и знал, что я же окажусь виноватым. С этим адресом была в течение двух недель такая обида, что до сих пор успокоиться не могу. Ты пишешь, что я невнимательно читаю твои письма. Я привезу все твои письма, и ты сама увидишь, что ни одно письмо не пропало, и что ни в одном нет адреса».

Писем Книппер от 7-го до 19 марта Минкин не приводит, будто нет, между тем как приведенное выше письмо Чехова от 21 марта есть ответ на письмо Книппер от 16 марта:

«Милый мой, ты выражаешь неудовольствие по поводу того, что официально не оповестили тебе новый адрес. Но, дусик, я в скольких письмах писала, что переезжаем на Петровку, д. Коровина, только номера, не писала, потому что сама не знала — 35. Как же так? Я ничего не понимаю. Ты просто, верно, невнимательно прочитываешь письма.»

Именно эта фраза — про «невнимательно» — заденет Чехова, и он напишет что ее письмо «возмутительно», а до этого пишет вполне мирно:

17-ое марта [1903 г. Ялта]

«Радость моя, адреса я не получил и уже отчаялся получить когда-нибудь, а потому пишу тебе опять на театр»

«На театр» Чехов ранее напишет Вишневскому, но именно 17-го придет телеграмма от Книппер с адресом «Петровка Дом Коровина 35. Оля»

Кстати, с 7-го до 19 она напишет семь писем и даст две телеграммы с адресом, и Чехов ответит «Дуська моя, замечательная, наконец ты прислала свой адрес и все опять вошло в свою колею.»

Всего этого у Минкина нет, просто сразу следует отрывок из письма Книппер от 19.03.1903:

ОЛЬГА КНИППЕР — ЧЕXОВУ 19 марта 1903. Москва

«Что же трагедия с адресом кончилась, наконец-то, милый мой? Ты успокоишься? Повторяю, что я писала тебе несколько раз, что дом Коровина на Петровке».

Минкин: Не очень-то ласковое письмо от любящей жены к больному мужу. Кажется, видишь поджатые губы, слышишь раздраженный голос… Слово «трагедия» по отношению к адресу звучит как издевка.

Но в подлиннике после этих двух строк, приведенных Минкиным, будет:

«Опять ты спрашиваешь, что тургеневское пойдет у нас. Я тебе писала что, и кто играет главные роли. Ты просто, дусик, забываешь.[снова «забываешь», и никакой реакции-БР] Пойдет «Нахлебник», «Где тонко, там и рвется» и «Провинциалка»».

— и Чехов никак не реагирует на «забыл»!

Но приведем конец письма, который — по Минкину — «звучит как издевка»:

«Когда ты приедешь, я тебя ровно трое суток буду держать в объятиях, не дам ни есть, ни пить. Согласен? Буду смотреть на своего красивого мужа. Я тебе давно не говорила, что ты красивый? Целую и обнимаю крепко, дорогого моего. Вспоминай обо мне.»

Замечу, что в современном разговорном «трое суток буду держать в объятиях» соответствует «не вылезать из постели» — такие вот «поджатые губы» и издевка!

И еще про «больного мужа» — первый раз про одышку Чехов напишет только 14 марта 1903, когда квартира уже снята, а не когда обсуждали! И кто мог знать, что проклятая эта одышка принесет столько мучений — хотя не будь ее, и душа у жены была бы подстать потолкам высокая…

ЧЕXОВ — ОЛЬГЕ КНИППЕР 23 марта 1903. Ялта

«Ты сердишься на меня из-за адреса, все уверяешь, что писала, да будто еще несколько раз. Погоди, я привезу тебе твои письма, ты сама увидишь, а пока замолчим, не будем уже говорить об адресе».

Минкин: Но беда (которую он чувствовал) была, конечно, не в названии улицы, не в номере дома. Беда была в непосильной высоте квартиры. И в чьей-то низости.

Минкин ставит точку, но в письме-то после «не будем уже говорить об адресе» не точка, а запятая, после которой «я успокоился.»

А еще начинается письмо словами «Милая моя бабуля», а кончается предчувствием встречи, но уж никак не беды

«Ты пишешь, что ровно трое суток будешь держать меня в объятиях. А как же обедать или чай пить? […] Можно тебя перевернуть вверх ногами, потом встряхнуть, потом обнять и укусить за ушко? Можно, дусик? Пиши, а то назову мерзавкой. Твой А.»

Кажется, все ясно?

Но Минкина не проведешь!

ОЛЬГА КНИППЕР — ЧЕXОВУ 5 апреля 1903. Москва

«Лестницы не бойся. Спешить некуда, будешь отдыхать на поворотах, а Шнап будет утешать тебя».

Минкин: Утешать отдыхающего на поворотах Чехова назначен Шнап (такса). Спешить на этом свете Чехову уже было некуда.

В подлиннике после «Шнап будет утешать тебя» стоит «Я буду тебе глупости говорить» — т.е. подниматься будем все вместе, и я буду рядом, но урезать так урезать!

А еще Минкин знает, что Чехов умрет через год, но Чехов и все вокруг этого не знают и строят планы — куда ехать летом, как ставить «Вишневый сад», какую шубу шить, сколько ватеров нужно в квартире — Чехов не спешит жить, а просто живет!

ЧЕХОВ — ОЛЬГЕ КНИППЕР 11 апреля 1903. Ялта

«Думаю, что теперь в Москве мне будет удобно. Есть своя комната — это очень важно. Но вот беда: подниматься по лестнице! А у меня в этом году одышка. Ну, да ничего, как-нибудь взберусь».

ЧЕХОВ — СУВОРИНУ 25 апреля 1903. Москва

«Зимой мне нездоровилось; был плеврит, был кашель, а теперь ничего, все благополучно, если не говорить об одышке. Наши наняли квартиру на третьем этаже, и подниматься для меня — это подвиг великомученический».

Минкин: «То, что сегодня называют «высокий первый этаж», раньше называлось бельэтаж. Поэтому третьим этажом Чехов называет нынешний четвертый. Если вспомнить, какие тогда были потолки (всегда больше трех с половиной метров), — этот «третий» по-нашему, минимум пятый. Без лифта».

Минкин ошибается с этажами, но продолжу цитировать Минкина

ЧЕХОВ — КУРКИНУ 30 апреля 1903. Москва

«Мой адрес — Петровка, дом Коровина, кв. 35. Это против Рахмановского переулка, во дворе прямо, потом направо, потом налево, потом подъезд направо, третий этаж. Взбираться мне очень трудно, хотя и уверяют, что лестница с мелкими ступенями.»

Минкин: «Это уж совсем чужим людям жалуется. Значит, доведен до крайности. А кто-то его уверяет, уговаривает: не капризничай, мой милый, не делай трагедии».

Этот комментарий Минкина просто образцово-показательный по незнанию фактов — Куркин далеко не чужой, а врач, знакомый Чехова со студенческих времен и они вместе после окончания университета проходили в 1883 г. практику, а потом входили вместе в Серпуховской уездный санитарный совет (известна фотография 1891 г., где они вместе сняты), а еще именно ему Чехов напишет одно из последних писем из Баденвейлера «Ноги у меня уже совсем не болят, я хорошо сплю, великолепно ем, только одышка […] Здоровье входит не золотниками, а пудами», а еще Куркин оставит воспоминания о Чехове, а еще он знаменитый медицинский статистик, а еще гостил в Ялте у Чеховых с 8 сентября до 8 октября 1899, о чем Чехов напишет Книппер 7.10.1899, называя его «своим другом» — допустим, все это Минкину неведомо, но что его «картограмма лесов» использована Чеховым в «Дяде Ване» выпускник Гитиса мог бы знать!

Кстати, «по Минкину», Чехов в письмах жалуется на болезни только когда очень припечет — но в действительности он пишет о них постоянно — жене, родным, Горькому, Суворину, Станиславскому, деловым знакомым — между делом, но постоянно (ориентировочно в 1903г. примерно в 60-ти письмах из 327!).

Но кто тот таинственный незнакомец, который уговаривала Чехова не капризничать?

Неужели Книппер?

Странно, т.к. во всем корпусе их переписки Книппер просит мужа «не капризничать» либо в связи с готовкой: «Как ты теперь будешь питаться? Меня это смущает. Ведь бабушка очень стара. Будь милый, заказывай сам себе. Будешь, дусик мой нежный? Капризничать не будешь?«, либо с посещением врача: «Ради Бога, не бойся доктора, чтоб Альтшуллер ездил и следил за тобой. Мне будет покойнее. Не капризничай, дусик, прошу тебя«, либо указывая, что из белья взять с собой: «Вот сколько твоего белья у меня, дусик милый: [далее следует перечисление что есть и указание что привезти-БР] не капризничай, что это много, а привози«.

— и на этом можно было бы закончить, но дальше Минкин напишет самое интересное, процитируя воспоминания Бунина и дочери Гиляровского.

Об ошибке Бунина сказано выше, но Минкин на этой «этажности» строит целую теорию о высоких этажах, умножая метры на этажи и получая, что по современным меркам квартира была «минимум на пятом» (про максимум и подумать страшно, вот в доме Елисеева высота потолков была метров шесть!) и рассуждает, что квартиру можно было бы и сменить, но поскольку она нравится жене, то здоровьем Чехова жена пренебрегает.

Но куда существенней ситуация с воспоминаниями дочери Гиляровского: у Минкина приводится такой текст:

Воспоминания дочери Гиляровского

«Из частых бесед с матерью я узнала, что здоровье Антона Павловича внушает серьезную тревогу, что дни его буквально сочтены. Отец получил записку, в которой Антон Павлович сообщил, что хочет его повидать и собирается зайти завтра. Был теплый майский день. Я открыла дверь и увидела незнакомого человека. Он сказал, что внизу, на лестнице, какой-то господин в пенсне ожидает кого-нибудь из семьи Гиляровских. Мы спустились на площадку под нами. Там, на скамейке, тяжело дыша и кашляя, сидел Антон Павлович. Бледное, покрытое испариной лицо, и в полумраке он выглядел очень похудевшим, осунувшимся. Он смотрел на нас своими ясными глазами, несколько раз кашлянул и, комкая в руках платок, тихо, точно стесняясь, сказал отцу, что смог взойти только на половину лестницы — подняться на третий этаж у него не хватило сил. Отец послал меня за водой. Я быстро принесла стакан и молча стояла перед друзьями. Оба они сознавали, что видятся в последний раз.»

Минкин не указывает источника, однако полный текст воспоминаний имеется в ПССП и в сети, где их предваряет такой текст:

«Встречались ли Чехов и Гиляровский весной 1903 г., неизвестно. О последней встрече двух писателей в конце мая 1904 г. рассказывала дочь Гиляровского:

«Последний раз, — вспоминает Надежда Владимировна, — я видела Чехова незадолго перед его отъездом в Баденвейлер.»

Ясно указан год — 1904, после чего следует приводимый Минкиным текст, за которым отсутствующее у Минкина заключение:

» — Плох Антоша, — сообщил он матери. — Едет за границу. Чует сердце: не вернется он оттуда. И зачем он едет?.. Это была их последняя встреча» (Ал. Лесс. В квартире дяди Гиляя… — «Нева», 1956, № 12, стр. 174).»

Добавить можно только одно — рассказчице в 1903 г. было 17 лет, а сами воспоминания записаны через 43 года, в то время как сам Гиляровский в своих воспоминаниях 20-тью годами раньше описывает их последнюю встречу по другому:

«В последний раз я видел Чехова почти накануне его отъезда за границу. Я вернулся с юга, и дома мне сказали, что Антон Павлович очень плох, хотел меня видеть и что доктора его увозят из России. […] Переодевшись, я тотчас отправился к нему […] дверь сама навстречу мне отворилась и вышел доктор Ю.Р. Таубе.

— Ну вот и хорошо, Владимир Алексеевич, что вы приехали. Антон Павлович вспоминал вас, обрадуется.

— Каков он?

— Слаб. Послезавтра за границу.»

Разумеется, воспоминания Гиляровского представляются более достоверными, чем воспоминания его дочери (курьезно, но сначала А. Лесс не сравнил воспоминания Гиляровского и дочери, затем именно воспоминания дочери попали в комментарии к ПССП 1974-83 гг. и пошли гулять по свету; кстати, с приезда в Москву до 24 мая простуженный Чехов вообще не выходил из дома!).

Но хотя они существенно различны (не Чехов пришел к Гиляровскому, а наоборот и никаких лестниц), главное в том, что относятся они не к 1903, а к 1904 г.!

И даже если Минкин мог не проверить точности публикации Бунина, то обработка воспоминаний дочери Гиляровского с отбрасыванием дат выполнена сознательно!

Правда фокус с их урезыванием и вставкой в тексты, относящиеся к 1903 году, проделан на редкость ловко, раз никто не поймал — но это уже не про Чехова и высоту потолков, а про размер души Минкина.

Как Чехов хотел подать на развод

В изложении Рейфилда («Жизнь Антона Чехова») в «квартирном вопросе» звучат трагические ноты:

«В Москве тем временем Маша с Ольгой снова сменили квартиру. […] Ольга опять не сообщала своих адресов ни в Москве, ни в Петербурге, куда собиралась на гастроли. Это еще больше разозлило Антона. […] Адрес Антон получил лишь тогда, когда «готов уже был подать прошение о разводе.» […] После недоразумения с адресами по Москве пополз слушок, что Книппер разводится с Чеховым и выходит замуж за Вишневского. […] Пасхальных поздравлений Ольга от Антона не получила. Перспектива семейной жизни становилась мрачной. [курсив мой-БР]

«История с адресом» подробно рассмотрена выше, здесь же только напомню, что точный адрес О.Л. прислала телеграммой 17 марта, шутка же о разводе написана на следующий день 18-го:

«Дуська моя, замечательная, наконец ты прислала свой адрес и все опять вошло свою колею. Спасибо, голубчик. Слезное письмо твое, в котором ты себя ругаешь перед отъездом к Черниговской [три дня О.Л. провела вместе со Станиславскими в Троицко-Сергиевском монастыре-БР], получил я утром, прочел — нет адреса! Готов уже был подать прошение о разводе, как в полдень [17 марта -БР] получил телеграмму. [с адресом-БР]»

Типичный Рейфилд — конструкция «получил тогда, когда готов был» читается на полном серьезе, а не как шутка, причем даты писем убраны, так что поди догадайся!

Но Рейфилд упоминает и Петербург, куда МХТ собирается на гастроли и О.Л. — по Рейфилду — опять не сообщает адреса, зля Чехова.

В действительности О.Л. не знала, где остановится, о чем и писала мужу 26.03.1903.

«Я не знаю, где я буду жить в Петербурге. Там, куда меня зовут Конст. Серг. и М. П., комнаты есть в 3 р. в сутки, но обед домашний 1 р. 75 к. Это ужасно дорого. Правда? А жить совсем одной в чужой гостинице — тоже неприятно.»

…Через 10 дней 5 апр. 1903 МХТ прибыл на гастроли и в тот же день Книппер телеграфирует «Христос воскресе милый адрес Мойка 61 целую«.

Неизвестно почему телеграмму от 5 апр. Чехов получил только 8-го (!) и сразу же телеграфировал: «Сегодня наконец получил телеграмму. Все благополучно. Шлю письмо, пиши подробно, когда увидимся.«

А что со слухами, женитьбой Вишневского на Книппер, пасхальными поздравлениями и «мрачными перспективами»?

Все неверно, но — типичный случай — чтобы разобраться, надо проводить раскопки!

Сначала о замужестве с Вишневским — за месяц до того (10 февраля 1903) Чехов поздравил Вишневского с женитьбой

«Милый Александр Леонидович, только что получил письмо от Марии Петровны [Лилиной, жены Станиславского-БР]; она извещает, что Вы, наконец, просватаны и скоро женитесь. От души поздравляю Вас и желаю Вам полного благополучия. Карточку, на которой Вы сняты с невестой, тоже получил.»

А что с «неполученными поздравлениями»?

А. П. Чехов — О. Л. Книппер 8 апрель [1903 г. Ялта]

«Бесподобная моя дуся, родная моя, Христос воскрес! Сегодня получил телеграмму твою с адресом [из Питера с пасхальными поздравлениями-БР] и целый день собирался написать тебе, но гости не дали ни одной свободной минутки и не дают, хотя уже вечер…»

И наконец о мрачных перспективах, о которых «бесподобная и родная» явно не догадывалась и которые должна подтвердить таинственная сноска [574] на письмо Леонтьева-Щеглова о «разрыв[е] с женой после 18-ти летнего сожительства и 16-летнего страдания и долготерпения». На письмо Леонтьева-Щеглова Чехов никак не отреагировал и с Леонтьевым-Щегловым после переезда в Ялту не виделся и не переписывался (известно только одно письмо Чехова с поздравлениями от марта 1904г.)

Между тем 28 марта 1903, всего через 10 дней после окончания «квартирного кризиса», Чехов пишет жене :

«Актрисуля моя изумительная, я загорел отчаянно и теперь боюсь, что, когда ты увидишь меня, ты замахаешь руками и потребуешь развода. А мне так хочется с тобою пожить! Хоть немножечко! […] Ты уже забыла, какой я, а я тебя помню, точно расстались мы вчера. А Саша Средин радуется, что расстался с супругой. И мадам Голоушева рада, что рассталась с мужем. Вот поди ж ты.»

— такие вот — по Рейфилду — «мрачные перспективы семейной жизни», вызванные известиями о разводе знакомых; «вот поди ж ты» удивляется Чехов радости от расставания других, потому что сам пишет жене как влюбленный юноша «думаю о тебе постоянно» и так из письма в письмо — и Книппер отвечает ему тем же, и этот накал будет все годы их знакомства и совместной жизни; даже в марте 1904 совсем незадолго до смерти он напишет ей из Ялты в предвкушении встречи

«Милая моя, замечательная половинка, я жив, здоров как бык и пребываю в добром расположении и не могу пока свыкнуться только с одним — именно со своим монашеским положением.»

Но Рейфилд не успокаивается:

«Однако Ольга на сей раз пошла на уступки. В середине марта по приглашению Станиславских она провела несколько дней в Троице-Сергиевой лавре. Монахи книги Чехова читали и пытались наставить Ольгу на путь истинный: «С мужем надо обедать, чай пить, а не врозь жить». Протестантка по вере и по натуре, Ольга все-таки прониклась увещеваниями черноризцев.»

Заковыченный отрывок взят Рейфилдом из письма Книппер, где после «не врозь жить» следует:

«… Много, много говорил. Я обещала ему приехать с тобой, и ты чудесно побеседуешь с ним. Ты ведь любишь монахов. Я ему сказала, что ты собираешься в монахи. […] Ты смеешься?»

Книппер— Чехову: 14 марта 1903

— так хорошо, так воцерковленно начать — и так закончить …

Кстати, Чехов часто подписывает свои письма «твой иеромонах Антоний», да и само письмо написано до его шутки о разводе, а не после, так что трудно сказать, чем именно прониклась О.Л. и в чем уступила!

Как квартирный вопрос завершился

Снятая женой и сестрой квартира оказалась хорошая, но высота! — и вскоре Чехов писал Суворину, что для него каждый подъем «подвиг великомученический».

Весной 1903 Чехов уезжает в Ялту, где заканчивает «Вишневый сад» и осенью снова собирается в Москву

«А. П. Чехов — О. Л. Книппер 12 ноября [1903 г. Москва]

Мне подниматься на 3—4 этаж будет трудновато, да еще в шубе! Отчего вы не переменили квартиры? Ну, да все равно, буду в Москве сидеть дома, схожу только в баню да в ваш театр.

Обнимаю тебя, лошадка, жму твое копытце, разглаживаю твой хвостик. Будь здорова и весела.»

О. Л. Книппер — А. П. Чехову 16-ое ноября 5 ч. дня [1903 г. Москва]

«[…] Ты пишешь о нашей лестнице. Да, это ужасно и терзает меня адски. Переменить квартиру нельзя до марта (контракт). Чтоб найти квартиру по вкусу и такую, как надо, нужно искать в июле, августе. А то у нас квартиры все случайные. Берем потому, что все-таки лучше той, кот. была раньше, а не потому, что она нам очень подходит. Я тебе устрою лифт. Я хоть сейчас съехала бы. Мне все равно. У меня ведь нет жизни в квартире.»

О.Л. не добавляет «без тебя», но это и так ясно.

… Но вот в декабре 1903 Чехов приезжает в Москву и, надо полагать, почти не выходит из дома?

Отнюдь!

В письмах-записках Плещееву, Куркину, Сулержицкому он приглашает заглянуть к нему «часов в 6», ибо почти каждый день он с утра в МХТ на репетициях «Вишневшго сада», а вечером снова в театр уже на спектакль.

Хотя лестница никуда не делась, но Чехов только изредка посетует на нее, как в письме к Белоусову 27-го дек., что тому с ревматизмом «на 25 этаж» подниматься будет трудно, как и самому хозяину.

* * *

Неудобную квартиру на Петровке сменили в марте 1904 (по окончанию контракта); в новой был лифт и два ватера!

А.Л.Вишневскому. 7 марта 1904 г. Ялта

[…] Спасибо и за приятное известие, что наши отыскали в Леонтьевском пер<еулке> квартиру, да еще с двумя ватерклозетами. При сильных расстройствах, какие бывают у меня, в самом деле, одного ватерклозета мало […]»

— да только вселился в нее А.П. в начале мая 1904, где и проболеет до 24 мая, после чего уедет за границу.

Жить ему останется всего пару месяцев, но кто же тогда мог знать!

А до того, из Ялты он пишет жене

А. П. Чехов — О. Л. Книппер 20 февр. [1904 г. Ялта]

«Дусик мой, лошадка, мне без тебя скучно, холодно, неинтересно, и ты так избаловала меня, что, ложась спать и потом вставая, я боюсь, что не сумею раздеться и одеться. Постель жесткая, холодная, в комнатах холодно, на дворе ноль, скука, весной и не пахнет. Сегодня весь день провозился с прошлогодними письмами и со старыми газетами, других занятий у меня, кажется, нет теперь. […] В городе еще не был, на двор не выходил. Жены у меня нет, она в Москве, я живу монахом.»

И закончит, оценивая прожитое вместе время:

«О каких это наших недоразумениях говоришь ты, дуся? Когда ты раздражала меня? Господь с тобой! В этот приезд мы прожили с тобой необыкновенно, замечательно, я чувствовал себя, как вернувшийся с похода. Радость моя, спасибо тебе за то, что ты такая хорошая. Пиши мне, а то по обыкновению буду колотить. Целую, обнимаю мою радость… Будь весела и здорова.»

И последнее.

Это сейчас известно, когда Чехов умрет, но тогда была надежда что уж лет пять протянет — вот Мизинова жаловалась на кровохарканье в 1894, а прожила до 1939, как и Горький с туберкулезом прожил до 1936-го, как и лечивший Чехова врач Альтшулер с той же болезнью прожил до 1943 г., да сам Чехов перед последней поездкой в Москву оценивал свое состояние довольно радужно, даже собирался врачом на русско-японскую войну, а еще за день до смерти собирался заказать летний костюм.

Доктор Меве, написавший о болезни Чехова книгу, считал, что смертельным был туберкулез не легких, а кишечника, который тогда ни диагностировать, ни лечить не умели, так что споры о том, где Чехову надо было проводить зиму теряют смысл.

Как говорит Ольга в «Трех сестрах», если б знать!

(продолжение следует)