©"Семь искусств"
  июль 2018 года

Игорь Ефимов: Пять фараонов двадцатого века. Групповой портрет с комментариями

Loading

Ниспровержение привлекательно тем, что выглядит абсолютно бескорыстным. Но если допустить, что человек извлекает из него моральное удовлетворение, оно сразу опустится на уровень других вполне эгоистических влечений. Его тогда будет позволительно сравнить даже с эротическим вожделением. И то, и другое живёт в человеке неистребимо, различны лишь проявления.

Игорь Ефимов

Пять фараонов двадцатого века

Групповой портрет с комментариями

(продолжение. Начало в №5/2018 и сл.)

Игорь ЕфимовЛетопись третья. Их бунт

ПРОТИВ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

    Выступая на тайных собраниях рабочих, Сталин строил свои речи по самой упрощённой схеме: «Почему мы так бедны? Почему так бесправны? Что можно сделать, чтобы изменить это?» Ответ был один: «Поднимайтесь на революционную борьбу для переустройства жизни по учению Карла Маркса».

    Среди его слушателей было много неграмотных, обрывочно знакомых только с библейскими текстами, услышанными в церкви. Проповедь отказа от собственности была им известна, так же как слова «священный», «вечный», «бессмертный». Они легко ассоциировали свои сходки с собраниями ранних христиан. Одним из подпольных псевдонимов Сталина было слово «Поп».1

    Он вскоре рассорился с более умеренными проповедниками марксизма, примкнушими к меньшевистскому крылу социал-демократической партии. Те считали своей главной задачей повышать уровень образованности рабочих, расширять их кругозор. «Мы должны учить их только одному — быть революционерами», — настаивал Коба-Сосо.

    Вскоре ему в руки попали статьи единомышленника, скрывшегося под псевдонимом Тулин. В них проповедывались идеи безжалостной вооружённой борьбы. «Я должен встретиться с этим человеком любой ценой!», — восклицал Коба. Работа, называвшаяся «Что делать?» (1902), стала его священным писанием. Впоследствии он заявлял: «Если бы не Ленин, я мог бы остаться хористом в церковном хоре».2

    В конце 1901 года подпольщик Коба появился в Батуми. Этот портовый город на берегу Чёрного моря бурно развивался в связи с постройкой в нём крупного нефтеперерабатывающего завода. Вряд ли можно считать случайным совпадением тот факт, что именно вскоре после прибытия Кобы на складах завода вспыхнул пожар, а рабочие устроили забастовку и демонстрации, при разгоне которых несколько человек погибло. Свидетели вспоминают, что Коба привозил раненых в квартиры сообщников и помогал перевязывать их. «Мы потеряли товарищей, но победили, — говорил он. — Весть об этих схватках облетит всю страну».3

    Несмотря на постоянные смены псевдонимов и квартир, Коба на этот раз не смог увернуться от полицейских ищеек. Он был арестован во время очередной сходки и помещён в тюрьму. Ему пришлось быстро осваивать правила тюремного существования, и эта наука впоследствии была широко использована им при организации советского ГУЛага.

    Как правило, политических заключённых помещали отдельно от уголовников, видимо, опасаясь распространения революционной пропаганды. Но Сталин с первых же дней и в последующих ссылках явно предпочитал сближаться с ворами и бандитами. «Среди интеллигентов слишком много шпиков», — объяснял он.4 Скорее всего, причина была другая. Над образованными людьми доминировать было труднее. А подчинять других своей воле было с юности любимым занятием Кобы, страдавшего от многих комплексов.

    Связь между камерами осуществлялась при помощи специального «тюремного телеграфа» — перестукивания с использованием примитивной «морзянки». Если камеры находились на разных этажах, пакетик с посланием можно было спустить на шнуре через решётку открытого окна. Получатель прочитывал его, писал ответ и отправлял его тем же способом обратно.5

    Сокамерники вспоминали, что в заключении Коба сохранял абсолютное спокойствие. Ничто не могла заставить его выйти из себя, потерять самообладание. Так же нельзя было представить его расхохотавшимся или, тем более, — плачущим.

    Во время прогулок во дворе можно было не только обмениваться новостями, но и передавать распоряжения на волю через тех, кому предстояло скорое освобождение. Разрешались визиты родных (мать Сосо дважды навестила его), и это тоже использовалось как ниточка связи. Коба мог из камеры руководить ячейками в других городах наподобие того, как это делает мафиозный босс в сегодняшней Америке.

    Он строго соблюдал собственный распорядок дня в тюрьме. После утренней разминки приступал к чтению и изучению языков. Камера стала для него настоящим университетом. Потом общался с теми, кто признавал его лидерство, рекомендовал им чтение по истории и экономике. Однажды заключённый из соседней камеры спросил его о «Коммунистическом манифесте». Зарешеченные окошки в дверях были открыты для вентиляции, и Коба стал читать манифест вслух. Вдруг в коридоре раздались шаги. Сталин замолчал. Подошедший надзиратель негромко сказал:

    — Зачем замолчал, дорогой? Читай дальше.6

    Правила содержания в царских тюрьмах допускали многие вольности, о которых и мечтать не могли бы узники тюрем в СССР. Разрешалось получать газеты и журналы, устраивать лекции и семинары. Прибытие новых заключённых и выход на волю сопровождались хоровым исполнением «марсельезы» и размахиванием красными флагами. Сталин несколько раз организовал групповое фотографирование сокамерников. Когда комендант тюрьмы в Кутаиси попытался ужесточить правила, вся тюрьма, по сигналу Кобы-Сосо, начала колотить металличечскими мисками по железным дверям с такой силой, что грохот вырывался на улицу. Коменданту пришлось уступить.7

    Ссылки на Север и в Сибирь давали ещё больше возможностей для всяческих видов неподчинения. По правилам, ссыльные должны были арендовать жильё у местных крестьян, и для этого им выплачивалась определённая сумма. Также разрешалось получать по почте письма, деньги и посылки с одеждой и продовольствием. Деньги можно было использовать для подкупа местной полиции, для найма помощников для побега. Сталин убегал из ссылок шесть или семь раз и потом, под вымышленными именами и с поддельными докумантами, путешествовал по стране и даже уезжал за границу.8

    Историки и биографы Сталина много внимания уделили обвинениям в сотрудничестве с охранным отделением, которыми его осыпали многие соратники. Лёгкость и частота побегов, мягкие приговоры суда, наглое проживание беглого ссыльного в столицах, тайные пересечения границы — всё это выглядит подорзрительно. Однако при этом забывают, что притвориться добровольным осведомителем — обычный и широко распространённый приём любой организованной преступности. В случае провала и ареста подсудимый сможет заявить, что действовал по заданию стражей закона. Следователям очень нелегко оценить меру подлинности информации, получаемой от агента. В верхнем эшелоне партии большевиков орудовал высокооплачиваемый двойной агент Малиновский. Когда его разоблачили, он уверял, что сам Ленин знал о его двойной роли и санкционировал её, ибо она давала возможность дезинформировать охранку, пусть даже ценой арестов не очень важных членов партии.9

    Эта тактика использовалась позже и в преступном мире США. Так, Джек Руби, когда ему нужно было в 1959 году несколько раз посетить революционную Кубу с целью выкупа и вызволения мафиозных боссов, арестованных там, притворился добровольным осведомителем. Так же поступил и Ли Харви Освальд в Далласе летом 1963 года, и получал от местного отделения ФБР по 200 долларов в месяц.10

    Что же касается Сталина, мы вправе допустить, что в какие-то моменты он вёл игру с Охранным отделением. Но то, что игра эта была разоблачена, показывает жестокая ссылка в Туруханский край (1914), в которой будущий вождь народов чуть не умер и просидел вплоть до Февральской революции 1917 года.

    Первая встреча Сталина с Лениным произошла в декабре 1905 года, во время конференции социал-демократов, состоявшейся в финском городе Таммерфорсе. Несмотря на преклонение перед статьями партийного лидера, Сталин позволял себе по некоторым пунктам возражать тому, кого он называл «горный орёл». Острая дискуссия разгорелась по вопросу: принимать ли участие в выборах в открывшуюся Думу или игнорировать их? Ленин был за участие, Сталин — против. После долгих споров Ленин уступил и даже предложил Сталину написать соответствующую резолюцию по данному вопросу.11

    Однако в остальном солидарность двух большевистских лидеров оставалась ненарушимой. Они оба были убеждены, что не массы рабочих и крестьян могут произвести революцию, а только сплочённая группа конспираторов-профессионалов, подчиняющаяся железной военной дисциплине. В верхнем эшелоне этой группы не должно было быть места настоящим рабочим — они слишком легко подчинялись минутным эмоциям, угрозам властей, соблазну подкупа, влиянию семьи.12 Революция требовала человека целиком — только так у неё был шанс на победу.

    Самый большой конгресс партии социал-демократов произошёл в Лондоне в мае 1907 года. На нём присутствовало 92 большевика, 85 меньшевиков, 54 члена еврейского Бунда, 45 польско-литовских социалистов — всего более 300 делегатов. Журналисты дежурили у входа в здание, делали фотоснимки. Газета «Дэйли Миррор» вышла с крупным заголовком: «История творится в Лондоне». Открыл конгресс лидер российских марксистов Плеханов.13

    Споры разгорались по многим вопросам, страсти кипели и в перерывах между заседаниями. Благодаря усилиям Ленина, его однопартийцам удалось завоевать большинство в Центральном Комитете. Однако, вопреки его возражениям, Конгресс категорически запретил ограбления, ибо это бросало тень на репутацию социал-демократов. Нарушителям грозило исключение из партии.14

    Могли ли смириться с этим убеждённые конспираторы? Каким образом добывать деньги на святое дело революции? Пожертвования богачей вроде Саввы Морозова и Виктора Тихомирова, сборы средств, проводимые Максимом Горьким, были явно недостаточны. Ленин и Сталин сошлись на том, что подчиняться этому запрету настоящий революционер не должен. Какое великое дело можно совершить, если под ним «не струится кровь»?

ПРОТИВ ИТАЛЬЯНСКИХ БОГАТЕЕВ И ПОПОВ

    Бунтовать против начальства и наставников Муссолини начал уже в школьные годы. Его одноклассники вспоминали эпизод, когда он устроил «хлебный протест». В столовой ученикам давали такой заплесневевший и засохший хлеб, что об него можно было сломать зубы. «Вы обращаетесь с нами хуже, чем с нищими в приюте», заявил в лицо ректору юный борец за справедливость. Куски хлеба замелькали в воздухе. «Нет! — Бенито властно поднял руку. — Швыряться хлебом значит оскорблять еду бедняков». Дело было передано на рассмотрение городскому совету, и тот принял сторону протестующих.1

    В те же годы он делал первые шаги на поле революционной пропаганды. Собрав в коровьем хлеве окрестных крестьян, читал им вслух роман Гюго «Отверженные». Судьба беглого каторжника Жана Вальжана, геройство маленького Гавроша, бои на баррикадах в революционном Париже проникали в души его слушателей глубже, чем политические памфлеты и листовки.2

    В публичных выступлениях он быстро овладевал эффектными театральными приёмами и пускал их в дело при самых неожиданных обстоятельствах. Однажды в Лозанне ему довелось принять участие в религиозном диспуте. Встав перед своим оппонентом, местным пастором, он извлёк из кармана часы и громко объявил: «Сейчас три с половиной часа пополудни. Если Бог существует, я даю Ему пять минут, чтобы поразить меня насмерть».3 Естественно, Господь не справился с поставленной Ему задачей и был посрамлён.

    Религия и священники были постоянным объектом злобных нападок со стороны Муссолини. «Когда же люди освободятся от тирании религии, этой аморальной болезни ума?! — восклицал он. — Кто такой был Христос, как не жалкий, ничтожный человек, сумевший за два года обратить в свою веру всего несколько деревень и учениками которого была дюжина невежественных бродяг, подонков Палестины?».4

    В начале 20-го века атеизм стремительно проникал во все сферы жизни в Европе. Он быстро приобретал черты догматизма и нетерпимости свойственные многим религиозным течениям. Итальянские социалисты запрещали своим членам участвовать в христианских обрядах. За крещение ребёнка или церковное бракосочетание могли исключить из партии. В то время как христианство было раздроблено на множество вероисповеданий — католицизм, лютеранство, кальвинизм, православие, англиканство и так далее, — атеизм находил силу в полном единодушии своих адептов.

    Нападки на папу римского привлекали много сторонников в лагерь Муссолини. «Именно выпады против католической церкви, “этого великого трупа”, и Ватикана — “притона нетерпимости и банды грабителей”, а также против христианства в целом — “аморального позорного клейма для человечества” — привели к его аресту и выдворению из Австрии после короткого тюремного заключения».5

    Возможно, сам Муссолини затруднился бы ответить на вопрос, кого он больше ненавидит — попов или богачей? Софистические формулы Прудона — «собственность это воровство» — или Маркса — «источник любого богатства — эксплуатация» — имели в его мозгу вес абсолютных истин. Гневные тирады, вылетавшие из его уст, часто были окрашены откровенной завистью, и он даже не пытался скрывать этого.

    «Смотрите, — говорил он своей приятельнице, русской социалистке Анджелике Балабановой, показывая рукой в сторону ресторанов и отелей в городе Лугано. — Эти люди едят, пьют и наслаждаются жизнью. А я должен ездить в вагоне третьего класса и есть жалкую, дешёвую пищу. Боже мой, как я ненавижу богачей! Почему я должен страдать от такой несправедливости? Сколько это может продолжаться? Когда же наступит день мести?».6

    Среди социалистов было немало людей, открытых националистическим идеям, считавших себя патриотами Италии. Таких Муссолини называл «лакеями буржуазного капитализма», «рабами национализма и патриотизма», которых следовало бить и бить, «пока их предательство дела пролетариата не будет разоблачено. Ибо пролетариат должен оставаться «антипатриотичным уже по своему характеру» и ему необходимо разъяснять, что национализм — это «маска грабительского милитаризма», которую следует «оставить господам», а национальный флаг — это просто «тряпка, место которой на помойке».7.

    Для юного ниспровергателя разницы между республиками и монархиями не существовало. На приютившую его Швейцарию он обрушивался с красочными инвективами: «Это демократия сосисочников, которая никогда не знала, как найти способ выразить протест, и притворялась, что не понимает своего огромного позора, уверовав, видимо в то, что яблока Вильгельма Телля достаточно для увековечивании традиций свободы».8

    Постепенно он стал приобретать известность в провинции Романья. В возрасте двадцати пяти лет «товарищ Муссолини» представлял собой заметную силу, о нём писали газеты. С присущей ему горячностью он принял участие в одном из аграрных конфликтов между подёнными рабочими и их «угнетателями» и за резкие высказывания попал на три месяца в тюрьму.9

    Отделения полиции в Италии, Швейцарии, Австрии имели досье на Муссолини, которые распухали с каждым годом. Полиция города Форли характеризовала его как опасного и непредсказуемого подстрекателя всевозможных насилий. В 1909 году он получил пост редактора в италоязычной газете, выходившей в австрийском городе Тренто. Одиннадцать выпусков этой газеты были арестованы и запрещены властями, а редактор попадал под арест шесть раз, пока, наконец, не был выслан из страны.10

    Борьба европейских государств за обладание колониями протекала в течение четырёх веков. В начале 20-го века Италия включилась в эту борьбу, избрав объектом для нападения Северную Африку. Под предлогом защиты собственности проживавших там итальянцев, она отвоевала у Турции Триполитанию и Киренаику.11

    Муссолини выступил с яростными протестами. «Международный милитаризм продолжает предаваться оргиям разрушения и смерти… С каждым днём растёт кровавая вершина гигантской пирамиды из пожертвованных жизней, на которой в ожидании стоит Марс со своим ненасытным, перекошенным в адской ухмылке ртом… Пока существуют отечества, будет существовать милитаризм. Отечество — это призрак подобный Богу, и подобно Богу он мстителен, жесток и коварен… Продемонстрируем же, что отечества не существует, точно так же, как не существует Бога».12

    Словесными протестами дело не ограничилось. «В знак протеста против этой гибельной войны комитет Всеобщей конфедерации труда призвал провести всеобщую забастовку… Но для Муссолини этого было мало. Призывая рабочих Форли приходить на политические митинги не с пустыми руками, а с оружием, он агитировал не за забастовку, а за революцию; сам он возглавил банду, которая в течение двухдневных беспорядков в Форли занималась тем, что ломала кирками трамвайные линии».13

    Последовал арест и суд, на котором Муссолини защищал себя сам. В заключение своей речи он объявил судьям: «Если вы оправдаете меня, это доставит мне удовольствие; если осудите, я приму это за честь». Он получил пять месяцев тюрьмы. Но его репутация непримиримого борца так возросла, что по выходе на свободу его избрали в Исполнительный комитет итальянской социалистической партии и предоставили должность редактора в миланской газете «Аванти!», с зарплатой в 500 лир в месяц.14

ПРОТИВ ВЕЙМАРСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

    В начале 1919 года разорённая войной Германия стремительно погружалась в послереволюционный хаос. В Баварии он обернулся созданием республики советского образца, которую возглавил левый социалист, еврей, Курт Эйснер. Но 21 февраля он был убит, и это произвело такое возмущение, что на волне протестов коммунистам удалось захватить власть в новорожденной республике. Правда, их правление оказалось недолгим. После двух недель демонстраций, забастовок, кровопролитных стычек рейхсвер сумел взять ситуацию под контроль. Военное руководство видело главную опасность в брожении умов и поспешило создать Информационный отдел, которому поручалось наблюдать за политическими настроениями военнослужащих и вести среди них соответствующую пропаганду.

    Видное положение в этом ведомстве занял капитан Карл Мэйр. Ему были выделены значительные фонды для найма лекторов и информаторов и для организации антибольшевистского просвещения солдат и офицеров. В списке нанятых им сотрудников имя капрала Адольфа Гитлера появляется уже в июне 1919 года. Эту дату можно считать моментом вступления будущего фюрера на политическое поприще, а капитана Мэйра — его крёстным отцом.1

    Видимо, незаметно для себя, Гитлер оттачивал приёмы ораторского искусства во время дебатов с соседями по общежитию для холостых в Вене, в мюнхенских пивных, на солдатских собраниях в своём батальоне. Этот опыт он описал в книге «Мейн Кампф»: «Одного года в Вене мне хватило, чтобы убедиться, как восприимчивы простые рабочие к ясно выраженным идеям… В дебатах победа всегда была на моей стороне. Массы можно спасти, если уделять этому достаточно времени и терпения».2

    Темы его лекций для военнослужащих охватывали широкий круг проблем. «На ком лежит вина за Мировую войну?»; «Дни Баварской республики»; «Условия для мира и реконструкции»; «Эмиграция»; «Социальные и экономические лозунги». Его увлечение новой ролью было абсолютным. Солдаты поддавались его ораторским приёмам, пробуждались от апатии и безразличия к предметам далёким от их повседневного быта. Впервые Гитлер чувствовал, что он обладает настоящим даром и может рассчитывать на успех.3

    В сентябре 1919 года он вступил в Немецкую рабочую партию, насчитывавшую тогда немногим больше пяти сотен членов, и вскоре сделался её ведущим оратором. Слушателей завораживала его страстность, эрудиция и абсолютная уверенность в истинах, которые он изрекал. Один из них впоследствии описал свои впечатления:

    «Я был полностью захвачен с самого начала. Его слова шли от сердца, в них не было ничего театрального… Это было абсолютно непохоже на то, что мы привыкли слышать на собраниях… Он поднял самую больную тему дня, условия Версальского договора, и задал самые важные вопросы: что такое немецкий народ сегодня? Какова его реальная ситуация? Что можно сделать, чтобы изменить её? Он говорил два с половиной часа, и часто его речь прерывалась взрывами аплодисментов… Какая-то сердечная струна откликалась в каждом из нас. Конец его речи утонул в овациях. Хотя я не был членом партии, с этого вечера я поверил в то, что если одному человеку по силам изменить судьбу Германии, то этим человеком может быть только Гитлер».4

    Главными объектами гневных филиппик Гитлера были правители Веймарской республики (их он называл «ноябрьские преступники»), промышленники и торговцы, нажившиеся на войне, явные и тайные марксисты-большевики, а также политики-демократы, ратующие за равенство народов, неспособные понять исключительность и величие немецкой нации. И конечно, в конце каждой речи на поверхность выныривала зловещая фигура еврея — тайного манипулятора всех процессов гибельных для других народов, готового идти на любые преступления ради достижения своей цели: мирового доминирования иудейской расы.

    Неизвестно, читал ли Гитлер книгу Густава Лебона «Психология толпы», завоевавшую популярность в конце 19-го века. Там французский философ писал: «Односторонность и преувеличенные чувства толпы ведут к тому, что она не ведает ни сомнений, ни колебаний… Высказанное подозрение тотчас превращается в неоспоримую очевидность. Чувство антипатии и неодобрения, едва зародившееся в отдельном индивидууме, в толпе тотчас же превращается у него в самую свирепую ненависть».5

    Парламентской демократии в речах Гитлера достаётся град язвительных насмешек. «Это сборище говорунов занято лишь придумыванием успокоительных элексиров для вспышек недовольства тех или иных групп. Фермерам будет обещана забота о сельском хозяйстве, промышленникам — о сбыте продукции, учителям — повышение зарплат, служащим — увеличение пенсий, налоги и тарифы станем уменьшать, о вдовах и сиротах заботиться… Буржуазные политики в своём безумии воображают, что такими мерами они смогут противостоять еврейскому порыву к доминированию над миром, порыву, который использует лом и кирку возмущённого пролетариата, ведомого большевиками».6

    Пламенная устная речь имеет то преимущество перед печатным словом, что ей нет нужды избегать противоречий. Кто из слушатлей способен запомнить, что именно оратор утверждал час назад? В одном выступлении Гитлер мог призывать к тому, чтобы антисемитская пропаганда избегала эмоций, базировалась на строгой научной логике. В другом он доказывал, что только «буря страстей может менять судьбу народов, и раздувать её может только тот, кто сам несёт пожар страсти в своём сердце. Только она даст избраннику слова, которые как удары молота откроют говорящему врата в человеческое сердце».7

    Обрушиваясь на слепоту буржуазии, вообразившей, будто она уже обезопасила себя от коммунизма русского образца, он объясняет, что жажда доминирования является инстинктом любой нации. Войдя в раж, забывает исключительную злокозненность евреев, и вещает, что и «англо-саксонский мир тоже стремится захватить контроль над миром и ведёт свою войну своим особым оружием».8

    Нередко он отдаёт должное марксистским методам борьбы. «Карл Маркс взглядом пророка проник в мессиво разлагающегося мира, извлёк оттуда самые сильные яды и как колдун смешал их в концентрированный раствор, которым можно быстро покончить с существованием независимых наций».9 В другой речи даже призывает использовать тактику своих врагов. «Успех интернационализму принесла не глубина идей, а то, что они были представлены политической партией, организованной на военный манер… Не безграничной свободой интерпретировать идейную платформу, а только сужением этой свободы мы сможем достичь единства, сражаться и побеждать».10

    Оратор и агитатор Гитлер не знал усталости. В течение 1920 года он выступил больше тридцати раз на митингах, собиравших от 800 до 2000 слушателей, и множество раз делал доклады на партийных собраниях. В начале февраля выступил перед аудиторией в шесть тысяч, в самом большом мюнхенском зале. Но не оставались без внимания и другие города Баварии.11

    Гитлер постоянно подчёркивал разницу между национал-социалистами и депутатами пангерманского направления в Рейхстаге. Те обещали своим сторонникам в случае победы на выборах материальные льготы, выгодные посты, престижные должности. Это привлекало к ним прагматиков, интересующихся улучшением собственного благополучия, неспособных следовать идеалистическим устремлениям. Новому движению националистов нужны герои, готовые к самопожертвованию, то есть устремлённые к бессмертию. «Каждый вступающий в нашу партию должен помнить, что она не может предложить ему ничего в настоящем — только славу и честь в грядущем».12

    В начале 1920 года произошло знакомство Гитлера с капитаном Эрнстом Рёмом. Программа нацистской партии привлекала боевого офицера своей нацеленностью на решительные действия, готовностью применять насилие в политической борьбе. При покровительстве рейхсвера Рём организовывал и вооружал добровольческие отряды штурмовиков. Он идеализировал дружбу окопных ветеранов и считал, что управлять страной должна сплочённая военная элита.13

    В январе 1921 года в Париже состоялась конференция держав-победительниц, которая наложила на Германию огромные репарации в размере 132 миллионов золотых марок. Гневу Гитлера и его партии не было предела. Огромный зал в Мюнхене сняли для проведения митинга протеста. Арендовали несколько грузовиков, которые разъезжали по городу, разбрасывая листовки.14 Однако единодушие продлилось недолго. Часть нацистского руководства вступила в переговоры о слиянии с социалистами. Это так взбесило Гитлера, что он объявил о выходе из партии.

    Потерять своего лучшего, своего самого знаменитого оратора? На это руководство пойти не могло. Оно попросило непокорного перечислить условия, на которых он готов был вернуться в ряды. Полученный перечень не оставлял сомнений в намерениях восходящей политической звезды. Он потребовал, чтобы его сделали председателем партии с диктаторскими полномочиями; чтобы штаб-квартира партии всегда оставалась в Мюнхене; чтобы выработанная им программа и устав не подвергались коррективам; чтобы были оставлены всякие попытки переговоров о слиянии с другими партиями. Условия были приняты, и 29 июля 1921 года победитель с триумфом выступил перед пятью сотнями членов партии национал-социалистов. С этого момента титул «фюрер» останется за ним навсегда.15

    Тем временем инфляция марки росла неудержимо. Цены на продукты поднялись в восемь раз по сравнению с концом войны и продолжали лететь вверх. В таких условиях яростные нападки Гитлера на правительство в Берлине вызывали бурную поддержку слушателей. Страсти накалялись, порой на улице начинались рукопашные схватки с коммунистами. В июле 1922 года после одной из таких драк Гитлер был арстован, и ему пришлось провести месяц в тюрьме.16

    Напряжение в стране нарастало. Всё больше волонтёров записывалось в штурмовые отряды Рёма. Теперь у национал-социалистов по сути появилась своя частная армия, у которой были тесные дружеские связи с рейхсвером. Казалось, достаточно будет искры, чтобы эта пороховая бочка взорвалась. Такой искрой явилась оккупация Рурской области, осуществлённая Францией в январе 1923 года.

ПРОТИВ КИТАЙСКИХ ЭКСПЛУАТАТОРОВ  И МИЛИТАРИСТОВ

    В нашей пятёрке бунтарей Мао Цзедун выглядит самым уравновешенным, рассудительным, наименее подверженным порывам страстей. В молодые годы он оказался не перед стеной устойчивой государственной машины, как остальные, а в бурлящем послереволюционном потоке различных политических, религиозных, социальных течений и водоворотов. Он честно искал в них свой путь, вглядывался в происходящие перемены, сравнивал с тем, что он знал об истории Китая и других стран.

    В годы Первой мировой войны Япония усилила свои притязания на китайские территории. Слабое правительство новорожденной Китайской республики поддалось нажиму и в 1915 году уступило ей порт Циндао. По стране прокатилась волна возмущения. Мао присоединился к протестующим, выразил свои чувства в стихах:

Седьмое мая —
Ужасный позор Отчизны!
Чем отомстим мы, студенты?
Своими жизнями!1

    Бунт ради бунта не импонировал Мао, он искал бунтарству теоретические обоснования. «Продолжительный мир без всяких беспорядков был бы невыносим, — писал он. — Человек всегда ненавидел хаос, стремясь к порядку, не отдавая себе отчёта в том, что хаос — тоже часть исторического процесса, он тоже имеет ценность в реальной жизни… Когда люди читают о мире, они испытывают скуку и отбрасывают книгу прочь… Период мира не может продолжаться долго, он противен человеческой природе».2

    Известия о российской революции были встречены с огромным воодушевлением китайскими радикалами. Один из них, директор библиотеки, в которой Мао получил работу, так выразил свои чувства: «Русская революция знаменует изменения в сознании не только русских, но и всего человечества ХХ века… Мы должны с гордостью приветствовать русскую революцию как свет новой цивилизации. Нам надо внимательно прислушаться к вестям из новой России, которая строится на принципах свободы и гуманизма. Только тогда мы будем идти в ногу с мировым прогрессом. И не следует впадать в уныние от временных неурядиц в сегодняшней России».3

    Большой интерес вызывало также движение анархистов. На китайский были переведены книги Кропоткина, Бакунина, Штирнера, Прудона. Об анархизме Мао много узнал от своего наставника, Чэня Дусю, который долгое время был для него настоящим гуру. В 1919 году Мао откликнулся на арест Чэня гневной статьёй:

    «Опасность заключается не в нашей военной слабости или в недостаточности финансов и не в раздробленности страны… Подлинная опасность состоит в том, что духовный мир китайского народа абсолютно ничтожен. Из 400 миллионов населения Китая 390 миллионов суеверны. Они верят в духов и демонов, в предсказания судьбы… Индивидуум, личность, истина совершенно не признаются… Формально Китай — республика, а на деле — автократия, которая становится всё хуже и хуже по мере того, как один режим сменяет другой… Господин же Чэнь всегда выступал за науку и демократию… Этими выступлениями господин Чэнь обидел общество, и общество отплатило ему арестом и заключением».4

    Победа большевиков в гражданской войне в России необычайно подняла престиж марксистских идей во всём мире. Мао, давно знакомый с трудами Маркса, Энгельса, Ленина, всё больше проникался их мировоззрением. Первую коммунистическую ячейку ему удалось создать в Чанше в 1921 году. Первый съезд Коммунистической Партии Китая (КПК) состоялся в июле того же года. Он выработал программу, включавшую основные пункты программы большевиков.

    «А) вместе с революционной армией пролетариата свергнуть капиталистические классы, возродить нацию на базе рабочего класса и ликвидировать классовые различия; Б) установить диктатуру пролетариата, чтобы довести до конца классовую борьбу вплоть до уничтожения классов; В) ликвидировать капиталистическую частную собственность, конфисковать все средства производства, как то: машины, землю, постройки, сырьё и т.д., и передать их в общественную собственность; Г) объединиться с коммунистическим интернационалом… Наша партия полностью порывает все связи с жёлтой интеллигенцией и с другими подобными группами».5

    Приходится изумляться тому, как быстро примчались из Москвы в бурлящий Китай агенты Коминтерна. Россия была разорена гражданской войной, но при этом у большевиков в руках оказались огромные финансовые средства, полученные в результате конфискаций имущества казнённых и эмигрировавших «эксплуататоров». Эти средства они могли щедро распределять для поддержки «перманентной мировой революции». В 1921 году КПК получила из Москвы 16 тысяч китайских долларов, в следующем — почти столько же. Членские взносы при этом составляли меньше тысячи, потому что большинство партийцев нигде не работали, жили на деньги Коминтерна.6

    Ещё более широкая поддержка была оказана большевиками партии Гоминьдан, возглавляемой известным китайским революционером Сунь Ятсеном. Видный деятель этой партии, генерал Чан Кайши, посетил Москву в 1923 году и убедил верхушку Политбюро в том, что главную задачу китайские националисты видят в борьбе с мировым империализмом, захватившим обширные территории страны под видом иностранных концессий. С этого момента Гоминьдан стал получать из России не только деньги, но также оружие, боеприпасы, военных советников. За короткий срок было поставлено 40 тысяч винтовок, 40 миллионов патронов, 48 орудий, 230 пулемётов, 10 тысяч ручных гранат, 12 горных пушек. На создание школы для офицерского состава Национальной революционно армии (НРА) в 1924 году было прислано 900 тысяч рублей.7

    Одним из самых активных представителей Коминтерна, курировавших КПК, был Михаил Бородин. Он настаивал на том, чтобы коммунисты соединились с Гоминьданом и постепенно изнутри меняли ориентацию этой партии, ослабляли её националистические тенденции, склоняли к участию в мировой революции. Чэнь Дусю и Мао Цзедун понимали невыполнимость такой программы, но возражать не смели, боясь лишиться финансовой поддержки. Недаром в качестве одного из своих многочисленных партийных псевдонимов Бородин пользовался словом «Банкир».8

    Главной сферой активности китайских коммунистов в эти годы была организация профсоюзов и инспирирование стачек. Мао энергично участвовал в этом. В июне 1925 года в забастовке в Шанхае приняли участие 200 тысяч человек. Для подавления её в гавань вошли 26 иностранных судов, на берег высадился десант морской пехоты — американской, английской, итальянской. В начавшейся стрельбе 40 китайцев погибло, 120 были ранены.9

    Активное участие Мао Цзедуна в подстрекательстве беспорядков не прошло незамеченным. По счастливой случайности, его друг, работавший в уездной администрации прочитал на столе своего начальника телеграмму, присланную губернатором: «Немедленно арестовать Мао Цзедуна. Казнить его на месте».10

    Пришлось срочно бежать в Кантон. Там к этому времени Гоминьдану удалось создать комитет, объявивший себя новым правительством Китайской республики, и сформировать Национальную революционную армию (НРА) из шести корпусов. Среди офицеров этой армии оказалось немало коммунистов. Мао получил пост заместителя директора отдела пропаганды в деревне, его будущий соратник Чжоу Эньлай — пост начальника политотдела 1-го корпуса.11

    Между тем в далёкой Москве большевистское Политбюро вело дискуссии о том, какую тактику следует применять в Китае. Спорщиков не смущало то, что ни один из них не бывал в стране, не знал ни её истории, ни социальной структуры. У них зато был опыт раскола российской партии эсеров на «левых» и «правых», и многие считали, что с Гоминьданом можно будет проделать то же самое. Троцкий и Зиновьев выступали за выход КПК из Гоминьдана, Сталин решительно возражал им.

    Мао Цзедун был отлично осведомлён о том, что происходит в китайской глубинке. Но и его ум начинал буксовать, когда он пытался подогнать реальность под марксистские схемы классовой борьбы. В декабре 1925 года он писал: «Кто наши враги, кто наши друзья? Все, кто находится в союзе с империализмом, — милитаристы, бюрократы, крупные дичжу (землевладельцы), класс реакционной интеллигенции — вот наши истинные враги. Вся мелкая буржуазия, полупролетариат и пролетариат — наши друзья. Что же касается колеблющейся средней буржуазии, то её правое крыло надо рассматривать как нашего врага… Её же левое крыло можно рассматривать как нашего друга».12

    Сорок лет спустя, в годы «Культурной революции», он снова воспользуется расплывчатостью подобных сортировок и назовёт пять групп «врагов», которых можно и нужно отправлять под железные палки хунвейбинов и в лагеря «перевоспитания».

ПРОТИВ ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИХ ДИКТАТОРОВ

    В своих воспоминаниях Кастро признаёт, что бунтарский дух бурлил в нём с юных лет. Но объясняет это исключительно обострённым чувством справедливости, морально-этическими принципами, готовностью вставать на защиту обездоленных, бороться с неравенством.1

    Одной из первых акций открытого протеста явилось его участие в студенческой демонстрации против повышения автобусной платы. Введено оно было не диктатором, а законно избранным в 1944 году президентом Рамоном Грау. Полиция жестоко разогнала демонстрантов. Кастро получил удар прикладом и уже на следующий день явился в редакции нескольких газет с перевязанной головой, давать интервью.

    Президент согласился встретиться с делегацией протестующих для переговоров. День был тёплый, и он предложил своим гостям расположиться на балконе дворца. На какое-то время ему понадобилось задержаться во внутренних помещениях, и четверо делегатов оказались одни над цветущими деревьями парка. В этот момент в голове страстного борца за справедливость спонтанно родилась революционная идея.

    — Я знаю, что мы должны сделать, — прошептал он. — Старый хрыч сейчас явится сюда один. Нас четверо, и мы легко можем схватить его и сбросить с балкона. Потом после его смерти объявим по радио, что студенческая революция победила.

    Друзья попытались отмахнуться от него, но он стоял на своём. Его с трудом удалось утихомирить. Вежливый, не имевший опыта противоборства с прямым насилием президент Кубы, кажется, так и не узнал, как близок он был к смерти в тот день.2

    Видимо, подобные внезапные идеи отпугивали от Кастро сторонников. Несмотря на многие усилия, ему так и не удалось быть избранным на пост президента студенческой федерации. Дошло до того, что оппоненты пригрозили ему серьёзными последствиями, если он появится на территории кампуса. «Как я прореагировал на это? — рассказывал впоследствии Кастро биографу. — Я пошёл на пляж, упал лицом в песок и плакал… Я знал, что они способны на всё, даже на убийство». Но вскоре самообладание вернулось к нему, и он появился на территории университета — теперь уже с пятнадцатизарядным браунингом в кармане.3

    Конфликты между студенческими группами часто завершались кровопролитиями. Лидером одной из таких групп, претендовавшим на руководящий пост в студенческой федерации, был Лионель Гомез. Однажды он проезжал в автомобиле по извилистой улице в холмистом районе. На вершине холма находился Фидель Кастро с двумя приятелями. (По их уверениям — случайно). «Давайте прикончим его», — предложил один. «Хорошее дело», — согласился Кастро. Строгое следование морально-этическим нормам поведения, конечно, потребовало немедленно открыть стрельбу. Гомез получил тяжёлые ранения, но чудом выжил. Несколько прохожих были ранены.4 Имя Лионеля Гомеза в «Автобиографии» Кастро не упоминается.

    В 1944 году кубинский диктатор Батиста, под нажимом американцев, уступил верховную власть избранному президенту (тому самому Рамону Грау) и переехал во Флориду. Бунтарский дух кубинской молодёжи искал выхода и отлился в планирование военной экспедиции против доминиканского диктатора Трухильо. Политические пристрастия вооружённой молодёжи, стекавшейся летом 1947 года на мыс Кайо Конфитес, варьировались в широком диапазоне, так же, как и национальный состав: были не только кубинцы, но и добровольцы из Коста-Рики, Перу, Колумбии, Аргентины, Венесуэлы.

    Кастро не мог остаться в стороне. Его отец был крайне недоволен политической активностью сына, пытался отговорить от участия, обещал в награду купить новый автомобиль. Но Фидель представил всю затею как моральный долг, лежащий на кубинцах.

    — Ты забываешь, отец, что в борьбе за нашу независимость доминиканцы оказали нам огромную помощь пятьдесят лет назад. Сейчас пришло время отблагодарить их и помочь сбросить власть безжалостного Трухильо.5

    Перед тем как появиться в лагере экспедиционной бригады, Кастро, через посредников, провёл переговоры со своими оппонентами из студенческой федерации и получил от них заверения в том, что во время военных действий они не станут стрелять ему в спину. Организация всей затеи была на невысоком уровне, никто не заботился о соблюдении секретности, и слухи о готовящейся атаке разлетались по всему Карибскому региону. Трухильо имел полную информацию обо всём и обратился к лидерам соседних государств с призывом утихомирить воинственных борцов за свободу. Президент Грау откликнулся на этот призыв, объявил вторжение незаконным и приказал кораблям, уже плывущим в Доминиканскую республику, повернуть.

    Что оставалось Кастро в этой ситуации? Его неприкосновенность была обещана ему только на время военных действий. Теперь они отменялись, и его враги могли воспользоваться этим. Он выбрал вариант, показавшийся ему менее опасным: спрыгнул с корабля и проплыл с автоматом в руке восемь миль до кубинского берега по волнам, кишащим акулами. Остальные участники экспедиции по возвращении в порт были арестованы.6

    В поисках определённой политической платформы Кастро не раз обращался к идее объединения всех испаноязычных государств, создания некого «Испанистана». В поисках поддержки этих начинаний он ездил в Венесуэлу и Панаму, где принял участие в демонстрациях за национализацию Панамского канала.7 Весной 1948 года делегация кубинских студентов прибыла в столицу Колумбии — Боготу. Там им удалось встретиться с ведущим политиком страны, Хорхе Гайтаном, который выразил горячую поддержку их планам провести международную конференцию молодых противников колониализма, даже обещал выделить для этой цели большое здание в городе.

    Встреча состоялась 7 апреля, а два дня спустя Хорхе Гайтан, «надежда колумбийского народа», был застрелен при выходе из своей штабквартиры. Взбешённая толпа тут же забила насмерть стрелявшего, лишив полицию возможности провести расследование и найти организаторов убийства.8

    Город взорвался. Толпы разъярённых людей атаковали президентский дворец, здание парламента, полицейские участки, жгли дома, лавки, автомобили. Часть армии и полиции присоединилась к бунтующим, и было невозможно отличить тех, кто бесчинствует от тех, кто пытается навести порядок. Кастро был полностью захвачен стихией бунта. С ружьём в руке он метался по улицам, присоединяясь то к одной группе, то к другой. В какой-то момент он даже оказался в полицейском джипе и стал давать стратегические советы сержанту.

    Толпа пьянела от вида крови и от вина из разграбленных магазинов. Погромы, получившие название «Боготаз», длились два дня. Результат: пять тысяч погибших и треть домов города сожжена. Кубинцам удалось улететь домой только потому, что их пустили в самолёт, зафрахтованный для транспортировки племенных быков на корриду в Гаване.9

    Жизнь на родине тоже бурлила и не оставляла студентов без поводов для протестов. В марте 1949 года несколько подвыпивших американских морских пехотинцев были замечены ночью мочащимися около статуи великого героя борьбы за независимость Кубы — Хосе Марти. На следующий день американский посол извинялся перед кубинским народом и перед министром иностранных дел. Но разве могли настоящие патриоты удовлетвориться извинениями? Никогда.

    Первым делом Кастро организовал ночную охрану памятника, составленную из студентов-добровольцев. Наутро большая демонстрация протеста направилась от университета к американскому посольству. В окна полетели бутылки и камни. Гнев демонстрантов подогревался тем, что посол в своих извинениях перепутал имя великого Марти.10

    К началу 1950-х годов на одно из первых мест в политической жизни Кубы выдвинулся радиокомментатор и основатель новой Ортодоксальной партии Эдуардо Чибас. Его пламенные обличительные речи строились на простом всёобъясняющем слове: коррупция. Страну разворовывают правители — это объяснение срабатывает безотказно в любые времена. Проверить — трудно, опровергнуть — невозможно, доказательств не требуется. Но правительство отбивалось тем же оружием — радиопередачами. Министр образования в своей речи назвал Чибаса «клеветником, заносчивым лжецом, посредственным бездельником, демагогом, эксплуататором, не имеющим ни капли патриотизма, ни чувства чести».11

    В ответном радиовыступлении Чибас обвинил министра в том, что тот украл деньги из школьного бюджета, чтобы купить себе ферму в Гватемале. Увы, эта информация не подтвердилась, и Чибаса уличили во лжи. Враждебная пресса засыпала такими оскорблениями «апостола честности», что он впал в тяжёлую депрессию. Его состояние ухудшалось и внезапно конфликт обернулся трагедией: видный политик, имевший шанс стать следующим президентом 15 августа 1951 года закончил очередное радиовыступление призывом к кубинскому народу очистить авгиевы конюшни политики, а для усиления этого призыва выстрелил себе в живот.12

    Он умер после девяти дней мучений в больнице. Страна погрузилась в траур. Фидель Кастро к тому времени сотрудничал с Ортодоксальной партией, но не занимал в ней никаких постов. Непонятным образом ему удалось выдвинуться на роль организатора похорон. Он настоял, чтобы прощание с телом проходило на территории университета (ведь полиция не имеет права соваться туда!), и простоял 24 часа в почётном карауле под вспышками фотокамер. Огромная стотысячная толпа собралась, чтобы проводить тело на кладбище. В этот момент Кастро отвёл в сторону партийного лидера, Падро Ладу, и горячо стал убеждать его изменить маршрут шествия.

    — Мы не должны упускать такое массовое проявление народного горя. Мы должны отнести тело в президентский дворец.

    — Для чего? — не понял Лада.

    — Чтобы захватить власть. Ты объявишь себя президентом, меня — начальником вооружённых сил. Уверяю тебя, если мы отнесём тело во дворец, президент Прио удерёт из страны.

    — Фидель, забудь эти безумные планы. Шествие охраняет батальон гвардии, отряды полиции. Если они откроют огонь, могут погибнуть тысячи людей.

    — Они все трусы и не посмеют ничего сделать. Давай отнесём Чибаса во дворец и посадим труп в президентское кресло.13

    Падро Лада категорически отказался менять маршрут похоронного шествия, и процессия двинулась на кладбище. Впоследствии выяснилось, что, действительно, батальон охраны получил строгий приказ не применять оружие, что у солдат были только холостые патроны, и что на отдельной взлётной полосе в аэропорту стоял самолёт готовый умчать президента Прио за границу.14

    После гибели Чибаса Кастро пытался подхватить его знамя борьбы с коррумпированным правительством. Газета «Алерта» регулярно печатала его разоблачительные статьи. Однажды он даже переоделся садовником, прокрался в загородное поместье президента и сделал фотографии шикарного бассейна с фонтанами и водопадами, обширного стрельбища и самого хозяина, любезно принимающего толпу гостей. Газета напечатала их под заголовком: «Вот так президент живёт на деньги, украденные у народа».15

    Тем временем бывший диктатор Батиста вернулся в страну и тоже включился в политическую жизнь, став сенатором. Приближались президентские выборы 1952 года, но опросы общественного мнения показывали, что никаких шансов на победу у него нет. Зато его авторитет в вооружённых силах был ещё очень высок. Он воспользовался этим, чтобы повторить то, что он с успехом проделал уже в 1933, — ночью 10 марта устроил военный переворот, который занял немногим больше часа и стоил жизни только двум солдатам. Президент Прио улетел в Мексику, а Батиста занял его место, плюс объявил себя заодно и премьер-министром, и главнокомандующим.16

    Конец демократии на Кубе прошёл незамеченным в мире, в котором полыхала Корейская война, Британия объявила о создании атомной бомбы, а США — об испытании водородной, не утихала стрельба на Ближнем Востоке, Сталин казнил недостаточно послушных чешских лидеров, а немцы тысячами бежали из Восточной Германии в Западную. Зато с этого момента Фидель Кастро мог забыть о зарубежных диктаторах. У него появился близкий кубинский объект для свержения, борьба с которым заполнила следующие семь лет его жизни.

Комментарий третий

СЧАСТЬЕ НИСПРОВЕРГАТЬ

 Недорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова…
Александр Пушкин

    Мы все любим побеждать и покорять. Соперника, горную вершину, морские глубины, гордую красавицу, быка на арене, конкурента на рынке. И чем сильнее противостояние, чем грознее наш соперник или конкурент, или силы природы, тем слаще победа. Но чтобы мы решились ринуться в борьбу, нам необходим хоть маленький проблеск надежды на успех. Если такой надежды нет, мы не двинемся с места. Или со вздохом пойдём покупать лотерейные билеты — ведь там огонёк надежды светит каждому.

    Победа приносит счастье, поражение — горечь и отчаяние. Ну, а нельзя ли отыскать — выбрать — такое противоборство, где бы победа была гарантирована, а поражение исключалось? Оказывается, такое завидное занятие есть. Оно известно с древних времён и практически доступно всем и каждому. Называется оно «ниспровержение кумиров». Живых и мёртвых, в камне и бронзе, реальных и символических, зримых и невидимых. Всё, что окрашено людским поклонением или хотя бы почтением, годится на роль объекта ниспровержения.

    Скорее всего, знаменитый Герострат не имел ничего лично против богини охоты Артемиды. Он с таким же успехом мог бы поджечь храм другой небожительницы — Геры, Афины, Афродиты. Слава смелого ниспровергателя была бы ему гарантирована на века независимо от того, кого бы он выбрал для нападения. В наши гуманные времена самым священным кумиром сделалась человеческая жизнь. Поэтому для серийных убийц настало раздолье. Остаётся только состязаться друг с другом — кто отправит на тот свет больше сограждан. Но даже и жалких полдюжины уже гарантируют тебе место в газетных заголовках и теленовостях по всему миру.

    Многообразие возможных объектов ниспровержения неописуемо. Можно швырять помидоры в неугодного политика или облить его зелёнкой. Можно прокрасться ночью на еврейское кладбище и рисовать свастики на могильных плитах или посреди дня влететь в Божий храм и исполнить зажигательный канкан перед алтарём. Если вы живёте в Америке, можно разрушать памятники генералам южан, а если в Польше, Литве, Латвии, Украине — памятники генералам Красной армии. Нью-Йоркские бедняки размахивали плакатами с серпом и молотом перед зданием банка на Уолл-Стрит, а московские автомобилисты привязывали к антенам своих машин презервативы, и это тоже виделось смелым знаком протеста. Ниспровержение видных политиков и звёзд шоу-бизнеса за старинные сексуальные приставания к женщинам превратилось в США в настоящую эпидемию.

    Любой религиозный догмат или запрет будет всегда приманивать на себя тучи ниспровергателей, а любой уличный оратор знает, что собрать вокруг себя изрядную толпу легче всего, если вставлять перед каждой фразой призыв «долой!». Театральность и экстравагантность тоже могут иметь успех. Если вы решили выразить свой протест, прибив собственную мошонку гвоздями к брусчатке на Красной площади, это увидят миллионы зрителей и владельцев смартфонов. И полуобнажённые красавицы могут не очень заботиться о том, какие именно лозунги писать у себя на голой груди — внимание публики уже гарантировано.

    Заманчивость ниспровергательства состоит в том, что оно переносит надежду на победу из «сегодня» в неопределённое будущее. Ленин, как и большинство ниспровергателей Российской монархии, ещё в декабре 1916 года выражал сомнение, что его слушателям доведётся дожить до победной революции. Она мерещилась ему и его последователям как далёкая цель, устремлённость к которой освещала и оправдывала всю повседневную убогость эмигрантского существования.

    Далеко не все ниспровергатели вступают в ряды профессиональных подпольщиков-революционеров. Достаточно выражать сочувствие и одобрение актам протеста, оказывать финансовую помощь активистам, восхвалять в литературе смелых революционеров. Толстой призывал не противиться злу насилием, но ниспровергатели-террористы всё равно считали его своим. Ведь это он умел придавать их страстям видимость высоких устремлений, когда писал, что «социализм — это просто воплощение христианских идей в экономической сфере».

    Не всегда удаётся понять, что вызвало гнев тех или иных ниспровергателей. Кому мстил Тимоти Маквей, взрывая федеральное здание в Оклахоме? По какому принципу выбирал своих жертв Тед Качинский, рассылавший пакеты с бомбами по почте? Недавно по Америке прокатилась новая волна протестов: футболисты высшей футбольной лиги при звуках национального гимна перед игрой не замирают с рукой на сердце, как требует традиция, а опускаются на одно колено. Эти-то чем недовольны? Что их зарплаты измеряются только миллионами, а не десятками миллионов долларов? О дискриминации чёрных смешно говорить, когда речь идёт о виде спорта, в котором белые игроки едва составят десять процентов.

    Смутная мечта о светлом будущем — важная составляющая любой ниспровергательной схемы. Царствие Божие на земле, страна Утопия, фаланстёр Фурье, комфортный пансионат из снов Веры Павловны, бесклассовое общество, всеобщее равенство, оздоровление расы, победа разума и справедливости, правительство без коррупционеров, новый халифат — всё можно пустить в дело, всё годится. Светлое будущее хорошо тем, что вовсе не обязательно пускаться в рискованные эскапады ради достижения его или в трудную укладку фундамента и возведение стен. Вполне достаточно в уюте своей кухни шёпотом поносить врагов всего светлого и тешиться чувством собственной правоты и превосходства над ними.

    Хотя выбор объектов для ниспровержения невероятно широк, самым манящим во все века остаётся институт верховной власти. Это она проклятая — всегда она! — преграждает путь к улучшениям жизни. Недаром она так защищает себя, так безжалостно карает за любую критику, даже за призывы хотя бы к косметическим реформам. История любого недемократического государства включает в себя тысячи трагических судеб тех, кто решался на открытый протест, — тюрьмы, ссылки, казни. И ведь, как правило, в большинстве своём эти мученики были самыми прозорливыми гражданами страны. Ибо только дальнозоркий способен вступить в противоборство, не обещающее победу в настоящем, довольствоваться надеждой на победу в далёком будущем.

    «Склонитесь первые главой / под сень надёжную законов», — призывал монархов юный Пушкин и был изгнан из столицы.

    «Свободы, гения и славы палачи!», — обличал «стоящих у трона» Лермонтов и был отправлен на гибельный Кавказский фронт.

    Достоевский всего лишь принял участие в политико-философских беседах, и его приговорили за это к расстрелу.

    Но как только Россия попыталась в 1861 году откликнуться на веянья века и ступить на путь либерализации, ниспровергатели воспользовались этим и перешли от слов к пистолетам, кинжалам, бомбам. А в сфере теоретической на первое место вышли нигилисты, анархисты, атеисты. И конечно, громче всех звучал голос Льва Толстого, призывавшего ниспровергать всех монархов, живых и мёртвых, всех министров, судей и генералов, всех новомодных писателей, а заодно Шекспира, попов и всю православную церковь.

    Если ниспровергательный азарт найдёт объект, способный объединить миллионы, в стране происходит революция. Чаще всего она вынесет на вершину власти самого страстного и заслуженного ниспровергателя, который на собственном опыте знает, как опасны протестующие бунтари и умеет затыкать им рты. Цензура, слежка, аресты, высылки, казни обрушатся на тех, кто не сумеет вовремя подавить свою страсть к ниспровержению. Остальным будет разрешено утолять её раскулачиванием, погромами и грабежом еврейских магазинов, расклейкой дадзыбао, борьбой с вредителями и безродными космополитами, с правыми уклонистами, с валютчиками и даже с воробьями, клюющими зёрна на полях. И конечно — словесным ниспровержением лидеров других стран, этих прислужников капитала, разжигателей войны, душителей свободы. В таких условиях разве что отчаянный Мандельштам решится «припомнить кремлёвского горца», но безотказно будет отправлен за это на гибель в Гулаге.

    Ну, а что произойдёт, если народ сумеет избежать опасности диктатуры и действительно выстроит прочную демократическую постройку? На чём будут утолять страсть к ниспровержению граждане свободной республики? О, они получат бескрайние возможности утоления её ниспровергая друг друга. Повседневная политическая борьба в демократических странах, дебаты в прессе и на митингах, изобретательные поношения политических оппонентов, поиски «скелетов в шкафу», «дохлых кисок» и прочего компромата на кандидатов противной партии заполняют жизнь правящей элиты и, в меньшей степени, всего электората.

    Опасность, однако, состоит в том, что, как и другие варианты жажды самоутверждения, страсть к ниспровержению ненасытима. Постепенно она размывает правила политического противоборства, делает разрешёнными приёмы и методы, которые раньше считались недопустимыми. Во времена правления Франклина Рузвельта пресса считала недостойным выносить на свет детали его личной жизни. Пятьдесят лет спустя сексуальные эскапады президента Клинтона обсасывались всеми газетами, журналами и телевизионными каналами вплоть до таких деталей как пятна спермы на голубом платье его возлюбленной, Моники Левински.

    Начало 21 века оказалось золотой порой для тех ниспровергателей, которые обосновались в юридической сфере. Нет такого поступка или такого стечения обстоятельств, которое ловкий юрист не смог бы представить как злонамеренное нарушение закона, совершённое политиком в корыстных целях. Судебным преследованием грозили Курту Вальдхайму в Австрии, Никсону, Рейгану и Клинтону в США, Берлускони в Италии, Жаку Шираку и Николя Саркози во Франции, Кристине Киршинер в Аргентине, Дилме Руссефф в Бразилии, Михаилу Саакашвили в Грузии, Кристиану Вульфу в Германии, Януковичу в Украине, Нетаньяху в Израиле. За решёткой оказались Беназир Бхутто в Пакистане, Юлия Тимошенко в Украине, Моше Кацав и Эхуд Ольмерт в Израиле.

    Разгул ниспровергателей в прессе и юстиции крайне затрудняет выбор политической карьеры для человека, дорожащего своей репутацией. Кто может решиться ступить на этот путь, зная, что не только ты сам попадёшь под безжалостный микроскоп опытных очернителей, но и все твои близкие и родные окажутся под ударом? Нужна была безоглядность Дональда Трампа, чтобы добровольно сунуться в это осиное гнездо. Неизвестно, долго ли он усидит в президентском кресле. Но уже десятки людей, согласившихся участвовать в работе его правительства, были облиты грязью и вынуждены уйти со своих постов.

    В любом народе существует некое дальнозоркое меньшинство, способное смотреть в будущее, планировать защиту от грядущих опасностей, вырабатывать разумные законы. Ему всегда противостоит близорукое большинство неспособное видеть далеко вперёд, интересующееся только злобой дня, сиюминутными заботами. Между близорукими и дальнозоркими всегда протекает скрытое противоборство, тлеет враждебность, бурлит взаимонепонимание. Дальнозоркие призывают удвоить трудовые усилия или отказаться от каких-то свобод сегодня, чтобы завтра пожать золотые плоды реформ. Близорукое большинство не верит в эти прогнозы, отказывется приносить необходимые жертвы.

    Так как страсть ниспровержения готова удовлетворяться победой в далёком умозрительном будущем, ясно, что она будет сильнее гореть в душах дальнозорких. Это они способны устремляться к утопиям, к миражам идеальных форм человеческого общежития, не обременяя себя вопросом, выполнимы эти мечты или нет. Поэтому-то во все века и у всех народов дальнозоркие — главная будирующая сила всякого ниспровергательного движения.

    Дальнозоркие ниспровергатели тысячи раз демонстрировали жертвенную готовность идти на муки и смерть ради достижения высоких целей. И благодарные потомки впоследствии награждали многих из них почётом, памятниками, музеями, называли их именами улицы и корабли. Настоящий ниспровергатель готов идти в тюрьму, даже погибнуть. Если что-то и может испугать его, это будет скорее вопрос: «А что ты будешь делать, когда победишь?».

    Вопрос этот таит множество скрытых ям, интеллектуальных ловущек, засасывающих логических мальстримов. Дальнозоркий подсознательно предвидит, что придётся признать неизбежность и необходимость иерархической пирамиды власти в государстве. Чтобы постройка не рухнула, большинство населения должно признавать власть и подчиняться её приказам. Значит придётся вглядываться в смутные чаяния, верования и порывы страстей близорукого большинства, которому не скажешь «долой!» — другого ведь нет.

    Споры о том, с чем готово смириться большинство, начнут раскалывать единодушие бывших соратников по ниспровержению, разрушать их былую солидарность. Даже у большевиков ушло больше десяти лет с конца гражданской войны на то, чтобы покончить с этими спорами и вновь объединиться — теперь уже под властью всемогущего диктатора.

    После эмиграции из СССР судьба не раз сводила меня с русскими эмигрантами первой и второй волн (1920-е и 1940-е). Они с интересом расспрашивали меня об экономической структуре «родины социализма», о настроениях и брожении в народе, читали и печатали мои статьи и книги. Но когда я, в свою очередь, пытался расспрашивать их о том, как им видится будущая Россия, ответы были расплывчатыми, противоречивыми. Один из моих собеседников наконец сказал: «Да что тут рассусоливать! Сейчас главное — скинуть большевиков. А там что-нибудь устроится». Ниспровержение оставалось их главным объединяющим лозунгом, паролем, лучом света в сумрак грядущего.

    Революция 1991 года, скинувшая большевиков, принесла россиянам невероятное расширение свобод. Могли ли мы, живя в СССР, мечтать, чтобы настали времена, когда нам будет разрешено беспрепятственно путешествовать по всему свету, заводить свои предприятия, читать и писать любые книги, смотреть любые фильмы, создавать торговые и артистические сообщества, даже формировать политические партии. Но сегодняшние дальнозоркие, даже хорошо помнящие советское прошлое, не устают поносить имеющийся аппарат управления страной и жаловаться на нехватку свобод.

    Если спросить «каких же именно свобод вам не хватает?», посыпятся ответы: свободы собраний, демонстраций, печати, критики властьимущих и так далее. Дальнозоркий никогда не признает, что все его претензии можно свести к одному: не хватает свободы ниспровергать. А дальше покатится перечень всех прискорбных событий и явлений в стране, всех проявлений тёмных человеческих пороков, вина за которые будет безотказно сваливаться на Кремлёвских заправил. Совсем, как у Льва Толстого: ему рассказывают, что старик в соседней деревне изнасиловал внучку, он плачет и восклицает «До чего попы довели народ!».

    Думается, пришла пора в изучении человеческих страстей выделить «жажду ниспровержения» в отдельную категорию рядом с жаждой доминирования, стяжательством, тщеславием, упрямством, властолюбием. В русской литературе эта страсть отражена не только в героических образах, но и в персонажах почти каррикатурных. Репетилов и его «английский клуб» у Грибоедова, Пётр Верховенский в «Бесах» у Достоевского, «пикейные жилеты» в романе Ильфа и Петрова. Пастернак отчеканил в поэме «Спекторский»: «Он был мятежник. То есть деспот».

    Ниспровержение привлекательно тем, что выглядит абсолютно бескорыстным. Но если допустить, что человек извлекает из него моральное удовлетворение, оно сразу опустится на уровень других вполне эгоистических влечений. Его тогда будет позволительно сравнить даже с эротическим вожделением. И то, и другое живёт в человеке неистребимо, различны лишь проявления. Эротизм может стать основой глубокой и нежной любви, фундаментом семейного очага. Жажда ниспровержения — помочь в победе над жестоким тираном. Но если судьба человека не дала ему найти партнёра для любовных отношений, он может утолять вожделение мастурбацией или любовью за деньги. Если с жестоким тираном бороться слишком опасно, можно ниспровергать его шёпотом или хотя бы в воображении — это будет по сути актом политической мастурбации. В пределе, безудержный эротизм может толкнуть на изнасилование, безудержная жажда ниспровержения — на политическое убийство.

    В истории разных стран случались периоды, когда ниспровергательство становилось модным, а отказ от него карался презрением и осуждением. На студенческих кампусах сегодняшней Америки царит настоящий террор против профессоров, пытающихся уклониться от этой «священной обязанности», не участвовать в очередной кампании ниспровержения. То же самое в культурной среде современной России. Выразить уважение к правителям страны и признать важность и необходимость их работы будет объявлено либо трусостью, либо подхалимажем. Попробуйте сказать слово в защиту политики Кремля и ждите, что бывшие друзья порвут с вами отношения, перестанут отвечать на звонки и письма, объявят «нерукопожатным».

    Дальнозоркий ниспровергатель, как правило, уверен, что им движет сочувствие народу, то есть близорукому большинству, желание улучшить его положение. Он воображает, что большинство так же жаждет ниспровергать, как и он, и находит этому множество подтверждений. Он категорически отказывается признать, что в народе сильнее кипит жажда сплочения. А уж если призывать его к ниспровержению, он скорее пойдёт ниспровергать дальнозоркого умника, чванящегося своей образованностью, захватившего все верхние этажи государственной постройки. Именно в порыве «свергать господ» находили опору все знаменитые тираны.

    Призывать дальнозорких уменьшить ниспровергательный пыл будет так же тщетно, как призвать человека не вожделеть. Церковь зовёт верующего к этому тысячу лет — он остаётся глух. Единственное, что ниспровергатель мог бы услышать: призыв вглядеться в чувства и страсти большинства, которому он жаждет помочь. «Страсть большинства к сплочению в единой нации, единой церкви, в единой армии, в единой политической постройке так же глубинна и неодолима, как и твоя страсть к ниспровержению. Если ты будешь пренебрегать ею, большинство будет видеть в тебе врага, покушающегося на самое для него дорогое. Рано или поздно на политическую арену выпрыгнет очередной мятежник-деспот, который догадается сплотить большинство в ниспровержении дальнозорких, отдаст вас на избиение новым нацистам, фашистам, сталинистам, хунвейбинам, красным кхмерам, талибам».

    Именно это пытались донести до российских ниспровергателей накануне революции 1917 года русские мыслители, собравшиеся в сборнике «Вехи» (1909 год). Их не услышали тогда, их не хотят вспоминать сегодня. И безотказный призыв «долой!» только набирает силу.

(продолжение следует)

Примечания

Против Российской империи

  1. Montefiore, Simon Sebag, Young Stalin (New York: Alfred A. Knopf, 2007), р.77.
  2. , p. 75.
  3. , p. 95.
  4. , p. 103.
  5. , p. 104.
  6. , p. 107.
  7. , p. 114.
  8. , p. 126.
  9. Ефимов Игорь. «Кеннеди, Освальд, Кастро, Хрущёв» (Тенафлай: Эрмитаж, 1987), стр. 49.
  10. Montefiore, op. cit., p. 147.
  11. , p. 113.
  12. , p. 172.
  13. , p. 174,

Против итальянских богатеев и попов

  1. Collier, Richard. Duce! A Biography of Benito Mussolini (New York: The Viking Press, 1971), p. 38.
  2. , p. 41.
  3. Хибберт, Кристофер. «Бенито Муссолини. Биография» (Ростов-на-Дону: Феникс, 1998), стр. 15.
  4. Там же, стр. 23.
  5. Там же, стр. 19.
  6. Там же, стр. 21.
  7. Там же, стр. 20.
  8. Там же, стр. 19.
  9. Collier, op. cit., p. 43.
  10. Хибберт, ук. ист., стр. 27.
  11. Там же, стр. 28.
  12. Там же.
  13. Collier, op. cit., p. 46.

Против Веймарской республики

  1. Kershaw, Ian. A Biography (New York: W.W. Norton & Co., 2008), p. 72.
  2. Hitler, Adolf. Mein Kampf (Boston: Houghton Mifflin Co., 1999), p. 62.
  3. Kershaw, op. cit., p. 74.
  4. , p. 89.
  5. Le Bon, Gustave. The Psychology of Peoples (New York: 1912), p. 113.
  6. Hitler, op. cit., pp. 374, 377.
  7. , p. 107.
  8. , p. 661.
  9. , p. 382.
  10. , p. 385.
  11. Kershaw, op. cit., p. 89.
  12. Hitler, op. cit., p. 105.
  13. Kershaw, op. cit., p. 106.
  14. , p. 96.
  15. , p. 103.
  16. , p. 108.

Против китайских эксплуататоров и милитаристо

  1. Панцов, Александр. «Мао Цзедун» (Москва: «Молодая гвардия», 2007), стр. 61.
  2. Там же, стр. 63.
  3. Там же, стр. 87.
  4. Там же, стр. 105.
  5. Там же, стр. 150.
  6. Там же, стр. 169.
  7. Там же, стр. 196.
  8. Там же, стр. 191.
  9. Там же, стр. 203.
  10. Snow, Edgar. Red Star Over China (New York: Grove Press, 1968), р. 159.
  11. Панцов, ук. ист., стр. 204.
  12. Там же, стр. 215.

Против латиноамериканских диктаторов

  1. Castro, Fidel & Ramonet, Ignacio. My Life. A Spoken Autobiography (New York: Scribner, 2006), p. 81.
  2. Geyer, Georgie Anne. Guerrilla Prince. The Untold Story of Fidel Castro (Boston: Little, Brown & Co., 1991), p. 49.
  3. Castro, op. cit., p. 95.
  4. Geyer, op. cit., p. 55.
  5. , p. 60.
  6. , p. 63.
  7. Castro, op. cit., p. 97.
  8. Geyer, op. cit., p. 81.
  9. , p. 84.
  10. , p. 66.
  11. , p. 87.
  12. , p. 88.
  13. , p. 90.
  14. , p. 91.
  15. , p. 96.
  16. , p. 99.
Share

Игорь Ефимов: Пять фараонов двадцатого века. Групповой портрет с комментариями: 2 комментария

  1. Уведомление: Игорь Ефимов: Пять фараонов двадцатого века | СЕМЬ ИСКУССТВ

  2. Sava

    Продолжение актуальнейшей темы мудрого автора прочитал с вниманием и с неослабевающим интересом. Своеобразные оценки и его мнение о характере происходящих социально политических процессах при тоталитарных режимах , способов и средств, использованных упомянутыми одиозными лидерами для достижения и укрепления своей власти, воспринимаются с пониманием.Но, некоторые аспекты оценок вызывают сомнения, или не понимания.
    1.Не ясно, как это удалось КОБЕ, иже с ним его единомышленникам -революционерам, столь удачно переориентировать массовое сознание темной неграмотной массы населения, православных христиан, обратив их в новую марксистскую веру.
    Реальнее предположить, что этого не произошло.Поповская братия, при поддержке Охранного Отделения, имела достаточно возможностей такого не допустить. Можно предположить, что пропагандистская гвардия революционеров, преимущественно большевики, не добилась желаемого результата вплоть до октябрьского переворота. Более успешными оказались эсеры. кадеты и прочие в их коалиции в феврале 17г. Все что случилось далее-хорошо известно.
    2. Не воспринимается убедительным столь категоричное утверждение. что основным побуждением к действию ниспровергателей служит острое вожделенное чувство, сравнимое с сексуальным эротическим возбуждением. Если что-то подобное и случается у кого-либо, то это , определенно извращенный психопатический вариант. Похоже. что такое можно вероятнее всего приписать к нацистскому фюреру. В меньшей мере-Муссолини. Не менее страстным и зажигательным красноречием отличались В. Ленин и Д. Троцкий. но они были более умерены и без заметных психопатических выкидонов.
    Представители современной когорты ниспровергателей не особы отмечены способностями к страстному, пламенному , зажигающими сердца слушателей, красноречию. А если кто-то из них и стремиться подражать своим знаменитым преддкам, то воспринимается смешным и даже дураком.Каждому используемому эффективному политическому приему свойственно свое время и место.
    А вот приведенное автором разделение условных противников политических взглядов на ДАЛЬНОЗОРКИХ и БЛИЗОРУКИХ, их единство и противостояние, почти укладывается в диалектический признак: \»Единства и борьбы противоположностей.\»
    Вот только не удается ни тем. ни другим, освоить единственно верный и непоколебимый марксистский принцип: БЫТИЕ ОПРЕДЕЛЯЕТ СОЗНАНИЕ.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.