©"Семь искусств"
  октябрь 2018 года

Борис Тененбаум: Катенин

Loading

В каждой монархической стране двор копирует вкусы своего суверена. А вкусы двора — в меру своих средств и своего понимания — копирует и провинция, и нам сейчас трудно даже оценить, какое огромное цивилизационное влияние оказало на русское дворянство долгое царствование Екатерины II.

Борис Тененбаум

Катенин

I

Борис ТененбаумВ письме, помеченном 27 марта 1828 года, отправитель сообщал адресату, что к письму приложено и некое стихотворное произведение (которое отправитель называет “повестью”), оценки которого ждет с подлинным нетерпением, и есть там еще и отдельное посвящение адресату, тоже написанное в стихах.

Написано письмо в самых дружественных тонах — на “ты” — но и без излишней фамильярности: адресат именуется не каким-либо дружеским прозвищем, а по имени и отчеству, и помимо расспросов об общих знакомых, содержит и такие строки:

“… пылко желаю, чтоб ты остался ими доволен как поэт и как приятель. Во всяком случае прошу мне сообщить свое мнение просто и прямо и признаюсь, что я даже более рад буду твоим критическим замечаниям, нежели общей похвале. …”.

И добавлено:

“… И повесть и приписка деланы, во-первых, для тебя, и да будет над ними твоя воля, то есть ты можешь напечатать их когда и где угодно; я же ни с кем из журналистов и альманахистов знакомства не вожу …”.

Адресат и впрямь опубликовал присланную ему “повесть” в альманахе “Северные Цветы” и при этом всячески расхвалил ее в кратком предисловии. Вот только снял посвящение себе, добавив вместо этого собственные стихи в качестве ответа — опять-таки, чрезвычайно комплиментарные.

Тем не менее на полученное письмо он не ответил. И вообще — прервал переписку.

Откуда такая обида?

II

Если верить мемуарам отправителя, Павла Александровича Катенина, с адресатом познакомился он в 1817 — случайно встретились в театре. Но через год его случайный знакомец явился к нему с визитом:

“… пришел ко мне слуга доложить, что меня ожидает гость: Пушкин. Зная только графа В. В. Пушкина, я подумал: не он ли? Нет, отвечал слуга, молоденькой, небольшой ростом; тут я догадался ….”.

А догадался, потому что год назад ему в театре представили некоего юношу — сказали, что это лицейский Пушкин, “… ты знаешь его по таланту …” — но поговорить тогда им не пришлось.

Но теперь случай выпал, и гость показался славным, и повел себя очень непринужденно:

“… [он] встретил меня в дверях, подавая в руки толстым концом свою палку и говоря: «Я пришел к вам, как Диоген к Антисфену: побей, но выучи» …”.

Катенин любезно ответил, что ученого учить — только портить, и дальше, как он вспоминает:

“… [уже] через четверть часа все церемонии кончились, разговор оживился, время неприметно прошло, я пригласил остаться отобедать; пришли еще кой-кто, так что новый знакомец ушел уже поздним вечером …”.

Знакомство их быстро перешло в дружбу.

Хотя и надо сказать, что очень уж они в ту пору были друг другу неравны — недаром же Пушкин предлагал Катенину “… учительскую трость …”.

Разница в 7 лет в молодости и так значительна, но между ними легло и еще одно громадное различие: Катенин с 1810 года был офицером, и вместе с гвардией участвовал и в войне с Наполеоном, и в заграничном походе 1813-1814 гг.

Пушкин же в ту пору только и мог, что с замиранием сердца следить за подвигами героев-соотечественников.

Катенин к тому же и в литературе успел сделать многое: был известен и как поэт, и как критик, и как переводчик. Он много работал для театра — в 1811 трагедия Корнеля «Ариадна» ставилась в его переводе. Юному Пушкину было чему поучиться у своего старшего друга. И конечно же, он вслед за ним тоже кинулся в литературные битвы своего времени.

III

В каждой монархической стране двор копирует вкусы своего суверена. А вкусы двора — в меру своих средств и своего понимания — копирует и провинция, и нам сейчас трудно даже оценить, какое огромное цивилизационное влияние оказало на русское дворянство долгое царствование Екатерины II.

Французский сделался необходим.

Владение им стало — едва ли не буквально — признаком принадлежности к благородному сословию. И, разумеется, вслед за языком, как вода в пробитую в дамбе брешь хлынула и литература, на нем написанная.

Читать энциклопедистов, подобно императрице, было не всякому под силу, но “Орлеанская девственница” Вольтера, понятая как порнография, сделалась необыкновенно популярной. И если такого рода чтение и прятали от глаз благонравных девиц, то скрыть от них чувствительные романы оказалось невозможно.

А на людей посерьезней разом упало все, что успела накопить французская культура к концу 18-го века, впридачу ко всему, что она позаимствовала у соседей-европейцев — и Данте, переведенный на французский, и заимствованный у англичан Шекспир, и революционно новые по тем временам авторы вроде Стерна, с его бесфабульным «Сентиментальным путешествием».

Все это в сумме произвело оглушительное впечатление — и оно пережило краткое время правления Павла I.

Литературные вкусы менялись — торжественные оды стали восприниматься как нечто устаревшее. В моду, с легкой руки Карамзина, вошел эпистолярный жанр. Переводы европейской поэзии Жуковского публику просто захватили — оказалось, что то, что французы именовали “belles lettres”, можно делать и на русском. И вот тут-то, по вопросу определения — а что же следует считать русской литературой — и развернулись горячие литературные баталии.

IV

Конечно, невозможно было представить себе, что столь всеобъемлющее “…иноземное вторжение…” останется без сопротивления: насмешки над “чужебесием”, хоть и в самой почтительной форме, начались еще при матушке Екатерине — достаточно вспомнить комедии Фонвизина — и даже встречали высочайшее одобрение.

Но организованную форму стремления к собственной идентичности все это приняло позже.

И сейчас, глядя на этот процесс с дистанции в пару сотен лет, трудно не удивиться его скрытой иронии: самые серьезные и последовательные бойцы за “…исконно русскую идентичность…” опирались не на собственные разработки (их еще не было), а на европейские образцы.

Отбрасывая карикатурные крайности — вроде советов именовать придворных барышень “…красными девками…” — можно отметить, что убежденным теоретиком «истинно русского стиля» был Вильгельм Кюхельбекер, при поступлении в лицей не слишком свободно владевший русским.

Зато германских филологов, убежденных в превосходстве истинно народных корней над всякими там цивилизационными построениями, он читал в оригинале и жаждал перенести русскую литературу поближе к ее варяго-русской основе.

Споры носили, право же, непримиримый характер. В среде людей пишущих образовывались кружки единомышленников, отчаянно высмеивающих противников, что делалось и устно, и печатно — и тут вдруг на переднем плане появился Пушкин с его поэмой “Руслан и Людмила”.

Его трудно было куда-то причесть.

С одной стороны, он мигом обрел титул “…певца «Руслана и Людмилы»…”, сравнявший его с виднейшим из западников, В.Жуковским, известным как “…певец «Леноры»…”.

С другой стороны, автор вроде бы следовал теоретическим построениям “почвенников”, опираясь не на западные образцы рыцарских баллад, а на исконно русские сказки — что, однако, было сделано в наполовину пародийном стиле, и могло быть истолковано как насмешка?

Но, как бы то ни было, успех был огромным — и у собратьев по перу вызывал не только восторг, но и ревность.

Катенин в своих мемуарах, изданных уже гораздо позднее, писал следующее:

“…В то же время [1818] работал он [Пушкин] над первым из своих крупных произведений, и отрывок за отрывком прочитал мне две или три песни «Руслана и Людмилы». Без сомнения, сия поэма была уже гораздо выше ученических опытов; но и в ней еще много незрелого, и тут случилось мне в первый раз заметить в покойнике нечто, может быть, укоренившееся в нем едва ли в пользу его славы на будущее время: он сознавался в ошибках, но не исправлял их…”.

Советы Катенина автор вежливо проигнорировал.

“…Он бесспорно согласился, что дело не хорошо [речь шла о сюжетной неувязке], но не придумав ничего лучшего, оставил как есть, в надежде, что никто не заметит и просил меня никому не сказывать.

Я отвечал, что буду молчать по дружбе, но моя скромность поможет ему не надолго и когда-нибудь догадаются многие. Он и в том не спорил, только надеялся, что время не скоро придет, и может быть не ошибся…”.

Вообще, Катенина раздражали в его молодом друге многие вещи — и не только невнимание к его поправкам, но и какая-то “…общая безыдейность…”, сильно отдающая иронией к самим предметам спора:

“…По связям своей юности, слыша от всех близких одно и то же, он на веру повторял; но когда вступил в свет и начал ходить без помочей, на собственных ногах, встречая много людей, мыслящих каждый по-своему, он, как умный человек, тотчас сбросил или хоть скрыл односторонность чужих внушений и приметно старался, угождая каждому, со всеми уладить…”.

И тем не менее — добрые отношения Катенина с Пушкиным сохранялись, и в письмах они охотно обменивались шутками:

“…Несмотря однако на врожденную ловкость, необходимо случалось ему впадать в противуречия с самим собою; я в шутках называл его за это le jeune Mr Arouet, сближение с Вольтером и каламбур: а rouer, где бранное слово, как у нас лихой, злодей, и тому подобное, принимается в смысле льстивом, крайне тешили покойника, и он хохотал до упада…”.

Так все и продолжалось — пока над Катениным не грянул гром.

V

В сентябре 1820 года Катенин был уволен с военной службы.

Его биограф случай этот описывает так:

“…Великий князь Михаил Павлович произвел внезапный смотр батальону, в котором находился Катенин. Со свойственным ему вниманием осматривая мундиры на солдатах, его высочество был неприятно поражен небольшою заплатою на рукаве у одного из рядовых или унтер-офицеров.
Подозвав Катенина, великий князь показал ему на этот
изъян на мундире солдата и сурово произнес:
— Это что? Дыра?
— Никак нет, ваше высочество, — почтительно ответил Катенин, — это заплатка; и именно затем, чтобы не было дыры, которую ваше высочество заметить изволили.
— А я вам говорю, что это дыра! — повторил его высочество,
возвышая голос.
— А я имею честь докладывать вашему высочеству, — повторил
Катенин, — что именно затем и заплата на рукаве, чтобы не
было дыры, которую ваше высочество заметить изволили.

За этот ответ Катенину было предложено подать в отставку…”.

Г-же Г. Ермаковой-Битнер, автору биографии Катенина, помещенной в качестве предисловия к вышедшей в 1965 г. книге его “Избранных сочинений”, в вопросах военной субординации на 100% доверять не стоит — она, например, не только приписала этот инцидент к известному всем вольномыслию своего героя, но и произвела его в полковники — чего быть не могло: почетным полковником Преображенского полка был сам царствующий государь-император.

Должность командира батальона, которую Катенин и занимал, предусматривала чин подполковника — но возразить брату императора, да еще дважды, было и вправду неслыханной дерзостью.

Беда, как известно, не приходит одна — и в 1822 г. Катенин получил приказ о высылке из Петербурга. В качестве причины было указано “…шиканье в театре…”.

А уж заодно к приказу было добавлено, что ему запрещен въезд в обе столицы, ибо он “…напредь сего замечен был неоднократно с невыгодной стороны и потому и удален из л.-гв. Преображенского полка…”.

Если взять многосложное существо, каким является всякая человеческая личность, и попытаться описать его одним словом, то словом, наиболее подходящим для Павла Александровича Катенина, было бы “гордость”.

Так что понятно само собой, что высылка была связана не с “шиканьем в театре”, а с тем, что он влез в конфликт с М.А. Милорадовичем, военным генерал-губернатором Петербурга. Хоть и назначенный по военной части, генерал охотно входил и в гражданскую часть правления — и в частности, “…покровительствовал театрам…”.

В эту сторону его деятельности входило и расположение к некоторым актрисам, причем во внимание принималась главным образом удачная внешность, а не талант. И вот тут-то пути отставного подполковника и действующего генерал-губернатора и разошлись: Катенин как переводчик пьес и литератор имел в театре некоторое влияние, и он переменил порядок выходов актеров на «бис», не посчитавшись с мнением начальства.

Приказ о высылке пришел утром 7 ноября — а уже в полдень Катенина в столице не было. Времени на сборы ему не дали, и в свое костромское имение ему пришлось добираться налегке.

Он попал туда только в начале декабря — под гласный надзор полиции.

VI

По теперешним временам ссылка в костромские края — и не на поселение, а в собственную усадьбу — выглядит едва ли не как “отеческое наказание”.

Времена, однако, меняются. “Почвенник” Катенин от современных нам людей, гордящихся таким определением, отличался так же, как императорский червонец от современного рубля: он свободно владел несколькими европейскими языками, был знатоком театрального искусства, лучший петербургский актер-трагик того времени, Каратыгин, считал себя его учеником — и оказаться в глуши, в полном одиночестве, когда обычный обмен письмами c Петербургом в лучшем случае занимал два месяца — оказалось для Катенина тяжелым испытанием.

Он не мог даже рассчитывать на обычное общение с соседями-помещиками: от него, находящегося под гласным надзором полиции, бежали как от чумы.

К тому же состояние его было настолько расстроено, что бремя возни с недоимками по платежам в казну, непогашенными долгами и кредитами не оставляли ему ни времени, ни возможности хоть что-то писать.

Так он и продержался до весны 1825 года, когда, в конце концов, его петербургские друзья, Каратыгин и Грибоедов, все же уговорили его просить о помиловании.

В марте он обратился к царю с просьбой позволить ему вернуться в столицу — и прошение было удовлетворено: царь Александр не был злопамятным человеком. Тем не менее, из-за отдаленности от Петербурга и довольно медленном обороте официальных бумаг, Катенин попал в Петербург только к августу 1825, и немедленно сделал попытку связаться с Пушкиным.

Регулярная связь между ними прервалась еще в 1820: Пушкин попал тогда на карандаш все тому же генералу Милорадовичу за “…написание стихов, несовместимых со статусом государственного чиновника…”. Речь шла об эпиграммах, написанных на Аракчеева, а уж заодно досталось и архимандриту Фотию, и самому царю Александру I.

Дело могло повернуться и Сибирью, и заключением в крепость — но у Пушкина нашлись влиятельные заступники, Жуковский и Карамзин, которые и убедили государя “…не губить даровитого молодого человека…”.

В итоге Пушкина даже не выгнали как Катенина из гвардии, а просто оформили ему служебный перевод на юг, в Бессарабию, под начало генерала Инзова.

Поездка затянулась: Пушкина носило и по Крыму, и по Кавказу, и уже после пребывания в Одессе он попал в новую беду: в 1824 году его письмо было перлюстрировано, и из него было усмотрено, что автор увлекся “чистым афеизмом”. За такое прегрешение против православия 8 июля 1824 года Пушкина уволили со службы и сослали в Михайловское, имение его матери.

Катенин, услышав об этом, написал ему письмо — это случилось еще в мае 1825, когда он не знал еще о том, что прощен, и пребывал в своей костромской деревне:

“…с прискорбием услышал… что ты опять попал в беду и поневоле живешь в деревне. Я хотел тотчас к тебе писать, но тяжба, хлопоты, неудовольствия, нездоровье отняли у меня и время, и охоту. Развязавшись кое-как, и то на время, со всей этой дрянью и возвратясь в свой медвежий угол, я вдруг вспомнил, что забыл спросить…, в какой губернии ты находишься и как надписывать к тебе письма…”.

И дальше пишет, что получил стороной копию “Онегина” и с радостью нашел в нем свое имя (в первой главe “Онегина”, о театре: “Там наш Катенин воскресил // Корнеля гений величавый…”), и просит писать и не забывать.

Ответное письмо он получил уже в Петербурге.

VII

Оптический телеграф, принятый во Франции, в России не прижился — и Россия не Франция, и расстояния не те — и потому новости двигались со скоростью фельдъегерской тройки, даже самые спешные.

Царь Александр I умер в Таганроге 19 ноября (по старому стилю) 1825 года — а через две недели в письме, помеченным 4-м декабря, Пушкин из Михайловского писал Катенину следующее:

“…Письмо твое обрадовало меня по многим причинам: 1) что оно писано из Петербурга, 2) что «Андромаха» наконец отдана на театр, 3) что ты собираешься издать свои стихотворения, 4) (и что должно было бы стоять первым) что ты любишь меня по-старому.

Может быть, нынешняя перемена сблизит меня с моими друзьями. Как верный подданный, должен я, конечно, печалиться о смерти государя; но, как поэт, радуюсь восшествию на престол Константина I. В нем очень много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем напоминают Генриха V.

К тому ж он умен, а с умными людьми все как-то лучше; словом, я надеюсь от него много хорошего. Как бы хорошо было, если [бы] нынешней зимой я был свидетелем и участником твоего торжества! участником, ибо твой успех не может быть для меня чуждым; но вспомнят ли обо мне? Бог весть.…”.

Письмо это, конечно, нуждается в некоторых комментариях.

“Андромаха”, поминаемая Пушкиным — трагедия, сделанная для театра Катениным, и на этот раз не переводная, а написанная им самим.

Надежда, что нынешняя перемена снова сблизит Пушкина с друзьями, основана на том, что новый государь, возможно, и изменит распоряжения своего предшественника — вернуться из ссылки так хотелось бы!

Что до имени государя, то тут надо иметь в виду, что новости до столицы доходили все-таки побыстрей, чем до глухой деревни, и что уже 27 ноября 1825 года население было приведено к присяге Константину Павловичу, законному наследнику своего бездетного старшего брата.

Присягу принесли немедленно — принцип “Король умер. Да здравствует король!” безотказно действовал во всех монархических странах, престол не мог оставаться вакантным ни на минуту.

Однако особенности российской политической системы не сводились только к отсутствию телеграфа.

VIII

Огромные расстояния, отсутствие крупных торговых городов и огромная нехватка людей хоть сколько-нибудь грамотных — все это вместе взятое неизбежно влекло за собой и хаотичность в законоприменении. К тому же действие административной машины строилось не столько по кодифицированному праву, сколько исходя из “…Высочайшей Воли…” — и это касалось даже такого вопроса, как престолонаследие — закон здесь помалкивал.

Екатерина Вторая взошла на престол, можно сказать, по трупу своего мужа, и оставалась императрицей и после того, как ее сын, Павел Петрович, достиг совершеннолетия.

А когда Павел Петрович скончался, удушенный в Михайловском замке, ему наследовал его сын, Александр Павлович — который и сам был в известном смысле вовлечен в заговор против отца, и который, уже взойдя на трон, не посмел наказать его убийц.

Российская система правления замечательно описывалась лаконичной формулой: “Самодержавие, ограниченное удавкой” — пушкинской остротой, которую он приписал м-ме де Сталь.

Поэтому, когда Константин Павлович не захотел наследовать своему бездетному брату, тот проявил понимание. Был заключен своего рода “семейный пакт” — престол переходил следующему по старшинству брату, Николаю — о чем царь и известил его еще в 1820 году.

Никакой радости по этому поводу Николай Павлович не обнаружил. Младших сыновей Павла Первого не готовили для престола — из них стремились воспитать исправных военных, и ничего больше.

После беседы с глазу на глаз с царем Николай оказался совершенно растерян. Вот что он написал позднее в своих мемуарах:

“…Государь уехал, но мы с женой остались в положении, которое уподобить могу только тому ощущению, которое, полагаю, поразит человека, идущего спокойно по приятной дороге, усеянной цветами и с которой всюду открываются приятнейшие виды, когда вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить или воротиться. Вот совершенное изображение нашего ужасного положения…”.

Возможно, он надеялся, что со временем что-то переменится?

Однако — нет. В 1823 году состоялось формальное отречение Константина от его прав. Причин у него было достаточно — как и его старший брат, законных детей он не имел, а к тому же был разведен, и женат второй раз на польской аристократке. Брак был морганатическим, то есть как бы не существовал: членам царствующих домов нельзя было вступать в браки с их подданными. Николай Павлович, женатый на прусской принцессе, был куда более подходящим наследником — и поэтому в том же 1823 году Александр I подписал тайный манифест.

Этим документом утверждалось и отречение Константина Павловича, и назначение его преемником Николая Павловича — а на всех пакетах с текстом манифеста царь собственноручно начертал:

«Хранить до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть прежде всякого другого действия».

Но Александр умер внезапно, далеко от столицы — и Константину Павловичу присягнули автоматически.

IX

В письме Пушкину, помеченном 3-м февраля 1826 года, Катенин спрашивает об “Онегине”, поминает “…Бориса Федоровича…” [следовательно, знает о работе над «Годуновым»], пишет о всяких пустяках из литературной жизни — но письмо свое начинает так:

“…Извини, любезнейший Александр Сергеевич, что я так давно тебе не отвечал: в нынешнее смутное время грустна даже беседа с приятелем. Жандр [А.А. Жандр, их общий знакомый] сначала попался в беду, но его вскоре выпустили; о других общих наших знакомых отложим разговор до свидания;…”.

Относительно “…смутных времен…” он совершенно прав.

В Петербурге известие о смерти Александра I получили лишь утром 27 ноября. Николай Павлович первым присягнул “императору Константину I” и начал приводить к присяге войска. Но в тот же день собрался Государственный совет, на котором было заслушано содержание Манифеста 1823 года.

Манифест указывал на одного наследника, а присяга приносилась другому, члены Совета обратились к Николаю. Тот отказался провозгласить себя императором до окончательного выражения воли старшего брата.

И Государственный Совет, Сенат и Синод принесли присягу на верность “Константину I”.

Был издан указ о повсеместной присяге новому императору. 30 ноября Константину присягнули дворяне Москвы. В Петербурге же присягу отложили до 14 декабря.

Ho Константин отказался прибыть в Санкт-Петербург и подтвердил своё отречение в рескриптах и председателю Государственного совета, и министру юстиции.

Однако, хотя престола он не принимал, одновременно Константин не пожелал и формально отрекаться от него в качестве императора, которому уже принесена присяга.

Ситуация получилась двусмысленная — и ей воспользовались заговорщики — офицеры гвардейских полков.

X

Мятеж был подавлен артиллерией, войска, собравшиеся на Двороцовой площади, рассеяны, началось расследование — и тут дело приняло куда более серьезный оборот, чем предполагалось вначале.

В конце концов, гвардейские полки волновались и раньше — и при Елизавете Петровне, и при Екатерине Второй, и обе они были обязаны престолом именно гвардии — но выступление 14 декабря 1825 года носило характер не дворцового переворота, а ставило целью полное изменение строя правления России, вплоть до истребления правящей династии.

И следствие в результате приняло такой размах, какого, пожалуй, не видели со времен стрелецкого бунта при Петре Первом. Нравы с тех пор смягчились, на кол никого не сажали — но под следствие попали очень и очень многие.

Например, А.А. Жандр, который был, как-никак, военным чиновником на высоком посту, [правителем канцелярии Военно-счётной экспедиции] и вроде должен был быть вне подозрений — но он виделся с князем Одоевским, видным участником заговора, уже после мятежа, и потому был задержан и допрошен.

Отсюда становится понятным, почему Катенин пишет Пушкину об этом как бы вскользь и обиняком — сети розыска действительно забрасывали широко, следовало быть осторожным…

Ему-то, собственно, парадоксальным образом повезло: три года ссылки создали надежное алиби, а ранние тайные общества, вроде “Союза спасения», членом которого он состоял в молодости, следственную комиссию не заинтересовали.

В итоге, хоть он и попал в «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ», но с резолюцией “Высочайше повелено оставить без внимания”.

Пронесло грозу и над головой Пушкина — в сентябре 1826 его даже вернули из ссылки.

XI

Дела Катенина при новом царствовании пошли плохо. Состоявшаяся в феврале 1827 года премьера его “Андромахи» успеха не имела. И публикации не шли, и с деньгами не получалось — и в итоге во второй половине 1827 Катенин уехал к себе, в свою костромскую деревню. На этот раз ссылка была как бы добровольной — но нехватка средств для жизни в Петербурге была не менее повелительна чем административное распоряжение.

И вот оттуда-то, из своей новой ссылки, он в конце марта 1828 года и отправил Пушкину то самое письмо, с которого мы и начали свое повествование.

К письму было приложено стихотворное произведение со стихотворным же посвящением адресату и со словами:

“…Посылаю тебе, любезнейший Александр Сергеевич, множество стихов и пылко желаю, чтоб ты остался ими доволен как поэт и как приятель. Во всяком случае прошу мне сообщить свое мнение просто и прямо и признаюсь, что я даже более рад буду твоим критическим замечаниям, нежели общей похвале. И повесть, и приписка деланы, во-первых, для тебя, и да будет над ними твоя воля, то есть ты можешь напечатать их когда и где угодно;…”.

Письмо, как мы видим, не только дружеское, но и как бы несколько просительное: с неявной просьбой пристроить стихи к публикации — скорее всего у Дельвига, в его альманахе “Северные цветы” — да еще и с прибавкой “…и да будет над ними твоя воля…” — а вот о стихах есть смысл поговорить поподробней.

В них содержался немалой силы удар.

XII

Подоплеку всей этой истории осветил Ю.Н.Тынянов. В его книге “Архаисты и новаторы” — сборнике статей, написанных им в 20-е годы и вышедшей в свет в 1929 — есть подробный разбор того, что написал Катенин: тот назвал свое творение “повестью”, но это скорее поэма.

Сюжетно дело там обстоит так — при дворе князя Владимира Красно Солнышко проходит состязание певцов-стихотворцев. И оказывается, что наибольший успех имеет льстивый грек, которого автор к тому — видимо, с целью уж совсем уничтожить в глазах читателя — еще и делает скопцом. A воспевает грек “…царей державных, непобедимых, православных, носящих скипетр и венец…”., и много говорит о том, что он поет о славе предков князя Владимира, на той основе, что “…славу кто поет отца, равно поет и славу сына”.

А уж заодно говорится, что поэт наслаждается “божественной неволей”, и тем подобен сказочной птице, избегающей “мнимой свободы”, ну, и прославляет священные стопы Августа …

Не забудем, что поэт-то оскоплен.

Для того, чтобы понять, куда же метил Катенин, надо припомнить “Стансы” Пушкина. Написаны они были в 1826, после освобождения из ссылки, опубликованы только в 1828, но Катенину, конечно же, были известны много раньше — в списках они ходили по рукам.

“Стансы”, кстати, известны и нам — их включали в школьную программу. И избирательно цитировали:

“…То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник…”.

Однако, если прочитать их целиком, и припомнить, когда они были написаны, то выходит, что в них проводится чистая параллель между царем Николаем и царем Петром:

“…В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукой.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен…”.

В контексте времени это было примерно то же самое, как сравнить нового ген.секретаря КПСС с В.И.Лениным — легендарным основателем государства.

Чем не “…загиб к Августу…”, проведенный греком-стихотворцем?

Но “Стансами” дело не ограничивается — в январе 1828 Пушкин написал стихотворение, озаглавленное “Друзьям”. Оно нам тоже известно из школьной программы, и тоже — в избирательном цитировании, как свидетельство “…критики поэтом существующих порядков…”:

“…Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу…”.

Помните, должно быть?

А теперь посмотрим на него целиком, в контексте времени:

“…Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.
Текла в изгнанье жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер — и с вами снова я.
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?

Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.
Он скажет: презирай народ,
Глуши природы голос нежный,
Он скажет: просвещенья плод —
Разврат и некий дух мятежный!
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу…”.

Доказать не могу, но думаю, что вот эта вот “…царственная рука…”, простертая к поэту, так сказать, как знак освобождения его мысли, и довела Катенина до крайне неблагоразумной мысли — сообщить Саше Пушкину [как он называл его в письмах к третьим лицам] все, что он о нем действительно думает.

XIII

Сравняв “еллина-певца” с прахом, Катенин на том не останавливается. Действуя по всем правилам военного искусства, он свою атаку еще и развивает: на сцене появляется соперник грека, русский воин. Согласно автору, он не поет, а стоит “…безмолвен и в землю потупивши взор…”, и тогда князь Владимир говорит ему:

“…Я вижу, земляк, ты бы легче с мечом,
Чем с гуслями, вышел на грека…”.

И без состязания дает ему вторую награду — кубок. За былые подвиги…

Воин не спорит. Но все же говорит князю, в частности, следующее:

“… Премудр и премилостив твой мне совет
И с думой согласен твоею:
Ни с эллином спорить охоты мне нет,
Ни петь я, как он, не умею.…”.

Размер узнаете?

“Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен”.

Оказывается, с князьями-то можно говорить и по-другому?

Ну, и дальше, уже после этой шпильки, следует сюжетная развязка: грек, получив в награду первый приз, коня с боевыми доспехами, отсылает доспехи домой — слишком уж тяжелы — а сам на коне едет вслед за князем, осыпаемый похвалами.

Русский поступает иначе:

“…Но несколько верных старинных друзей
Звал русский на хлеб-соль простую;
И княжеский кубок к веселью гостей
С вином обнести в круговую,
И выпили в память их юности дней,
И Храброго в память честную…”.

Свалившийся с небес “Храбрый” автором никак не объясняется — Ю.Н.Тынянов находил тут намек на кого-то из казненных декабристов…

XIV

К поэме прилагалось еще и “Посвящение”, обращенное уже без всяких иносказаний напрямую к Пушкину. Начиналось оно так:

“…Вот старая, мой милый, быль,
А, может быть, и небылица;
Сквозь мрак веков и хартий пыль
Как распознать? Дела и лица —
Bee так темно, пестро, что сам,
Сам наш Исторьограф почтенный,
Прославленный, пренагражденный,
Едва ль не сбился там и сям…”.

Таким образом, Катенин не упустил случая лягнуть еще и Карамзина — это, вне всяких сомнений, именно он:

“…Исторьограф почтенный,
Прославленный, пренагражденный…”.

А дальше сообщается, что кубок-то, оказывается, уцелел, и теперь переходит к Пушкину:

“…Из рук он в руки попадался,
И даже часто невпопад:
Гулял, бродил по белу свету,
Но к настоящему Поэту
Пришел, однако, на житье.
Ты с ним, счастливец, поживаешь…”.

Ну, а дальше предлагается эксперимент — по слухам, кубок заколдован, и пить из него можно лишь тому, кто поистине “…рожден Фебом…”, богом и покровителем искусств — и потому Катенин предлагает проверку:

“…Младых романтиков хоть двух
Проси отведать из бокала…”.

Ну, и если они напьются свободно,

“…Тогда и слух, конечно, лжив,
И можно пить кому угодно…”.

Но сам Катенин предпочитает осторожное благоразумие — а кубок пусть идет к истинному поэту — адресату:

“…Надеждой ослеплен пустою,
Опасным не прельщусь питьем,
И в дело не входя с судьбою,
Останусь лучше при своем;

Налив, тебе подам я чашу,
Ты выпьешь, духом закипишь,
И тихую беседу нашу
Бейронским пеньем огласишь…”.

Зачем тут приплетен Байрон, непонятно. Как символ истинной одаренности, дарованной небесами? Катенин, может быть, пытался превратить «Посвящение» в примирительный комплимент?

Пушкин на письмо не ответил.

XV

Сразу же после отправления письма Катенина, по-видимому, стали снедать сомнения — а не слишком ли сильно он хватил? В числе его друзей — людей, которым он доверял — был Николай Иванович Бахтин, чиновник, служивший по гражданской части в Петербурге.

И вот что Катенин пишет ему в июле 1828, и именно по поводу “Посвящения”:

“…Вы укоряете меня в лишних похвалах Пушкину; я нарочно перечитал и не вижу тут ничего чрезмерного, ни даже похожего на то: я почти опасаюсь, что он останется недоволен в душе и также будет неправ»…”.

О смысле «Старой были» Бахтин, по-видимому, тогда так и не догадался, и в начале сентября Катенин пишет уже попрямее:

“…Пушкин получил и молчит: худо; но вот что хуже: К. Н. Голицын, мой закадычный друг, восхищающийся “Старой былью” и в особенности песнью Грека, полагает, что моя посылка к Пушкину есть une grande maliceh [maliceh — так в оригинале]; если мой приятель, друг, полагает это, может то же казаться и Пушкину: конечно, не моя вина, знает кошка, чье сало съела, но хуже всего то, что я эдак могу себе нажить нового врага, сильного и непримиримого, и из чего? Из моего же благого желания сделать ему удовольствие и честь: выходит, что я попал кадилом в рыло…”.

Hy, “une grande maliceh” с долей приблизительности можно перевести как “злобный выпад”, а вот “…кошка, знающая, чье сало съела…” нуждается в пояснении: Катенин был убежден, что Пушкин заимствует его приемы, связанные с “…истинно народными корнями поэзии…”.

Все это не дает Катынину покоя — и в середине октября он снова пишет Бахтину:

“…Не знаю, что подумать о Пушкине; он мою «Старую быль» и приписку ему получил в свое время… просил усердно Каратыгину [актрису, жену Н. Каратыгина] извинить его передо мной: летом ничего не мог писать, стихи не даются, а прозой можно ли на это отвечать? Но завтра, завтра все будет. Между тем по сие время ответа ни привета нет, и я начинаю подозревать Сашиньку в некоторого рода плутне: что делать? подождем до конца. О каких мизерах я пишу! самому стыдно» .”

Ответ пришел только в 1829, и не письмом, а вместе с выпуском альманаха “Северные цветы”.

Пушкин напечатал там “Старую быль” с примечанием:

“П. А. Катенин дал мне право располагать этим прекрасным стихотворением. Я уверен, что вам будет приятно украсить им ваши «Северные цветы»”.

Но катенинское посвящение ему “Старой были” Пушкин НЕ поместил.

Вместо этого в альманахе появился его “Ответ Катенину”.

“Ответ” этот есть смысл привести целиком:

“…Напрасно, пламенный поэт,
Свой чудный кубок мне подносишь
И выпить за здоровье просишь:
Не пью, любезный мой сосед!
Товарищ милый, но лукавый,
Твой кубок полон не вином,
Но упоительной отравой:
Он заманит меня потом
Тебе вослед опять за славой.
Не так ли опытный гусар,
Вербуя рекрута, подносит
Ему весёлый Вакха дар,
Пока воинственный угар
Его на месте не подкосит?
Я сам служивый: мне домой
Пора убраться на покой.
Останься ты в строях Парнаса;
Пред делом кубок наливай
И лавр Корнеля или Тасса
Один с похмелья пожинай…”

Тынянов полагает, что текст насыщен ядовитыми намеками — в частности, высоко комплиментарный конец его говорит не об известных переводах, сделанных Катениным, а о нищете Корнеля — да еще и с приложением имени Тасса, известного безумием:

“…И лавр Корнеля или Тасса
Один с похмелья пожинай…”.

Не думаю, что эту его догадку можно доказать формально. Но катенинский дар иронично отклонен…

На том их переписка и прекратилась — вплоть до 1833.

XVI

Февралем этого года помечено коротенькое письмо — даже скорее записка — отправленное им Пушкину, с предложением встретиться. Повод был — 7 января 1833 г. Пушкин и Катенин оба были приняты в члены Российской Академии.

Вот Катенин и собирался к ее пятидесятилетнему юбилею написать “Обзор российской словесности в осьмнадцатом столетии”. Ответ Пушкина не сохранился, а план остался неосуществленным — Катенину надо было уезжать. Переменились обстоятельства: вечное безденежье вынудило его просить о возвращении на военную службу, и попытка эта удалась.

8 августа 1833 года он был зачислен в Эриванский карабинерный полк, и весной 1834 года выехал на Кавказ.

C дороги он несколько раз писал Пушкину — например, из Ставрополя. Ответы, если они были, не сохранились, и связь окончательно прервалась.

Что сказать? Служба у Катенина не задалась — он был трудным подчиненным.

В ноябре 1838 года «высочайшим приказом» Катенин был уволен от службы. Правда, при отставке его повысили в ранге: из полковника он стал генерал-майором.

Катенин вернулся в свое разоренное костромское поместье, где и прожил до конца дней своих в полном одиночестве — соседи его избегали.

Смерть пришла к нему в 1853, и самым нелепым образом — лошади понесли, и он разбился.

Надпись на чугунной плите на его могиле была сделана по эпитафии, которую сам он при жизни и сочинил:

“Павел сын Александров из роду Катениных. Честно отжил свой век, — служил Отечеству верой и правдой, в Кульме бился насмерть, но судьба его пощадила; зла не творил никому и мене добра, чем хотелось”.

Вспомнили о нем только в 1955: прах был перевезен в Чухлому. А вскоре память Катенинa и вовсе почтили: включили в книгу “Писатели-костромичи (XVIII—XIX вв.)”.

С этой нищенской славой он и остался.

***

Катенин оставил воспоминания. Помянул он там и историю со “Старой былью”:

“…показывал я ему же, милому А.С., начало «Старой Были», почти не решаясь окончить; он, напротив, очень хваля сделанное, убеждал непременно доделать. Сотворив наконец по его воле осенью 1828 года, вздумал я ему посвятить; написал послание в стихах для света и простое письмо в прозе собственно для него, отправил все вместе; ответа не было, оттого ли, что он не озаботился, или что письмо пропало: не знаю. В Генваре 1829-го получил я от издателей Альманах: «Северные Цветы»; в нем нашел сообщенную Пушкиным при записке «Старую Быль» и ответ его на Послание, а Послания не было, отчего и ответ выходил не совсем понятен.

Несколько лет спустя, я спросил у него: отчего так? Он отговорился тем, что посылая «Быль» от себя, ему неловко показалось приложить посвящение с похвалами ему же. Я промолчал, но ответ показался мне не чист; похвалы мои были не так чрезмерны, чтобы могли ввесть в краску авторскую скромность, и я догадался в чем истинная причина: шутка слегка над почтенным Историографом, и над почтенным Археологом, и над младыми романтиками…”.

Как мы видим, все аллюзии, связанные с “еллином-скопцом”, даже и не упомянуты. Так — сказано мимоходом, что “истинная причина” нежелания принимать “Посвящение” — “…шутка над почтенным Историографом…”.

Точно так же, мимоходом, проходит и еще одна тема: “Моцарт и Сальери”. Пьеса была написана Пушкиным в 1830, опубликована в «Северных цветах» в 1832 — и была встречена Катениным в штыки.

Стороной [от Анненкова], мы знаем, что Катенин посчитал, что это своего рода ответ на состязание в “Старой были”: в Сальери он увидел себя.

Однако признать это было для него невозможно, и в записках своих он представляет свое негодование в других тонах — как защиту невинно оклеветанного:

“…«Моцарт и Сальери» был игран, но без успеха; оставя сухость действия, я еще недоволен важнейшим пороком: есть ли верное доказательство, что Сальери из зависти отравил Моцарта? Коли есть, следовало выставить его на показ в коротком предисловии или примечании уголовной прозою; если же нет, позволительно ли так чернить перед потомством память художника, даже посредственного?…”.

В самом конце Катенин решил все же воздать покойному сопернику должное — он сравнил его с предшественниками, Ломоносовым и Державиным:

“…Прости меня и ты, милый мой, вечнопамятный А. С.! Ты бы не совершил, даже не предпринял неблагодарного труда Ломоносова, не достало бы твоего терпения; но ведь и то молвить: ты белоручка, столбовой дворянин, а он был рыбачий сын, тертый калач. Скажи, свет мой! как ты думаешь, равен ли был твой гений гению старика Державина, от которого ты куда-то спрятался на лицейском собрании? Пусть потомство поставит вас в меру…”.

Ну что же? Последуем его примеру: время прошло. Потомство поставило Катенина в меру с Пушкиным.

Но все же — если однажды в театре, попав на очередную постановку “Маленьких трагедий”, при начале монолога:

«Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше. »

— вспомните и П.А.Катенина. Возможно, вы слышите его голос …

Share

Борис Тененбаум: Катенин: 51 комментарий

  1. B.Tenenbaum

    «Катенин» перевалил за 15,000 просмотров — к несказанной радости его автора. Как бы некоторое «Ура!» 🙂

  2. B.Tenenbaum

    Аудитория «Катенина» перешла отметку в 12 тысяч. Совершенно не ожидал. В чисто личном авторском плане — просто «Ура».

  3. Б.Тененбаум

    Аудитория «Катенина» перешла за 18 сотен. Приятный сюрприз — превысило ожидания автора примерно на порядок …

  4. Б.Тененбаум

    Eugene; [Kozarovecky] публиковалось ранее и в Семи Искусствах http://7iskusstv.com/2014/Nomer5/Kozarovecky1.php, etc
    ===
    Козаровецкий — шарлатан. Публикация, на мой взгляд, была ошибкой.

    P.S. Перенесите свои мысли в Гостевую, и не держите их здесь. Вы, скажем так, пришли на выставку коллекционного вина — и радостно сообщаете, что брюквенный самогон куда забористее? Ну так и идите отсюда …

  5. Абрам Торпусман

    В своё время А. Лацис и В. Козаровецкий распространили в печати «информацию», будто Лев Троцкий — прямой потомок Александра Пушкина. Очень жаль, что подобный бред всё тех же «пушкинистов» кто-то пытается пристегнуть к прекрасному эссе Б. Тененбаума. Так ведь не зря сказано было «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»…

    1. Б.Тененбаум

      Абрам Торпусман
      — 2018-10-29 19:48:05(940)
      ==
      Глубокоуважаемый коллега,

      Как же я вам признателен! С издательством «АЛГОРИТМ» я знаком не понаслышке — они хотели заказать у меня книгу о Черчилле, но чтоб там все было «патриотично». Отказался … Тогда они слепили ее сами — и сделали его деда-американца евреем, а род Мальборо объявили «… наследственным гнездом шпионов …». Они специализируются на т.н. «сенсационке», и в ход идет самая дикая халтура, сочиняемая для них всевозможными шарлатанами и «народными исследователями» вроде Лациса и/или Баркова.

      Еще раз — искренне вам признателен!

      1. Eugene

        Ну хорошо, «Алгоритм» издательство вам не нравится, а ведь то, что я привел публиковалось ранее и в Семи Искусствах http://7iskusstv.com/2014/Nomer5/Kozarovecky1.php, можно было бы и не выражаться: «бред, сплетни, халтура». Да и оскорбительные выпады свидетельстуют не в пользу автора и его защитников. Не интеллигентно это, скажем мягко.

    2. Eugene

      Лично меня они убедили в том, что сказку Конек Горбунок написал сам А. С. Пушкин, а не какой то 17 ти летний юноша, ничего более не написавший ни до, ни после этого.

    3. Eugene

      Я так думаю, что вы сами этих авторов, да других пушкинистов особо не читали, ну что ж, понимаю: «чукча не читатель, чукча — писатель»

      1. Виктор (Бруклайн)

        Eugene
        30.10.2018 в 18:34
        Я так думаю, что вы сами этих авторов, да других пушкинистов особо не читали, ну что ж, понимаю: «чукча не читатель, чукча — писатель»
        \\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\

        Почему-то вспомнилась фраза из кинофильма «Серёжа»: «Дядя Петя… ты дурак?».

  6. Eugene

    Если пушкинистика сейчас стала свободна без цензуры, то это не значит, что она — сплетни. Про то как обходились с пушкинистами в советское время рекомендую Александр Лацис \\\» Из-за чего погибали пушкинисты\\\». Кстати книга А. Баркова очень интересна и убедительна, не стоит употреблять \\\»термины\\\», которые Пушкин называл \\\»русский титул\\\».

  7. Eugene

    Про взаимоотношения Катенина и Пушкина в послесловии к книге А. Баркова «Прогулки с Евгением Онегиным» В. Козаровецкий пишет следующее: “Вскоре после отъезда Пушкина на Юг в Петербурге распространился слух, будто он был доставлен в жандармское отделение и там высечен розгами. Нетрудно представить, как, с его пониманием чести, 20-летний поэт переживал дошедшую до него подлую сплетню. Первоначально, решив, что автором ее был Федор Толстой, Пушкин написал на него оскорбительную эпиграмму, Толстой ответил ему не менее оскорбительной, но литературные журналы отказались печатать и ту, и другую. Только через год из переписки с П. А. Катениным Пушкин догадывается, что тот и был автором и распространителем злобного слуха; позже Пушкин свое отношение к этому предательству оформит в стихотворении «Коварность».
    Оскорбившись пушкинским намеком в «Руслане и Людмиле» “на литературную импотенцию архаистов (эти строфы про импотенцию старика-карлы Пушкин впоследствии из поэмы убрал, чтобы лишить своего врага какой бы то ни было мотивации его предательского поведения), Катенин сделал вид, что он принял этот полемический пушкинский выпад как оскорбление на свой физиологический счет. С этого момента он становится смертельным врагом Пушкина, в своих стихах изображает его не иначе как кастратом (в ответ на «импотента») и инородцем, а в письмах играет лучшего друга, обращаясь к Пушкину как к «милому» и «любезному» – что исключало возможность открытого эпиграмматического ответа.
    Чтобы получить представление о степени ненависти Катенина к Пушкину, следует понимать, что он не просто пустил про поэта оскорбительную сплетню, а разыграл настоящую «двухходовку» (не потому ли и догадался об этом Александр Лацис, что был шахматистом). “Вдогон первой сплетне он пустил вторую, что автор первой – Федор Толстой-Американец, про которого было известно, что он убил на дуэлях 11 человек. Катенин рассчитывал, что Пушкин сгоряча, не разбираясь, вызовет Толстого на дуэль, и тот его убьет. (По приезде в Москву из Михайловского, даже уже зная, что Толстой к сплетне не имел отношения, Пушкин бросился разыскивать его, и дуэль не состоялась только потому, что Толстого в Москве в тот момент не было, а потом Соболевский их примирил.)
    Пушкин понимает, что Катенин объявил войну, что никакими средствами гнушаться не собирается и что это война надолго; перед поэтом встала задача найти способ отвечать на подобные злобствования: нужна была форма для художественной сатиры.

    Excerpt From: Альфред Николаевич Барков. “Прогулки с Евгением Онегиным.” Алгоритм, 2014.

    1. Б.Тененбаум

      Альфред Николаевич Барков. “Прогулки с Евгением Онегиным.” Алгоритм, 2014.
      ==
      Это все — полная хрень. Так сказать, продукт новейших времен: сплетни, собранные воедино.

  8. Абрам Торпусман

    Великолепно. Спасибо, дорогой Борис Тененбаум! Ничего лучшего в «Семи искусствах» не читал. Здесь и отражение пушкинской лёгкости, и основательнейшее изящество Тынянова, и тень Смоктуновского (спасибо Е. Берковичу) вполне уместна. Шедевр.

    1. Б.Тененбаум

      Абрам Торпусман
      — 2018-10-26 11:18:00(513)
      ==
      Уважаемый коллега,
      Искренне вам признателен на добром слове. Ю.Н.Тынянов очень серьезно занимался двумя другими людьми, представлявшими то же направление — Кюхельбекером и Грибоедовым. Что «Кюхля», что «Смерть Вазир-Мухтара» — шедевры.
      А до Катенина у него просто не дошли руки …

    1. Б.Тененбаум

      Спасибо вам, Эдуард,

      Прекрасные стихи — я-то их подзабыл.

      P.S. Если хотите — могу дополнить: был и еще один разговор. С великим князем Михаилом Павловичем, тем самым, который выгнал Катенина из гвардии. Жена великого князя была куда культурней своего супруга, и Пушкину благоволила настолько, что приглашала его на частные приемы.

      И вот однажды он высказал Михаилу Павловичу именно то, что сказано у Д.Самойлова (я даже думаю, что тот оттуда цитату и почерпнул):

      Шел разговор о равенстве сословий.
      – Как всех равнять? Народы так бедны,-
      Заметил Пушкин,- что и в наши дни
      Для равенства достойных нет сословий.
      И потому дворянства назначенье –
      Хранить народа честь и просвещенье.

      Михаил Павлович не согласился, и выдвинул другой тезис: награды следует давать вне сословий, и подданный должен гордиться «… красою собственных заслуг …», а не древностью рода.

      И тогда Пушкин пошел по пути Катенина — он возразил, сказав, что нет, именно столбовое дворянство, аристократия, должны являться эталоном.

      Но завершил свою речь словами:

      «Впрочем, вы, ваше высочество, следуете пращуру — все вы, Романовы, ниспровергатели основ и реформаторы» — намек на Петра Первого, т.е. под видом возражения — комплимент гигантского размера …

  9. Инна Ослон

    Уважаемый Борис Тененбаум, включите в Вашу аудиторию и меня. Вы написали замечательное исследование. Я хотела написать отклик, но это так хорошо сделали другие, до меня.

    1. Б.Тененбаум

      Инне Ослон:
      Спасибо, уважаемая коллега. Приятно знать, что прочли.

  10. Б.Тененбаум

    Э.Бормашенко

    Признателен вам за отзыв. Писалось это все с первоначальным расчетом на аудиторию из буквально трех человек — и я искренне рад, что отклик оказался пошире предполагаемого …

  11. Сэм

    Написано очень хорошо, весело, увлекательно.
    И становится жалко самого себя.
    Почему?
    Да потому что – не интересно.
    Чужое.
    И думаешь, а этот Катенин тоже ведь скорое всего антисемитом был.
    Или не был?
    Написал что-либо вроде «Презренный жид» или не написал?

    1. Сильвия

      Сэм
      22.10.2018 в 21:07
      И думаешь, а этот Катенин тоже ведь скорое всего антисемитом был. Или не был?
      —————————————————
      Скорее всего, был. Антисемитизм был «не чужд» русскому обществу, влючая и высшие слои, в те годы.

    2. Маркс ТАРТАКОВСКИЙ

      Вот этот вечный — везде и по любому поводу, а также безо всякого повода — поиск антисемитов (без знания и понимания действительного положения дел) позорит нас, выставляет в смешном свете и, в конечном счёте, плодит действительных антисемитов.
      Автор со своей просьбой прав.

  12. Б.Тененбаум

    «… Пушкин велик для нас, русскочитающих. Насколько он равновелик Шекспиру должен сказать весь остальной мир …».
    ==
    Я говорю за себя, а не за «остальной мир». А что до сравнений — и Пушкина, и Байрона я читаю в оригинале …

  13. Б.Тененбаум

    Сильвии:

    «… У меня немалое подозрение, что Пушкин хотел стать отцом русской трагедии и работал под Шекспира. У А.С. и Б.Годунов в убийцах, и Сальери там же …».

    А у меня есть твердая уверенность, что Пушкин — уж простите за дурацкий каламбур — работал под себя. Он Шекспиру равновелик — какие уж тут «подражания»?

    P.S. И, по-моему, много лучше Байрона …

    1. Сильвия

      Б.Тененбаум
      22.10.2018 в 19:49
      А у меня есть твердая уверенность, что Пушкин — уж простите за дурацкий каламбур — работал под себя. Он Шекспиру равновелик — какие уж тут «подражания»? P.S. И, по-моему, много лучше Байрона …
      ———————————————————
      Не соглашусь. Пушкин велик для нас, русскочитающих. Насколько он равновелик Шекспиру должен сказать весь остальной мир, который пока молчит. Французы носятся со своими Корнелем и Расином, а что мы знаем о них…
      Относительно Байрона, не будучи спецом, могу только основываться на литературоведении, нашедшем у Пушкина темы, метафоры, сравнения и т.п. байроновского производства. Но дело не в этом, и Л.Толстой не придумал роман, а использовал готовый жанр, пришедший из Европы, которая тоже немало попользовалась сюжетами и жанрами древних времен. Дело в том, ЧТО у преемников уже признанной классики на выходе — вот что в моих глазах определяет талант. В этом смысле Пушкин не подвел. 🙂 Если его Сальери не убеждает, по крайней мере, меня, то «Борис Годунов», опять же на мой взгляд, прекрасная драма.

  14. Б.Тененбаум

    Илье Г.:

    Пушкина за его трактовку Сальери немало бранили, и требовали доказательств, но что он ссылался на какую-то немецкую газету, без указания ни ее названия, ни даты выпуска. Несомненная врака: не тот у него был немецкий, чтобы читать провинциальные немецкие газеты — но вот зачем-то ему понадобился именно такой Сальери …

    Шум прошел — а созданный им образ остался, и останется на века, до тех пор, пока вообще существует русская литература.

    Кто сейчас знает, что шекспировский «Ричард Третий» был про-тюдоровской агиткой? Кто сейчас вспомнит, что мольеровский «Тартюф» был сделан в самый разгар агитационной кампании против святош-янсенистов, которых Луи 14-й очень не одобрял?

    Но время прошло, сиюминутные дрязги ушли и позабыты — а великая литература осталась …

    1. Сильвия

      Б.Тененбаум
      22.10.2018 в 19:19
      Пушкина за его трактовку Сальери немало бранили, и требовали доказательств, но что он ссылался на какую-то немецкую газету… Кто сейчас знает, что шекспировский «Ричард Третий» был про-тюдоровской агиткой?
      ———————————————
      Ну, Борис, сорвали с уст моих «Ричарда 3-го», а я не успела и слова сказать. Но Вы правильно отметили. У меня немалое подозрение, что Пушкин хотел стать отцом русской трагедии и работал под Шекспира. У А.С. и Б.Годунов в убийцах, и Сальери там же (не о доказанном же убийстве Павла писать)… Темы вполне «обрабатываемые» под греческую трагедию, истории не научают, но как литература, читабельная (!) в отличие от Сумарокова, Княжнина и иже с ними, до сих пор доставляет удовольствие читателям.
      Комплиментов по «Катенину» Вы получили немало, присоедините у ним и мой.

  15. Б.Тененбаум

    Григорий Александрович,

    Пара слов по поводу «… лишнего Смоктуновского …» — ты знаешь, я на свои писания смотрю не только как на исторические экскурсии в прошлое, но и как на в известной степени художественные произведения.

    И после долгого копания и в биографии своего персонажа, и в его переписке, и в сплетнях и слухах, которые вокруг него ходили, и/или которые он сам запускал в обращение, как-то невольно чувствуешь, что вот — есть у тебя малая частица силы булгаковского Воланда, и можешь ты — ну, не воскрешать — но как бы вызывать на краткое время дух умершего …

    А тут в помощь тебе приходит великий артист, у которого это получается куда лучше — вот он, живой Павел Александрович Катенин — значительный, гордый человек, сломленный своей гордыней …
    https://www.youtube.com/watch?v=byQjnvX0GVY

  16. Илья Г.

    Борис Маркович! Всё хорошее об этом эссе уже было сказано до меня — остается только «присоединиться к мнениям выступивших товарищей»:). В Вашу и г-на Быстрицкого копилку: после перевода «Маленьких трагедий» на немецкий группа поклонников Сальери собралась выехать в России, чтобы вызвать А.С. Пушкина на дуэль за клевету на их кумира. Не успели — Дантес уже выстрелил.

  17. Л. Беренсон

    Эссе глубокое содержанием, стилем — мастерское. Заглавие поначалу меня озадачило: в избранной автором для исследования эпохе много ярчайших имён, почему именно достаточно заурядный Катенин привлёк его внимание? Да, участник военных походов и Отечественной 1812 года, интеллектуал, театрал, переводчик, поэт. Так ведь это общая примета российской столичной жизни первой трети 19 века. Дважды прочитав литературоведческое эссе «Катенин», осознал притягательность личности и понял интерес автора. Уточню: историко- литературоведческое произведение. Автор погружает нас в эпоху: наследие Петра и Екатерины, нарастание противостояния западники-славянофилы (почвенники), Дворцовая площадь и «широко закинутые сети сыска», хитросплетения престолонаследия. (В связи с исторической картиной не могу не восхититься авторской находкой: сравнение царствующего тирана с Петром Первым подобно сравнению очередного ген. сека с Лениным.) А чего стоит приведенный автором эпизод пикировки («дырка — нет,заплата»! ) подполковника Катенина с великим князем! Это ведь не просто проявление дерзостной правдивости офицера и его смелости, это штрих к характеристике эпохи и вызов современному армейскому «Так точно дырка, товарищ генерал».
    И ещё о заглавии. Содержание, по моим впечатлениям, посвящено Катенину и Пушкину в равной степени. И в их дружбе, нередком противостоянии поэтическом и эпистолярном, обмене колкостями и намёками. Я давно подозревал А. С. в хитрости и лукавстве по некоторым его поэтическим ходам, но знавший его лично Катенин напрямую об этом говорит. Автор эссе убедителен в анализе достаточно разных позиций Пушкина и Катенина в классическом вопросе поэт и царь, поэт и власть.
    Я думал, что, упрекая Пушкина в необоснованном обвинении Сальери мы оригинальны. Да нет же, Катенин пеняет ему за это строго.
    Спасибо автору за Смоктуновского-Сальери.
    Долгие годы учительствуя, я повторял вслед за академиком В.В. Виноградовым (и не только) узаконенную мантру: Пушкин — основоположник современного русского литературного языка. Приведенные автором тексты писем Катенина тех лет опровергают или расшатывают эту аксиому: прекрасная современная лексика, и ныне принятый синтаксис, очень редкие архаические конструкции.
    Получил удовольствие и от точного языка эссе, от его стилистики и построения, от прерванного начала и его воспроизведения много позже в качестве смыслового трамплина для дальнейшего нарратива.
    Хочу узнать у автора: разное написание «Старая Б(б)ыль» и «Северные Ц(ц)веты» — это описка или ?
    Уважаемый автор! Вы написали прекрасное эссе, представив П.А.Катенина интересной личностью, наделённой острым умом и множеством талантов. К отмеченному Вами, возможно, стоит добавить, что был он блестящим театральным педагогом и воспитал плеяду знаменитых актёров, среди них названный Вами Каратыгин, ставший обязанным ему на всю жизнь другом и влиятельным покровителем.
    В одном месте не могу с Вами согласиться. Вы пишете о том, как в 1818 г. после первого визита (и знакомства по сути) Пушкина к Катенину: «и конечно же, он (Пушкин) вслед за ним (Катениным) тоже кинулся в литературные битвы своего времени». Нет, не вслед за ним. К этому времени Пушкин уже был знаменит своими вольнолюбивыми стихами, которыми он «наводнил Россию» («Вольность», «К Чаадаеву», «Деревня»), они не были тогда ещё напечатаны, но ходили по рукам, как и эпиграмма на Аракчеева. Вы сами ещё годом ранее при встрече в театре отметили его знаменитость. И последнее. По прочтении Вашего «Катенина» я обратился к его стихам. Много рядовых строчек, много на уровне Гнедича, Жуковского, Дельвига (собирателя «цветов» в альманах). Но всюду он особняком и особо. Не хочу перегружать текст стихами, но достаточно сравнить его «Кавказ» с Пушкинским, чтоб понять разницу поэтического виденья и полную противоположность их эмоционального склада.
    Автору эссе большое спасибо за радость, доставленную уму и сердцу.

    1. Б.Тененбаум

      Л.Беренсону:

      Глубокоуважаемый коллега,
      Признателен вам за столь развернутую рецензию.

      В отношении ваших слов:
      «… Я давно подозревал А. С. в хитрости и лукавстве по некоторым его поэтическим ходам … » и т.д. — позвольте мне представить вам прямое доказательство вашей правоты в трех цитатах:

      1. «… Я ей [речь идет об А.Закревской] пишу стихи, а она произвела меня в свои сводники (к чему влекли меня всегда и всегдашняя сколонность, и нынешнее состояние моего Благонамеренного, о коем можно сказать то же, что и было сказано и о его печатном тезке: ей-ей, намерение благое, да исполнение плохое) …»..
      А.Пушкин -П.Вяземскому, из письма, датированного 1 сентября 1828.

      2. «Благонамеренный» — российский журнал, издававшийся в 1818—1826 годах.

      3. «Евгений Онегин», Песнь Третья:

      «Я знаю: дам хотят заставить
      Читать по-русски. Право, страх!
      Могу ли их себе представить
      С „Благонамеренным“ в руках!»

      Вольная шутка, взятая из переписки с близким другом, оказалась упрятана в текст, предназначенный для широкой публики — и, вероятна, очень веселила тех немногих, кто был посвящен в ее второй смысл …

  18. Григорий Быстрицкий

    Наконец, добрался я до «Катенина». Видел много откликов, не углублялся в них чтобы не влияло, но один прочитал внимательно — самого автора: «долго я с Катениным бился…».
    Я сам долго бился (и продолжаю биться) с другим периодом жизни Пушкина, с сентября 1826 — за два года до даты письма, с которого начал Борис Маркович.
    Интуитивно понял, что читать «Катенина» надо СПЕЦИАЛЬНО, не в спешке, на ходу, снизу вверх и слева направо. И не кидаться вопреки общей похвале на автора со скороспелыми критическими замечаниями — неведомый мне дотоле Павел Александрович уже волновал. Как и автор, решил настроиться через Смоктуновского, но оказалось рано. А потом я погрузился в текст.
    Несколько игривая метафора по литературе на французском » вслед за языком, как вода в пробитую в дамбе брешь хлынула и литература, на нем написанная», интригующее обрезание имени адресата в начале текста “… пылко желаю, чтоб ты остался ими доволен как поэт и как приятель…» — все эти авторские приемчики вполне нормально готовят читателя к главному.
    В моем представлении работа настоящего историка проходит в подвалах фондов, среди пыльных фолиантов, под присмотром засыпающей бабушки, в отдельном случае — сержанта МГБ. Поэтому, взявши работу Тененбаума, каждый раз удивляешься неожиданно замечательно-увлекательному стилю изложения, исключительному умению говорить просто о сложном и, на поверхностный взгляд, скучном.
    На этом комплименты заканчиваются и начинается… нет, не критика. И не спор с автором. Борис Маркович после Смокуновского-Сальери «услышал голос Павла Александровича Катенина», а я хочу попытаться его увидеть.
    Кадровый военный, с 18 в армии, дослужился до командира батальона, участник великих кампаний, герой, принципиальный, бесстрашный, гордый, не раболепствует даже перед Великим князем… Отправлен (весьма грубо) в свое имение — глухую провинцию. Сегодня даже представить невозможно как без телефона, телевизора и интернета со своими свободными языками и культурой мог человек там жить. И что, такой отставник, у которого «Служба… не задалась — он был трудным подчиненным», в полном одиночестве, изоляции и забвении станет завидовать Пушкину? Чему завидовать? Поэтическому таланту? — Это вряд ли, Катенин не позиционировал себя претендующим на славу поэтом. Успеху у женщин? Положению в высшем свете? — Как то не очень верилось. А может, прощению поэта императором?
    Согласно Н.Я.Эйдельману (Новый Мир, №12, 1985), удостоился Пушкин в 1826 «секретной аудиенции» у Николая I. Но какой бы не был уровень секретности, за два года Катенин мог про это узнать. Да и сам Пушкин в 1828 написал:
    О нет, хоть юность в нем кипит,
    Но не жесток в нем дух державный:
    Тому, кого карает явно,
    Он втайне милости творит.
    Текла в изгнанье жизнь моя,
    Влачил я с милыми разлуку,
    Но он мне царственную руку
    Простер — и с вами снова я.
    Во мне почтил он вдохновенье,
    Освободил он мысль мою,
    И я ль, в сердечном умиленье,
    Ему хвалы не воспою?
    Чего завидовать царским индульгенциям, если ты гордый и «трудный подчиненный»?
    И тут выплывают некоторые подробности. Еще в юношеском возрасте Катенин увлекся театром. И потом, после службы вполне удачно освоился в театральном мире.
    Это только в зрительном зале театр воспитывает высокие и благородные чувства, за кулисами процветают их полные антиподы. И закрепляются в человеке, если только не спасает его чувство юмора и способность увидеть себя со стороны.
    Зависть, не зависть, а вот озлобиться окончательно в своем медвежьем углу брошенный всеми отставник вполне мог. Служба в итоге не задалась, Милорадович из театра (для верности и из столиц) изгнал… Чем, кстати, спас Катенина от участия в декабристах. Своей, можно сказать, гибелью от рук мятежников спас потенциального. А такого как Катенин, может и зря спас, во глубине сибирских руд ему легче бы жилось.
    По моей версии озлобление Катенина и соответственный » немалой силы удар» выразились как раз в “…исконно русской идентичности…”, во враждебном неприятии внедрения в «истинно русский стиль» всяких там льстивых греков, к тому же государем предусмотрительно кастрированных.
    А Пушкин? А что Пушкин — увидел сразу почерк «почвенника» и потерял к нему интерес.
    Согласен с многоуважаемым Борисом Марковичем полностью: «Доказать не могу, но думаю, что вот эта вот “…царственная рука…”, простертая к поэту, так сказать, как знак освобождения его мысли, и довела Катенина до крайне неблагоразумной мысли — сообщить Саше Пушкину [как он называл его в письмах к третьим лицам] все, что он о нем действительно думает».
    Только Смоктуновский-Сальери здесь, кажется, лишний.

    1. Б.Тененбаум

      Гриша,
      Приветствую тебя из моей Чухломы 🙂 — спасибо, что заглянул.
      Далее, по твоему тексту и по пунктам:

      1. И что, такой отставник, у которого «Служба… не задалась — он был трудным подчиненным», в полном одиночестве, изоляции и забвении станет завидовать Пушкину?

      Прототипом Сальери посчитал себя сам Катенин — Пушкин на это не намекнул ни единым звуком.

      2.Чему завидовать? Поэтическому таланту? — Это вряд ли, и т.д.

      Сошлюсь на высокий авторитет Ю.Н.Тынянова — в своей книге «Архаисты и новаторы» он говорит, что авторское самолюбие Катенина было настолько велико, что он считал себя равным Пушкину. А в личном отношении — и это я тебе скажу уже сам, без ссылок на Тынянова — он его недолюбливал: видно из писем к Н.И.Бахтину, одно из которых я даже привел в тексте.

      1. Григорий Быстрицкий

        Борис Маркович, не «заглянул», а очень даже внимательно изучил твой труд. Без которого я бы и не знал никакого Катенина, без твоего капитальнейшего и чрезвычайно интересного анализа мне бы не пришло на ум другое предположение.
        Ты представь на секундочку этого отшельника: сидит в темноте, один, бирюком, из звуков только сверчок за печкой, никому не интересный, несмотря на высокообразованность, и никем не востребованный в силу нелюдимости.
        В таком положении, какое чувство сильнее? Зависть к кому-то недосягаемому или злоба за свою судьбу? А если человека снедает злоба и ненависть, он кого винит? Ну не себя же… Винят обычно, как показывает практика, инородцев, иноверцев и прочих приезжих гастролеров.

  19. Борис Дынин

    О Катенине знал только имя. Не то, чтобы меня очень волновали «разборки» между ним и его окружением, но ваш, Борис Маркович, стиль и обращение с характерами и деталями их жизни захватил и меня. Владимир Янкелевич сказал точно: «Стиль, очень точный, тененбумский, делающий твои произведения бестселлерами». Поздравляю с плодотворным путешествием в 1828 год и возвращением с новой удачей.

    1. Б.Тененбаум

      Не то, чтобы меня очень волновали «разборки» между ним и его окружением, etc
      ===
      Вы знаете, досточтимый тезка, дело все-таки не в разборках.

      Гении, в общем-то, в ходе своей земной жизни — обычные смертные — и у них есть свои друзья, недруги, и просто знакомые, и Катенин — один из людей, бывший в свое время с Пушкиным на «ты», поссорившийся с ним, и странным образом обретший бессмертие разве что в обращенном к нему «Послании к Катенину».

      Но есть ведь еще и он как личность, правда? И сколько я не копался, так ни одной-единой привязанности в его жизни и не нашел — гордый, самолюбивый, и очень одинокий человек, с массой знаний и дарований, жаждой признания и славы — и ничего из этого не достигший.

      Он забыт — и так прочно, что забылась и его обида — послужить прототипом Сальери …

      1. Борис Дынин

        Я понимаю и не удивляюсь вашему, тезка, вниманию к Катенину, особенно после прочтнения публикации. В этом и состоит мастерство писателя-историка. Увлечь равнодушного!

  20. Владимир Янкелевич

    Борис, я эту работу уже читал в процессе подготовки к печати, но перечитал снова с большим удовольствием. Ты мне открыл новое имя, что всегда хорошо. Ну и стиль, очень точный, тененбумский, делающий твои произведения бестселлерами.
    Успехов тебе, дорогой

    1. Б.Тененбаум

      В.Янкелвичу:

      Спасибо, Володя. «Катенин» мне тяжело дался, и я рад, что что-то все-таки получилось …

  21. Игорь Юдович

    Вспоминается «Доживем до понедельника» и «второстепенный» Баратынский. Сколько их оказалось в тени Пушкина не столько по своей вине, но советского литературоведения. Спасибо, Борис Маркович, еще одного «вытащили» из тени на солнце. Интересный мужик оказался!

    1. Б.Тененбаум

      Вы знаете, Игорь, я с ним [с Катениным] бился, не соврать, пару месяцев. Начинал, бросал, опять начинал — никак он не давался: «портрет» не получался. Особенно конец … Вот, вроде бы, «… гордый дух, сломленный обстоятельствами …».

      Тут и неудачи, и бедность, и одиночество — и в итоге он похоронил сам себя в своей деревеньке, и на добрых 15 лет (с 45 до 60) выбросил себя из литературной жизни. И много чего пропустил — и Гоголя, и Белинского, и «самиздат» Герцена …

      Но ведь в принципе есть и иная гордость … Ну и что, что жизнь забросила в «… глухую провинцию у моря …» — но есть же ты сам … И чем пить в одиночестве, можно ведь «… делать культуру …», строя ее из собственных ресурсов?

      Катенин свободно знал несколько языков, Гете читал в подлиннике, и от 2-й части «Фауста» был далеко не в восторге — почему б ему не перевести 1-ю ? С его французским — почему не Мольер?

      В общем — не выходило у меня убедительной картины …

      И так все и шло, покуда А.Пушкин не помог — поглядел я на Смоктуновского, с его монологом Сальери — гляньте вот, видео не прошло в публикации, но в комментариях я поставил ссылку, она работает — и все встало на место …

      Я, можно сказать ,услышал голос Павла Александровича Катенина …

      P.S. Знаете, что забавно? В таблице писательских рангов Казакевича, где, по-моему, последним идет «… хорошо знающий быт водников …», Катенин поставил анти-рекорд: «… один из писателей Костромщины, с могилой в Чухломе …» — до такой степени забвения не додумался и Казакевич с его пародийной табелью о писательских чинах …

  22. Самуил Кур

    Превосходная работа – и глубокая. Здесь уже говорили о ее достоинствах, о «фирменном» стиле автора, иронии, прекрасном языке и прочем. Но я обратил внимание, еще при чтении рукописи, на то, как убедительно раскрыта Борисом Марковичем внутренняя противоречивость двух главных действующих лиц – и Катенина, и Пушкина. Это переплетение гордости, возмущения самодержцем, лести ему – и жгучая потребность выплеснуть наружу в яркой форме свой неоспоримый талант. Великолепен финал работы – гений огрызался, но не мог не признать правоту оппонента.
    Поддерживаю выдвижение Бориса Тененбаума на звание «автор года».

  23. Алекс К

    Очень хорошо!
    Поражают энциклопедические познания автора.
    Спасибо

  24. Сергей Чевычелов

    Волшебный край! там в стары годы,
    Сатиры смелый властелин,
    Блистал Фонвизин, друг свободы,
    И переимчивый Княжнин;
    Там Озеров невольны дани
    Народных слез, рукоплесканий
    С младой Семеновой делил;
    Там наш Катенин воскресил
    Корнеля гений величавый;
    Там вывел колкий Шаховской
    Своих комедий шумный рой…

    Мне стыдно, но кроме Фонвизина я никого не знал. Вот теперь знаю еще и Катенина. Спасибо Борис Маркович! Выходит, литература начала 19 века — литература личных намеков. Видите, уже тогда писали только для друзей и о друзьях — о потомках никто не думал, нетленок никто не создавал. Пушкину «повезло» — «белогвардеец выстрелил в бедро» (Булгаков) и вечная слава. Это, конечно, не так. И Вы это показали. И еще вы показала, что без достойного окружения гений — ничто! Может поэтому и Сальери пришел на ум: «И пусть мой напарник певчий, забыв, что мы сила вдвоем, меня, побледнев от соперничества, прирежет за общим столом…». Ваша статья родила во мне рой ассоциаций — прельстила меня.

    1. Б.Тененбаум

      С.Чевычелову:

      Автобиографическое:

      Ложатся по углам ночные тени,
      А все же видно в смутной полутьме,
      Что от меня останется «Катенин»,

      Ну, и могила в местной Чухломе …

  25. Б.Тененбаум

    Уважаемый коллега [С.Л],

    Признателен вам за положительную рецензию.

    Пользуюсь случаем поблагодарить также Виктора(Бруклайн) за \»чистку\» рукописи — оригинал содержал много опечаток — и редакцию за видео-иллюстрацию. Она, к сожалению, оказалась блокирована — но попробую повторить ее в виде линка в комментариях:

    https://www.youtube.com/watch?v=byQjnvX0GVY

    Хотелось бы также сказать самое искреннее \»спасибо\» Самуилу Куру за обсуждение данного материала еще перед публикацией — оказалось очень для меня важным и интересным.

    Надеюсь, что и наш глубокоуважаемый коллега Л.Беренсон найдет возможным сказать пару слов — его мнение было бы мне чрезвычайно интересным.

    Еще раз — спасибо редакции за столь быструю публикацию.

  26. Виктор (Бруклайн)

    Я имел удовольствие ознакомиться с этим эссе ещё до его опубликования. Помимо всего прочего, меня приятно впечатлила искусность, с которой его автор воссоздал речь современников Пушкина и Катенина. Выдвигаю эту
    работу на участие в конкурсе в соответствующей категории.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.