Нынче гуманизм в неслыханной цене: стрелять — не стреляют, в психушки не упекают, за рубеж не выпихивают. Разве, посадят кого лет на двадцать, но это больше для острастки, чтоб все иные  своё место знали. Делиться-то всегда надо. Строго в рамках закона. Такая пошла  мода. Но… видите? Занавес  закрыт! И всё, что происходит, происходит за закрытым  занавесом. Как и прежде. Как прежде.

Юрий Котлер

ТРАГЕДИЯ МОМЕНТА

Дилогия дополненной реальности
Часть 3. Завершение
ТЕНЬ СУРКА, или
За опущенным занавесом

Драматическая комедия в 3—х действиях,
проще говоря, пасквиль

(окончание. Начало в №4/2019 и сл.)

Часть вторая

Действие третье. Картина пятая

Прошло некоторое время. Очень раннее утро. Гостиная в квартире Журналиста. Простенькая обстановка. В глаза бросаются приметы начинающегося благосостояния: огромный экран телевизора, бар, уставленный бутылками с яркими этикетками. Дверь в спальню закрыта. Журналист в дорогом халате, толком не проснувшийся, но очень возбуждённый, сидит в дешёвом кресле.

Журналист (рассматривая себя в ручное зеркало). Кто бы мог подумать? Вроде, только вчера, а сколько воды утекло? Ты глянь, седина. Надо же! Но не зря всё, результат налицо… и на лице. Ничего,  этакое счастье привалило, представить было невозможно. Ах, молодец, какой же я молодец! Только б не споткнуться, только б выстоять. Но… волков бояться, в лес не ходить, мы ребята ушлые. Нас на мякине не проведёшь. Главное, мелочи, главное, на мелочи не сорваться. И — вперёд! К новым рубежам. (Откладывает зеркало, наливает бокал) За успех! За моё драгоценнейшее! Ах, пофартило, точно, пофартило, словно Господь босыми ногами по душе прошёл. Дура, конечно, дура, но — хитра. А мы — хитрее. Это точно!   (Смакует напиток. Из двери спальни выходит Глафира, также в  дорогом, но очень пёстром халате, голова в бигудях)

Глафира. Не рановато ли? Пошто сам с собой разговариваешь? Иль бутылку вместо меня выбрал? К чёму бы это?

Журналист. Так. Ерунда. Не бери в голову.

Глафира. Тогда наливай, блин. Однова живём! Оглянуться, блин, не успеешь, в резиденцию поволокут. (Журналист протягивает ей бокал) Муднёй всякой заниматься.

Журналист. Больше некому, что ль?

Глафира (отпивая). Уж не тебе ли, потаскунчик?

Журналист. Ты чего цепляешься?

Глафира. Я? Ах ты, сладкий мой. Да я б тебя задушила. И не думала, какой ты сладенький. Дела, бля, задави их комар. Не знаю, как и ночи дождаться.

Журналист. Думаешь, мне втерпёж? Ух, сучка! (Объятие, долгий поцелуй) Ну? Давай, а? Давай! (Тащит Глафиру к  дивану)

Глафира (почти сдаваясь). Ах ты,  сучёночек! (Стонет, вырывается) Нет. Нельзя! Машину пора вызывать, охрану, мать её за ногу. Остынь. Охолонь. Надо хоть кофею попить, да и пожрать бы не мешало. Затрахают, точно, блин, затрахают сучьими этими делами. Притихли, гады, до времени. А всё равно вякают. Если б не эта полиполицейская сука, сожрали бы с потрохами. Ну, я им дам, я их, говноедов, скручу, скручу, дай, блин, срок.

Журналист. Кто там остался, подумай? Две бабы, всего—то. Кто они такие? Фуфло. Никого за плечами, одна трепотня. А за тобой массы. И ты им программу действий, и ты им ясную перспективу, и ты им карьерный рост, и ты им кому миллиард, а кому и десять. Ты чего? Сила — твоя. Ты вспомни только, как денежные мешки к тебе потянулись, цепочкой, в очередь, никто и не пикнул. Держи каблучок наготове, лапушка! А наш брат, журналист, за тебя всегда горой. Опыт у нас по части «чего изволите» богатый. Ты их кого припугни, а кого и обласкай. Они натасканные, в полсекунды всё просекают. Сторицей ответят.

Глафира. Умница ты моя золотая. Что бы я без тебя делала? Лучше просто не бывало, не надо кривляться, никаких масок, ух, блин, хоть жить можно, ничего не боясь. А вот, чего это там с короной тянут? Сколько времени, живоглоты, волынят, пора бы и примерить.

Журналист. В самом деле, сколько же это времени прошло, как ты на троне?

Глафира. Эй, блин, а сколько времени, как мы спим вместе? Это тебе, говнюку, не в память?

Журналист. Лапонька, Глашенька, жопочка моя, как ты можешь? Я все дни наизусть помню. До каждого изгибчика, до каждой щёлочки. (После паузы) У меня, вон, седина пошла.

Глафира. Брось ты, в твои—то годы! Облизала бы тебя, прямо, блин, невтерпёж. Брысь, буквалист, брысь! Надо пожрать по—быстрому, крысёнок ты мой.

Журналист. Нет проблем. Почти всё и готово. Может, яишенку пожаришь только? А так всё на столе.

Глафира. Слушаюсь, повелитель. (Уходит)

Журналист. Похоже, пока всё путём… И на щите, и со щитом. Не зарывайся, брат, не мельтеши. Ещё этот многополицейский многопартийный, тот ещё гусь, регент сраный. Стелет—то мягко, каково спать придётся? Бабы, думаю, не в счёт. Хотя чёрт их разберёт, как ещё  посмотреть. Путается что—то в голове, мешается… А расслабляться не время, союзников надо искать, надёжных друзей, а где они? Поганцы кругом, одни поганцы. Да, парень, попал ты, ничего не скажешь. Как кур в ощип? Э—э нет! Будем жить, и жить достойно. Достойнейше! Так вот, брат! И плевал я на всё. Своего  добьюсь, хоть режь, хоть режь на мелкие кусочки.

Глафира. Ты и хлеб порезал? Вот шустрец. А я яичницу несу. Как господин приказывал.

Журналист. Повелеваю приступить к трапезе.

Глафира. Но—но, дружочек, блин.

Журналист. Слушаю и повинуюсь, госпожа королевна. (Едят)

Глафира. Дьявол проклятый, до чего ж я проголодалась.

Журналист. Обо мне и говорить нечего. (Страстный поцелуй)

Глафира. Блин, червячка и заморили. Прям, блин, в сон  потягивает. И на хрена я со всем эфтим связалась? Шлялась бы по тусовкам, беды не знала. Что там сейчас, на Алтыновке? Соскучились, блин, небось, феи. А тут облом.

Журналист. Забудь! Кто они тебе? Завистью чёрной изошли, думаю, простихвостки, только и мечтают, как бы сиськи подкачать.

Глафира. Это так, силикон да салоны. Да из койки в койку попрыгать. Пикинесов им подавай, блин, чи—хуа—хуа, мелочь пузатая.

Журналист. А ты царица, а ты теперь самодержица, ты — главная, понимаешь ты это? Фасон надо держать самопервейший. Ты обо всех ноги вытирать должна.

Глафира. Знаешь что, сучёночек ты мой, хватит нам, бля, этой конспирации. Переезжай—ка ты ко мне, блин, резиденция—то неоглядная, хоть в футбол играй.

Журналист. А коли не в футбол?

Глафира (хохочет). С нашим превеликим удовольствием.

Журналист (прощупывая почву). Затеряюсь я в таких—то хоромах. Пропаду ни за понюх. Чем мне здесь—то плохо?

Глафира. Кто, блин, говорит, что плохо? Там — лучше. Там — все знать будут, официально, блин.

Журналист. Морганатический брак предлагать изволите?

Глафира. Шёл бы ты, принц кровей, тварюга безродная. Ему такое сулят, курве, а он, туда же, кобенится, ах, какие мы целки.

Журналист. У меня, по—твоему, самолюбия нет? Я, по—твоему, шелупонь? Помани, и побежит? За кусочком сахара?

Глафира. Лапонька, ну, милый, обиделся. Разве могу я тебя обидеть? Хочу, как лучше, не хочу ни на кого оглядываться, ни от кого зависеть. Хочу жить с тобой.

Журналист. Поглядим. Не гони коней. А то будет, как всегда. (Раздаётся телефонный звонок. Снимает трубку) Слушаю. Доброе утро. (Закрывает трубку рукой) Твой этот. Ты здесь? (Глафира кивает) Да. Да, конечно. Передаю.

Глафира. Рада вас слышать. Что поделаешь, приехала кое—что обсудить. Рано — не рано, а от дел, блин, не уйдёшь. Спать времени не остаётся. Голова, блин, пухнет. Сюда? (Журналисту тихо). К нам рвётся, блин, ты как? (Журналист пожимает плечами). Хорошо, как скажете. Ехать тут пару минут. Валяйте. Какие проблемы? Да, конечно, здесь без свидетелей, всё и решим. Хорошо, хорошо. Не прощаюсь, блин. Придётся порядок наводить, нечего ему к нам в постель, тварюге, заглядывать. (Начинают уборку) Так и легализуемся. Я так хочу. Я так решила.

Журналист. Может, мне посидеть, да и уйти? Не понравится ему, что в державные дела лезу. Не велик пока чин.

Глафира. Цыть! К ноге! Здесь я решаю, кому лезть, а кому в сторонке постоять. Хочу, чтоб ты был принцем в натуре. Вот и чин тебе. Моё решение!

Журналист. Я что, против? Да не рано ли? Не промахнуться бы, чай, не блох ловим.

Глафира (оглядываясь, довольна). Вроде, всё чин чинарём. Ё колэ менэ, переодеться чуть не забыли. Ну—ка, быстро, быстро! (Переодеваются) Тьфу ты, макияж ещё. Ладно, ладно, сей минут и намарафетимся. Во, блин, говнюк, задачу задал. (Накрашивается) И чего не идёт? Мы в полном порядке. (Слышен звонок) Открывай, вали, открывай, хозяин. Побазарим.

Журналист уходит, возвращается со Старшим следователем.

Старший следователь. Извините за опоздание. Пробки. Нижайший всем поклон.

Глафира. Пробки в такое время? И для вас? Здравствуйте.

Журналист. Здравствуйте, здравствуйте.

Старший следователь. Вживаемся в демократию, при проклятом царском режиме.

Глафира. Всё шутки?

Старший следователь. Какие уж тут шутки? Живём, с вашего благословения, по—новому.

Глафира. Итак. С чем пожаловали? Кстати, от Ивана у меня секретов нет. Блин!

Старший следователь. А кто об этом говорит? У нас, вообще, ни от кого секретов нет. И не предвидится. Полная открытость нового строя. И в этом наша сила.

Глафира. Может быть?.. (Широким жестом показывает на бар)

Старший следователь. В принципе, конечно. Не смею отказаться. С вами, честь для меня.

Глафира. Ванюша, распорядишься?

Журналист. Нет вопросов. С нашим превеликим… (Хлопочет у стола)

Глафира. И с чем пожаловали? В такую—то рань?

Старший следователь. Видите ли, природа, как известно, не терпит пустоты. А мы начали, как бы это выразиться поточнее, пробуксовывать. И нужны очевидные и знаковые действия. Действия, предполагающие реальный и серьёзный резонанс.

Глафира. Ну?

Старший следователь. Попробую изложить поконкретнее и покороче. Помните, надеюсь, историю с бобровым заповедником?

Журналист. Это которое поголовье всё в наше подданство перешло?

Старший следователь. Именно. Силыч тогда, министр наш обожаемый, ухитрился им в смотрители… забыл фамилию… какой—то Сякойтов… сейчас, сейчас… вспомнил, Покойтэвгробш его кличут, ещё там пара—другая уголовников. До поры, до времени мы им просто деньжат подбрасывали. Те, как могли, отрабатывали, но больше криком, истерикой. Хотим, мол, воссоединиться, нас угнетают и прочее, никто внимания не обращал. Один Силыч дровишки в огонь подбрасывал. А у нас тем временем недовольство зреет, надо смотреть открытыми глазами, страусиная политика — плохая политика.

Глафира. Точно, блин! Подписываюсь. Во погонялово у этого бобра, кликуха не хилая.

Старший следователь.  Имя как имя. Прекрасно, однако. Рад слышать ваше мнение. Итак. Перехожу к сути. Если мы, по просьбе бобров, естественно, пошлём туда пару сот добровольцев — наёмники всегда найдутся, пару—другую ракет, дня три, от силы, неделя, и бобровая земля — наша. Мир склоняется перед силой.

Журналист. Вы прекрасно излагаете. И Силыч нам в этой ситуации предельно полезен окажется. Жить, негодяй, не может без интриг. Тут ему и поле действий: хоть реки на север сворачивай, хоть территорию державы раздвигай. Он придерживается наилучшей политики: всегда опережай того, кто с тобой не согласен. Напав на него и, естественно, обозначив это — чтобы и сомнений не осталось — принуждением к миру, требуй сразу же суда над ним, жёсткого и справедливого. А Силыч, глубоко уверен,  ухитрится и слезу пролить над невинно убиенными. Такому просто цены нет.

Глафира. Готова дать ему, блин, портфель, (хохочет) рюкзак министра квартир, клоак и прочего жилого хозяйства. Для его жены золотая жила.

Старший следователь. Приблизительно такую должность я и предвидел. А ежели наёмники не найдутся, технология отработана, ещё при покойнике, — парочка, другая   военкоматских облав, и целое войско под ружьём. Люди что? Люди мелочь. Главное добиться сокрушительной победы. И прежде всего, высшей справедливости, принудив, повторюсь, агрессора к миру! Этих выродков, выблядков!

Журналист. Мир — слабак, у кого горло помощнее, тот и верх одержит. Криком. Мне кажется, пришла пора поднять тост.

Глафира. Об чём и речь. Вы, я гляжу, мастак. Черепок варит круто. За вас!

Старший следователь. И внутри, что не менее важно, все заткнутся. Многое доносят мне по инстанции, но ваши ушки созданы для совсем иных звуков, вы обольстительны, и ваше дело — сверкать. Во славу нас всех. Ваше так необходимое всем здоровье!

Глафира. Льстец! Подлиза, блин.

Журналист. Присоединяюсь, от всего сердца присоединяюсь. (Выпивают)

Старший следователь. И есть одно соображение, мне кажется, чрезвычайно серьёзное, основополагающее для предстоящего развития. Для яркого будущего. Хочу вам предложить по успешном окончании справедливой и победоносной войны за кровные интересы широчайших масс именоваться Всемогущая. То есть, примерно через неделю.

Журналист (не удержавшись). Ух ты! (Спохватывается) Блеск! В самое то. Великолепно!

Глафира. Широко, блин, мыслите. Но надо подумать. Неловко, чегой—то, в натуре.

Журналист. И орден по этому случаю учредить.

Старший следователь. Безусловно. Мы продумаем широкие меры поощрения тех, кто с нами. И увековечивания первых лиц. Всемогущая императрица Гэ. Красиво!

Глафира. Поаккуратней, поаккуратнее. Дайте перетереть, блин. Навалили столько, кучу целую, а я думай, я решай. Так и крыше, типа, поехать недолго.

Старший следователь. Суть—то решили, мелочи успеем. Успокоитесь, всё обдумаете на покое. Вы наше солнышко, это главное. И, я думаю, многие помнят, как славно головами в футбол поиграть, соскучились, поди, по таким развлечениям. Орлы у нас, одно загляденье, эстетическая радость. (Как бы спохватившись) До чего же вы, красавица наша, сегодня восхитительны. Кабы не дела, так и сидел бы здесь, вас созерцая. Уж не откажите рабу вашему ручку поцеловать. (Целует) Истинное удовольствие, истинное наслаждение. Позвольте, однако, откланяться. Следует максимально подготовиться, всё наладить, всё направить. И тотчас надо будет созвать Вершинную, дабы утрясти детали,  привести в соответствие, в законнейшую форму. Придётся вам, драгоценнейшая вы моя, выступить, разъяснить, определить цели, поставить задачи. Тогда и комар носу не подточит. Не забудьте, эти бобровые угнетатели детей под танки, несомненно, станут загонять, им же и горло пехотными лопатками порежут. Таково их нутро негодяйское. Как тут не заплакать, скажите, Бога ради? Подключайте прокуратуру, прошу вас.

Глафира. Вы — неоценимы. Вам все полномочия. Лучше вас, блин, и нету. Действуйте, драгоценный, я с вами.

Старший следователь. Считайте, горы сворочены. Заодно и бобров заглотнём, да всех с потрохами. (Ухмыляется) На зависть Силычу.

Глафира (смеётся). Кишка тонка. Рада вам, блин, от души.

Старший следователь. Однако, вы мило, я смотрю, обустраиваетесь. Есть у меня, знаете, одно предложение. Насчёт мебели, такая славная, пальчики обижешь, антиквариат без подделки. Я распоряжусь, если позволите. Не пожалеете.

Глафира. Не стоит беспокойства. Хотя, блин, посмотреть, почему бы, типа, и нет.

Старший следователь. Буду счастлив. Я вам позвоню, ваше величество. Всемогущая… Блин! (Уходит)

Журналист. Сука! Он к тебе  подкатывается, он под тебя клинья забивает, говно несчастное. Ты что, спала с ним? Говори, говори… Да ты…

Глафира. А ну, цыть! Раскукарекался. Ты что, оборзел? Ты мне указывать будешь? Я тебя из грязи тащу, писака недоделанный. Указывать будет, шантрапа вшивая. Блин! Тебе, типа, трусики, что ли, показывать? Мало я тебе ноги раздвигала? Паскуда!

Журналист. Ты что разоралась? Думаешь, на троне, так всё можно? Поди ты… к матери. Купить вздумала. Не продаётся вдохновенье! Ухожу к едреней фене. К чёрту! Хотя, чего ухожу? Моя квартира! Я здесь живу. Ишь ты, генералиссимус… с грудями.

Глафира. Какой ты, однако. Характер показывает. Мальчик мой, лапонька, разве я могу без тебя? Никто мне не нужен, точно, зуб даю. Членик ты мой, не сердись, не мути голову. Хочешь, сейчас дам. А? Прямо сейчас! Иди ко мне, сердитый мой. Ух, разозлился. Золото драгоценное. Ну, прости. Надо же, ревнивец какой! Прямо, страсти на части. Горячий мой, солнышко!

Журналист. Ладно, ладно, не сдержался. Да кто он такой? Политикан недоделанный. Туда же — всемогущая, х—ха. Я в миллион раз больше понимаю. Надо же, вы прелестны, вы неотразимы. Тварь! А ты — ах, ах.

Глафира. Остынь, остынь, остынь. Вот чего не ожидала. Значит, любишь? Значит, мой? А я боялась. Я, блин, думала, ты к власти рвёшься, я, думала, как трамплин… Ох, до чего хорошо, зайчик славный! Просто в жар бросило. Посиди, я душ приму. Любовь моя. Ненаглядный. (Уходит) Я скоро! Я мигом.

Журналист (громко). Всемогущая! (Заглядывает в дверь) Класс! Мо—ло—дец парень! Пор—рядок! (Звонит телефон. Снимает трубку) Кто? А, приветик. И чего? Кать, сейчас не могу, очень занят. По горло. И что? Ну, хорошо. И Жуткая эта? Всё. Замётано. Понял. Позже.

Глафира (из ванной). Это телефон, милый? Не меня?

Журналист. Нет, нет, ошиблись номером. (Про себя) Интересная штука, хм. Надо обмозговать, такое с кондачка не решишь. Кто я? Прихвостень? Подъюбочник? Да ни за что! Что же за народ у нас? Больная страна! Душевнобольная. Съехало общество с тормозов, напрочь съехало. И куда?

Глафира (входя в дверь). Ты что? Сам с собой разговариваешь? Совсем тебя этот деятель затрахал?

Журналист. Да ну, что ты? Но ты права: он и на самом деле страшен. Мне кажется, понял я его. Это до визга обожающий себя озлобленный алчный человек с болезненно обострённым самолюбием. Боюсь, не преувеличиваю. А ведь есть такой принцип домино — одну кость толкнул, весь ряд и посыпался. Не убьёт нас с тобой этот принцип?

Глафира. Пошёл он к чёрту! Что мы о нём да о нём. Не о чём больше? А вот, блин, насчёт мебели… а? Ничего идейка. И вправду, развал у тебя. Потом, приодеть тебя надо. Что за штаны, в самом деле? И вообще…

Журналист. Эй! Я, что, на мальчика похож? Ты меня, что, как бобров, заглотать решила? Шкафы, штаны… что дальше.

Глафира. Лапонька. Суслик! Что плохого—то, если жить по—человечески? Кому, блин, это мешает? (Задумчиво). Слушай, вот ехала я к тебе,  а по всей улице аптека за аптекой открываются, ни булочной, ни гастронома. У нас, что, жрать перестали, только лечатся? Да ещё банки, аптеки да банки, надо же!

Журналист. Больше тебя ничего не волнует? Я о другом  думаю, заглотим мы бобров, а где бабло брать? Сами не заметим, разоримся, в финансовую дыру свалимся. Все отвернутся, факт! Не то вы затеваете, не то. Кричим о двойных стандартах, а сами… совсем совесть потеряли.

Глафира. Брось, блин. Это ж так пока, слова одни, типа, прожекты. Ещё на блюдечке принесут, с каёмочкой. С нашими—то возможностями. Языки почешут, да и заткнутся. В первый раз, что ли? Харч всем нужен… А почему ж тогда одни аптеки? Во назагадали загадок.

Журналист. Странно мир устроен. Вроде, надо делать, чтобы большинству было хорошо, а всё наоборот, чего меньшинство хочет, большинство только лапки поднимает. Да ещё и в ладошки бьёт: до чего нам хорошо, зараза.

Глафира. Не терзай себя, суслик. Что поделать, блин, если мир так устроен. Нам с тобой плохо, что ль?

Журналист. Нам—то? А кто мы такие?

Глафира. Пошёл ты! Типа, начальники, вот кто такие. Съел?

Журналист. Не подавиться бы.

Глафира. Проглотишь, как пить дать, проглотишь.

Журналист. Тут ты права — проглочу.

Глафира. И что ты за человек? Всё не по тебе, всем недоволен. Ты радуйся, блин, такому фарту. Помыслить можно было? Раньше только нас и трахали, не так, что ли? а нынче сами кого хошь  затрахаем. Однако, засиделась я, бежать надо. Будь она неладна, блин, жизнь эта чиновничья. Кто б мог подумать, что такое, а? Уму непостижимо, балясина. Бегу, мальчик мой золотой. Убегаю. Не скучай один. Я поскорее. (Долгий поцелуй) Пока, ласковый,  лапушка драгоценная. (Уходит)

Журналист (выждав время, снимает телефонную трубку). Катя! Чего звонила? Конечно, не один, этот был, многополицейский. Не по телефону же. И Жуткая там? Лады. Скажи ей, может, и придумаем что. Не просто. Совсем не просто, куда уж. Большое назревает. Не скажу, не понимаешь, что ли? Эстетическое разнообразие. Придти? Вот, чёрт, не знаю даже. Хотя, дай сообразить, можно, думаю. Часа три в запасе. Давай, ладно, давай. Ничего не надо,  всё есть. (Кладёт трубку) Дела, вот, дела. У королевны этой скоро крыша насовсем съедет. Говнюк её, вобще, дикую какую—то авантюру затевает. По пути мне с ними, а? Ой, брат! Думай, брат, думай. (Ходит по комнате, негромко напевая. Через некоторое время раздаётся звонок в дверь) Иду, иду. (Выходит, возвращается с Любовницей и Женой) Вот мы и вместе. Как в старые добрые… По этому поводу, предлагаю, по рюмочке. За возобновление, так сказать, знакомства.

Любовница. Нервничаешь? Не стоит. Никто тебя за ворот не тянет.

Жена. Скажу прямо, хотим вас в союзники. Вы, представляется, разумный человек.

Любовница. И не с теми связался.

Журналист. Это уж разрешите мне самому решать. А впрочем… (Наливает коньяк в три рюмки) За возобновление знакомства.

Любовница. За дружбу настоящих людей. За смелых!

Жена. И отважных.  (Чокаются, выпивают)

Журналист. Итак?

Любовница. Это она у тебя была? Честно?

Журналист. Какая разница? Какая тебе разница?

Любовница. Ты сердишься, Юпитер!

Жена. Тихо, тихо. Не будем начинать со ссоры. Не за тем пришли. И не стоит ходить вокруг да около. Мы знаем вас как человека серьёзного, не склонного к опрометчивым поступкам.

Любовница. И достаточно трезвого. Хотя бы, чтобы здраво смотреть на вещи.

Журналист. И на том спасибо.

Любовница. Да пожалуйста. С нашим удовольствием. А чего у тебя «ящик» молчит? Врубил бы, вдруг ахинею какую и вякнет.                          

Журналист включает телевизор. Слышна бравурная музыка, весь дальнейший разговор она идёт фоном.

Журналист. Скажите, пожалуйста, дорогая госпожа Жутко, почему вы здесь? По—моему, двойное правление никто пока не отменял. И половинка ваша на посту, решения принимает. Смею предположить, нечто готовится. Регент вперёд неё поскакал.

Любовница. И ты что—то знаешь. Может, поделишься?

Журналист. Поделиться — не проблема. Будет ли толк?

Жена. Смотря,  чем поделитесь.

Голос диктора. Прерываем наши передачи, дорогие зрители. Важное сообщение. (Трое, вздрогнув, оборачиваются к телевизору, на лицах явное недоумение) Начинаем прямую трансляцию из зала заседаний Вершинной палаты. Сегодня здесь непривычно многолюдно, практически все депутаты. К трибуне направляется государыня Глафира. Итак, внимание! Смотри, держава!

Жена. Что за новости? В самом деле, что это? Почему меня не звали?

Журналист. О чём я и толковал.

Любовница. Новость, однако.

Голос Глафиры. Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои, я бы сказала, блин, друзья народа! Час назад, когда я мирно почивала в уютной постельке, а друг регент уехал ловить, типа, рыбку, то есть, никто ни о чём и не мог подозревать, коварно и, блин, вероломно эти наши соседи, которых мы, типа, так обожали, под покровом нежного, располагающего, типа, блин, к неге рассвета напали, сучье вымя, на бобровый заповедник, по сути, блин, на родных нам сестёр и братанов. Я, прям, тащусь.

Журналист. Воистину, новость. Суть—то я знал, скажу честно, но не думал, что так скоро.

Жена. Авантюра?

Журналист. Весьма на то похоже. Впрочем, это вы сказали.

Любовница. Они с ума сошли? Какая сейчас маленькая победоносная?..

Голос Глафиры. Вы можете себе представить, они резали детей по горлу сапёрными лопатками, они клали старушек под, блин, гусеницы и ехали себе. Придумать такое надо, привязывать людей к машинам и рвать, типа, на части, не к машинам, мне вот говорят, нет у них машин, так есть у них, типа, лошади, значит, к лошадям. На части, блин, вот что главное, суки позорные!

Жена. Это уж ни в какие ворота…

Любовница. Ах ты, суфлёр несчастный. Спешит мужик,  дорвался.

Журналист. Похоже на то, очень, очень похоже, чего темнить, он, конечно. На всех парах под облака рвётся. Ещё вправду на Землю десант пошлёт.

Жена. Такой вот опережающий ход. И весьма сильный. Они сейчас на коне. Их голыми руками не возьмёшь. Дудки!

Любовница. Да и мы не лыком шиты. Ещё не вечер.

Журналист.  Любим мы эту присказку, только каждый раз ночь почему—то настаёт.

Голос Глафиры. Они и бобров, они, блин, и всех, кто рядом, и всех, кто ухаживал,  да что там, блин, это же всё наши люди, наша, типа, родня, а они им — казни, мучения. Убили, сказнили двести, две тысячи, нет, шесть тысяч жертв. Они отмазываются, мол, убито двенадцать человек, враньё! ихние жертвы, блин, в смысле, убито наших, безвинно, двенадцать тысяч, ковровое уничтожение. Суд им в горло и казнь, альтернативы нет. Изменщики и негодяи, нет базара!

Любовница. Выключи ты эту паскуду, всё понятно. Делать что будем, вот главное. Или сомнёмся? Так ведь отсидеться не дадут, не позволят.

Журналист выключает телевизор.

Журналист. Хорошо. Я расскажу вам, что он задумал. В тех пределах, понятно, что знаю.

Жена. Сама жизнь толкает нас к союзничеству. Не пропадать же ни за понюх. Им надо было меня за марионетку держать. Подкатывались, прямо, шары. Дура я, не вникала толком. Руки они себе развязывали. Я понимаю, вас не тронут, может быть, даже возвысят, скорее всего, именно возвысят. Я с вами честна, как видите. Но. Неужели вам это нравится? Вы — в этом участвовать согласны?

Любовница. Ты же человек, Ваня! Что спорить, всем нужно жить, и жить хорошо. Напортачил Евсей,  власть им отдав, перемудрил, мудак, а нам расхлёбывать.

Жена. Он под конец на наркотики подсел, кокаин. И покрепче. С катушек сполз окончательно. А уж окружение у него под конец было, не приведи Господь.

Любовница. Вовремя подавился. Но припозднился, тем не менее, гад! Хотя что там, съели они его, с потрохами съели, не подавились. Каламбур.

Жена. Невесёлый. Что толку кулаками махать? Дело сделано.

Журналист. Не знаю, что сказать. Давайте сначала. Но первое — придти вы не побоялись, я это ценю. Я согласился. И я вас не продам, слово даю. Но вы зачем пришли, вы чего ждали? Брошусь к вам в объятья? Никакого ж телевизора ещё не было. Понимаю, носится в воздухе. Вот взорвалось. Не нравится мне всё это, не нравится, чёрт подери. Лицемерие, лицемерие, как смог какой—то, как вата, всё забито.

Жена. Именно! Они перешли грань. И народ, хоть и терпелив, но не до беспредела же.

Журналист. Бросьте вы демагогию. Какой народ? Что он может? Кто его слушает?

Жена. Хорошо. Не народ. Вы думаете, и без народа мало недовольных? Весь мир от нас отвернётся. Изоляция.

Любовница. Какая изоляция? Кому мы нужны? Боятся нас, вот главное.

Жена. Так. Значит, надо сделать так, чтобы не боялись. А если уж бояться…

Журналист. Сначала надо, чтобы эту пару перестали бояться.

Жена. Я о том же. Это точная мысль.

Любовница. Ты, теперь—то, человек влиятельный. К тебе многие стали тянуться, уж поверь. Снова скажу, ещё не вечер. Мы поэтому и здесь. А уж о Глашке с этим хмырём и толковать нечего. Ой, свалятся они с этой психованной затеей, не по зубам еда. Осталось подтолкнуть, чтобы поехало.

Жена. И, как известно, некий предмет железный, пока горячий.

Журналист. Что значит, подтолкнуть? Чем? Кем? Легко говорится, да трудно…  Если на самом деле, то и вправду зарвались. Заявлять: наши интересы — это интересы всей нации, и с этим, мол, не поспоришь, верх цинизма. Не терплю  выскочку, поганца. Понимаю, конечно, что и сам немногим лучше. Но — не выношу! Пригласить вас нелегко было, согласитесь. С открытыми глазами пошёл на это. Давайте действовать, я с вами.

Жена. Я на это рассчитывала. Нет, я это знала.

Любовница. Забыли о Пафнутии, о Сурочке, а ведь он в обиженных, отставили и забыли. Не из тех он, кто прощает. И у Силыча Лампада всё посиживает… в не столь отдалённых.   Никому и в голову не приходит её вызволять. Маловато, конечно, но на первый случай.

Журналист. Верно, верно. Не так уж и мало. И не на первый. Но Силыча спиши, он в бобровой затее главный закопёрщик, он—то побежит верхи собирать.

Любовница. А я на что? Зря он со мной крутить пытался? То—то.

Жена. Есть предложение, не тянуть кота за хвост. Честность — лучшая политика. Вытащим их на свет божий. И — вперёд.

Журналист. Или — в жопу.

Жена. Пан или пропал! По—твоему, есть выход?

Любовница. Выхода нет. Тупик!

Журналист. Согласен. Попробуем объединить силы. Что, Кузнечики твои разве не пригодятся? Шантрапа и трусы, конечно, так ведь контингент. Надеюсь, не разбежались раньше времени?

Любовница. Если Пафнутия сманим, Кузнечики наши. Он ими лихо управляется. Псих парень, но остёр, есть порох.

Журналист. А вооружить? Глашка—то их скорее всего на бобровый фронт наладит. А там и убить могут, с нашим превеликим удовольствием.

Жена. Забава не для них, не для них забава. Мы же им полнейшую безопасность гарантируем. Они ребята понятливые.

Раздаётся телефонный звонок, Журналист берёт трубку.

Журналист. Слушаю вас. Привет! Ты чего это? Ты же выступаешь, ты же командарм. (Громко) Едешь? Сюда?.. Как на фронт? На какой фронт? А, к десантникам. Подбодрить? Это в самый раз для главнокомандующего. Желаю удачи. Понятно, понятно, какой оттуда разговор.

У Жены и Любовницы звонят мобильные телефоны. Дальнейшие разговоры происходят практически одновременно.

Жена. О—о, Светозар Силыч, не ожидала. Здравствуйте, рада.

Любовница. Пафнутий! Лёгок на помине. Сама уже хотела звонить.

Журналист. Не задержишься? Хорошо бы. Буду ждать. Буду, буду, буду. И куда вы всё спешите? У него крыша поехала, да ты—то взрослый человек.

Жена. Это же ваша инициатива. Вы же, извините, горло надрывали.

Журналист. Не напрягаясь. Им на тебя посмотреть одно удовольствие. Ты что? Какие у меня бабы? Это телевизор. Успокойся, пожалуйста.

Любовница. Категорически не по телефону. Скажи мне только, как с Кузнечиками? А то я отстала несколько.

Журналист. Боже, ещё и ракетчики. Ну, ты даёшь. Да, ясное дело, вертолётом. Но ты особо не надрывайся. И я тебя. Конечно, скучаю. Конечно, жду. Жду, не дождусь. Самым нежным образом. Люблю тебя. (Вешает трубку) Вот и лады. Это, как минимум до вечера.

Жена. Очень хорошо. Я согласна с вами. Давайте в таком случае повстречаемся. Что же вы так нервничаете, Светозар Силыч? Разве вы не понимали?..  Потом, потом.

Любовница. Поезд ещё не ушёл. Хорошо, давай встретимся. Хорошо, хорошо, немедленно.

Жена. Светозар Силыч, дорогой, спешка нужна, вы знаете когда. Безусловно. Согласна. Есть предложение. Вас не смутит, если Катюша поприсутствует? (Журналисту) Давайте здесь, времени сбережём уйму.

Любовница. Я думаю, погоди. (Журналисту) Не тяни. Звать? Рожай же быстрее.

Журналист. Была, не была. Там, как минимум, до вечера затянется. Зовите!

Любовница. Придорогина Ивана Ивановича помнишь? Адрес знаешь? Точно, при дороге. Ещё шутишь. К нему и поезжай. Но мигом, одна нога там, другая… Пока, чёртушка. (Выключает телефон)

Жена. Посмотрите в справочнике. Придорогин. Иван Иванович. Это несложно. Вот там и встретимся. Учтите, Катя тоже… Несомненно. Нужен кулак. Обнимаю, дорогой. (Выключает телефон)

Журналист. И вся обойма?

Любовница. Мало?

Жена. Маловато, конечно, да ведь начинают всегда с малого. Это Евсей всё армии собирать мечтал.

Журналист. Они нам выхода не оставили, в этом суть.

Любовница. О Кузнечиках ты очень вовремя, у меня они как—то из головы вон. Тут просто, тут на счёт раз. Пафнутий у них по—прежнему в авторитетах, не пикнут, огольцы. Всего—то, или в армию, на войну добровольцами, или морды беспомощной ораве набить, выбирайте.

Жена (смеётся). И что же они решат?

Журналист. Этого никто не знает.

Жена. А вдруг уговорим?

Любовница. Надо постараться. И мы очень постараемся.

Журналист. Не слишком ли мы, братцы, легкомысленны? Веселья полны штанишки, можно подумать, всё позади. Хотя, если подумать, загадочность—то нашей души в чём? Однозначно — в двурушничестве.

Любовница. Не паникуй. Прорвёмся. Не из таких заварушек вылезали. Я лично  в наше дело верю. Так победим.

Журналист. Без лозунгов никак, да? Посерьёзнеть бы нам. Я давно думаю, что самое главное? А самое главное, самое наиглавнейшее это не лезть никому в душу, не учить никого жить, не поучать на каждом шагу, не ворошить чужое грязное бельё, не считать одного себя учителем, носителем высшей нравственности. Самое главное —  не закрывая глаз, не прячась трусливо в кусты, трезво смотреть на вещи, видеть именно собственные недостатки, не бояться собственной мерзости, а пытаться всё это искоренить, причём, своими силами, не страшась ничего, не уходя от самой нечеловеческой боли. Так спасёмся. А вы всё — оле—оле. Принуждение к миру. До чего всё—таки здорово, что мы правильные слова в государственное владение передали.

Жена. Родной вы мой, кто же спорит? Выдвигайте эти принципы, мы вас только поддержим.

Любовница. Руками и ногами. Воистину, святые принципы, никто и не сомневается. Что только плохого в принуждении?

Журналист. Ничего, конечно. Одно несомненно и проще — обвини врага в собственных дерьмовых недостатках, и ты на коне. Странно, есть что—то общее между уголовником и тем, кто во главе государства решает судьбы… Ладно, проехали.

Слышен звонок в дверь.

Жена. Быстро, однако.

Любовница. Кто же у нас самый шустрый?

Журналист уходит открыть дверь.

Жена. Что думаешь, его понесло? Или всерьёз? Хоть и Иван, а не дурак.

Любовница. Ерунда! Захомутаем. Или выбросим. Невелика птица. Это сейчас он в цене. А там… Дожить надо.

Жена. Катька, Катька…

Журналист пропускает в дверь Тень сурка.

Тень сурка (заметно осунувшийся). Сколько лет, сколько зим.

Любовница. Быстро ты, однако. Прямо, ракета. Здравствуй, радость моя.

Жена. Мы вам все рады, здравствуйте, здравствуйте.

Тень сурка. Я тоже. Думал, совсем забыли.

Жена. Как можно? Хлопоты всё, хлопоты.

Журналист. Теперь вот не пустые.

Любовница. Что  верно, то верно. К делу. Сейчас, кстати, и Силыч подвалит.

Тень сурка. Он здесь зачем?

Жена. Спокойно. Сию минуту всё  разъясню. (Слышен звонок в дверь) Ах ты, Господи, думала, успеем поговорить до него. Шустрец, однако. Что делать? Открывай.

Журналист уходит.

Любовница. Он хоть и заводила всей этой мутаты сегодняшней, но чем—то его стукнули. К нам перекинулся.

Жена. Так или иначе, союзник. И…

Входят Министр и Журналист.

Министр. Наконец свиделись. Целую всем дамам ручки. О—о, и вы… Как вам новости? Ни в какие ворота не лезет.

Журналист. Почему же не лезет? Очень даже лезет.

Любовница. Постой, постой, да не ты ли эту заварушку раскрутил?

Министр. Катюш, опомнись, одно дело слова…

Жена. Хорошо, хорошо, слова. К делу! К делу, друзья, работаем.

Журналист. Царевна наша в войсках, дух подымает. Подымет и сюда заявится. К этому моменту всё должно быть решено.

Жена. Безусловно. И однозначно. Они нам выхода не оставили. И все вы это понимаете, если судить по тому, как быстро сюда слетелись.

Тень сурка. Самоубийственная авантюра.

Министр. Если регент придёт к власти, нам конец, ежу ясно. А он придёт, вернее, уже пришёл.

Жена. Золотые слова. Вы, Светозар Силыч, хватки, смотрю я, не потеряли.

Министр. Потеряешь тут.

Тень сурка. Кроме как свергнуть эту Гэ, выхода не вижу.

Любовница. Мобилизуй Кузнечиков. Выводи их на улицу.

Журналист. Не дело. Вывести их сейчас — это самоубийство. Три полицейских да один водомёт — и побегут твои Кузнечики, как чёрт от ладана. Да ещё тебя же и арестовать помогут.

Тень сурка. Так. Эта публика только, когда всё сделано, хороша. Точку чтобы поставить, подтвердить твою победу.

Жена. Вы все правильно говорите. Но почему мы телевизор не смотрим? Почему себя лишаем информации?

Журналист. Да, да. Это промашка,  это серьёзная промашка. (Включает телевизор)

Голос диктора. …должается успех операции. Десятки жителей приветствуют освободителей, сотни из них зверски уничтожены. Угнетатели бобров будут принуждены к миру, факт. У бобров наши метки, ещё с доисторических времён. Вот. Вы видите, инвентарный номер, на нём наши цифры, неужели нужны другие доказательства. Мы прерываемся на рекламу, не уходите. Далее репортаж из ракетной части, где в эти минуты наша воительница, наша обожаемая Гэ вдохновляет бойцов одним своим присутствием. А затем наш обозреватель, любимый вами ещё со времён, когда он обнаружил в булыжнике на обочине огромный шпионский центр, ещё тогда угнетатели бобров вели свои грязные игры. Итак, рекламная пауза.

Далее Голос диктора и репортёров идут неразборчивым бормотанием.

Журналист. Теперь—то нам всю правду и расскажут.

Министр. А этот Ящуров, или как его, Ящеров,  он дока. Он не только в камне, он где хошь и чего хошь найдёт. Очень ценный кадр. Его надо будет широко привлекать.

Журналист. Тварь он продажная, а не кадр. Но привлекать, наверное, придётся. Куда без таких?

Любовница. Опять вы в сторону. Что за люди? Что делать? А вы о Ящерове  каком—то. Небось, не выше полковника, журналист фальшивый. Что он решает? Кому он нужен?

Жена. Если мы не организуем сейчас свержение, можно забыть обо всём. И собирать чемоданы, чтобы ехать на свидание с Лампадой, уж извини меня, Силыч.

Министр. Какие извинения? Чистая  правда.

Любовница. Силыч? Смешно. А знаешь, Силыч, я тебя снова зауважала, ты молоток, ей—богу. Просто, мужик. Давай я тебя поцелую, по старой памяти.

Министр. Ох, Катюша, ох, радость моя, спасибо тебе. Цветочек ты мой.

Жена. Эй, друг, поосторожнее!

Министр. Я не в том смысле…

Любовница. Не раскисай, не время.

Жена. Катя, надеюсь, ты верна себе?

Любовница. Здорово! Ты меня, всё—таки, знаешь. Конечно же, госпожа Жутко, конечно! Хватит нам этих друзей, правильно? Давайте будем господами, как все. Конечно же, у меня. Один выкинула,  другой остался. (Достаёт из сумочки пистолет) На месте.

Жена. Я так и рассчитывала. Не думаю, чтобы он нам пригодился, но — на всякий пожарный.

Тень сурка. Понимаю. Выходит, здесь всё и решим. Я — за. Всем существом.

Министр. Без тени колебаний. Господа, я готов.

Журналист. Несколько неожиданный афронт. Хотя с другой стороны, нельзя не признать вашей правоты. Я не колеблюсь. Я тоже готов.

Жена. Голосовать, полагаю, не будем? Единогласно! Пока время есть, не подготовить ли парочку необходимых документов?

Журналист. Собственно, и нужно—то отречение. И отставка регента. Со всеми вытекающими…

Любовница. А вытечь может столько, что мало не покажется.

Журналист. Ничего, разгребём.

Жена. Начинать всегда тяжело, потом подтолкнём и — покатится.

Тень сурка. Револьверчик, надеюсь, заряжен?

Любовница. Ехидничаешь?

Тень сурка. Ни боже мой. Мало ли что может случиться?

Жена. Случиться должно только то, что мы решили. И ни запятой сверх того.

Журналист. Первый раз в перевороте участвую, даже озноб какой—то. Но с другой стороны, человек, переживший страх, а Евсея—покойника никто не забыл, заражён им до самой смерти, страх, он в самом нутре остаётся, хорошо, если детям не передаст. Честно? Страшно. Может, действительно, потому что первый.

Жена. Окститесь, милый, какой первый? И вовсе не переворот, а возвращение к легитимному образу правления, всего—то.

Министр. Безусловно и безоговорочно. Из этого дурацкого симбиоза монархии и демократии мы закономерно и законно возвращаемся к нормальному стилю, стилю, признанному во всём мире. Всем должно стать ясно, что во главе по—прежнему законно существующий президент.

Тень сурка. Пожалуй…

Любовница. Других вариантов на сегодняшний день, похоже, не предвидится. (Подходит к телевизору, усиливает звук)

Голос диктора. …сударыня Гэ вместе с благословившим ракеты иерархом отбывает из секретной ракетной части. И сейчас вы увидите без каких—либо комментариев кадры с площадей и улиц больших и малых городов, вы увидите, как ликует народ, наконец—то всей грудью ставший на защиту справедливости, демократии и правды. Эти кадры заткнут, наконец, рот лживой, исповедующей двойные стандарты, вражеской пропаганде. Смотри, страна!

Журналист. Вот и всё! Скоро будет. Причём будет одна, даже без охраны. Вы понимаете, что это значит?

Любовница. Что уж тут не понять. Возьмём, извините, голенькой.

Жена. А документы? Мы же ничего не успели, проболтали, языки чесали, а дело?

Любовница. Шла бы эта сучка… Жирно будет, документы. Пусть чистые листы подпишет. А текст мы успеем, его вылизать надо.

Журналист. У меня есть намётки. И насчёт чистых — правильно. Потом напишем. Значит, всё решили. Отлично. Прошу президента подготовиться. Вызываю телевидение. Народ жаждет, чтобы ему всё разъяснили, чтобы с ним поговорили по душам, практически тет—а—тет. (Набирает номер на мобильном) Ёрник? Это я. Ну, а кто ещё? Готовь группу, у меня архиважнейшее сообщение. И давай—ка наладь Ящерова, костюм парадный, макияж, всё по высшему разряду. Какой отпуск? Из—под земли достань, через час чтоб был у меня. Конечно, на квартире, где ещё? Узнаешь, всё узнаешь. Судьба державы, ни больше, ни меньше. Тебе твоё место дорого? Всё. Жду. Вот бестолочь.

Слышно, как хлопает дверь, как падают на пол ключи.

Глафира (громко). Роднуля! Я слиняла. Напрочь. Еле отвязалась, заморочки, блин. Зато всех отпустила. Во, блин, чегой—то туфля не снимается? (Влетает в комнату) Поце… Блин! Ничего себе шалманчик! Вы чего тут забыли?

Журналист. Сядь, родная! Ничего личного.

Жена. Мы здесь, Глафира Исидоровна, чтобы пресечь преступную авантюру человека, обманным путём присвоившего себе несуществующее место. В демократическом государстве нет и не может быть никаких регентов. Это ясно?

Глафира. Ну?

Министр. Вам надлежит издать указ о приостановлении его полномочий с последующим отстранением от должности.

Глафира. Чего?

Любовница. Выкинь ты его к чёрту, паскуду эту.

Журналист. Глаша, тебе же лучше, тебе же спокойней.

Глафира. Да вы что, блин? Вы меня с кем—то путаете, фуфло вешаете?

Журналист. Какое фуфло? Мы его выгнать хотим. Ты что, не понимаешь, что из—за бобров его мы со всем миром рассоримся? И разоримся к чёртовой бабушке.

Глафира. Дудки! Его спихнёте, а потом? Потом меня под нож. Хренушки  вам! (Достает телефон) Счас вы у меня запляшете, блин!

Тень сурка (вырывает трубку). Спокойно, ваше бывшее величество, тихо. У нас всё под контролем.

Глафира. Ребята, вы чего? Бросьте вы, ну, пожалуйста.

Любовница медленно достаёт из сумочки пистолет, кладёт его перед собой.

Жена. Я не думаю, что это необходимо. Мне кажется, мы обо всём договоримся тихо и мирно. И мне кажется, наша красавица всё понимает. Ей просто следует успокоиться, трезво взглянуть на происходящее и принять правильное решение. Не так ли, Глашенька?

Журналист. Весьма гуманное предложение. Что может быть лучше?

Глафира. Заразы, а! И ты, брат, сука.

Журналист. Может быть, Брут?

Глафира. Брут, брат, брутто, нетто, почём я знаю? Но говно ты, точно.

Министр. Вот и договорились, вот и славно. Без пыли, без вони, без перестрелки.

Жена. Вам просто—напросто надлежит поставить свою незабываемую подпись всего—навсего под вот этими (кладёт несколько чистых листов на стол) ничего для вас не значащим бумажками. И всё, и свободны.

Любовница. Как птица в небе. Надеюсь, звезда не в шоке?

Глафира. А что потом, подруга? (недоумённо смотрит на чистые листы) Фигня какая—то. Ёшь твою в двадцать!

Министр. Классика изволили вспомнить? Ничего. Идите на все четыре стороны.

Жена. Подписывайте, душа моя, не парьтесь. Не дай Бог, у Катюши рука зачешется. Вам нужны лишние хлопоты?

Любовница. Это точно! Чего ты тянешь? Ручка есть, бумага тем более, что еще человеку надо?

Тень сурка. Чтобы освободиться от весьма обременительных обязанностей.

Журналист. Ты пойми, не по Сеньке шапка. Империя это как коммунальная квартира, кто кому в суп плюнет, кто заснёт в сортире, ужас. А мы за частные квартиры, где каждый сам себе хозяин. Подписывай, не тяни.

Глафира (наконец подвигает к себе чистые листы, старательно ставит несколько подписей). Ладно, мальчики, сила ваша. Но не думайте, что легко отделались. Ещё не вечер. Ещё умоетесь соплями, все умоетесь. А ты, говнюк, первым.

Жена. Умывались. Не трать нервы.

Любовница. Ты не уходи пока. С минуты на минуту телевидение подъедет. Сможешь высказаться. Такую красавицу да по телику не показать? Но попробуй, ляпни хоть слово. (Выразительно похлопывает по пистолету).

Глафира (даёт пощёчину Журналисту). Тварь! Ты у меня кровью заблюёшься.

Любовница. Вот это да!

Журналист (замахивается). Гадина! (Раздаётся долгий звонок в дверь) Ну!.. Не ко времени. Ладно, цыть,  ша! Только попробуй, падла! (Уходит)

Жена. Доигрались? Просто, клубок змей. Шипят, друг с дружкой свиваются, переспали все со всеми, чёрт—те что.

                                         Конец  пятой картины

Картина шестая

И ещё прошло некоторое время. Площадь перед бывшей резиденцией Диктатора, где отныне размещается Вершинная палата. Это дворец с нелепыми башенками. Фасад дворца представляет собой некую смесь классики с дурно понятым модерном. Вместо наполовину снятой надписи «Слава Вершителю — Диктатору» рабочие монтируют «Слава Великому Народу». У огромного памятника Диктатору нет головы, толстый короткий человек внизу командует установкой новой. Рядом трибуна. По периметру — передвижные ларьки. Народа уже довольно много, иные сидят кто на чём.  По мере скопления людей слышен то нарастающий, то слабеющий гул голосов. Это постоянный фон, откуда вырываются отдельные реплики. Опоздавшие депутаты с трудом пробираются сквозь толпу, их хватают за одежду, освистывают.

Голоса толпы (женские и мужские). Привет, братаны! — Здорово, кореш. — И ты здесь? — Пива нету, что ль? — Запрет. — Чего, и водки нет? — Чего ждём? —  Как детки? — Глянь, молодёжи сколько. — Дай лапу, брат! — Вы, прямо, всем семейством. — Угощайся, чего там. — Хватит задницы лизать. — Ату депутата! — Куда лезешь? — Даёшь свободу! —  Не уйдём! — Нас не купишь. — Хоть воды—то дайте. — Ух, орава собралась. — Ещё автобусы. — Класс! — Братва, неси пива! — Гляди, гляди. — Чью голову—то винтят? — Твою, мудак. —  Дай глотнуть. — Оторвёмся! — Малыш, ты поосторожней. — У—лю—лю! — А бобры где? —  Затрахали, гады! — Эй, выходи! — Я тебя, паскуда. — Долой! — Тянут, тянут. — Сюда, сюда, здесь видно. — Да—авай! Да—авай! — Девушка, вы одна? — Отвяжись. — При—до—рогин! — Кобели!

Голос из репродуктора (прерывается помехами). …рвано. Власть одного человека над другими означает угнетение — неизменно и всегда угнетение; пусть не всегда сознательное, преднамеренное, обдуманное, но всегда суровое, или тяжкое, или жестокое, или огульное,  но, так или иначе, — всегда угнетение в том или ином виде. Более того: даже когда власть имущий хочет сделать добро одному человеку, он неизбежно причиняет вред другому. Кому ни вручи власть, она непременно проявится в угнетении. (Шум)

Голоса толпы. Началось, что ли? — Это уже трансляция? — Говорит, как пишет. — А нам и пива не дают. — Щас по шапке дадут. — Вы—хо—ди! — Дождёшься. — Тихо, ребята, сейчас выйдут. — Девушка, куда же вы? — Никуда не уйдём, пока не победим. — Воля народа! — Нас не сломаешь. — Нас миллионы. — Вы—хо—дите!

Голос из репродуктора. …айте власть церкви — и она примется безжалостно убивать, терзать, пытать, сжигать на кострах, причём ни сама она, ни её приспешники не усомнятся, что  трудятся не покладая рук на благо человека, во славу Бо… (Слышен хрип, невнятное «извините», возникает музыка)

Мягко журча, к памятнику подъезжает дорогой автомобиль. В окружении охраны выходит Оратор, его встречает одобрительный гул. Оратор пробирается к трибуне, жмёт по дороге руки, становится возле трибуны.

Оратор (надрывая голос). Народ! Люди! Отцы, матери, дети, родные мои! Все, кто пожал мне руку. Прошу вас! Прошу! Слушайте! Слушайте. (Гул постепенно стихает, Оратор откашливается, появилась возможность говорить нормально) Я представляю лучшую часть страны, и она направила меня к вам. Мы счастливы, что вы так горячо восприняли призыв собраться здесь. Хватит коррупции! Хватит диктатуры! Хватит нищеты! Не уйдём, пока все наши требования не выполнят. Или — согласятся, или — долой! (Одобрительный гул) Спасибо! Я знал, что массы с нами. Свобода! Одна свобода! И только свобода! С ней мы — сила. Кто такая эта Гэ, царица гламура? (Гневный шум) Скажу прямо: потаскуха, марионетка в продажных руках. Долой! Монархия — это угнетение бедных и сирых, ничего другого. Нам это надо? (Крики: Нет! Нет!) Точно! Нет! Никогда! Взяли на себя решать, что справедливо, а что нет. Есть сила, великая сила, и она поднялась на этой единственной в мире земле, воистину предназначенной для свободы. Пусть насмешники издеваются, пусть выдумывают придирки и возражения, но она взойдёт с Господней помощью на свой трон и поднимет свой скипетр — и голодные насытятся, и нагие оденутся, и надежда блеснёт в глазах, не знавших надежды. И фальшивая знать, едва возникнув, уберётся прочь, а законный владелец — вы! — вступите во владение своим домом. Нашей великой державой!

Вокруг площади возникает оцепление.

Голоса толпы. Началось! — Ни шагу назад! — Умрём, не отступим. — Де—евушка!

Оратор. Ничего не бойтесь. Ничего они не сделают, кишка тонка! Вы читали наш манифест, список наших, нет, ваших требований? Они звучат как что—то до боли знакомое, всем известное. Так! Они и вправду не новы. Они древнее, чем Библия. Наши требования родились вместе с человечеством. Они всегда тревожили слух богачей и власть имущих. Но они не слушали. Они делали вид, что это докучный плач капризных детей. Где их совесть? И любой, кто вникнет в наши требования, не может не воскликнуть: неужели люди были лишены столь необходимых и элементарных условий существования и должны за них бороться? Неужто баловни судьбы, баловни нашего мира не знают об этом,  мирятся с таким позором, с такой бесчеловечностью? (Возмущённый гул) Как это странно. Мы не уйдём отсюда, пока не добьёмся справедливости. Я привёз на эту площадь (делает знак охранникам) палатки, много палаток. Раскинем табор и не уйдём. Я с вами, мы с вами. Мы не уйдём, пока не победим. А эти (показывает на оцепление) никого не запугают. Подождите, и они будут с нами. Мы — одной крови. Разве посмеет сын ударить мать? Их матери здесь! Они говорят, выборы. Это же чистая фальсификация. Никто никаких выборов проводить не собирается, я говорю это не голословно, я сам видел ящики с поддельными бюллетенями. И вы это позволите? (Голос: Никогда!) Выборы! Мы требуем свободные выборы! (Голос: Да, да!) Честные и всеобщие.

Начинают устанавливать палатки. Настроение на площади боевое. Оратор отходит к машине. Слышен звук моторов автобусов, один из них слегка выезжает на сцену.

Тень сурка (со ступенек автобуса). Всем выйти! По периметру, по  два, по три. Соблюдать порядок! Старшие, ко мне!

Кузнечики в майках с прежними надписями, с битами в руках разбегаются по площади. Небольшая их группа остаётся у автобуса.

Голоса толпы. И эти здесь. — Пойду я, братцы. — А чего? — Ногу—то не дави. — Сам хмырь. — Скажу я тебе, когда мы воевали… — Дед, закрой хлебалово. — Девушка, хотите пива? — И где бобры? — При—до—ро—гин! — И где эта царица долбаная? — Ша, парень, ты что? — Не уйдём! — Хор: Страна, подымайся с колен, проклянем эпоху измен. — Проклянём? — Шёл бы ты в задницу!

Из дверей выходит группа людей, впереди Журналист. Он подходит к трибуне. Тень сурка машет ему рукой.

Журналист. Господа! Минуту внимания! Только что закончилось заседание Вершинной палаты. Объявлены выборы. (Замечает машину Оратора) И вы здесь, это очень хорошо. Значит, всё на нашей стороне. Значит, народ един. Народ идёт во власть. Вот что такое солидарность! Друзья, оцепление сейчас снимут, я распорядился. Палатки, пожалуй, уже лишние.

Оратор. Это ещё надо посмотреть. Народ будет ждать. Свободных, открытых выборов. Нас не обманешь, нас не купишь мелким подачками. Когда надо выбирать между колбасой и свободой, наш народ всегда выбирает свободу. А остальные пусть  наделают в штаны.

Журналист. Никаких подачек. Народ, его воля священны, неподвластны ничему. И никому. Что было установлено законами и конституциями? Что хлеб для праздных белоручек добывают лучшие представители человечества. Это вы! В политических обществах право определять, что есть справедливость, принадлежит исключительно силе. Иначе говоря, сила творит справедливость. Или упраздняет её. Так? (Одобрительный гул) Сила это вы.

Голоса толпы. Где царица—то, милый? — Зачем собрали? — Хотим свободы! — Кончай трепаться, выборы когда? — Власти, власти. Власть народу! — Неси кирпичи, орлы! — Девушка, вы куда? — Какие мы тебе господа? — Все на выборы.

Тень сурка. Мальчики, приготовьте биты. Взять площадь в кольцо.

Журналист. Мы не для того здесь собрались, чтобы горлопанить. Это ваша инициатива. А мы уважаем мнение народа. Считаемся с ним. Глас народа — глас Божий.

Голоса толпы. И Богу надо глотку промочить. — К делу. — Кончай трепаться. — У—ю—ю. — Покажь царицу. — Пусти ногу, гад! —  Девушка, вы чего? — Жрать когда дадут? — Как вы можете? Такое событие. — Царицу подай. — Жут—ко! Жут—ко! — Долой! — У—у—у.

Тень сурка (с подножки автобуса). Золотые слова. И добавлю. От себя. От своего имени. Тлен и прах эта монархия. Другая великая власть, превосходящая её, поднялась на нашей земле, поистине предназначенной для свободы. И вы, кто имеет глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, уже можете различить вдали сияние её знамён и поступь её воинства.

Голоса толпы. Омон, что ли, опять? — Смываемся, братва! — Погодите вы. — Чуть что, и паника. Дайте послушать! — Куда так спешить, девушка? — Жут—ку—ю!

Журналист. Точно. Это точно! То, к чему мы идём, до странности всем знакомо, старо, всем известно. Тирания, бедность, отчаяние — самое древнее, что есть в нашем мире. И если младенец тянется к груди матери, умоляя о молоке, какое сердце устоит и кто равнодушно отвернётся? Мы не просим луну с неба, но когда все шофёры, когда все повара, когда все официанты, когда все грузчики, когда все продавщицы, когда все дорожники, когда они восстают, кто станет поперёк их дороги?

Тень сурка. Да! Я всегда думал, если лошадь такая сильная, почему, когда её бьют, она не даёт сдачи своим мощным копытом? Пора! Наши копыта такие, у—ух!

Голоса толпы. Ты хоть что—нибудь понял? — Куда яснее: бить будут. — А мы?.. — Да не нас. —  Девушка—а… — Где царица? — Жут—ку—ю.

Журналист. Законный вопрос. Народ должен знать всё. Вершинная палата низвергла это порождённое больным воображением новшество, древность, в смысле. Монархии нет и не должно быть, это однозначно. Зачем нам баба на троне? Бред какой—то!

Голоса толпы. Давай, Ваня! — Жми на всю железку! — Ура, девушка! — Я тащусь.

Тень сурка. Выборы — вот что даст нам свободу, ту, о которой мечтали наши деды, наши прадеды. И отцы.  Встанем с колен, и покажем всем…

Журналист (негромко). Чего там? Давно встали, пора и отряхнуться. Всё, на что толпа эта способна, — революция, безжалостная, злобная, уничтожающая последние остатки человечности, просто нормальных людей, чтобы росли зло и рабство.

Тень сурка. И зачем я Кузнечиков пригнал? Какая нужда была?

Журналист (так же тихо). Со всем согласен, но откуда столько презрения к простым людям, да и вообще к людям? Охотно верю, что они другого не заслуживают. Но ведь ежу ясно, что ежели мы подойдём к ним уважительно, даже, может быть, переоценивая их качества, рано или поздно — и в массе своей — они изменятся. Хорошее есть в каждом человеке. Поощряйте его, не в нём, так в детях или внуках скажется. Впрочем, завяз я по уши. И деваться мне некуда.

В дверях появляются Жена и Любовница, Жена спешит к трибуне. Толпа громко гудит. У человека возле памятника звонит мобильный, он молча слушает, подзывает рабочих. Те устанавливают поднесённую растяжку — «Е. Жутко — наше всё, Е. Жутко — наше всегда» — и  все уходят.

Журналист. Вершинная палата утвердила, причём, единогласно, должность президента страны. Выборы, о которых так мечтали передовые умы, — состоялись! Слово — президенту. Тому президенту, кого назвали вы, собравшиеся здесь, чтобы отстоять свою волю. (Отодвигается, давая место Жене) Госпожа президент, вам слово!

Жена. Благодарю вас, господин вице—президент. Народ мой, здравствуй! Посмеёмся вместе над несостоявшейся монархиней. Блин!!! (Толпа хохочет) Вот. (Поднимает над головой лист бумаги) Это отречение. Отречение от власти, которой так и не сумела попользоваться эта дамочка.

Любовница (от двери). Она манатки собирает, слёзки утирает. (Толпа хохочет)

Жена. Ценю ваш юмор, госпожа премьер—министр. И где же эта тварь? Нет её. Беда в том, она—то ладно, дело в её замысле. Она втащила за уши во власть выродка, политического интригана, обнаглевшего уголовника, втянувшего страну в кровопролитную бойню, в войну за  бог знает кому нужных бобров. Мы потеряли наших  сыновей, мы теряем своё реноме. Страну охватил тяжёлый кризис. Вот что осталось нам в наследство.

Голоса толпы. Сука позорная. — Судить её! — Жут—ко! — Ивану слава! — Ур—ра! Вперёд, страна! — Слушай, ты понял, что там вывесили? — Куда проще? Е это Евсей, а Е — это Епифания. — Здорово. — Лучше не скажешь! — Вперёд, страна!

Жена. Вперёд, страна! Супруг мой покойный, вечная ему память. (Голос. Пусть земля  ему будет пухом) Да, пухом, подвиг нас на огромные подвиги. Страна поднялась, наконец—то с колен, нам завидуют все. Помню, он говорил, что есть где—то там Земля и, толкуют, жизнь. Он ведь был астроном по призванию (как бы прячась, вытирает слёзы) Вот бы и оставался.

Голоса толпы. Не плачь. — Прорвёмся. — Ты с нами. Ура! — А пиво где? — Девушка, вы что? — Ива—ан! — В гроб паскуду! — Неуж, и на Земле, как у нас?

Жена. Его завет мы выполним. И на Земле станут нам завидовать, и там зацветут яблони. А мы им — кукиш. (Голос. Точно, мать!) Как легко становится на душе, когда народ с тобой, когда он тебя понимает, когда он тебя поддерживает. Ура! Спасибо!

Оратор. Это всё слова.

Жена. Слова, по—вашему? Народ, как думаешь, это слова? (Гневный гул) Уходите лучше. Демагогам здесь не место. Даже если вы искренне верите в ложь, она ни при каких условиях не превратится в правду.

Оратор. Постойте, подождите. И они смеют называть это выборами? Подождите, мы ещё разберёмся во фракции. (Машет рукой, садится в машину, уезжает)

Журналист. Сколько угодно, милости просим. Мы несколько отвлеклись, однако, прошу меня извинить. Осталось маленькое дельце. Мелочь, ясное дело, но, увы, — необходимость.

Жена. Да, конечно. Без воли моего народа этого не решить. Война, что может быть страшнее? Но там наши братья, наши беззащитные сокамерники, тьфу, соотечественники. Бросить их? А совесть, что скажет незамутнённая совесть? Кто сможет после этого лечь в уютную постельку?

Голоса толпы. Ни в коем разе. — Пасть порвём! — Веди, мать. — Девушка, не уходите. — В жопу их. — Агрессорам позор! — Страна, на штурм! — Под суд, под суд. — Трибуна—ал! — С ноги—то сойди, сойди с ноги. — Холуи, ну, холуи! — Совесть—то есть?

Жена. Боже, люди, как я в вас верила. Как я не ошиблась в своём народе. (Журналисту, тихо) И здесь я права оказалась. Занавес хоть на время, но приоткрывать необходимо.

Журналист. Кто б спорил? Частность только подкрепляет закон.

Жена. Народ! Ты — со мной?! (Единодушное: Хх—ха!!!) Благодарю тебя, мой народ.

Журналист. Мой?

Жена. Ну, наш… если хочешь.

Из дверей дворца под руки выводят Глафиру. Она еле держится на ногах. Вслед появляются группы депутатов.  Толпа восторженно улюлюкает.

Голоса толпы. Отцарствовалась. — Скатертью дорога. — Молоденькая. — Где ж её хахаль? — Где хахаль, тёлка? — У—у—у. — А чего? Ничего. — Эти чего забыли?

Кто—то бросает помидор, он попадает в сопровождающего. Глафира чуть не падает.

Жена. Не подталкивайте падающего. Будем  достойны себя. (Достаёт пачку бумаг) Вот указы бывшей монархини, указы, бьющие в самый пах народный. Да ещё в промежное время, стойте, стойте, как это, как? в промежуточное время, я хотела сказать. Совсем меня сбили. Короче, я жгу эти указы. На глазах всего народа, чтобы даже мысли о возврате к диким лихим временам ни у кого не возникло. Горят рукописи, чёрт возьми, что бы нам ни врали. (Грустный голос, негромко: Рукописи, всего—то, вне моды) Горят к чёртовой матери. (Поджигает пачку). А людям надо гореть на работе. (Глафире) Ну что, сучка, отвоевалась? У, узурпаторша! И где теперь твой регент? Интриган проклятый. Народ ненавидит вас. Свершилось!

Глафира (слабым голосом). Люди честные! Я тащусь. Не казните. Каюсь. В монастырь уйду. (Падает на колени) Смилуйтесь. Не виноватая я, блин. Богом клянусь. (В неё попадает помидор) Прости меня, честной народ! Прости заблудшую овцу твою.

Голоса толпы. Может, и вправду. — Молоденькая совсем. — А даёт, как большая. — Ладно тебе. — Пусть идёт, чего там. — Стёб это, чистый стёб. — Хрен с вами со всеми. — До—лой!

Любовница. Ладно уж, не бери в голову, никто тебя казнить не собирается. Кто ты, тварь дрожащая? Мелочь пузатая, не о тебе речь. Ведите её. Иди к маме, может, ещё пару сот туфелек подарит, утешишься. (Смех) Уводите. Воля народа исполнена! И точка. Поважнее дел невпроворот.

Глафиру уводят.

Жена. Вернёмся к нашим баранам, то—бишь, к бобрам. Точнее, к их угнетателям. Наш министр, любимый человек, подсчитал, что для разгрома, полного и окончательного, врага наглого хватит и батальона. Дадим два, в конце концов, жалко, что ли? И БТР присобачим. Победив, получим выход аж к самому океану, на простор речной волны. Это ли не цель?

Журналист. Нет там никакого океана, куда тебя несёт?

Жена. А нам и не надо. Мы не агрессоры, мы аннексией не увлекаемся. Нам чужого ни пяди, но и своей граммулечки не отдадим. Никому и никогда!

Голоса толпы. Ура! — Вперёд! — Мать, по сто! — Только победа. — Пасть порвём! — Страна, на бой! — Как один. — Защитим бобров! — Бобры братья. — В порошок! — Веди, мать! — Всех порежу! — Страна, пой, зараза. — Хор: В ихнее дерьмо их ткнём, а не лягут, пасть порвём.

Журналист. Кто жаловался: народ безмолвствует? Разговорились, не остановишь. Теперь не угомонится. Я же обещал.

Жена. Умница!

Любовница (громко). Бобровые насильники — стыд всего прогрессивного. Все молодые и красивые с нами. И если кто скажет, что это мы развязали, заткните ему пасть, плюньте ему в глаза, больно много развелось желающих повякать. Агрессора на дыбу. Кто честен, с нами, у кого открыты глаза, с нами. Все честные народы вселенной с нами!   

Площадь не откликается, начинает пустеть, но появляются новые фигуры, одетые в псевдонародные костюмы, хохочут, пляшут. Карнавал, не карнавал — народное гулянье. Из дворца выходит Министр. Делая знаки, отводит в сторону Жену, Любовницу и Журналиста. К ним присоединяется Тень сурка.

Министр. Госпожа президент! Госпожа премьер—министр! Особо важное и тайное сообщение. Я, честно, в растерянности. Разрешите доложить. Дивизия, сверхсекретно направленная, утаив от всех, ещё отставным регентом, паршивец проклятый, разгромлена. Орудия, танки, бэтээры уничтожены или захвачены противником.

Жена (потрясена). Ты же говорил, один батальон? А как же принуждение к миру?

Министр. Так точно. А что я могу? Это ж не я армию направил, это этот паскуда регент, даже Глафиру не уведомил.  Я—то, факт, и батальоном справился. Чего меня—то винить? Я кого хошь принужу, хоть к миру, к чему надо, к тому и принужу. Вопросы есть?

Любовница. Вы, не вы. Надо спешно исправлять ситуацию. Вы  сможете это сделать?

Министр. А как же? Может, всё—таки Кузнечиков мобилизуем, совсем застоялись, кобели.

Тень сурка (всё время стоял молча рядом). Ни в коем разе! Они же только против  безоружных. Проснулись?

Журналист. Да—а, новость. Надо срочно искать выход. Представляете, какой вой кругом поднимется.

Любовница. Что вой? Здесь что начнётся. Народ и так возбуждён.

Журналист. А вот это неправда. Здесь как раз ничегошеньки не начнётся: патриотизм на высочайшем уровне. Не забивай себе голову. Чего—чего, а патриотов, как собак нерезаных. Как Кузнечиков. Патриот на патриоте… просто ехать не на ком.

Министр (грустно). Плохие фильмы даже хорошие актёры не в силах исправить. А вы думаете, мы — хорошие?

Жена. Без паники. Паникёрам здесь не место. Мы, к вашему сведению, хорошие.

Любовница. Лучше некуда.

Тень сурка. В предложенной нам ситуации нужен неординарный выход, несимметричный ответ. Совета спросить нам не у кого. Придётся шевелить собственными мозгами. Не забывайте, что у нас уйма нового изобретения, великое оружие — ядерные ядра. Маловато, правда, катапульт. Не беда. У них—то их—то нету вовсе. Можем, в конце концов, и экспорт крысиных хвостиков заморозить.

Любовница. Мудёр ты, однако, Распихалов чисто. Только здесь не гимны сочиняют.

Жена. Да уж. Не до гимнов нынче. Сдаваться я не намерена. С хвостиками, без хвостиков.

Любовница. Кто сказал: сдаваться? Выход нужен, вот что.

Журналист. Скажу больше. Забыли о народе. А он непрост, ох, непрост. И он с нами, вот что главное. Народ наш всегда с руководством.

Тень сурка. Это я и имел в виду. Народ! Сила! Мощь! Опора! Фундамент!

Любовница. Крыша.

Тень сурка. Шутки неуместны.

Любовница. Слушаюсь! Ваше… а вы кто?

Жена. Ка—атя. Разыгралась.

Тень сурка. Толкуя о народе, я думал, прежде всего, о том, что отметил Иван…э—э… Иванович. Патриотизм — именно та сила, которая спасала его, нас, народ, конечно, от величайших потрясений, помогала перенести немыслимые страдания. Наш народ, и это никто не оспорит, патриот до мозга костей. Загадочная душа. Святая душа.

Любовница. Особо, когда плохо лежит.

Журналист. И что, и что здесь плохого? (В сторону) Я всегда думал, вот вожди, вот руководители, вот лидеры, вот те, кто определяет всё. Это, без сомнения, умные люди. Но каким же цинизмом, каким отсутствием совести, элементарных человеческих чувств надо обладать, чтобы творить то, что они творят. Я понимаю, прихвостни, им надо жить, они ничего другого не умеют и не хотят иметь. А лидеры? Обречь тысячи на смерть, на несчастья и спокойно есть омаров. Во имя амбиций, пустых амбиций, какая мерзость! Но теперь понял, иначе тебя не будут бояться, а не будут бояться, ты — труп. И не всегда политический. (Тихо Тени сурка) А не слишком ли наши дамы разошлись? Не слишком ли возомнили? Не пора ли окорот делать?

Тень сурка (так же тихо). Не суетись, придёт время. Мы с тобой никогда не спешим, да берём зато по полной. Недолго ждать осталось. (Громко, всем)  Пока народ не разбрёлся, пока вся масса на площади, надо вновь выстроить перед ними объединяющую цель. Сплотить, направить и повести.

Любовница. И куда же? Бэтээры выручать?

Журналист. Он дело говорит, постой.

Жена. Я тоже, кажется, начинаю догадываться.

Любовница. Чего тут не понять? Ладно, вперёд, я с вами. Как всегда.

Министр. Потрудитесь объяснить.

Тень сурка. Без проблем. Объясняю. Ни с малярами, ни с бобрами мы так до конца и не разобрались. Не решили проблему. И это прокол покойного Вершителя. Самое время это и сделать. Если мы скажем публично, не боясь кривотолков, не стесняясь чьего—то там мнения, не обращая внимания на клевету, которая неизбежно появится, если скажем правду, правду, которая ведома нам, народ как один подхватит, поддержит, понесёт нас на руках. А правда в том, что некая Вспучия, тоже мне заречная империя, решила поставить нашу любимую державу на колени, снова на колени. Это они вооружили угнетателей обожаемых нами бобров до зубов. Министр это знает из донесений разведки, Покойтэвгробш, предводитель бобров, видел это собственными глазами многажды. Маляры внутренний враг, пособник Вспучии. Нежнее бобров на свете нет никого. Мы отведём то, что осталось от войск регента, на заранее подготовленные позиции. Это более чем мирный жест. Да, регент негодяй, но не всегда же он был им. Он, защищая бобров, защищал наших детей и жён. От коварнейших происков разбухшей от бабла, обнаглевшей от безнаказанности пресловутой Вспучии. Какое—нибудь заявление мы от него всегда выбьем, кому, скажите, жить не хочется?

Министр. Понял! Понял, мать вашу… Встречался я с ихними генералами. Только и разговоров: ах, как мы спасали паршивого рядового, ах, как мы помогли отвести угрозу войны, тьфу, сопляки. Правда, воюют лихо, не отымешь. Вспучия — коварный враг, ей хочется создать свой блок, командовать неокрепшими нациями, высасывать изо всего, что им не принадлежит, соки, толстеть на чужой крови. Клопы мерзкие.

Жена. Вот это я понимаю речи, мужей зрелых и достойных. У Вспучии ещё одна беда — в любой щели ищут террористов. Мы, видите ли, тайно их поддерживаем. Да мы кого хочешь, хоть чёрта поддержим, лишь бы выбить из них претензии на всемирное господство. Какой, к чёрту, террор? Эти люди хотят свободы. Как и мы. Это — свято!

Любовница. Наша это прерогатива. Никому не позволено пикать супротив нас.

Журналист. Решено! Страшнее Вспучии зверя нет. Народ на это клюнет на счёт раз. Завидуют. А уж ненавидят поэтому до посинения, до жути. Хлебом не корми, дай Вспучию облаять. Известно же, чем наглее себя ведёшь, тем быстрее все тушуются. Да не забывайте ещё о наших резервах. Хоть они ничего и не стоят, да знаем об этом только мы, мы одни, никто, кроме нас.

Любовница. В конце—то концов, хвостики, не забывайте о хвостиках. Либо прекратим экспорт напрочь, либо завалим всех по уши. В любом случае им всем конец.

Жена. Дело. Дело говоришь. Экономические рычаги в наших руках. Никто пикнуть не успеет, всех — на колени. Зря что ли мы с них встали?

Министр. Так, так, так. Если мы отходим на заранее подготовленные… значит, нас никто не имеет прав трогать. Значит, на эти «заранее» начнём стягивать войска, создадим плацдарм, накопим спокойненько силы. А там как вдарим! Какие бобры, какой Покойтэвгробш? Всех окрест завоюем, захомутаем как миленьких. Никакая Вспучия не пикнет. Катя, Пифа, лапушки вы мои, поцелуемся? Кто старое помянет…

Жена. Вот старый кобель! За что и люблю его, бабника несчастного.

Любовница. Ну, Силыч, ты и даёшь, Силыч!

Журналист. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Мо—ло—дец, Пафнутий! Разыграл, будто по нотам. Точно. Эта Вспучия у всех в кишках сидит. Народу она — как патока пчёлам. Обглодают. И главное. В самом же деле это будет безукоризненно народное решение. Мы — обычные проводники его воли, священной нерушимой воли.

Жена. История, а мы и не замечаем в текучке, творится прямо на наших глазах.

Любовница. Скорее, не будем скромничать, нашими руками. Давно ли супруг ваш, дорогая госпожа президентша, помыкал всеми, как в голову взбредёт, до инфаркта всех доводил, давно ли пара эта, алтыновская царевна вкупе с надзирателем тюремным, зверем беспринципным, творила, что хотела, планы вынашивала, чтобы бесконтрольно устраивать свои грязные делишки? И где они? А нас народ уполномочил, и мы — только слуги его, верные и бескорыстные. Идём к нему, идём к хозяину.

Министр. Слушайте все! (Люди на площади неохотно поворачиваются к нему) Госпожа президент обращается к вам, ко всему народу. Прошу!

Жена. Ни одно решение я не приму без вас, соотечественники. Времена диктатуры и монархии канули в вечность. Навсегда. Народовластие, и только народовластие.

Голоса толпы (лениво). Вали, мать. — Недолго бы. — Потанцуем, девушка? — Не тяни. — Мы чего? Мы люди подневольные.

Жена. Когда мы слышим слово «Вспучия», дрожь пробегает по телу. (Голос: Иди, согрею) Мы тысячи раз предлагали им дружбу, взаимовыгодное сотрудничество и слышали в ответ: у вас свободу притесняют, у вас коррупция, у вас авторитаризм. Во—первых, причём здесь свобода? А потом, мы же не навязываем своё мировоззрение. Страшная новость — они порезали нежнейших бобров. Мы заступились. Разве это не гуманизм? Короче, мы объявляем им войну и захватим их с потрохами. Ваше мнение?

Голоса толпы. Ур—ра! — Сомнём! — Веди, мать! — Не лягут, пасть порвём! — До полной победы!

Жена. Я знала. Все, кто со мной, (делает широкий жест, её соратники кланяются) ваши покорные слуги. Я в первую очередь. Сомнём Вспучию, не нас — её поставим на колени. Пусть поелозит на пузе, прося прощения. И мы её простим. Мы добрые, мы никому не хотим зла. Но жить — и те, кто нас окружает, и те, что вдалеке, — должны по—нашему, как нам нравится. Потому что мы самые передовые, и уж, не поспоришь, наидуховнейшие.  (Всеобщий энтузиазм) Спасибо. Ура! (Все подхватывают)

Министр (ненадолго отходил, возвращается с бледным лицом). Сюда, идите все сюда. Разгром. Мы не успели отойти, Вспучия создала коалицию. От наших ничего не осталось, бобры предатели, со всеми их смотрителями, ликуют, встречая вражеских солдат. Всё вспучено, нас судить хотят.

Журналист. Минутку, минутку. При чём мы? Народ так решил. У нас народ правит, народ—самодержец. Мы его волю исполняем.

Любовница. Доисполнялись что ли?

Жена. Это как посмотреть. Народ бессмертен. Народ — волеизъявление божественное. Поднявшись с колен, обратно он не вернётся ни за какие коврижки. Никакой колбасы — только свобода!

Тень сурка. Он добр, щедр, незлобив, незлопамятен, терпелив, доверчив… к власти.

Журналист. Вот все и едут на этом. Да и как ему высказаться? Куда податься? Чуть что, сомнут, стопчат. Не наше это, впрочем, дело. Наше дело — вести его вперёд, всё вперёд, от победы к победе… А там тёлки, а там пиво.

Любовница. А что он ест при этом, нас не касается.

Жена. Будет тебе. Кто его кормит, кроме нас?

Журналист. Боюсь, и сам бы прокормился, мы не мешай.

Жена. Не упускай из вида, кушать и нам  время от времени не мешает.

Журналист. О чём я и толкую. И не только время от времени, да и посытнее.

Слышно приближение бегущего человека, возгласы: Расступитесь, расступитесь!

Гонец (подбегает, запыхавшись, машет конвертом). Госпожа… президент… господа! Велели срочно. Перехват. Советнику удалось поймать… чудом… срочно. С Земли депеша, не депеша, велели вручить, из рук в руки. (Передаёт Жене пакет. Она  нервно вскрывает его)

Журналист (недовольно). Что за новости? Какая там Земля? Что ещё за пакет? И так дел по горло. С войной что-то решать надо, на чёрта нам пакет. Вот Евсей, ну, Евсей, вроде, помер, а всё не угомонится.

Жена. Ты не знаешь, для него это перед кончиной прямо отдушина была. Просто мечтал об этой Земле, Жутик мой, хороший был, чёрт возьми, мужик, мир праху его.  Читай! Вдруг здесь решение откроется. Читай, читай. А министр пусть думает о войне, его это забота.

Журналист. Хоть кому-нибудь придёт в голову подумать — зачем жить?

Любовница. Ты совсем, что ли? Никогда такого не было, может, что-то важное — с Земли же! Чёрт с ней, с войной, успеем. Быстро. Давай быстро!

Журналист (вынимая из пакета лист). Слава богу, невелик манускрипт. (Читает) «Гриф «Секретно. В руки президента». Расшифровать не удалось — текст, при всей его чёткости, предельно невнятен. Дешифровано одно слово «попса», вероятнее всего,  означает «нытьё без оснований».  Работаем круглосуточно. О результатах уведомим немедленно, по мере успехов. Привлечены крупнейшие языковеды и криптологи. Далее перехваченный текст в  первозданном виде. Текст: «Нас отключили от эфира за одну только фразу. Она звучит так. Вся наша попса, от Пугачёвой и дальше, пострадала от советской власти и была её противником, так что осталось лишь найти пророчество в песне — смело мы в бой пойдём за власть советов и как один умрём за дело это». Конец текста. Возможно, это послание городу и миру. Ждём указаний»… Каких ещё указаний? Абракадабра какая-то. Всё! Мало ли какой мусор  из Космоса идёт? Нам-то что за дело?

Жена. Что же вы такой бескрылый, дорогой вы наш? Нужен центр по изучению.

Любовница. Блеск. Блеск! Дешифровать! И — летим на Землю!

Жена. Правда твоя! Выкатите пива, снимите запреты! А народ пусть ликует, сколько душа его безбрежная позволит. Туда ему и дорога. Он у нас хозяин! Отныне и навсегда!

Карнавал в самом разгаре. Тень сурка раздувается, распухает, парит надо всем. Никто её не замечает.

                                          Конец третьего действия

ЭПИЛОГ

Голос Любовницы (перебивается радиопомехами). Пое-ехали-и! Какая же она голубая, голубая… (Сквозь помехи мужской Голос) Третий, третий! Цель уничтожена.

На авансцену перед занавесом выходит Клоун.

Клоун. Вот  и закончилось всё донельзя благополучно. Ко всеобщему, как говорится, удовольствию и процветанию. Добро, естественно, победило. Тиранов выгнали в шею, разоблачили, пути назад нет. Нынче гуманизм в неслыханной цене: стрелять — не стреляют, в психушки не упекают, за рубеж не выпихивают. Разве, посадят кого лет на двадцать, но это больше для острастки, чтоб все иные  своё место знали. Делиться-то всегда надо. Строго в рамках закона. Такая пошла  мода. Но… видите? Занавес  закрыт! И всё, что происходит, происходит за закрытым  занавесом. Как и прежде. Как прежде. Так  было, так будет, так будет  долго-долго. Потому что подпёрла смена, смена  крепких, смена шустрых, юных, неугомонных, с нерастраченным аппетитом. Это ребята бессердечные, бессовестные, безжалостные, беспринципные, безграмотные и — коли  жопу кому лизать — бескорыстные; пустые, равнодушные ко всему, даже, сплошь и рядом, к собственной выгоде. Крепкие ребята, настоящая попса, неизлечимая. Если не их мир, ежели другие, на них непохожие, значит, лохи, типа,  долбанутые. А лохи, это уж и не знаю, это ведь мы все. Хотя с другой стороны — чем старики лучше? Завистливые, жадные, никак не смирятся, что власть ушла. Чем больше смотришь вокруг, тем больше убеждаешься, насколько же бездарно всё устроено. Как славно, что не наша это планета, не наша Земля, не наша родина. Мы — другие, мы — такие хорошие. И каемся искренне, и любим горячо, и прощаем от души, и щедро помогаем сирым, и чужого ни-ни. Стяжательство, злоба, зависть, ненависть — страшные грехи, и мы так любим высокие слова, а мы так ненавидим двойные стандарты. Мы знаем, что свобода лучше несвободы. Хотя что я… увлёкся, увлёкся. Помните слова Гекльберри Финна, самого великого мальчика абсолютно чуждой нам цивилизации?.. (На занавесе вновь появляется Предупреждение) Извините, впрочем, великодушно! (Снимает парик, кланяется, уходит, но тут же возвращается) Позвольте добавить. Автору этого пасквиля, кляузы на некую внеземную цивилизацию, под девяносто, из ума выжил, похоже. В старые времена ему дали бы десять лет без права переписки, по-нашему, в натуре, расстрел. При нынешнем уважении к праву и законности — тоже, наверное, лет десять, но с перепиской. Значит, гарантировано ему, считай, сто лет. Это ж подумать, какое долголетие обеспечивает нынче государство, и впрямь, самое гуманное в истории человечества. И может быть, всех внеземных цивилизаций. Хотя… поскольку автор никому не известен, проще сбить его автомобилем, или, на худой конец, остались ещё железные прутья у юных и прытких (Подмигивает). Жалуйтесь! (Уходит).

                                                    Конец