Товарищу Сталину доложили, что в главные роли будут исполнять Леонид Утесов и Любовь Орлова. «Хрипатый? — Не волнуйтесь, товарищ Сталин, мы его научим петь, как положено!»

Анжелика Огарева

Легко на сердце от песни весёлой

Начало 30-х годов в Советском Союзе было временем грандиозных и не всегда продуманных планов, в том числе в области культуры и искусств, важнейшим из которых было признано кино. В 1933 году Сталин созвал совещание в ЦК Партии, на которое были приглашены режиссеры и сценаристы. Среди прочих кинематографистов в совещании участвовали С. Эйзенштейн, В. Пудовкин, А. Довженко, Г. Козинцев, Л. Трауберг. Руководство партии пришло к выводу, что кино должно обеспечить массовое, доступное развлечение для трудящихся, вовлеченных в процессы индустриализации, заявил вождь. Речь шла о «срочном» социальном заказе на комедию. Участвовал в совещании и Григорий Александров, который недавно вернулся из совместной с Эйзенштейном длительной поездки по Западной Европе, Америке и Мексике, где познакомился с новейшими достижениями в области звукового кинематографа.

Руководитель Киноглавка Борис Шумяцкий мечтал о создании в Крыму «советского Голливуда», где в год производилось бы порядка двухсот фильмов, и Александров был для него «находкой». Шумяцкий предложил взять за основу будущего музыкального, комедийного фильма обозрение Леонида Утесова на музыку Исаака Дунаевского «Музыкальный магазин».

Авторы «Музыкального магазина», Владимир Масс и Николай Эрдман, немедленно приступили к работе над новым сценарием. Они подогнали либретто под готовую музыку Дунаевского, сценарий был написан в рекордно короткий срок — два с половиной месяца, и получил название «Джаз-комедия». Александров прочитал сценарий в Доме ученых. Реакция публики была восторженной, серьезные люди смеялись как дети. Обсуждение сценария после читки, оказалось не столь радужным, ибо кинематографисты сценарий раскритиковали. Но Борис Шумяцкий не дал похоронить свою идею, и съемочная группа приступила к работе.  Для съемок в фильме была утверждена вся джаз-команда Утесова. Загвоздка была с главной героиней, Александров отвергал всех актрис на роль Анюты. Исаак Дунаевский предложил посмотреть артистку Музыкальной комедии Любовь Орлову в оперетте Планкета «Корневильские колокола», — остальное известно.

Товарищу Сталину доложили, что в главные роли будут исполнять Леонид Утесов и Любовь Орлова. «Хрипатый? — Не волнуйтесь, товарищ Сталин, мы его научим петь, как положено!»

Дунаевского Сталин также не любил: «Слишком большие гонорары…», но признавал его выдающийся талант. Вся съемочная группа работала на одном дыхании, и это при том, что во время съемок фильма в Гаграх, за политические острые стихи и пародии, были арестованы Владимир Масса и Николай Эрдман. Впоследствии арестуют главного оператора Владимира Нильсена, но пока он активно участвовал в написании сценария, придумал ряд интересных трюков, предложил идеи целых эпизодов. Итак, фильм был закончен, но, приняв арест сценаристов за «знак сверху», злопамятная комиссия кинематографистов фильм не одобрила. Свора критиков изливала в прессе бурю негодования. «Литературная газета», обвиняла создателей фильма в дурном вкусе, в бездумном комиковании и остальных тяжких грехах, глубоко чуждых советской идеологии.

Тогда Борис Шумяцкий упросил Максима Горького посмотреть фильм. Писателю фильм понравился. Он предложил поменять название на более простое: «Веселые ребята», и через некоторое время ознакомил Сталина с фильмом. «Как в отпуску побывал!» — сказал вождь. Газеты повернули нос по ветру, критики стали доброжелательными. Фильм «Веселые ребята» был показан на Венецианском фестивале, где музыка Дунаевского была оценена высшей наградой.

В 1935 году проходил первый Московский международный кинофестиваль. Мексиканская группа с энтузиазмом подпевала на испанском языке песне «Легко на сердце от песни веселой». «Караул, грабят!» — вскричал фельетонист Лев Безыменский и обвинил Александрова в заимствовании трюков и других приемов. Григорий Александров признавался, что использовал некоторые приемы Уолта Диснея: предварительную запись музыки и шумов на фонограмму. Режиссер не скрывал, что истинными вдохновителями его фильма являются Чарли Чаплин и Гарольд Ллойд, с которыми он подружился во время поездки по Америке.

Дунаевского же обвинили в заимствовании материала марша из знаменитой песни «Аделита», которая прозвучала в фильме американского режиссера Д. Конвэя «Вива Вилья!», показанном на фестивале.

В 30-ом году Эйзенштейн и Александров участвовали в съемках документального фильма «Да здравствует Мексика!» В фильме звучала революционная песня «Аделита». Александрову очень нравилась «Аделита», он настаивал на ее использовании в новом фильме, и композитор был вынужден согласиться с этим пожеланием режиссера.

Отвечая своим критикам, Исаак Осипович писал: «В поисках пути для наилучшего воплощения главной темы, съемочная группа порекомендовала мне использовать жизнерадостные и легкие для восприятия мексиканские народные мелодии. Исходя из стилистических особенностей марша, я предпочитал обойтись без них, но они повлияли на меня своим исключительным обаянием и, в результате, я все же включил двухтактовую фразу».

Шум поднялся такой, что понадобилась создать экспертную комиссию от Союза кинематографистов, которая признала обвинение несостоятельным. Газете «Правда» пришлось извиниться перед Дунаевским и Александровым. Но многие композиторы не успокоились, им хотелось уничтожить Дунаевского! Особенно негодовали композиторы-песенники и хоровых дел мастера. Но замолчать им пришлось, и даже немедленно, ибо в процесс обсуждения музыки к картине вмешался вождь со следующим вердиктом: «Из этой картины все песни хороши, простые, мелодичные. Их обвиняют в мексиканском происхождении. Не знаю, сколько там общих тактов с народной мексиканской песней, но, во-первых, суть песни проста. Во-вторых, даже если было что-то взято из мексиканского фольклора, то это хорошо».

После чего песня «Легко на сердце от песни веселой» — стала всенародной любимицей. На всевозможных съездах того времени ее пели сразу после интернационала. Создатели фильма были награждены правительственными наградами. Известный остроумец, композитор Никита Богословский отметился шуткой: «С миру по нотке, Дунаевскому орден». Ну а композиторы-злопыхатели и композиторы-завистники возмутились: «Дунаевский выкрутился!» и затаились.

Затем наступил 1937 год и как-то раз наркомвнудел, карлик Ежов сказал, обращаясь к Исааку Осиповичу Дунаевскому,

— Ваши песни замечательные, они затрагивают многие актуальные темы, но самой главной среди них нет, нет песни о товарище Сталине.  Дунаевский ответил наркому, что написал бы, но у него нет подходящего текста.

— Текст не проблема, — ответил Ежов, и через два дня ужасающий текст Михаила Инюшкина лежал на столе у композитора. Дунаевский написал музыку к словам, но музыка оказалась лишь чуть лучше стихов. По команде Ежова песню записали на пластинку в исполнении хора и Государственного симфонического оркестра под управлением Гаука.

Сталин прослушал песню в своем рабочем кабинете. Присутствовали Молотов, Ворошилов, Микоян. После небольшой паузы, нарушив молчание, Сталин сказал: «Товарищ Дунаевский применил весь свой замечательный талант, чтобы песню о товарище Сталине никто не пел. Пусть он пишет песни не для товарища Сталина, а для всего советского народа. Эту песню написал человек, который не очень меня любит».

Песня Дунаевского на текст Инюшкина больше никогда не исполнялась, а пластинки с этой записью убрали с прилавков. Однако самого И.О. Дунаевского вождь решил до поры, до времени не наказывать. «Жить стало лучше, жить стало веселей», — изрек Сталин, подарив народу «самую демократическую в мире» конституцию 1936 года. Композитор Дунаевский был одним из главных создателей веселого фасада советской жизни. По сути дела, он был незаменим. И вождь утверждавший, что незаменимых людей нет, это признал.

Между тем маховик репрессий раскручивался, и в следующем 1938 году Б. Шумяцкий, споривший когда-то со Сталиным по национальному вопросу, был арестован и расстрелян.

Вскоре Большой театр заказал И. Дунаевскому и М. Булгакову оперу на основе новеллы Мопассана «Мадемуазель Фи-фи». Опера получила название «Рашель». Действие происходило во время Франко-Прусской войны 1870 г., и оперное либретто носило ярко-выраженный антигерманский характер. Более того, содружество Дунаевского и Булгакова могло, как говорил позднее Дунаевский, принести замечательные плоды. Крупные музыкальные формы всегда интересовали композитора. Начинал он свою музыкальную деятельность с написания в 1920 году музыки для чтеца и струнного квартета на библейский текст «Песни Песней».

Однако, подписание Пакта Молотова-Риббентропа сделало невозможным работу над оперой. Политическая конъюнктура изменилась, и вождь принял решение оживить культурные связи между Советским Союзом и Германией. С. Эйзенштейну было предложено поставить в Большом театре оперу Р.Вагнера «Валькирии». Режиссеру объяснили, что постановка имеет «важное государственное и политическое значение». В 1940 году состоялась премьера «Валькирий» в Большом театре, ну а в Штадт-опере в Берлине была поставлена опера М.Глинка «Жизнь за царя».

В опубликованном 15 марта 1941 года списке лауреатов Сталинской премии было и имя И. Дунаевского. Ему присудили премию за музыку к фильмам «Цирк» и «Волга-Волга». Фильм «Волга-Волга» был любимым фильмом вождя.

В том же году в Ленинграде, в Мариинском театре была поставлена опера Вагнера «Лоэнгрин». Последний спектакль шел 21 июня, за несколько часов до бомбежки Ленинграда.

Войну Дунаевский провел на колесах вместе с ансамблем песни и пляски железнодорожников. Один вагон был предоставлен Исааку Осиповичу Дунаевскому и режиссеру ансамбля Сергею Аграняну. На протяжении всего пути ансамбль выступал на предприятиях и в формирующихся войсках. Писать песни на военную тему, Дунаевский фактически не мог, у него не было рядом поэта-песенника. Иногда Агранян писал для него тексты, но они были не очень качественными. Позднее Дунаевский признался: «Во время войны, я не мог писать, я испытывал творческое бессилие». Именно в те годы композитор Никита Богословский пустил в ход прозвище «Иссяк Осипович», и поселившееся в душе композитора беспокойство, уже никогда больше не покидало его. Но судьба улыбнулась ему, повторив ход его известной песни «Любовь нечаянно нагрянет…» В ходе поездок с ансамблем железнодорожников он познакомился с девятнадцатилетней солисткой ансамбля песни и пляски Александрова Зоей Пашковой, и в 1945 году у них родился сын Максим.

И все же одна его песня, написанная в ту пору, стала очень популярной. В 1943 году песня «Моя Москва» прозвучала по радио. Сотни писем с просьбой повторить песню приходили в редакцию радиопередач каждый день. На радио поняли, что песню «Моя Москва» ожидает огромная популярность, но в песне не упоминался мудрый вождь и учитель. Совет редакторов приняли решение заменить строчку: «Я приеду в мой город могучий, где любимая девушка ждет», и песня вышла в эфир со славами: «Я приеду в мой город могучий, где любимый мой Сталин живет». В тот же день вождь позвонил руководителю московской партийной организации, одному из руководителей деятельности в области пропаганды и идеологии А.С. Щербакову: «Товарищ Щербаков, надеюсь, вы слышали сегодняшний концерт по радио? И песню о Москве Дунаевского? Хорошая песня, только не объясните ли мне, где это девушка Сталиным стала?». «Не доглядел, Иосиф Виссарионович, виновные будут наказаны!».

«Моя Москва» снова зазвучала в 1944 году. Поэт Марк Лисянский написал для нее новую строфу: «Здравствуй, город Великой державы, где любимый наш Сталин живет».

Эту песню Сталин больше не критиковал. Нашлись, однако, люди среди коллег-композиторов, которых одно только имя Дунаевского выводило из равновесия.  Вот один из характерных для того времени эпизодов…

В том же 1944 году, вечером 18 сентября композитор Мокроусов, основательно выпив, зашел в бильярдную дома отдыха композиторов в Рузе и со словами «Когда только не будет у нас жидов, и Россия будет принадлежать русским?», подошел к композитору Кручинину, взял его за воротник, встряхнул и сказал: «Скажи, ты — жид или русский?» Кручинин ответил: «Был и останусь жидом» (хотя в действительности он является русским). Присутствовавшие композиторы были возмущены поведением Мокроусова и написали заявление в Оргкомитет ССК. Рассматривался вопрос об исключении Мокроусова из СК. «Надо проследить, чтобы антисемита Мокроусова строго наказали», отреагировал 21 сентября А. Щербаков.

После победы над врагом имя генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина, было на счастливых устах всего народа. От Дунаевского требовали песни, но Сталин, как видно, был его «анти-музой», и новая песня о вожде оказалась хуже, чем первая. Она не появилась ни на пластинках, ни в музыкальных изданиях. Композиторы-завистники с удовольствием повторяли за спиной Исаака Дунаевского прозвище «Иссяк Осипович», данное ему Богословским.

В 1947 году Исаак Осипович впервые оказался за границей. В Праге проходили съемки романтического фильма «Весна», песни, вырывались за пределы съемочной площадки, пражане восторженно принимала Дунаевского. Случилось так, что Исаак Осипович дал интервью корреспонденту одной из Пражских газет без согласия советского посольства. По меркам тех времен это было ЧП. Чрезвычайное происшествие. Однако, вернувшись из Праги, Дунаевский узнал, что его имя фигурирует в списках кандидатов на Сталинскую премию. Пронесло, понадеялся он. Его уже поздравляли собратья композиторы, но оказалось, что Сталин собственноручно вычеркнул Дунаевского из списков. Вождь лишил его премии за музыку к оперетте «Вольный ветер», шедшей буквально во всех театрах музыкальной комедии Советского Союза. Это означало, что композитор попал в опалу. Первыми его предали «близкие друзья» — Л. Орлова и Г. Александров. Режиссер собственноручно вычеркнул Дунаевского из списка лиц, представляющих картину «Весна» на Венецианском фестивале. Музыка к фильму завоевала высшую награду, тем не менее, писать музыку к новому фильму «Встреч на Эльбе», Александров пригласил Д.Д. Шостаковича, так как боялся работать с опальным Исааком Осиповичем.

Недруги Дунаевского немедленно приступили к травле композитора. Они писали обличительные статьи в газеты и журналы, осуждали его творчество по радио, на собраниях творческих коллективов. Включившись в борьбу с «безродными космополитами», они всячески стремились доказать, что творчество Дунаевского по своему интонационному строю примыкает к музыкальной культуре Запада и, следовательно, совершенно «чуждо советскому народу». Были среди них и музыкальные критики, и композиторы, —  Новиков, входивший в комиссию по Сталинским премиям, Вано Мурадели, которого, после «Постановления» 1948 года, Дунаевский презирал, и антисемит Иван Дзержинский, и Мокроусов, которого наградили Сталинской премией второй степени в 1948 г.

То, что у Дунаевского было немало врагов было вполне естественно.

Исаак Осипович имел репутацию человека прямого и резкого. Кроме того Дунаевский знал себе цену. О композиторе Ю. Милютине он сказал: «Очень индивидуален, но не может отличить флейты от фагота, паразитирует за счет оркестровщиков, а какой талантливый мелодист! И какое природное чутье музыкального драматурга! Ему бы профессионализм Богословского — он превзошел бы меня».

«Этот Никита! Какой талантливый! Какой многообещающий композитор, и какой интересный, остроумный человек!». — восхищался Дунаевский. По словам Никиты Богословского Исаак Осипович очень помог ему, молодому композитору, рекомендовав его режиссеру В. Вайнштоку для написания музыки к фильму «Остров сокровищ». Блестяще образованный Дунаевский, писавший для симфонического оркестра, джазового и для оркестра народных инструментов, не мог «переварить» то, что многие композиторы-песенники, являются просто «мелодистами», не могут самостоятельно написать партитуру, а порой и приличный клавир.  Дунаевский назвал их «изобретателями доходчивых мелодий».

Но были и люди, не скрывавшие своего восхищения талантом Дунаевского. Режиссер Иван Пырьев слыл грубияном и матерщинником, но не ведал страха. Он во всеуслышание называл Дунаевского советским Моцартом, и в 1949 году привлек композитора к работе над фильмом «Веселая ярмарка».

Тем временем в январе 1950 года Исааку Осиповичу исполнилось 50 лет. И музыкальные журналы, и широкая пресса проигнорировали эту дату. Музгиз не переиздавал партитуры музыки Дунаевского к фильмам, и музыканты учили мелодии и слова его песен на слух. Когда для одного из экзаменов мне потребовались ноты советской песни, педагог рекомендовала «Заздравную» из кинофильма «Весна», но в нотных магазинах песни не оказалось и мне пришлось взять ее в нашей, композиторской библиотеке.

Дунаевский, человек чрезвычайно эмоциональный, ощущал себя в вакууме. Неожиданно Исаака Осиповича пригласили провести свой творческий вечер из Горьковской консерватории. Вечер был приурочен к открытию нового зала и состоялся 27 декабря 1950 года. За несколько минут до начала вечера Дунаевский прочитал статью музыковеда А. Шавердяна «За высокую идейность и мастерство советской музыки» и его поразило отсутствие его имени в списке «прославленных мастеров советской песни», среди которых названы были Давиденко («Нас побить, побить хотели»), Александров, Захаров, Новиков и Соловьев-Седой.

В те времена это предвещало многое.

— Все, меня нет, и никогда не было, — сказал Дунаевский своему импресарио Д.М. Персону.

Затем он вышел на сцену и зал встретил его долгими овациями, а заместитель ректора консерватории И. Полферов произнес в честь него прекрасную речь. Композитор увидел горящие глаза студентов, почувствовал теплую, доверительную атмосферу в зале, и даже взаимопонимание. Исаак Осипович попросил разрешения закурить. Дунаевский был интеллигентным, остроумным, очень общительным человеком, но он не мог писать музыку, говорить, и жить без папирос. Он закурил и почувствовал себя очень легко. Еще в пору учебы на юридическом факультете, Дунаевский привык говорить без «бумажки». Исаак Осипович был очень искренним и наивным человеком, и сразу открыто заговорил о недозволенном, обратившись после нескольких слов общего характера к творчеству своих недоброжелателей.

«Вот ваш земляк, горьковчанин Мокроусов. У него есть несколько неплохих песен, но после успехов, он стал уклоняться в сторону кабацко-лирическую, и написал плохую песню «Россия наша Родина». Изобразив на рояле песню, Дунаевский указал на ее сходство с каким-то цыганским романсом, и пошутил: «Крадем мы все, товарищи, но надо знать, где и у кого».

«В итоге песню раскритиковали и не приняли… Спустя некоторое время, — продолжал Дунаевский, — я пошел в ресторан ВТО. Я там часто бываю. У меня там свой столик, и меня все знают». В ресторане пели песню «Россия наша Родина»  Вскоре к Дунаевскому подошел известный в то время драматург Суров, плагиатор и антисемит, пьесы для которого писали потерявшие возможность представлять свои работы «космополиты». Он был пьян и начал наезжать на Дунаевского, обвиняя его в запрещении песни Мокроусова. Один из присутствующих заявил: «А мы эту песню любим и будем петь». Ситуация накалилась, дело чуть не дошло до драки.

Выступление Дунаевского совершенно не укладывалось в рамки нормального для тех лет «протокола», он называл вещи своими именами, не претендуя при этом на какую-либо попытку анализа. По существу, это были искренние и не очень продуманные в плане возможных последствий жалобы.

Потом Дунаевский рассказал, что в Москве работать невозможно: «Мой первый враг — телефон, враг номер два — бесконечные заседания, совещания, прослушивания, обсуждения. Сочиняю я вне Москвы в «Доме творчества», в Рузе». И тут Дунаевский рассказал ресторанный анекдот о Мокроусове. Он рассмешил зал тем, что жители поселка Руза, прозвали местное «Сельпо» Мокроусовкой, из-за того, что Мокроусов просиживал там целые дни за бутылкой водки. Потом Дунаевский сказал, что есть композиторы «слухачи». Например, «музыка Табачникова, а гармония Иорданского». Одессит Модест (Манус) Табачников был прекрасным мелодистом, но образования не имел. Новиков тоже попадал в категорию слухачей.

Последний записывал фольклор жителей села Скопино, в котором родился и использовал в своих песнях. Однажды, Богословский решил подшутить над Новиковым, поехал в Скопино и записал несколько песен. Использовать он их не собирался, но Новикову, естественно, об этом не сообщил. Тот впал в истерику, начал качать права. Богословский парировал нападки Новикова тем, что селяне не крепостные, и. что в отличие от Новикова, он заплатил им гонорар. Для прижимистого Новикова это было ударом, и он начал мстить. Будучи членом комиссии по присвоению Сталинских премий, он не раз имел возможность отвести кандидатуру Богословского, что с успехом и делал.

Но вернусь к Исааку Осиповичу. Все его выступление записывалось на магнитофон. Его слова о том, что «… попытка догматизировать песенное творчество, направить его только по одному «правоверному» пути, не могла не приглушить яркие творческие индивидуальности отдельных композиторов, не могла не повлиять на их творческое самочувствие…», звучали в то время как крамола.

Рассказал Дунаевский и о том, что никогда не готовится к выступлениям, и из зала начали приходить записки, зазвучали вопросы.

Отвечая на один из вопросов из зала, Исаак Осипович пояснил, что он, беспартийный композитор, чувствует себя человеком вполне свободным, а состояние внутренней свободы было для него необходимо: «Моя «система жизни» дает мне почти неограниченную свободу действий мыслей, …полное невмешательство в мой внутренний мир…», утверждал он.

На вопрос о творческих планах, Дунаевский ответил, что не чужд оперному и балетному искусству, но предлагаемые сюжеты и темы его не устраивают.

— Мне из Ленинграда прислали оперное либретто. Но как писать? Героиня в первом акте ставит рекорд, во втором акте — ставит рекорд, в третьем акте — ставит рекорд, в четвертом — рекорд. Меня просил Большой Театр написать балет «Свет», а написать балет для Большого Театра — это 40 тысяч целковых, не шутка… Но как писать о колхозной электростанции?.. Я бы, конечно, мог сочинить балет, учитывая, что две мои жены балерины. Но я не могу увлечься сюжетом Сергея Михалкова, где героиня в каждой картине объясняется в любви комбайну.

По окончанию творческого вечера, администрация Горьковской консерватории пришла к выводу, что выступление Исаака Осиповича Дунаевского было политически невыдержанным и анти -воспитательным. Администрация консерватории, беспокоясь о своем благополучии, решила обезопасить себя. 30 декабря, в консерваторской газете была размещена заметка, в которой после упоминания о заслугах Дунаевского, говорилось о недовольстве педагогов и студентов по поводу «свободной, непринужденной, порой даже развязной» манере общения композитора с залом.

«Недопустимо в выступлении т. Дунаевского упоминание о «случае в ресторане», порочащем советскую музыкальную общественность и личность самого Дунаевского. Мы не упоминаем еще целого ряда высказываний И. Дунаевского. «…» Выступление т. Дунаевского оставило нехорошее впечатление у подавляющей массы студенчества. Композитору Дунаевскому, крупному общественному деятелю, следовало бы более ответственно готовиться к своим выступлениям и, тем более перед массовой студенческой аудиторией». Текст подписали все те, кто в случае огласки мог, так или иначе, пострадать.

Казалось бы, что этой заметки вполне достаточно, но оказалось, что нет. В начале марта 1951 года в газете «Советское искусство» появился грозный фельетон под названием «Печальный акт». Среди прочего его автор иронически повествовал: «Надо указать и на развязность поведения, изображавшего пьяных в лицах, бесконечно комиковавшего, желавшего любой ценой вызвать смех аудитории.»

В целом же фельетон рассказывал «о недостойном поведении народного артиста РСФСР и лауреата Сталинских премий композитора Дунаевского».

Вскоре Союз композиторов избрал двух членов Союза, чтобы проверить факты по следам фельетона. Этими композиторами были Новиков и Мурадели.

Я с дедушкой и бабушкой была в Рузе, когда Новиков за обедом в столовой громогласно возмущался:

— Из-за безответственного поведения Дунаевского, я должен все бросить и ехать в Горький!

Его интонация была фальшивой, и я прошептала:

— Дядя Толя говорит неправду, он рад, что едет в Горький, — дедушка подмигнул мне.

Я была в восторге от этого известия, потому что дедушка слишком много времени уделял работе с Новиковым, а мне хотелось гулять. В тот же вечер, после ужина мы прошли мимо дач и спустились в лес около реки. Луна выплывала из облаков, и в ее голубоватом свете, заснеженные елки, представлялись то в виде экзотических животных, то чудовищ. В тот дивный вечер я играла с дедушкой «в прятки». Дедушка был близоруким, а мой белый комбинезон сливался со снегом, и он подолгу меня искал.

Мне очень нравилось отдыхать в Рузе зимой. «Дом творчества» располагался в лесу. Деревянные домики находились поодаль друг от друга, и в каждом из них жил композитор один или с семьей. Дом творчества был окружен забором, ворота охранял сторож с ружьем, и меня безбоязненно выпускали из дома, «нагулять аппетит» перед завтраком. Бабушка напутствовала:

— Гуляй по дорожкам, иначе провалишься, и мы тебя не найдем.

Снег был очень глубоким, и между деревьев никто не ходил. Мои валенки оставляли на белой дорожке первые следы.

В зимнее солнечное утро свет и тени играли на снегу. Там, где березы теснили осины, снег отливал голубизной. Он чернел там, где вековые сосны срослись корнями, а кроны соприкасались при дуновении ветра. Тени были темно-синими или темно-зелеными там, где сосны и ели росли реже. Солнечный свет играл на заснеженной лужайке перед столовой. Я подходила к сосне, и тут же игривая белка сбрасывала на меня комок снега. Не успевала я достать фундук из муфты, как белки спрыгивали с деревьев и неслись ко мне. Схватив орехи, белки взлетали на сосны и смешно, звонко грызли их, сбрасывая скорлупки.

Под укоризненным взглядом вороны, я доставала кусочек булочки, оставшейся от полдника, и угощала ее.

На следующий день в Рузу приехал Исаак Осипович.

— Руза исключительно на меня действует, — печально улыбнулся Дунаевский.

— Что все-таки с тобой там приключилось? — спросил дедушка.

— Я увидел горящие глаза студентов и меня понесло!

— Наверное, студентки вскружили тебе голову, и ты объявил о своем двоеженстве, — пошутил дедушка.

Мы вошли в столовую. Кто-то подходил к Дунаевскому, чтобы обнять его, а кто-то, поздоровавшись сквозь зубы, проходил мимо.

После ужина Исаак Осипович попросил меня:

— Спой, назло врагам, про «Веселый ветер».

Это была песня из фильма «Дети капитана Гранта».

— Можно я спою на зло врагам песенку «Пепита Дьяболо»?

Это была песня из оперетты Дунаевского «Вольный ветер».

— Да! Я всегда была Пепита — дьяболо! Пепита — дьяболо! А дьяволы не любят унывать. Пляши Пепита, ну не спи же, стыдно спать! Да! Я всегда была, — зазвучало у меня в голове.

— Пусть будет «Вольный ветер»! — рассмеялся Дунаевский.

Я обожала эту песню, и со всей страстью пела и танцевала. Когда я закончила, Дунаевский радостно сообщил мне:

— Знаешь, ты похожа на Милицу Корьюс, когда вырастишь, я на тебе женюсь!

Я испугалась, не знала, что сказать, но Дунаевский, заметив мое смущение, тут же сменил тему.

На следующее утро Исаак Осипович сказал дедушке:

— Вчера вечером, за два часа, я написал три песни. Им хочется, чтобы я исписался, но я не исписался! Смотри, это список произведений, которые я написал за полгода, — список был очень длинным, — не исписался!

23 марта 1951 года состоялось обсуждение вопроса в Союзе Композиторов. Хренников сделал все возможное, чтобы не дать «делу» последующего хода, хотя по результатам проверки «факты подтвердились». Предварительно Клара Арнольдовна упросила Дунаевского не упрямиться и «признать» свои ошибки, — так принято!

— Я ему сказала…Я что тебя, креститься заставляю?! Всего лишь признать свои ошибки!

Потом уже Хренников убедил секретариат Союза Композиторов вынести решение, которое положило конец всей этой истории. 3 апреля 1951 года газета «Советское искусство» предоставила слово Т.Н. Хренникову: «Секретариат Союза советских композиторов СССР указал И.О. Дунаевскому, что его выступление на встрече со слушателями Горьковской консерватории порочно и недостойно советского композитора. Секретариат принял к сведению заявление И.О. Дунаевского о признании допущенных им ошибок и о том, что он исправит эти ошибки в своей дальнейшей творческой и общественной деятельности».

Т.Н. Хренников действительно сделал все возможное, чтобы замять «дело» и поставить в нем точку, но он не подозревал, что газета «Советское искусство», готовит новый удар по Дунаевскому, страшнее прежнего. 5 мая 1951 года «Советское искусство» объявило, что Дунаевскому не место в советском обществе…  «Советские люди, — писала журналистка, — простят художнику ошибку, но они не терпят халтурного отношения к порученному делу. Они привыкли к тому, что каждый человек относится к своему труду как к творчеству. Как заботливые и требовательные хозяева, они стремятся изгнать из своего богатого, прекрасного дома все, что мешает им жить по-новому. Они прямо указывают на недостатки, потому что знают, что вправе требовать немедленного устранения их».

Как видно редактор газеты Вдовиченко, мечтал получить миллионы писем от советских читателей, стремящихся изгнать композитора из советского общества, а потому, журналистка подбросила читателям письмо милиционера из Хабаровска, который возмутился «позорным» поведением Дунаевского в Горьковской консерватории: «Как мог всеми уважаемый, а многими любимый композитор так позорно вести себя? — вопрошал блюститель порядка. — Исаак Осипович Дунаевский, вероятно, забыл, о том, что советский зритель не дореволюционный дилетант, что ему недостаточно только громкого имени — ему нужно настоящее искусство».

Указующий жезл милиционера сработал, и для Дунаевского опять наступили черные дни. Он спасал себя играя Бетховена. Музыка великого композитора помогала ему переносить невзгоды. Он пишет музыку для документального фильма «Мы за мир!», рождается его знаменитая песня «Летите голуби».

От него отвернулись многие бывшие друзья, но зато Исаак Осипович обрел нового, искреннего и горячего друга, Ивана Александровича Пырьева, закончившего работу над фильмом «Веселая ярмарка». Кинофильм показали Сталину, и он пришел от него в восторг. Кругом царил послевоенная разруха, голод, но Иван Александрович снимал картину на Кубани — в колхозе-миллионере. Пырьев заставил актеров осваивать колхозные профессии: сеять, веять, управлять трактором, более того, в фильме принимали участие колхозники, которым платили по 25 рублей, так что их лица выглядели счастливыми не без основания. Прекрасные песни Дунаевского пел весь колхоз, опережая выход фильма на экран. Жизнеутверждающая, задорная музыка запоминалась мгновенно, она звала к подвигам в мирной, колхозной жизни. Не секрет, что даже музыка, написанная Дунаевским в миноре, звучит весело, мажорно.

— А все-таки неплохо у нас обстоит с сельским хозяйством. Я всегда знал, что у нас в деревне живут очень хорошо, — сказал Сталин, и дал название фильму «Кубанские казаки».

5 сентября 1951 года главный редактор газеты «Советское искусство» Вдовиченко вынужден был поместить фотографию Дунаевского в числе других участников фильма «Кубанские казаки», удостоенных Сталинской премии.

Вождь скомандовал «на место!», дав понять всем хулителям Дунаевского, что хвалить и наказывать его может только товарищ Сталин.

7-го ноября, на даче Дунаевских во Внуково была молодежная вечеринка. Выкрав у Евгения Дунаевского, сына композитора, ключи от машины, его друг решили покататься с Зинаидой Халеевой, студенткой 3-го курса ВГИКа. За руль села подвыпившая Зинаида, не умевшая водить машину. Был гололед, машина перевернулась, и девушка погибла. Евгений Дунаевского исключили из ВГИКа, обвинив в организации попойки. Однако суд признал Евгения полностью не виновным и вынес решение о возвращении ему материального ущерба за изувеченную машину. Но недруги Дунаевского стали распространять мерзкие слухи, вплоть до диких фантазий о каком-то изощренном убийстве! Отголоски этих слухов живы до сих пор. В одном из своих последних интервью Тихон Николаевич Хренников рассказывал:

«Против Исаака Осиповича началось что-то та-а-кое, невероятное. Один замминистра культуры, черносотенец, антисемит, его все презирали, всячески поддерживал и поощрял эти гнусные нападки… Возмущенный всем этим делом, я пришел в ЦК и потребовал, чтобы разнузданная компания против Исаака Осиповича была немедленно прекращена. Я даже пригрозил выступить во всех мыслимых и немыслимых органах и дать свою оценку всей этой гадкой истории, преднамеренно развязанной некоторыми людьми. Я сказал, что назову все фамилии. Видимо, некоторые испугались, и сразу все было прекращено».

Сталинский бесчеловечный режим нуждался в прославлении, и количество композиторов росло и росло. Ссылаясь на этот беспрестанный рост, Дунаевский и Хренников сумели пробить участок для строительства Дома композиторов, в пяти минутах ходьбы от Кремля, на улице Огарева. Дунаевский стал председателем кооператива. В одной из квартир должна была поселиться Зоя Пашкова с сыном Максимом.

Несмотря на все невзгоды выпавшие на его долю, Исаак Осипович оказался одним из тех немногих знаменитых евреев, которые категорически отказался подписать письмо, где представители советского еврейства в порыве искупления вины «убийц в белых халатах», просили Сталина о массовой депортации евреев на просторы Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера. И хотя смерть Сталина сняла страх перед возможностью депортации евреев, травля Дунаевского продолжалась. Теперь он был одновременно и сталинистом, и западником. Его песни называли американскими блюзами. Правда, масштаб кампании был уже не тот, многое начало меняться. Драматурга Сурова, например, выбросили из Союза писателей, пьесы его сняли, он спился и умер.

Но и силы Дунаевского были на исходе. В начале июня 1953 Исаак Осипович не смог встать с кровати: отказала правая нога. Врачи поставили диагноз: эндартериит спазмолитического характера. Ему пришлось немедленно бросить курить. Последующие два года Дунаевский метался между своими женами и успел купить Зое Пашковой дачу в Снегирях.

В конце июля 1955 года, Исааку Осиповичу позвонили из театра, где ставилась его новая оперетта «Белая акация», не утерявшая популярности до наших дней. Композитор сообщил, что дописывает арию Ларисы. Но на самом деле, он дописывал письмо девушке, которую по распределению отправили далеко на Восток. Ей, москвичке было там очень трудно, просто невыносимо. Дунаевский пытался отговорить ее от необдуманного поступка. В одиннадцать часов утра, он закончил письмо, и пошел в спальню за лекарством. Домработница Нина прибежала из кухни, услышав, что Дунаевский упал. Она вызвала «скорую», но было уже поздно. Исаак Осипович умер от тяжелого сердечного спазма.

Евгения на похоронах отца не было. В это время вместе с другими лучшими студентами Суриковского института он находился на ледоколе, где делал зарисовки из жизни моряков, для будущих картин. Ледокол был затерт во льдах, гидросамолет не смог взять Евгения на борт. Он вернулся в Москву через две недели. Этого было достаточно, чтобы распространить слух о том, что Дунаевский застрелился из-за сына, который, то ли отбывает срок в Сибири, то ли его расстреляли.

Музыка Дунаевского живет и сегодня, и, завершая, стоит, пожалуй, вспомнить слова, спетые его верным другом Леонидом Утесовым в прославившем их фильме: «Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить». Слова эти в полной мере относятся и к непревзойденному композитору-песеннику ушедшего времени.