©"Семь искусств"
  июль 2017 года

Юрий Окунев: Симфония ХХ века

Loading

Очевидцы вспоминают ― нельзя говорить о том, какое впечатление произвела симфония на ленинградцев. Это было не впечатление, это было потрясение. Перед слушателями развернулась картина беспощадной схватки, свидетелями и участниками которой они сами были. 

Юрий Окунев

Симфония ХХ века

К 75-летию премьеры Ленинградской симфонии Дмитрия Шостаковича

Если обстоятельства позволяют, стараюсь не пропускать исполнение Седьмой (Ленинградской) симфонии Д.Д. Шостаковича, потому что это произведение великого композитора не только музыкальный шедевр, не только ключ к пониманию симфонической культуры ХХ века, но и важнейшее, мистическое и пророческое событие человеческой истории. Впервые довелось мне услышать эту симфонию в Большом зале Ленинградской филармонии под управлением выдающегося дирижера Евгения Мравинского ― кажется, это было в конце 1950-х годов. Потом были многие другие замечательные исполнения симфонии ― много раз в своей жизни возвращался я к этой музыке.
Естественно, когда узнал, что знаменитый Бостонский симфонический оркестр будет исполнять Ленинградскую симфонию в Нью-Йоркском Карнеги-холле, то немедленно купил нам с женой билеты. Это было 28 февраля 2017 года… По дороге на концерт я пребывал в тревожно-радостном ожидании нового погружения в грандиозную музыку Шостаковича на целых 75 минут… И вдруг на меня, склонного к мистическому восприятию цифр, снизошло озарение:

«Боже, да ведь именно в эти дни ровно 75 лет назад, в страшном 1942 году, в тыловом городе Куйбышеве состоялась премьера Седьмой симфонии ― в присутствии автора в Куйбышевском дворце культуры ее исполнил эвакуированный из Москвы оркестр Большого театра СССР под управлением главного дирижера театра Самуила Самосуда».

Неужели только я вспомнил о 75-летии этого события? Да не может такого быть ― ведь весь юбилейной давности 1942 год был годом грандиозных премьер и триумфального шествия симфонии по миру, начиная от Куйбышевской премьеры и кончая потрясающим по своему духовному величию исполнением симфонии в осажденном гитлеровцами, блокадном Ленинграде под управлением изможденного голодом, только что вышедшего из клиники для дистрофиков дирижера Карла Элиасберга.
Еще подумалось тогда по дороге на концерт, что, как это ни странно, но именно здесь в Нью-Йорке Ленинградская симфония получила тот ускоряющий импульс, который сделал ее воистину важным событием Второй мировой войны.
После первых советских премьер симфонии в марте 1942-го года в Куйбышеве и Москве крупнейшие Западные оркестры и дирижеры пытались получить право первого исполнения. Началось нелегкое победное шествие симфонии, несшей миру весть об истребительной войне России с фашистами, по столицам стран антигитлеровской коалиции. Фотопленка с партитурой симфонии через Ашхабад, Иран, Ирак, Египет и Атлантику попадает в Англию. В июне 1942 года она исполняется симфоническим оркестром ВВС в Лондоне, в огромном Королевском концертном зале «Альберт-холл» под управлением выдающегося музыканта Генри Вуда для английских солдат, летчиков, моряков и рабочих военных заводов. Затем фотопленка партитуры на боевом корабле доставляется через Атлантический океан в Америку. Выдающиеся американские дирижеры ― Сергей Кусевицкий и Леопольд Стоковский ― включились в состязание за право первого исполнения симфонии в Америке, но Шостакович отдал предпочтение семидесятипятилетнему Артуро Тосканини, покинувшему свою родную Италию, где властвовал фашизм. 19 июля 1942 года, когда на подступах к Сталинграду развернулась решающая битва Второй мировой войны, в огромной студии «Радио-Сити» в Нью-Йорке состоялась грандиозная американская премьера Ленинградской симфонии под управлением великого Артуро Тосканини. Сотни радиостанций США и Латинской Америки транслировали симфонию. В сезон 1942–1943 года она была исполнена симфоническими оркестрами США шестьдесят два раза (!) ― американцы с волнением вслушивались в звуковые образы великой битвы с фашизмом, которая шла в далекой России. Однако вершина драматической судьбы Ленинградской симфонии была ещё впереди…
С такими мыслями приехал я в Карнеги-холл… В ложе рядом с нами оказался немолодой американец. После первых же приветствий он спросил традиционное:
«Where are you from?»
Я сказал, что мы из Ленинграда ― того самого города, где была написана симфония. Потом не удержался и рассказал ему, что впервые симфония была исполнена в Советском Союзе в разгар Второй мировой войны ровно 75 лет назад! Рассказал еще, как Шостакович сочинял симфонию на крыше Ленинградской консерватории, где он дежурил в одежде пожарника на случай, если фашистская фугасная бомба попадет в здание… Американец не переставал удивляться…
«Really?»
― повторял он после каждой моей фразы… Наша беседа была прервана появлением блистательного дирижера Андриса Нилсонса ― уроженца Риги советских времен. Бостонский оркестр под его управлением исполнил великую симфонию с проникновенной глубиной и потрясающей мощью, и когда торжественный, победоносный финал сотряс своды зала, ошеломленные слушатели встали… Я не мог говорить от волнения ― комок застрял в горле… Обернулся к своему американскому соседу, безмолвно протянул ему руку… Он пожал ее без слов, благодарно ― на его глазах были слезы…
***
Писателю Алексею Толстому посчастливилось в разгар войны присутствовать на репетиции Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича перед ее премьерой 5 марта 1942 года, и он, потрясенный драматической мощью и красотой этой музыки, оставил потомкам бесценное описание своего первого впечатления:

«В большом фойе, между колонн, расположился оркестр Московского Большого театра… За пультом ― Самосуд ― по-рабочему, в жилетке. Позади него на стуле Шостакович, похожий на злого мальчика. Наверху, высоко на хорах, облокотясь о дубовые перила, застыли очарованные слушатели… Взмахивает мокрыми волосами Самосуд, пронзает палочкой пространство, скрипки запевают о безбурной жизни счастливого человека.
Седьмая симфония посвящена торжеству человеческого в человеке. Постараемся (хотя бы отчасти) проникнуть в путь музыкального мышления Шостаковича, ― в грозные темные ночи Ленинграда, под грохот разрывов, в зареве пожаров, оно привело его к написанию этого вдохновенного произведения…
Скрипки рассказывают о безбурном счастьице, в нем таится беда, оно еще слепое и ограниченное, как у той птички, что «ходит весело по тропинке бедствий…» В этом благополучии из темной глубины неразрешенных противоречий возникает тема войны ― короткая, сухая, четкая, похожая на стальной крючок. Тема войны возникает отдаленно и вначале похожа на какую-то простенькую и жутковатую пляску, на приплясывание ученых крыс под дудку крысолова. Как усиливающийся ветер, эта тема начинает колыхать оркестр, она овладевает им, вырастает, крепнет. Крысолов со своими железными крысами поднимается из-за холма… Это движется война. Она торжествует в литаврах и барабанах, воплем боли и отчаяния отвечают скрипки. И вам, стиснувшему пальцами дубовые перила, кажется: неужели, неужели все уже смято и растерзано? В оркестре ― смятение, хаос.
Нет, человек сильнее стихии. Струнные инструменты начинают бороться. Гармония скрипок и человеческие голоса фаготов могущественнее грохота ослиной кожи, натянутой на барабаны. Отчаянным биением сердца вы помогаете торжеству гармонии. И скрипки гармонизируют хаос войны, заставляют замолкнуть ее пещерный рев. Проклятого крысолова больше нет, он унесен в черную пропасть времени. Смычки опущены, ― у скрипачей, у многих, на глазах слезы. Слышен только раздумчивый и суровый ― после стольких потерь и бедствий ― человеческий голос фагота. Возврата нет к безбурному счастьицу. Перед умудренным в страданиях взором человека ― пройденный путь, где он ищет оправдания жизни. За красоту мира льется кровь. Красота ― это не забава, не услада и не праздничные одежды, красота ― это пересоздание и устроение дикой природы руками и гением человека. Симфония как будто прикасается легкими дуновениями к великому наследию человеческого пути, и оно оживает.
Средняя часть симфонии ― это ренессанс, возрождение красоты из праха и пепла. Как будто перед глазами нового Данте силой сурового и лирического раздумья вызваны тени великого искусства, великого добра.
Заключительная часть симфонии летит в будущее… вы подхвачены светом, вы словно в вихре его… С возрастающим напряжением вы ожидаете финала, завершения огромного музыкального переживания. Вас подхватывают скрипки, вам нечем дышать, как на горных высотах, и вместе с гармонической бурей оркестра, в немыслимом напряжении вы устремляетесь в прорыв, в будущее…»

Так писал Алексей Толстой 75 лет назад в статье «На репетиции Седьмой симфонии Шостаковича», напечатанной в газете «Правда» 16 февраля 1942 года. Сквозь «пещерный рев войны» симфония пробивала дорогу «красоте, которая спасет мир». Историческим фоном и созидающим началом симфонии служило мученическое ленинградское побоище, определенно не имевшее аналогов в долгой и кровавой истории человечества…

***

В первые дни войны ленинградцы, обманутые сталинской пропагандой, полагали, что серьезные неприятности им не грозят ― ведь до Западной границы не менее 750 км. Не смогут немцы пройти такой невероятно длинный путь ― Красная армия прежде разобьет их. Немцы были в Даугавпилсе на четвертый день войны ― средняя скорость продвижения примерно 60 км в день. Немцы с ходу взяли Псков на семнадцатый день войны ― средняя скорость продвижения примерно 20 км в день. После падения Пскова, наконец-то, всем стало ясно ― еще через две недели фашисты будут под Ленинградом. Красная армия не просто отступала, она была окружена и разгромлена, а оставшиеся боеспособные части беспорядочно отходили вглубь страны. Восьмая армия Северо-Западного фронта была полностью дезорганизована, сдала Псков практически без боя и, потеряв связь с другими войсками, отходила на север к Ленинграду.
В начале первой части Ленинградской симфонии тема нашествия возникает отдаленно и поначалу лишь слегка тревожно. Вторжение врага-убийцы ещё не затмило свет иллюзорного, «безбурного, слепого и ограниченного счастьица», в котором «таится беда». Однако положение быстро меняется, и вот уже сапоги захватчиков грохочут у твоего дома. Беспощадный вал нашествия, в котором явно слышатся железные ритмы немецких бронетанковых дивизий, обрушивается на беззащитных людей, сокрушая и ломая их жизни.
В середине первой части Ленинградской симфонии, после потрясающего столкновения гигантского вала вражеского нашествия с волной народного отпора, после беспощадного побоища наступает момент, болезненно точно воспроизводящий критическую ситуацию у стен Ленинграда в начале сентября 1941 года. Шостакович, находившийся в эпицентре смертельной схватки и еще не знавший, чем она закончится, увидел, тем не менее, надвигающийся на город панический хаос. Страшное смятение возникает в трагических звуках симфонии, и кажется: вот-вот все рухнет, а вражеский железный шквал сметет город с лица земли… Пребывавший в состоянии буйного бешенства Гитлер требовал от Вильгельма фон Лееба ― командующего Группой армий «Север» ― немедленного захвата Ленинграда и соединения с финнами на севере. Генерал-фельдмаршал фон Лееб торопил свои войска, и те, озверев от бессмысленного, на их взгляд, упрямства, казалось бы, давно разгромленных советских войск, рвались к хорошо видимому в бинокль городу, круша все на своем пути. 12 сентября пало Красное село, а затем ― Пушкин (Царское село) и Стрельна. В руинах, объятые огнем пожаров, лежали всемирно известные царские дворцы и парки Ораниенбаума, Петергофа, Царского села и Гатчины.
Профессору Ленинградской консерватории Дмитрию Шостаковичу власти неоднократно предлагали эвакуироваться. Он мог уехать ещё в июле вместе с консерваторией, которую отправили в Ташкент, или с Союзом композиторов. Шостакович, однако, упорно отказывался уехать и, более того, пытался записаться добровольцем в народное ополчение. К счастью, у руководства штаба народного ополчения хватило ума отказать ему; в противном случае музыкальный гений ХХ века, в голове которого уже сложилась тема нашествия великой Седьмой симфонии, почти наверняка погиб бы в июле-августе 1941-го на Лужском рубеже под Ленинградом. В конце концов, 28 августа Шостакович согласился уехать вместе с киностудией «Ленфильм» ― отправление было назначено через два дня. Но никто уже не уехал через два дня из Ленинграда, ибо 28 августа 1941 года немецкие войска перерезали последнюю железную дорогу в районе станции Мга. Шостакович остался в блокадном Ленинграде ещё на месяц. В доме номер 29 по Большой Пушкарской он заканчивал первую часть Симфонии. Композитор позже вспоминал:

«Я начал работать над Седьмой симфонией в самые первые дни войны… Но в это время я выполнял две обязанности: композитора и пожарника ― дежурил на крыше консерватории. И таскал туда партитуру, не мог от неё оторваться. Знаете, иногда можешь всё-таки оторваться от своей работы, а вот тогда я не мог. Не люблю такие слова про себя говорить, но это была самая вдохновенная моя работа».

Август 1941, Ленинград Дмитрий Шостакович на крыше Ленинградской консерватории

Август 1941, Ленинград Дмитрий Шостакович на крыше Ленинградской консерватории

Фотография Дмитрия Шостаковича в пожарном шлеме на крыше Ленинградской консерватории в августе 1941 года стала исторической реликвией ХХ века, его, если хотите, реалистическим символом, вобравшим в себя и все божественное, и все дьявольское этого века.
Самым тяжелым днем обороны города историки считают 15 сентября 1941 года. В этот день немецкие танки ворвались в Урицк на юго-западной окраине города и, проскочив его, оказались в заболоченной низине, где их встретил последний на пути к Кировскому заводу заслон из остатков войск 42-й армии и ополченцев Октябрьского района. Одновременно немцы прорвали оборону в районе Царского Села и вышли к Пулковским высотам на южной окраине города в 15 км от Эрмитажа. На высотах, с которых открывалась панорама великого города, горела всемирно известная Пулковская обсерватория с провалившимся куполом над Главным телескопом Академии наук СССР. Положение города становилось критическим ― немцы вот-вот могли ворваться вглубь городских кварталов. Началось паническое бегство солдат из окопов на южной окраине города…
В этот критический момент истории, 17 сентября 1941 года в осажденном городе, пребывавшем на грани катастрофы, произошли два глубоко символичных события.
Событие первое: днем по ленинградскому радио выступил известный композитор Дмитрий Шостакович ― он рассказал жителям осажденного города, что заканчивает сочинение Седьмой симфонии, которую вскоре назовут Ленинградской.
Я просмотрел хронику культурой жизни мира за 1941 год, третий год Второй мировой войны. Меня интересовало ― сочинял ли кто-нибудь и где-нибудь в мире симфонии? В победоносной Германии, насаждавшей германский дух и немецкие порядки на большей части европейского континента, и в союзной Италии новых симфоний не было. В Америке, ещё не вступившей в войну, симфонии не сочинялись. Англии, уже третий год воевавшей с Гитлером, было не до симфоний. В залитой кровью Польше некому было писать симфонии. В оккупированной Франции, чьи военные неприятности, если не считать партизан-антифашистов и евреев, ограничивались некоторыми бытовыми неудобствами, никому в голову не приходило заняться сочинением симфонии.
Симфония сочинялась лишь в окруженном фашистскими войсками Ленинграде. Симфония, ставшая духовным событием века, сочинялась в городе, который ежедневно бомбили и ежечасно обстреливали, в городе, на который надвигался голодный мор. Великая симфония сочинялась в городе, который стоял на пороге падения, разгрома и тотальной кровавой резни. Как это следует понимать? Нет ли в этом какой-то фатальной предопределенности, не стоит ли за этим недоступный человеческому разуму Божественный замысел? Не знаю…

Дмитрий Шостакович

Дмитрий Шостакович

Событие второе: вечером в квартире на Большой Пушкарской Дмитрий Шостакович сыграл своим друзьям и коллегам две первые части Симфонии. Очевидцы вспоминают:

«Впечатление было ошеломляющим. Когда музыка отзвучала, все долго молчали. Слова казались неуместными, беспомощными… Автор нервным движением раскрыл папиросную коробку и закурил…»

Исполнение второй части было прервано сиреной воздушного налета. Проводив детей в бомбоубежище, композитор сыграл первые две части ещё раз…
Пути к творческой вершине необъяснимы и загадочны. Как и когда в голове и в душе композитора зародилась гениальная тема нашествия из первой части симфонии? На этот счет есть две версии. По первой, романтической версии, тема нашествия в ее развитии сложилась от звуков ленинградских улиц в августе 1941 года. От воя сирен, лязга танковых гусениц, разрывов бомб и снарядов, грохота рушащихся домов, от всего облика города в огне пожаров. Вторая версия, более реалистичная, и, на мой взгляд, не менее возвышенная, исходит от учеников Шостаковича. Они утверждают, что центральная мелодия темы нашествия, была сочинена композитором ещё до начала войны, и что война и ленинградская трагедия лишь ускорили придание ей законченной и совершенной симфонической формы. Но тогда возникает вопрос ― кто же этот «крысолов со своими железными крысами»? Гитлер или Сталин? Это ― гениальное предвидение фашистского нашествия, или это ― ощущение устрашающей поступи сталинской диктатуры, или, наконец, это ― обобщенный образ наступления тоталитаризма на личность?
Первого октября по решению властей Дмитрий Шостакович вместе с семьей и партитурой Седьмой симфонии был эвакуирован самолетом в Москву, а затем поездом в Куйбышев. Там он заканчивал партитуру симфонии, но творческая вершина уже была пройдена. И достигнута она была в осажденном Ленинграде…
***
В самую тяжелую первую блокадную зиму 1941-1942 года, казалось, сама природа ополчилась на жителей осажденного Ленинграда. 11 октября, намного раньше обычного выпал снег, а затем ударили неслыханные морозы, не ослабевавшие до конца марта. 24 января 1942 года температура опустилась до минус 40 градусов по Цельсию. 25 января остановилась последняя электростанция «Красный Октябрь» ― нечем было топить котлы. Прекратило передачи ленинградское радио. Город онемел и погрузился в ледяной мрак, словно Солнце остыло, и Землю охватил космический холод, словно жизнь на планете прервалась. И только вой и разрывы немецких снарядов да залпы кронштадтских батарей напоминали о страшной войне, о гигантской схватке, бушевавшей вокруг умирающего города.
5 марта 1942 года, когда голодный блокадный мор достиг своего апогея, внешний мир услышал о ленинградской трагедии ― в тыловом волжском городе Куйбышеве состоялась премьера Ленинградской симфонии Дмитрия Шостаковича. За дирижерским пультом стоял Главный дирижер Большого театра Союза ССР Самуил Самосуд. Симфония транслировалась по радио на всю страну с торжественной преамбулой «Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза». 29 марта симфония была исполнена под управлением Самосуда в Москве в Колонном зале Дома Союзов, откуда транслировалась радиостанциями Великобритании и США. 22 июня 1942 года состоялась премьера симфонии в Лондоне ― ее исполнил Лондонский симфонический оркестр под управлением Генри Вуда. 7 июля в Новосибирске симфонию исполнил оркестр Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского. 19 июля симфония впервые прозвучала в Нью-Йорке в исполнении Симфонического оркестра Нью-Йоркского радио под управлением Артуро Тосканини. Вершиной этой эпопеи мировых премьер Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича 1942-го года стало ее исполнение 9 августа в окруженном фашистами Ленинграде под управлением Карла Элиасберга.

Портреты первых исполнителей Ленинградской симфонии в 1942 году

Самуил Самосуд ― Куйбышев, 5 марта; Москва, 29 марта, оркестр Большого театра СССР

Самуил Самосуд ― Куйбышев, 5 марта; Москва, 29 марта, оркестр Большого театра СССР

Генри Вуд ― Лондон, 22 июня, Лондонский симфонический оркестр

Генри Вуд ― Лондон, 22 июня, Лондонский симфонический оркестр

Евгений Мравинский ― Новосибирск, 7 июля, оркестр Ленинградской филармонии

Евгений Мравинский ― Новосибирск, 7 июля, оркестр Ленинградской филармонии

Артуро Тосканини ― Нью-Йорк, 19 июля, Нью-Йоркский симфонический оркестр

Артуро Тосканини ― Нью-Йорк, 19 июля, Нью-Йоркский симфонический оркестр

Карл Элиасберг – Ленинград, 9 августа, оркестр Ленинградского радиокомитета

Карл Элиасберг – Ленинград, 9 августа, оркестр Ленинградского радиокомитета

***
В истории музыки много удивительных событий, достойных самой высокой патетики. Однако никогда и нигде не случалось ничего столь драматичного и возвышенного, как исполнение Ленинградской симфонии Дмитрия Шостаковича 9 августа 1942 года в окруженном фашистами Ленинграде ― точно в эпицентре того последнего круга ада, в котором симфония родилась, о котором она рассказывала и который она объясняла. Когда я перечитываю снова и снова эту историю, каждый раз возникает чувство сопричастности с чем-то безмерно великим, с какими-то глубинными корнями человеческой духовности.
Исторический фон этого события был совершенно ужасным. Летом 1942 года Красная армия, вопреки всем надеждам и сталинским обещаниям, потерпела не менее тяжелые поражения, чем в начале войны. В конце мая, в результате бездарно спланированного Сталиным и Тимошенко наступления на Харьков, в «харьковском котле» были окружены и полностью уничтожены вместе со всем командованием и штабами три армии Юго-Западного фронта. Немецкие войска, разгромив южный фланг советских войск, отрезали от страны Кавказ и вышли в излучину реки Дона в том месте, где Дон ближе всего к Сталинграду. 26 июля германские танковые и моторизованные дивизии прорвали оборону 62-ой армии, прикрывавшей Сталинград, и устремились к Волге. Ставка пыталась остановить немцев, бросив против них две не полностью укомплектованные танковые армии и две стрелковые дивизии, что привело лишь к новому разгрому. По среднему течению Дона немецкое командование дополнительно развертывало против советских войск итальянские, венгерские и румынские дивизии. К началу августа страна вновь стояла на грани национальной катастрофы небывалого масштаба ― никогда прежде враг не доходил до глубинной русской реки Волги. Немецкое командование, вдохновленное победами под Сталинградом, решило возобновить кампанию по захвату Ленинграда, едва оправившегося от истребительной, холодной и голодной зимы в кольце блокады, и объявило о своем намерении провести парад победоносных германских войск на Дворцовой площади 9 августа. И вот в этот тяжелейший момент Второй мировой войны в осажденном Ленинграде появляется скромная афиша:

Управление по делам искусств Исполкома Ленгорсовета
Ленинградский комитет по радиовещанию
Большой зал Филармонии
Воскресенье, 9 августа 1942 года
Концерт симфонического оркестра
Дирижер К.И. Элиасберг
Д.Д. Шостакович, Седьмая симфония (в первый раз)

 

Подготовка этой премьеры, подробно описанная во многих воспоминаниях, напоминала фантастическую военную операцию. Военно-транспортным самолетом из Москвы доставляется партитура симфонии. Единственный оставшийся в живых ленинградский дирижер Карл Элиасберг, едва оправившийся от голода в стационаре для дистрофиков при гостинице «Астория», где немецкое командование собирается устроить банкет по случаю взятия города, восторженно читает партитуру. Высокий и страшно худой Карл Элиасберг в интеллигентских очках едет по Невскому проспекту на велосипеде, на руле которого болтается кастрюля ― на случай, если удастся раздобыть еду. Дирижер едет на велосипеде через весь город в Политуправление фронта, что в Политехническом институте, с просьбой прислать из действующей армии музыкантов-духовиков. Начальник Политуправления генерал Дмитрий Холостов мрачно шутит: «Бросим воевать, пойдем играть», но, тем не менее, духовиков присылает. На переднем крае обороны города устанавливаются мощные динамики для трансляции симфонии немцам. Командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Леонид Говоров приказывает 42-й армии подготовить артиллерийские батареи к подавлению возможного вражеского артобстрела во время исполнения симфонии. 30 июля Карл Элиасберг едет на велосипеде с неизменной кастрюлей на руле в Смольный, чтобы обсудить премьеру со Вторым секретарем Ленинградского горкома партии Алексеем Кузнецовым. С утра до вечера в Филармонии идут ежедневные репетиции симфонии. Музыканты, присланные с фронта, не без труда восстанавливают свои профессиональные навыки.

Главный дирижер Большого симфонического оркестра Ленинградского Радиокомитета Карл Элиасберг

Главный дирижер Большого симфонического оркестра Ленинградского Радиокомитета Карл Элиасберг

И вот наступил день 9 августа. В Большом зале Филармонии собрались немногие из выживших ленинградских меломанов, моряки Балтийского флота, руководители города А. Кузнецов, П. Попков и Я. Капустин, впоследствии расстрелянные Сталиным, командующий фронтом генерал Л. Говоров и начальник Политуправления фронта генерал Д. Холостов. Диктор Ленинградского радио, не называя места трансляции, с волнением объявляет: «Слушайте, товарищи! Сейчас будет включен зал, откуда будет исполняться Седьмая симфония Шостаковича».
Карл Элиасберг поднимает дирижерскую палочку, и под сводами парадного, ослепительной белизны зала, сверкающего позолотой и малиновым бархатом, в самом центре разрушенного, изможденного города, на 355-й день блокады, зазвучала музыка, написанная в этом городе и посвященная его трагической судьбе.
Очевидцы вспоминают ― нельзя говорить о том, какое впечатление произвела симфония на ленинградцев. Это было не впечатление, это было потрясение. Перед слушателями развернулась картина беспощадной схватки, свидетелями и участниками которой они сами были. Они вновь прошли через кошмар вражеского нашествия, через поражения, через страдание и горе, у которых уже нет слез. Они опустились на дно безысходности, и оттуда, из хаоса снова начали восходить к жизни.
И когда в темной глубине хаоса, среди мечущихся под ударами бесчеловечного врага звуков скорби, вдруг начали зарождаться другие звуки ― звуки отпора и надежды, когда в оркестре начала крепнуть, а затем поднялась во весь свой гигантский рост выстраданная ленинградцами могучая мелодия победы, тогда… ударили огромные орудия кораблей Балтийского флота. Их мелодию подхватили артиллерийские батареи 42-й армии, и на головы проклятого врага, так долго мучившего этот город, на его командные пункты, узлы связи и батареи вместе со шквалом звуков великой симфонии обрушился мстительный смерч из огня и железа.

За наш родной Ленинград ― огонь!
За умерших от голода и холода ― огонь!
За погибших в бою ― огонь!
Смерть немецким оккупантам ― огонь!

Ни одно музыкальное произведение нигде и никогда не сопровождалось таким мощным аккомпанементом. Абстрактные музыкальные образы и устремления реальной жизни слились в тот день в единое целое. Ни одно музыкальное произведение нигде и никогда не было таким мощным оружием в схватке с врагом. Ленинградская поэтесса Ольга Берггольц писала в те дни:

«Мы победим фашистов. Товарищи, мы обязательно победим их! Мы готовы на все испытания, которые ещё ожидают нас, готовы во имя торжества жизни. Об этом торжестве свидетельствует Седьмая симфония, произведение мирового искусства, созданное в нашем осажденном, голодающем, лишенном света и тепла городе, ― в городе, сражающемся за счастье и свободу всего человечества».

Я верю в символы искусства. В тот день оставалось ещё полтора года до прорыва блокады Ленинграда и почти три года до штурма Рейхстага, долгая дорога к победе пролегала через кровавое побоище в Сталинграде, но… 9 августа 1942 года в белоколонном, божественной красоты зале Ленинградской филармонии под аккомпанемент балтийских батарей сам Господь сыграл отходную гитлеровскому режиму. Здесь Он подал людям Земли знак надежды с помощью бессмертной Ленинградской симфонии.

Share

Юрий Окунев: Симфония ХХ века: 46 комментариев

  1. Уведомление: Юрий Окунев: Симфония XX века — Я ВАМ ПИШУ

  2. Игорь Хентов

    ЛЕНИНГРАДСКАЯ СИМФОНИЯ
    Тела везли в санях по выпавшей пороше,
    Укрывшей, как вуаль, проспекты Ленинграда.
    Исчезли лап следы бродячих псов и кошек –
    Кто съеден не был, те попрятались куда-то.

    Тела везли в санях и взрослые, и дети,
    Доценты, сторожа, статисты Мариинки,
    И шарфы рвал, как волк, колючий зимний ветер,
    И слёзы превращал в нетающие льдинки.

    И грудой стал камней старинный переулок,
    Чередовался взрыв с распевом автомата,
    А в Смольном повар пёк десятки венских булок
    И втихаря крыл власть многоэтажным матом.

    Но с «Юнкерсов» звеном кружились «Яки» в выси,
    И торопились в бой матросы и солдаты,
    Скользя, грузовики ползли дорогой жизни,
    Тридцатьчетвёрки шли ломать кольцо блокады.

    И – чудо из чудес – средь боли и агоний
    Распятого войной, растерзанного века,
    Взметнулась к небесам одна из тех симфоний,
    Которым суждено стать духом человека.

    И Элиасберг Карл, в просторном ставшем фраке,
    Флейтисты, скрипачи, альтисты, тромбонисты
    Искусством, как бойцы, пробили толщу мрака,
    Вселив вселенский страх в сознание нацистов.

    Ещё держала смерть косу в могучих лапах,
    Но Клюге, хоть сжимал армад своих объятья,
    Сам, с рюмкой коньяка и втайне от гестапо,
    Предвидя эпилог, слал фюреру проклятья.

    И в трубку набивал табак товарищ Сталин,
    Хрущёв плясал гопак, был сдержан Каганович,
    Лендлизом шёл поток американской стали,
    И сочинял в тиши великий Шостакович.

  3. Уведомление: Мастерская — Людмила Дымерская-Цигельман: О статье Юрия Окунева «Ленинградская симфония Дмитрия Шостаковича – величайшее духовное соб

  4. NF

    Статья Юрия Окунева «Симфония ХХ века» — это удивительное путешествие в густо накалённую атмосферу Ленинграда, а заодно и России, военного времени 40-х годов. Обладая поразительной, почти музыкальной пластикой литературно-художественного изложения, писатель не только погружает нас в живой, пульсирующий водоворот событий тех лет, но заставляет буквально услышать звучание гениальной партитуры Д. Шостаковича.

    Господа, Эрудиты, не надо стараться превносить дополнительные факты, имена, откровения. Совершенно естественно, что огромное количество материала осталось за пределами этого великолепно написанного эссе (а не музыковедческого исследования). Наслаждайтесь той магией соприкосновения с событием и временем, которое уже там в прошлом и ещё здесь, сейчас на этих ярко написанных страницах.

  5. Александр Избицер

    Дорогой Саша, как я понял, ты решил свернуть нашу дискуссию, за которую тебе очень благодарен, в трубочку. Не то, чтобы я хотел оставить последнее в ней слово за собой, но объясниться в кое-чём должен – для ясности как своих убеждений, так и предмета наших разговоров.

    Разумеется, я прекрасно помню слова одного принца (в переводе с датского на английский В. Шекспира): «…for there is nothing either good or bad, but thinking makes it so».

    Конечно же, объективной истины не существует, а существуют отношения, оценки, которые могут меняться у одного и того же человека (или сообщества любой ширины), иногда за очень короткий срок и т.д. А гении, по мысли, если не ошибаюсь, Скотта Фитцджеральда, те так вообще держат в головах своих два полярных мнения об одном и том же – одновременно.

    Так, Гликман запечатлел отношение к статье Толстого, каким оно было в целом (в целом!) в 1942-м. Ты же приводил мнения о ней, высказанные десятилетия спустя. Отношение современников к некоему явлению и к нему же, потомков – две отдельные темы, которые я бы не смешивал.

    Нет, я не сторонник однозначного прочтения какого-либо опуса – иначе любое создание принадлежало бы исключительно своему времени – я ведь специально, отдельно недавно написал здесь именно об этом! Ты не прочёл?

    Тем более, я не считаю, что авторский взгляд на своё сочинение неизменен – и ты привёл несколько превосходных примеров тому, как авторы, благодаря современным им интерпретаторам, открывали свои же произведения заново, тем самым открыв, что их собственные трактовки– не единственно возможные.

    Смотреть на 7-ю как на симфонию о Зле в целом, а не только в отношении фашизма – полное право и Федосеева, и твоё. А вот чтобы вложить эту трактовку в голову Шостаковича периода создания 7-й, необходимы ссылки на его собственные слова об этом. А таковых не существует. Следовательно, ДД не задумывал 7-ю таким образом.

    Авторский замысел и его осуществление (с точки зрения и автора, и современников, и потомков) – тоже две вещи, далеко не всегда совместные и, главное, они – две раздельные темы, не допускающие, по моему убеждению, слияния.

    Так, ты написал: «И Федосеев… услышал ТАК симфонию, и я могу принять и такую интерпретацию – Д.Д. «писал об ужасах мира».

    Полное право ваше, но не приписывайте, пожалуйста, свою трактовку намерениям Шостаковича!

    Ведь цитата из Федосеева в твоей передаче «прямым текстом» звучала так:
    «При чем тут война?! Шостакович был гений, он не писал про войну, он писал про ужасы мира, о том, что нам грозит…».

    Как видишь, Федосеев здесь вообразил и внушил тебе, что его трактовка (“про ужасы мира”) была изначально замыслом Шостаковича
    Это – один из тех мифов, домыслов, о которых и Ковнацкая предостерегала (я цитировал), да и мы с тобой наговорились об этом вдоволь.

    Перед тобой – Мифологизация собственной персоной, процесс сотворения легенды, в который и ты оказался невольно вовлечён. Ибо ты привёл слова, которые Шостаковичу не принадлежали, как цитату из него (разумеется, без ссылки на источник):

    Ты: “Слова Д. Д., переданные точным И. Д.: «а я так слышу войну». Не в противоречии ли они со словами того же Д.Д.: «я думал о совсем другом враге человечества» и т.д.”.

    Саша, ты стал вторым, кто на этой странице передал это, как сказанное самим ДД-чем.

    До тебя, 28-го июля с.г., ровно в 13:55 Мирон Я. Амусья дезинформировал публику – также, конечно же, без ссылки на источник – даже похлеще твоего:
    «Вот письменное свидетельство Шостаковича о знаменитом эпизоде нашествия из первой части: «Тема нашествия — это не нацистская атака. Я думал о других врагах людей при ее создании»”.

    “ПИСЬМЕННОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО”, которое, по собственному уверению, читал г-н Амусья, но которого нет и не было в природе!

    Слова же эти – цитата из книги С. Волкова “Свидетельство”, отношение к которой на Западе в научных кругах, в частности, Запада издавна было подозрительным, но после опубликованного тщательного расследования блистательной американки Лорен Фей – стало едва ли не всеобще презрительным.

    Увы, Волков не смог предвидеть, что настанет время, когда советские архивы откроются для западных исследователей.

    Обширная, научно доказательная статья Фей, кстати сказать, опубликована (по-моему, впервые по-русски) Людмилой Григорьевной Ковнацкой в том же сборнике “Шостакович. Между Мгновением и Вечностью”. Ибо они и в этом вопросе коллеги-единомышленники.

    Доказательства Л. Фей фальсификации “Свидетельства” оказались столь убедительными, научно выверенными, что, в частности, после её первой публикации никто из серьёзных исследователей Шостаковича на труд Волкова без особых оговорок не ссылается – ибо также и подлог в отношении замысла 7-й – якобы слова Шостаковича, якобы сказанные ему, Волкову – стал очевидным.

    Даже Фёдор Раззаков, прежде приведший те же слова о 7-й, что и ты, и М. Я. Амусья, написал:
    “книга Соломона Волкова ”Свидетельство” – ЯКОБЫ мемуары Дмитрия Шостаковича…”. (http://bookre.org/reader?file=159093)

    И, кроме того, разве ты не помнишь о многих свидетельствах тому, что ДД неизменно отказывался отвечать на вопросы, наподобие «что Вы хотели сказать этой музыкой?», говоря «В музыке всё есть». Это – знак того, что Шостакович знал, что его музыка неизбежно будет трактоваться произвольно – но «махал рукой» на это. И вдруг – о чудо! – он раскрывает свой замысел 7-й – кому? – журналисту из «Советской музыки» для публикации, для всеобщего ознакомления!
    Нужно ли говорить, что слова, сказанные Гликману в августе 1941-го, были произнесены, во-первых, в состоянии чудовищного напряжения, страха перед возможной гибелью Ленинграда (состояние в тот день Шостаковича также описано Гликманом в книге), а во-вторых, предназначались они одной из очень немногих родных для ДД душ.

    И тебе, Саша, огромное спасибо!
    Твой – С.

  6. Александр Избицер

    Саша, кратко коснусь ещё одной, особой темы и статьи Ю. Окунева, и нашей беседы.

    Ты: «… залихватские слова Толстого о «безбурном СЧАСТЬИЦЕ» довоенных лет для нормальных людей того времени вообще, [а] для ДД в особенности, звучали издёвкой».

    Это не так. Вот что пишет Гликман о статье Толстого: «Статья получилась замечательной, и не случайно она приобрела широчайшую популярность» (стр. 24).
    Уверяю тебя в безупречном (в т.ч. литературном) вкусе Гликмана – а его собственные сочинения, что не однократно следует из писем, высоко ставил Шостакович. К тому же, если бы у ДД было отличное от ИД мнение о статье, последний не преминул бы об этом написать – как он честно писал в книге об их разногласиях, впрочем, не серьёзных, а, скорее, «с одной стороны – с другой стороны», т.е., в сущности, говорящих, напротив, о единодушии, свойственном подлинным друзьям.

  7. A,S,

    Искусство такая вещь, что каждый выражает о нём лишь собственное мнение, и,конечно пристрастное — будь то живопись, музыка, литература или /тем более / исполнительское искусство. «Я-МУЗЫКАНТ»,- как написал один из автором комментария.Я тожу некоторым образом был им. И участвовал в исполнении многих Симфоний Д.Д. с разными дирижёрами — выдающимися, не слишком выдющимися и вовсе с никакими — в Большом театре и Метрополитэн опера оркестрах. По моему скромному мнению в отношении своей музыкальной ценности лучшими Симфониями с этой точки зрения являются его 1-я, 5-я, возможно 4-я. 7-я И 13-я — ВСЁ ЖЕ НЕСМОТРЯ НИ НА КАКИЕ ОПРОВЕРЖЕНИЯ ДАТ — ВСЁ РАВНО ПРОЧНО СВЯЗАЛИСЬ С ОПРЕДЕЛЁННЫМИ ЯВЛЕНИЯМИ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ СТРАНЫ.Так это кажется сегодня. Без музыковежческих рахборов. где пальму первенства держит господин Избитцер / по праву вполне /, по своей популярности всё же названные Симфонии превосходят другие его сочинения — и по числу самых прославвленных дирижёров, исполнявших их — правда сам автор бывал не сегда ими доволен, -Всё жк можно повторить, что по ощущению участника исполнения их в таких двух оркестрах, у меня тако чувство, что 1-я5-я,4-я ипожплуй 10-я всё же сильнее многих других именно по своей музыкальной и внутренней ценности,хотя всё это не бесспорго. А Стоковского уважаемый Автор всё же не упомянул, как и Караяна, Бернстайна — все они внесли своё в исполнение лучших симфоний Д.Д. пОДТВЕРЖДЕНИЕМ ТОМУ ЯВЛЯЮТСЯ ВИДЕО И АУДИО ЗАПИСИ ЭТИХ ДИРИЖЁРОВ.Но это уже относится к исполнительскому искусству, без которого любая музыка мертва и только лишь атрибут библиотек.ТО, что количество комментов уже, кажется превзошло сам текст Автора — тоже очень хорошо — это всё же говорит о высоком интеллектуальнром уровне читателей, а это всегда приятно всем. Я надеюсь. Лучшие пожелания атору

  8. Александр Избицер

    Спасибо, Саша, за Обера. Уже по твоим мнениям («Немая», «Набукко» и пр.) вновь стало очевидным очевидное – успех и даже влияние на множество судеб подавляющего большинства сочинений по прошествии лет испаряется.
    Ты поставил этот вопрос в отношении 7-й. Повторю его в своей редакции: останется ли в будущем эта симфония исключительно историческим памятником ВОВ либо, подобно относительно немногим созданиям прошлого, она обладает некими, сейчас сокрытыми от нас гранями, благодаря которым продолжит отражать грядущие времена, влияя на них? Но подобные прогнозы, хотя и сбываются подчас, но как редчайшие исключения. Об этом – как и о будущем в целом и частностях – возможно лишь гадать. С одной стороны, о «Неоконченной» Шуберта вообще его современники, в своём большинстве, ничего на знали; все создания Баха при его жизни становились событиями лишь в глазах прихожан нескольких кирх, где он служил (об очень небольшом количестве людей, в то время понимавших величие Баха, я не говорю); 4-я Шостаковича, чью премьеру автор был вынужден под сильным прессом аннулировать «по своему желанию», впервые зазвучавшая, спустя десятилетия, поразила Шостаковича, а сегодня – одно из самых часто исполняемых созданий ДД.
    С другой же – успех, например, «Иродиады» Массне был настолько феноменален, что Лист в одном из писем написал: «Такого дождя, града, шторма цветов, букетов и венков я до сих пор не видел». Но, недолго думая, время отправило эту оперу пылиться в чулан.

    Сегодня же тебе особенно любы симфонии ДД №№ 5, 8 и 10. Мне же, помимо «твоих», и №№4, 6, 9, 13, 14 и 15. Из них 13-я, не оставшаяся лишь памятником трагедии Бабьего яра. Не потому лишь она собирает сегодня полные залы, что сильнее, чем что бы то ни было в истории музыки, восстаёт против антисемитизма, но и каждая из остальных частей симфонии, прежде воспринимавшихся (утрирую) как чуть ли не «довесок» к первой части, вдруг, относительно недавно, зазвучала свежо, пугающе современно. А уж «Страхи», начинающиеся с евтушенковского «Умирают в России страхи», в сегодняшней России прозвучали бы особо, ибо сегодня они, страхи, благополучно возрождаются (чему лично у меня есть множество свидетельств). И, в точности, как в сталинские времена, кричат о себе громче громкого именно припадками патриотического ликования, взрывами фальшивого оптимизма – парадокс, который был запечатлён музыкой Шостаковича ещё в 30-х. Причём, не раз и не два. И даже не три. Потому, сегодня я, как и ты, надеюсь (и, одновременно, страшусь) что 7-я останется, «пациент будет жить».

    1. Alexander Yablonsky

      Дорогой Саша!
      Согласен. С последним, в особенности. И с остальным. Впрочем, об остальном мы и не спорили. Я знаю, что, скажем, Баха долгое время не знали или не признавали, я говорил о том, что его, к примеру, творчество, многогранно, что доказывали и Юдина, и Гульд (на моей памяти) и многие. Но и ты это не оспоривал.
      Слава Богу, у нас разные позиции и принципы по многим вопросам, будь то отношение к русскому языку (судя по нашим принципиальным разногласия по языку и стилю Толстого), будь то отношение к кумирам – учителям или властителям дум (ты считаешь, что мнения Гликмана – чрезвычайно уважаемого и почитаемого – истина в последней инстанции, я полагаю , что истину вообще постичь невозможно, даже если к ней приближаются МНОЮ почитаемые Друскин или Савшинской, Рабинович или Ковнацкая), к оценкам значимости (музыкальной или общественной), того или иного произведения, к природе его существования (я считал, что ЛЮБОЕ творение гения многозначно и развивается во времени, ты, скорее, сторонник однозначного прочтения = авторскому замыслу) и т.д. К счастью, мы не пытались переубедить друг друга, обратить в свою веру. Каждый остался при своем, и это естественно. В главном мы едины – в культе профессионализма, точности, доброжелательной критичности.
      Так что благодарностью за такой чудный и плодотворный обмен мнениями прощаюсь. Спасибо за доставленную радость. И до встреч.
      Всегда твой С.

  9. Alexander Yablonsky

    Прости, вдогонку. Вспомнил. Не только Набукко (которую люблю) не назову ОПЕРОЙ 19-го века, но и «Немую из Портичи» Обера (которую никогда целиком не слышал). Однако общественный и политический резонанс этой оперы (премьера в Брюсселе) был в лучшем случае соизмерим, если более ощутим, чем в случае с Верди. Дуэт Amour sacre de la patrie из «Немой из Портичи» воспринимался как вторая Марсельеза, а представление этой оперы с великим Адольфом Нурри в главной партии в Брюсселе 26 августа 1830 года имело такой успех, такой резонанс, что вызвало революцию, приведшею к отделению Бельгии от Нидерландов. Новое жизнестойкое государство – Бельгия (НАТО!) – от одного дуэта! Однако, это не ОПЕРА 19 века. Не сравниваю музыку 7-й и Немой, не сравниваю политические ситуации. А все же…
    Прости. С.

  10. Alexander Yablonsky

    Саша, дорогой!
    Очень кратко. Со всем согласен. Но я с этим и не спорил. Может, не высказал так прямо, а в подтесте…С «Набукко» почти убедил. Почти. Совершенно согласен с тем, что ты написал и о Верди, и об опере, и об Италии. О судьбоносности оперы.100%! Но если ты спросишь меня: назови ОПЕРУ 19 столетия, я … растеряюсь. Назову Отелло Верди, Кармен, Пиковую, Бориса, … Назвал наугад, но Набукко не назову. Хотя оперу люблю, а когда звучит этот хор, (это, видимо, старческое), идет слеза. Уж прости за откровенность
    С.

  11. Александр Избицер

    Дорогой Саша, друг мой не столько дорогой, сколько бесценный!

    Спасибо большущее тебе, невольному провокатору! Я не собирался и даже избежал писать о 7-й Шостаковича пространно – написал, на свою кучерявую голову, короткий комментарий, которым и хотел ограничиться. А ты что натворил?
    Ты: «Но тогда любая тема – тема профессионального исследования, коим не место на страницах ЛЮБОГО журнала такого жанра, как «7 искусств». Значит, не писать?»
    Я: Значит, Саша, либо знать, о чём пишешь, ограничившись скромным размером работы, либо не писать. Объясню, почему, но прежде – я очень рад, что наше с тобой отношение к Людмиле Григорьевне Ковнацкой целиком совпало. Без позволения Л.Г. (убеждён, она бы не возразила) я вовлекаю её в нашу дискуссию и цитирую начало её предисловия к сборнику “Шостакович. Между Мгновением и Вечностью” (“Композитор”, Санкт-Петербург, 2000, стр. 3):

    “В мифологическом пространстве, связанном с именем Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, события его жизни, поступки, слова, выступления в печати, переписка, нравственный и идеологический смысл его сочинений дебатируются, пристрастно толкуются, выходят в масс-культуру. Множится число мемуаристов, чьи воспоминания хотя и ценны, но, не подкреплённые документами, содержат существенные ошибки. На тему о Шостаковиче решительно выступают журналисты со своими суждениями, претендующие на абсолютную правоту. Читатели и слушатели всё решительнее становятся участниками процесса, развернувшегося в Интернете, и считают необходимым внести свой вклад в дискуссии. В сложившейся ситуации очевидна основополагающая роль документа и его корректной, выверенной интерпретации, а также строгого научного, академического подхода к биографии композитора и его наследию”.

    Слова Людмилы Григорьевны, надеюсь, объясниди тебе, Саша, лучше моего, почему я резко против дилетантских работ о Шостаковиче и его музыке. “Дилетантских” не в смысле отсутствия у авторов соответствующего образования, диплома или лицензии на право публикаций, нет! “Дилетантских” в смысле полных неточностей, опирающихся на сомнительные источники или же вовсе лишённых ссылок. Подобные работы этот наш альманах, увы, знавал.
    Например, талантливый, мудрый, с горечью и светом написанный очерк еврейской народной сказительницы Шуламит Шалит “Савта Мина” (http://berkovich-zametki.com/2009/Starina/Nomer2/Shalit1.php).
    Но когда дело за достоверными фактами, то всё, что относится к циклу ДД “Из Еврейской Народной Поэзии”, подано автором не как позволительная и даже благотворная в подобных случаях игра воображения, но как реальность, “имевшая место быть”.

    О другом случае, произошедшим на страницах “7 Искусств”, я писал некогда в Гостевой, не стану повторять. Но не помню, когда я так хохотал и, одновременно, посыпал голову пеплом…

    Всё это льёт водичку на мельницу Мифа о Шостаковиче и обо всём, что с ним связано. Знание автора публикации о ДД обязано быть точным, хотя при этом не обязательно всеобъемлющим – впрочем, последнее заведомо исключено, ибо (ещё одна цитата):

    «Жизнь коротка, и я пытаюсь успеть крупицу знания рассмотреть и изучить со всех сторон. Каково же лицам, стремящимся взвалить на себя целые мешки знаний?».
    Натан Перельман. «В классе рояля»

    Большие и несомненные достоинства конкретно этой работы Ю. Окунева, как я их вижу, мной отмечены. Но раскрыл ли автор какую-нибудь из множества своих тем, осилил ли “мешки знаний”, к-е взвалил на себя? Ведь очерк претендует на это. Детально воссозданная Ю. Окуневым история исполнения 7-й в Ленинграде и её трансляции – без даже упоминания, “откуда ноги росли” (инициатива радиокомитета)? Список череды премьер – без знания об исполнении 7-й консерваторцами в Ташкенте, предваришего череду исполнений зарубежных?
    Я не военный историк, но, “на основании вышеизложенного”, не исключаю, что, в т.ч., и события на фронтах изложены в статье с пробелами и/или неточностями.
    Потому конечно же – писать, но лишь о том, что знаешь наверняка, без замаха на “объять необъятное”.

    Кстати сказать, то, что ты, Саша оспариваешь у Ю. Окунева – “Симфония ХХ века” – это далеко не миф, тем более, не “навязанный” Кремлём или Смольным. Это – объективность, ибо не только (а, возможно, и не столько) достоинства сочинения имел автор статьи в виду, сколько беспрецедентное в истории как музыки, так и множества стран Событие, исключительно по велению судьбы, соединилось с музыкой симфонии.

    Даже беспрецедентный в истории случай с «Набукко» Верди, чья премьера а) стала событием для оперного театра, б) круто, на 180 гр. развернула судьбу Верди-оперного сочинителя и в) мгновенно, фактически, наутро органично влилась в национально-освободительное движение – даже эта премьера по своему значению не выплеснулась за пределы Италии.
    (Я, признаться, всегда волнуюсь, когда подумаю, что имя Верди, чьи три предыдущие оперы трескуче провалились; Верди, кто поклялся после этого никогда больше не писать опер – имя Верди на следующий же день после премьеры «Набукко» стало самим символом движения за объединение итальянских земель, проходившее под эгидой короля Виктора Эммануила – ибо толпы народа, распевая Хор Пленных Иудеев, несли транспаранты «VERDI” – “Vittorio Emmanuele – Re Dell’Italia!”).
    (Продолжу позднее).

  12. Alexander Yablonsky

    Дорогой мой друг и теска!
    Могу лишь ещё раз поблагодарить Юрия Окунева за его эссе, благодаря которому, помимо всего прочего, я могу общаться с тобой, спорить и соглашаться. Увы, это счастье ныне – огромная редкость. Так что спасибо за твой ответ. (Это, как в любимом фильме «Не горюй»: Это тебе спасибо дАрагой – Нэт! Это тебе спасибо – Нет, это тебе!..).
    По сути. Твои возражения могу свести к трем группам.
    1. – a. Совершенно СОГЛАСЕН. Гликман – «безупречный свидетель»,
    ближайший и доверенный друг, один из самых тонких и точных ценителей творчества Д. Д. Иначе я бы не ссылался на письмо Д. Д. – И. Д-чу и на оценку И.Д. 8-й симфонии. Кажется, я ни на минуту в этом не усомнился.
    b. Согласен. Автор эссе написал, «как мог, как и все мы пишем». На «удовлетворительной высоте». Ты написал комментарий, что бы «вопрос о 7-й раскрылся и полнее, и точнее». И сделал это прекрасно (хотя и очень кратко). Но я это и не оспоривал. А если я заикнулся, зачем ты об этих подробностях, то … как бы этот сказать… Ты не понял подтекст. Не понял, потому что я невнятно написал. Но иначе не сумел.
    c. Л. Ковнацкая для меня – не только недосягаемый образец настоящего ученого старой закалки – Друскинской школы (увы, я ровняться не смею подумать, а к ее критериям мне дотягиваться бессмысленно), но личность кристальной честности и мужества в своих оценках и позиции по вопросам не только музыкальным (в отличие о многих наших прошлых кумиров – надеюсь, догадаешься, о ком я). Плюс чудный человек, с которым я имел счастье общаться – она была на курс старше меня…
    d. Эта «гигантская тема может быть раскрыта только профессиональным исследователем» – согласен. Но тогда любая тема – тема профессионального исследования, коим не место на страницах ЛЮБОГО Журнала такого жанра, как «7 искусств». Значит не писать? Все же, кажется, это – абсолютно разные жанры – не лучше, не хуже – разные. И сравнивать их – исследования, уровня Ковнацкой, и статьи Ю. Окунев или краткие приветственные речи на банкете (спичи) А. Яблонского, – думается, не совсем корректно.
    е. «только не пиши, что премьера 5-й звучала на фоне чудовищных репрессий» – СОГЛАСЕН. Об этом написано много. Но я не писал и не собирался. Я лишь сказал, что Шостакович, как подлинный художник знал и, что важнее, чувствовал, осязал, каждой клеточкой реагировал на тот ужас, который творился в стране, и это свое чувствование гениально воплотил в 5-й. А сказал я это только к тому, что залихватские слова Толстого о «безбурном СЧАСТЬИЦЕ» довоенных лет для нормальных людей того времени вообще, для Д.Д., в особенности, звучали издевкой. Может я не прав, и 5-я не о том, и слова Толстого – проникновенны и точны. Действительно было счастьице?…
    Теперь перейду ко 2-му разделу.
    2. – СПОРНОЕ.
    а. Слова Д. Д., переданные точным И. Д.: «а я так слышу войну». Не в противоречии ли они со словами того же Д.Д.: «я думал о совсем другом враге человечества» и т.д.. И – «Меня огорчает, что люди не всегда понимают, о чем она /симфония №7/». Конечно, художник может менять свою оценку, позицию не только во время создания, но и после – во время бытия его произведения, и оба высказывания отражают суть отношения Д.Д. к своему дитя. Это нормально. И я попытался (видимо, неудачно, коль скоро оказался непонятым), показать, что содержание симфонии многомерно. Даже для ее создателя. И Федосеев, который, скажу честно, не является «девушкой моего романа», услышал ТАК симфонию, и я могу принять и такую интерпретацию – Д.Д. «писал об ужасах мира». Именно поэтому, кстати, она так актуальная и сегодня. Именно актуальна – это не памятник конкретной – страшной войне, НЕ ТОЛЬКО памятник, но она и о том мире, в котором нам выпало жить. И Е. А. Мравинский, которого считаю великим музыкантом (при всех особенностях его натуры), услышал по-своему эту симфонию. Иначе, если ты прав – а ты, вероятно, прав, и эта симфония. – «про войну», именно ту войну – ВОВ, как определил Д.Д. в беседе с И.Д., и имеет одно прочтение, то уже лет через двадцать, когда умрут те, кто родился (как и я) в годы войны и блокады, и не останется людей с эмоциональной памятью о том страшном времени, симфония будет восприниматься, как нечто похожее на плакат «Родина – мать зовет». «Да, было что-то такое…» Надеюсь, что это не так, уж прости, и 7-я (которая, как ты понял, не является моей любимой или самой значимой для меня, это – не 5-я, 8-я, 10-я…) будет волновать и привлекать разные поколения в разных странах в разные времена, ибо образ зла, модифицируясь и наполняясь разной конкретикой, не может потерять актуальность так как зло – бессмертно. Но, вероятно, я не прав. Не настаиваю.
    b. По поводу инициативы «сверху» – не знал. Каюсь. Но для меня такая ситуация особо омерзительна. Спускаемая «сверху» инициатива «снизу» -???. Подобный крендель не новинка для России: спускаемая сверху инициатива еврейского погрома, возникающего «стихийно, снизу», «стихийного шельмования простым народом» нечитанного Пастернака или Солженицына, народного негодования по поводу трактовки оперы Вагнера и т.д. Ты скажешь, это разные вещи. Бесспорно: в одном случае диктат направлен в сторону зла, в нашем случае – на благородные цели. Однако природа этого тотального контроля и диктата, замаскированного под «инициативу снизу», для меня неприемлема. Могли бы просто приказать – возобновить муз. передачи или транслировать симфонию. Всё в игры играли и играют. Опять-таки, не спорю. Это дело вкуса. Плюс сознаю, что предвзят – уж больно ИХ (в любом обличие – вчера и сегодня) ненавидел и ненавижу. (Кстати – мелочь: помню, мама говорила, что звук метронома по радио воспринимала, как сигнал, «что мы ещё живы и не одни», и прислушивалась к нему, как к пульсу больного человека. Если метроном почему-то замолкал, овладевал ужас. У всех всё по-разному…).
    c. А. Толстой. Тема об отношение Д. Д. с Толстым для меня не интересна. Мне Толстой не интересен. Это – не страшно. У каждого –свои пристрастия, свои кумиры. Но пару слов в своем спиче хочу сказать. Думаю (но не утверждаю!»), что ты не прав, говоря, что сегодня все пытаются кинуть камень в А. Н. Сегодня никто ни в кого камней не кидает (имею с ввиду Россию, мы – эмигранты живем несколько в другом «климате»). Сегодня всем на все наплевать. Уверен, что имя этого писателя почти уже никто не знает и даже «Буратино» мало кто читает. А зря. Писатель он был отличный. И человек, в общем, приличный. Он не любил рисковать, но не был трусом. Он был талантливым, но не подлым приспособленцем. Сибаритом, что не есть порок. Коллег не закладывал и в травле не участвовал, агрессивностью не страдал. Да, в 80-90-х было модно сбрасывать с корабля всё, что можно, и в него кидали и камни, и куски г… Нацию всегда бросало из стороны в сторону. Особенно же «Алешке» доставалось при его жизни: от Бунина и Зайцева, Алданова и Ходасевича и многих — многгих… Но это уж другая тема. Наши легкие разногласия касаются упоминаемой статьи. Так вот. Первое. Ты пишешь, что все приведенные мнения о статье «без исключения высказаны post factum». Что касается меня – ты прав. Рost factum. Однако, приведенные суждения, отношение к этой статье у музыкантов, которых я упомянул (и которых не упомянул) сложилось не post factum. Вайнкоп почти всю блокаду провел в Ленинграде, Должанский – не знаю, может был в городе, но, скорее, эвакуировался в Ташкент с Консерваторией. Вульфиус коротал свои дни в лагерях или на поселении в Соликамске. И их отношение к статье сформировалось в то время, когда статья появилась. Они – современники события. Причем, как понимаешь, весьма и весьма достойные в профессиональном и в человеческом отношении. Безупречные! Они никогда «не отворачивались от Д. Д. после Сумбура или «Формализма» в 40-х, как ты уверяешь. Если у тебя есть факты о противном, приведи, буду искренне признателен, хотя трудно, когда рушится репутация тех, кому верил всю жизнь. Да и как они (и многие другие, музыканты или просто – слушатели концертов или радиотрансляций) могли реагировать, Саня, к примеру, на это: «Заключительная часть /после «средней» — А. Я./ летит в будущее…» и так далее. Слышал ли А. Н. симфонию, или он от волнения не сосчитал: в симфонии 4 части, а не три. Про слог не говорю, «о ней всё сказано». Наконец, банкет – «венец» доказательства мужества Толстого и его хорошего отношения (действительно – хорошего!) к Д. Д. По поводу самого банкета ничего не знаю. Не позвали. Но общеизвестно, что симфония имела огромный успех как у официоза, который нашел в симфонии то, что искал и не находил в «Мценском уезде» и др., и за что композитора били год назад (год! – целый год назад – вечность по тем временам), так и у «общественности», услышавшего в ней голос своего времени, музыкальный «срез» эпохи (о лагерях – ни слова не говорю!) (овации длились более 30 минут!) Подзаголовок симфонии «Ответ советского художника на справедливую критику», отказ от формалистических поисков, «модернизма», что так раздражало пролетарскую власть, определенный героико-трагедийный «классицизм» с обязательным оптимистическим финалом – этого было достаточно, чтобы Шостаковича простили. Да и не испытывали ТАМ к нему особой ненависти, как, скажем, к Платонову. И Толстой не мог этого, если не знать, то предвидеть. Отношение в Д.Д. меняется! К тому дело шло. Так что банкет – это совсем не «то-то». Хотя организация хорошего застолья (О! А. Н. был в этом деле большой дока) – вещь, конечно, похвальная. Хотя готов признать, что я не прав.
    3. Наконец, Третье. С чем никогда НЕ СОГЛАШУСЬ.
    a. «Унисон», в котором дышали «низы» и «верхи». Какой «унисон» между «верхами», которые обрекли на смерть, каннибализм и прочие ужасы десятки тысяч людей, запретив восстанавливать утерянные продовольственные карточки, и «низами». Впрочем, об этом и всем другом, не буду. Могу завестись…
    b. Главное. Даже не об этой симфонии, замысле Шостаковича и т.д. Дело в том, что авторский замысел далеко не исчерпывает объективное содержание произведения. В подлинно великом творении авторский замысел – лишь один из возможных вариантов толкования этого содержания, безмерно объемного и многогранного. Гете полагал, что объективное содержание произведения иногда может не совпадать с субъективными намерениями автора. Творение, зафиксированное на бумаге, выходит из-под власти автора и начинает жить самостоятельно. Примеров тому масса. Две записи одного и того же произведения (Второго концерта, к примеру), отдаленные друг от друга во времени, сделанные автором (скажем, Рахманиновым), – разные музыкальные миры (юношески-лиричный и мужественный, аскетично-рыцарский). Или интерпретации исполнителем сочинения автора, восхищающие этого автора своим неожиданным прочтением, или, наоборот, приводящие его в неистовство или раздражение, но остающиеся в культурном наследии; например, эталонное: постановки Станиславским пьес Чехова (особенно «фарса» – «Вишнёвого сада») – негодовавшего, но… смирившегося. Шопен, наоборот, пришел в недоуменный восторг, услышав свои Этюды в исполнении Листа: «Я пишу вам и не знаю, что марает мое перо, так как сейчас Лист играет мои Этюды и уносит меня далеко за пределы моих честных намерений…». Шостакович просил Юдину первой исполнить его цикл Прелюдий и фуг: по его мнению, лучшего интерпретатора его полифонии не найти. Когда он услышал ее исполнение, воскликнул: «Это совсем не то, что я написал, но вот так и играйте! Только так и играйте!» «Я совсем не думал придавать этой пьесе того характера, который вы подчеркнули; хотя это не мое, но, пожалуй, ещё лучше», – Бетховен своей ученице Мари Биго. Примерно то же говорили своим гениальным исполнителям – Софроницкому, Рихтеру и Гилельсу, – авторы – Прокофьев и Шостакович. «Вы поете совершенно не так, как я написал, растягиваете /…/, одним словом, все наоборот, но все-таки чудесно!» Это Даргомыжский – певице Платоновой по поводу арии из «Русалки». И так далее. Подобная поливалентность нотного текса (у настоящих творцов!) есть результат принципов прочтения знаковых систем. Но это – не сегодня. Хватит. Утомил!!! Прости.
    Дорогой Саша. Ещё раз благодарю. Такая радость общаться с таким человеком, как ты. Как жить без такого общения?! Захочешь меня обругать, не возражаю, и буду с радостью читать. А лучше приезжай. Бостон любит, всегда ждет тебя. Мой дом открыт.
    Твой С.

  13. Леонид Гиршович

    Госпожа Гильмсон вовсе и не взяла не ту ноту, написав «эссэ»: отличный палиндром, о невозможности которого я всегда сожалел. Заодно пару слов о премьере Седьмой. Я ещё работал с теми, кто ее играл. Например, некто Гольцман, концертмейстер вторых скрипок, рассказывал мне, как лишенный (за кикс) пайка трубач плакал: «Карл Ильич, я не виноват, губы не держат…» Элиасберг был существом настолько омерзительным, что даст фору Мравинскому. Надеюсь, последний , каким бы он ни был извергом, хлеба в блокаду не лишил бы, Бога боялся. Не стоит умиляться той премьере. Лучше подойти к большому залу Филармонии, постоять, помолчать. В блокаду в оркестре радиокомитета происходили страшные вещи

  14. Игорь Ю.

    Кажется, я увлекся и не назвал фамилии претендентов на лауреатство. Это — Окунев, Яблонский, Избицер.

  15. Игорь Ю.

    Как известно, нобелевский комитет присуждает премии за тему, но не более, чем трем человекам, наиболее отличившимся в развитии этой темы(концепции, теории и т.д.).
    Я предлагаю номинировать на конкурс в разделе «Культура» трех человек, внесших огромный вклад (простите канцеляризм) в развитие темы «Седьмая симфония Шостаковича». Как многократный лауреат Портала имею полное право.

  16. Александр Избицер

    Дорогой Саша, спасибо за интереснейшие, щедрые комментарии и к статье, и к моему комментарию.
    Думаю, что мог бы я написать статью и о 7-й, но вынужден выбирать, чему из задуманного мною отдавать время, которого со временем всё меньше и меньше. Потому я и ограничился всего несколькими, но, как я посчитал, принципиально важными корректурами/дополнениями.

    Разумеется, написанное мною – не в упрёк автору статьи. Он написал, как смог, как и мы все пишем – ни лучше, ни хуже. Тем не менее, в случаях, подобных этой статье, я размышляю о том, сел бы я в кресло к дантисту, пусть и непрофессиональному, но зато полному неподдельной любви, страсти и искреннего сострадания к пациенту?

    К тому же, если бы статья была не на удовлетворительной высоте, то я бы вообще воздержался от комментария – как мне, увы, приходится делать нередко. Написал же я с единственным намерением – чтобы вопрос о 7-й раскрылся и полнее, и точнее.

    Но, думается, исчерпываще – со всеми необходимыми фактами, со всех возможных ракурсов – эта гигантская тема может быть раскрыта только профессиональным исследователем, который, к тому же, подпустил в неё дрожжей горячей заинтересованности, свойственной подлинному любителю. Т.е., «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…” (и далее по тексту).

    В отношении творчества и жизни Шостаковича для меня остаются бесценными два образца: “Письма к Другу” И. Гликмана и из другого жанра – сборник под редакцией Л.Г. Ковнацкой “Между Мгновеньем и Вечностью”. Вот где завидная фактологическая точность, поднимающая, тем не менее, и жар душевный к огромной отметке термометра – et vice versa. Но ещё раз – подобные случаи единичны. А я, прости меня, с более низкими критериями не подхожу к работам – конечно же, не только о ДД. И себе стараюсь не прощать неточностей (страсти же пока, тьфу-тьфу-тьфу, хватает).

    Алекс Росс, ведущий муз. критик журнала “New Yorker”, написал в своей статье 2004 г.: “Кстати, Гликман – безупречный свидетель…” (“Glikman, by the way, is an unimpeachable witness…”). (http://www.therestisnoise.com/2004/08/the_popov_disco.html)

    Исаак Давидович, личный секретарь Шостаковича в 30-е годы, и впоследствии, когда мог, фактически, до самого конца, методично фиксировал его высказывания в дневнике.
    Так были записаны и слова ДД, сказанные в августе 1941-го (ДД пригласил по телефону ИД на Большую Пушкарскую, где показал ему экспозицию 1-й части):
    “Я не знаю, как сложится судьба этой вещи, — и после паузы добавил, — досужие критики, наверное, упрекнут меня в том, что я подражаю “Болеро” Равеля. Пусть упрекают, а я так слышу войну”.

    “А я ТАК слышу ВОЙНУ” – скажи мне, Саша, при чём здесь мнения Федосеева e tutti quanti, что-де симфония вовсе не о войне? Не ясно ли, что некий, сочинённый накануне войны материал впоследствии трансформировался в абсолютно другой замысел – после чего от первоначального, надо думать, мало, что осталось?

    Анализ музыкальной драматургии симфонии – не моя чашка чая.

    Противоположные мнения о 7-й – также отдельная тема, которой я принципиально не коснулся в комментарии. А не то бы я начал с самого Рахманинова, слышавшего симфонию в радиотрансляции!

    Не стал я развивать интереснейшую, объёмную тему Шостакович и А.Н. Толстой – тему, которая под твоим пером, прости меня, Саша, лишилась нюансов. (Впрочем, кто сейчас в Толстого не швыряет камней?). Так, посещение Толстым премьеры 5-й в Ленинграде (1937 г.) и данный им после концерта банкет стали для ДД и его друзей, судя по всему, знаком чуть ли не смягчения политики Кремля после “Сумбура вместо музыки”. Каковым было восприятие этих поступков в 1937-? То-то!

    Ты прав – какая, в сущности, разница: из собственной симпатии к музыке Шостаковича Толстой так поступал или “по указке свыше”? (Только, пожалуйста, не пиши, что премьера 5-й звучала на фоне чудовищных репрессий!).
    Мнения, которые ты привёл о статье Толстого, все без исключения высказаны post factum. Здесь важно привести суждения о ней современников появления статьи (а они есть!). Её значение для того времени только так и нужно оценивать.
    Ты во-многом полагаешься на мнение т.н. большинства, включая авторитетных музыкантов. Не то ли это большинство, которое до «Сумбура» превозносило ДД выше небес, а после статьи так же дружно он него отвернулось? (Т.е., выразители мнения «большинства», конечно же, менялись, но суть большинства как такового всегда неизменна).

    Вообще, целый ряд тем, которые ты назвал и развил, обладают объёмом – и осилить их, не взвешивая pro & contra невозможно.

    Так, ты написал –
    «Стихийно возникшая и воплощенная инициатива «снизу» – замечательная инициатива (спасибо тебе за Бабушкина!!) была моментально экспроприирована властью и приспособлена для идеологической работы, ориентированной, в первую очередь, на внешнего потребителя – работы, надо признаться, весьма успешной (автор эссе это убедительно показывает)”.

    Знаешь ли ты, что инициативы “снизу” не было бы без инициативы “сверху”? Что именно по решению “снизу”, (т.е., радиокомитета), в первые месяцы блокады были упразднены все программы за ненадобностью – особенно полагались неуместными передачи музыкальные? И что ленинградцы сутками слушыли, кроме сводок, исключительно звук метронома, звучавшего, подобно погребальному звону? И что Смольный, дабы придать ленинградцам мужества, спциально распорядился возобновить музыкальные передачи и организовывать трансляции концертов? И что первая такая трансляция, ещё до 7-й, была не помню сейчас из какого сада, с сильно урезанным составом оркестра?
    Это распоряжение вряд ли имело отношение к, как ты пишешь, “внешнему потребителю”. Но к блокадникам – несомненно.
    Потому в этом случае “верхи” и “низы” дышали в унисон. Ты, по-моему, резко разделяешь то, что часто разделить невозможно.
    Вопрос: кто и чью инициативу “экспроприировал”: верха – низов или низы – верхов?

    Не стал я писать и о самой ленинградской премьере – поскольку увидел, что об этом кратко, но по сути уже сказал Артур Штильман (19/97/1017), из комментария которого более, чем очевидно, что впоследствии событие было мифологизировано. Так что я не стал толочь эту ступу, т.е., не привёл схожие воспоминания тех участников и свидетелей премьеры, с кем мне довелось говорить на эту тему в 70-80х.

    Далее. Ты спрашиваешь – “Знал ли Шостакович о том, что творится в гетто и лагерях, в Ленинграде, окруженных и преданных 2-й армии Власова или 33-й армии Ефремова, в пыточных подвалах Лубянки и на Бутовском полигоне, – догадывался, предчувствовал –?”.

    С точностью я могу сказать: о происходившем в в блокадном Ленинграде Шостакович знал. Не помню сейчас, когда именно, но к ДД в Москву специально призжала Ольга Берггольц, чтобы записать его радио-обращение к блокадникам. Она вспоминала, что после того, как рассказала Шостаковичу о жизни в блокадном городе (ведь она сама едва не стала жертвой двух каннибалов, но чудом была спасена проходившим мимо милиционером) – ДД, потрясённый, вообще потерял дар речи. И отказался говорить блокадникам вообще что бы то ни было. Так что – знал.
    О сталинских лагерях? Безусловно. Тому есть несколько свидетельств, но их я, прости, здесь не стану приводить.

    Конечно, Саша, я не мог откликнуться на все темы твоего спича.

    “Прощай, прощай и помни обо мне!”

    Твой – Саша.

  17. Alexander Yablonsky

    Уважаемый господин Виктор (Бруклайн), Спасибо. Приятно встретить человека с хорошим чувством юмора.

    1. Виктор (Бруклайн)

      Alexander Yablonsky
      21.08.2017 в 03:36
      Уважаемый господин Виктор (Бруклайн), Спасибо. Приятно встретить человека с хорошим чувством юмора.
      \\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
      Уважаемый господин Яблонский! Какой уж тут юмор! Ваши два комментария, обращённые к Саше Избицеру, настолько замечательны, что их стоит объединить и опубликовать в «Мастерская» или даже в журнале «Семь искусств» в виде статьи!

  18. Виктор (Бруклайн)

    Уважаемы господин Яблонский! Такие записи, как Ваши, являются подлинным украшением журнала и гостевой книги!

  19. Александр Избицер

    Уважаемый г-н Окунев!
    Прежде всего, благодарю Вас за очерк, близкий мне, как близки все и каждый, кому дорого творчество и личность Шостаковича.

    Вам, на мой взгляд, удалось едва ли не основное – написать о 7-й, почти проникнув в то время, уже далёкое для молодого поколения.
    «Почти» — по нескольким причинам.

    Во-первых и, по-моему, в главных – исполнение и трансляция этой симфонии были бы немыслимы без нечеловеческих усилий сотрудников ленинградского радиокомитета, в частности, художественного его отдела и, в особенности, руководителя этого отдела Якова Львовича Бабушкина.
    Начать с того, что без них, без Бабушкина не было бы и Вашей статьи, ибо сама идея концертного исполнения симфонии и её трансляции вспыхнула там, на собрании сотрудников – кто-то из сотрудников высказал эту мысль, и она, моментально подхваченная другими, потонула в общем энтузиазме – потому и имя того, кто сказал «А», неизвестно.
    Бабушкин взял на себя и всё организационное воплощение замысла – Вы можете себе представить объём его работы. Он был уволен на следующий год и погиб, сражаясь. К сожалению, Вы этого, столь дорогого блокадникам, имени вовсе не упомянули.

    Второе. Казалось бы, жанр вашей работы – не научная статья, однако в случае с Шостаковичем ссылки на достоверные источники необходимы – слишком много домыслов слишком многими авторами выдаются за проверенные факты. И это началось ещё при жизни ДД. Кто и когда сказал то-то и то-то, откуда это известно (и пр.)? Вы же то и дело приводите мнения неизвестно кого, зафиксированные неизвестно где, когда и кем.

    С моей точки зрения, Вы прекрасно поступили, приведя текст статьи А.Н. Толстого. Статья, предварившая само событие, обрела громадный резонанс во всей стране, ибо тотчас же была перепечатана многими газетами. Мастерски написанная, она стала одним из подлинных, «знаковых» событий того времени, отразив сам дух его.

    Также Вы, по-моему, почти справились со сложнейшей задачей: параллельно осветить события, связанные с 7-й, происходившие одновременно на самых различных широтах – включая хронику военную.
    Конечно же, Вы вправе делать Ваш собственный отбор, без которого статья стала бы книгой. Но Вы, к сожалению, упустили важное событие, обогатившее бы Вашу событийную и географическую панораму – исполнение Симфонии в Ташкенте оркестром ленинградской консерватории под управлением Ильи Александровича Мусина. Именно это исполнение, а не лондонское (как следует из Вашей статьи) стало вторым после Куйбышево-Московских премьер. То было в первой половине июня 1942-го. Т.о., имя Мусина, а не Вуда, исторической справедливости ради, должно следовать за именем Самосуда. Шостакович, находясь в Куйбышеве, содействовал ташкентской премьере, как мог – при посредстве своего ближайшего друга Исаака Гликмана, которого он пригласил двумя телеграммами и который совершил сложнейший по военному времени вояж в Куйбышев из Ташкента за партитурой и голосами. Ибо автор придавал большое значение звучанию симфонии в стенах его alma mater – пусть и отделившихся временно от своих ленинградских стен.

    Немного в дополнение к Вашей работе. По-моему, замечательный факт, что среди множества непрошенных советчиков Шостаковича в Куйбышеве о том, каким должен быть финал Симфонии, был и совет С.А. Самосуда – завершить опус хором, со стихами, прославлявшими бы Сталина. И.Д. Гликман, адресат письма Шостаковича с осторожным сообщением об этом совете, которым композитор пренебрёг, пишет:

    «Для этого надо было обладать большим мужеством: шутка сказать! – отказаться воспеть «гениального полководца» в симфонии, связанной с темой войны! И Шостакович таким мужеством обладал в полной мере». (Письма к Другу, стр. 36-37).

    Спасибо Вам!

    1. Alexander Yablonsky

      Дорогой Саша, несколько слов в защиту автора (который, конечно, в защите не нуждается). Совершенно согласен с тобой (и с другими форумчанами): перед нами – отличное эссе, написанное талантливо, абсолютно искренне, эмоционально. Твои добавления и корректуры – самоценны и могли бы вылиться в отдельную самостоятельную статью (о чем мечтал бы). Однако, полагаю, они не совсем по адресу. И дело даже не в том, что эссе написано НЕ профессионалом – это и хорошо (профессиональных работ о Симфонии – пруд пруди), это – живой голос эрудированного заинтересованного слушателя, человека той эпохи, отнюдь не обязанного знать подробности истории создания, исполнения Симфонии и пр. Непреходящая ценность статьи в том, что она, помимо собранного и хорошо организованного материала, интересных фактов и т.д., является прекрасным свидетельством ретроспективной аберрации, которая произошла с симфонией. То есть, история ее исполнения в блокадном умирающем городе – история уникальная, героическая, трагедийная – повлияла на восприятие сути симфонии, точнее – навязала ей единственное – «правильное» толкование. Стихийно возникшая и воплощенная инициатива «снизу» – замечательная инициатива (спасибо тебе за Бабушкина!!) была моментально экспроприирована властью и приспособлена для идеологической работы, ориентированной, в первую очередь, на внешнего потребителя – работы, надо признаться, весьма успешной (автор эссе это убедительно показывает). Симфония стала официально узаконенным художественным воплощением непобедимости силы духа советского народа над фашизмом. Конечно, под водительством Вождя (Предложение Самосуда закономерно!). Эталоном. Не случайно ближайшим «соседом» 7-й симфонии в Сталиноносном ряду 1-ых премий (полученной в 1942) стоит 1-я премия за «Песнь о лесах» и музыку к к/ф «Падение Берлина» (1949). Низвести великую симфонию до уровня прославленного фильма Чиаурели невозможно, но поставить в один ряд – попытались. И – результативно. Проект действует по сей день. Как показывает прекрасная работа Юрия Окунева и отклики на нее.
      Начало этой кампании положила упоминаемая статья А. Н. Толстого. Подсказали ему сверху или он сам, руководствуясь безошибочными чутьем одаренного царедворца, не так важно. Важно, что именно он запустил процесс привлечения перманентно опально – обласканного – «подвешенного» и запуганного – всемирно известного композитора на свою сторону, тем самым, выхолащивая богатое общечеловеческое поливалентное содержание симфонии.
      Надо сказать, что лекторы (из числа достойных, такие, как Ю. Вайнкоп, А. Должанский и др.) в мое юное – страшное – время (40-е — середина 50-х) и позже, когда потеплело, на своих лекциях об этой статье не упоминали. О П. А. Вульфиусе, который на 3-м курсе читал «советскую музыку», говорить не приходится. (Он вообще к этой симфонии относился скептическим, его отталкивали иллюстративность и схематичность, особенно, первой части, натужно оптимистический финал, неуместный в конце 41 года, но, главное, у него была устойчивая аллергия к официозу, неумеренному и тупому). Так что при упоминании, помню, этой статьи он брезгливо морщился. Дело даже не в руконеподаваемости автора «Хлеба». (Как не вспомнить Бунина, писавшего, прочитав «Петра», его автору: «Алеша! Хоть ты и г…о, но талантливый писатель»). Действительно, А. Толстой был одарен небывало щедро, однако уровень того, КАК он писал, никак не соответствовал уровню, ЧТО он создавал. В данной же статье ему изменило и его удивительное художественное чутье. Писать так залихватски, размашисто и лубочно в марте 42 года было нельзя. Интонация была фальшива. Лексика не та: все эти «горные вершины», устремления «в прорыв, будущее», «очарованные слушатели», «дубовые перила, стиснутые пальцами» и прочие сомнительные штампы – не работали в кровавой мясорубке страшной войны. Полюбившееся же ему выражение «безбурная жизнь» и «безбурное СЧАСТЬИЦЕ» (то есть некое мещанское унылое бытие) вызывало изумление у дилетантов и оторопь у знатоков. Умирая от голода в Ленинграде или погибая под Севастополем брошенные на погибель и плен высоким начальством моряки – черноморцы, обреченные защитники Бреста или выжившие «сталинские самовары» – без рук, без ног, свезенные, как дрова, на Соловки – все они и миллионы, миллионы вспоминали это «счастьице» как нечто волшебное, недостижимое, нереальное. Применительно же к Шостаковичу… Не знаю, как часто ты общался с Дм. Дм.. Я с ним пересекался пару раз, причем, довольно бегло. Но и этих раз хватило, чтобы понять, насколько обострен его особый «нерв» подлинного художника» восприятия окружающего мира, социального тонуса, нравственной атмосферы. Посему, зная цену этому, казалось бы, мирному светлому «счастью» ушедших 20х – 30-х (без уничижительного суффикса Толстого), он выразил свое отношение к нему в своей гениальной 5-й симфонии.
      Вынужден прерваться, иначе меня «уволят». Но не продолжить не могу. Прости.
      АЯ.

      1. Alexander Yablonsky

        To Alexander Izbitser. Продолжение.
        Продолжу. Ты прав, статью Толстого перепечатали во всех возможных изданиях, но не потому, что была хороша, а потому, что так решили на Самом Верху. (Без приказа или одобрения ОТТУДА в стране ничего не предпринималось и не предпринимается. Никогда, к примеру, маршал Говоров не рискнул бы снимать с фронта нужных К. И. Элиасбергу музыкантов, «ставить на уши» артиллерию, для обеспечения безопасности проведения концерта или давать полное освещение зала). Идея привлечь внимание Запада к сражающейся России пришлась. И она сработала. Думаю, что особое впечатление, которое симфония произвела на ленинградцев и о котором так любят писать самые высоколобые профессионалы, весьма преувеличено. Я – блокадный «ребенок», и ничего помнить не могу. Но моя мама – человек весьма эрудированный, в мирное время завсегдатай Филармонии (и меня на свою голову приучила!), всю войну проведшая в блокадном городе, значительно позже, когда я уже читал лекции об этой симфонии (это была «обязательная программа» лектора-музыковеда – 7я симфония и «песни военных лет» + «Ленин и музыка»), и спросил ее, что она помнит об исполнении этой симфонии, ответила примерно следующее: «Да ничего. Тогда думали, как бы карточки не потерять и не украли. Это – неминуемая смерть». (Военсовет Округа постановил в конце 41-го не восстанавливать утраченные карточки, дабы не плодить спекулянтов. Количество спекулянтов увеличилось, как и голодных смертей – в несоизмеримо большем количестве). «Да и не добралась бы я до Филармонии. Сил бы не хватило». (Мама жила на Мойке напротив ДК Связи). Спрашивал многих, в том числе и папу, воевавшего на Ленинградском фронте. Ответы примерно схожие. Впрочем, утверждать не могу. Были и те, кто доплелся и был счастлив (О партийных и военных бонзах не говорю – у них с проблем с карточками и транспортом не было). Однако, первое время эта симфония не воспринималась так, как стала восприниматься после войны. Более того, самый знаменитый фрагмент симфонии – разработка первой части (Пассакалья) отнюдь не ассоциировался с нашествием Вермахта, танковыми колоннами Манштейна или фон Лееба, «лязгом гусениц» или взрывами бомб. Общеизвестно – и об этом говорится во многих комментариях к статье, – что симфония задумывалась (под разными названиями) и начала оформляться в 39м-40м годах. Галина Уствольская – самобытный и талантливейший композитор, крайне негативно относившаяся к творчеству и личности своего учителя (он училась у Д. Д. в консерватории и аспирантуре), отличалась исключительной пунктуальностью в датировках событий. Так она вспоминала, что на рубеже 39го-40го годов «Шостакович, приехав ко мне, рассказывал, что почти закончил 7-ю симфонию…». Тогда он наигрывал и тему вариаций (Пассакальи). Жена (вдова) И. И. Солертинского позже писала, что ещё до войны Дм. Дм. играл своим студентам в Консерватории эту темку. Многие считали, что она интонационно связана с мотивчиком из оперетты Легара «Веселая вдова» (ария Данило), кто-то уверял, что композитор использовал мелодию лезгинки (поклон Таракану). Так или иначе, это был пошленький мотивчик среды обитания «зощенковских» персонажей (А. Лурье). Этакий полублатной наглый присвист. Так этот эпизод и вся часть воспринимались первое время: «я подумал, что композитор создал всеобъемлющую картину глупости и тупой пошлости», вспоминал Е. А. Мравинский, услышав впервые «Марш» из 1й части Симфонии. Были и другие трактовки. Дирижер В. Федосеев прямым тестом: «При чем тут война?!Шостакович был гений, он не писал про войну, он писал про ужасы мира, о том, что нам грозит…» Собственно, и сам композитор неоднократно заявлял: «Меня огорчает, что люди не всегда понимают, о чем она /…/ Я не хочу останавливаться на шумихе вокруг этих работ /7-я и 8я симфонии/. Об этом и так написано очень много, и со стороны кажется, что это — самая славная часть моей жизни. Но эта шумиха, в конечном счете, имела для меня роковые последствия. Этого следовало ожидать». (Характерно одно письмо Д.Д. своему ближайшему другу – И. Д. Гликману – твоему, Саша, учителю: «Оглядываясь с высоты своего 60-летия на «пройденный путь», скажу, что дважды мне делалась реклама (“Леди Макбет Мценского уезда” и 13-я симфония). Реклама очень сильно действующая. Однако же, когда всё успокаивается и становится на свое место, получается, что и “Леди Макбет”, и 13-я симфония фук, как говорится в ”Носе”». Иногда кажется – готов к оплеухам! – что нечто подобное композитор мог сказать – подумать – и о Седьмой…). Однако, несмотря на все высказывания автора, интерпретаторов его творчества, миф, созданный идеологической машиной сталинской поры, остался непобедимым и поныне востребованным. «Седьмая симфония – главная симфония Страны Советов». Сталин, сам будучи «первачом» – единственным, недостижимым, непостижимым, нуждался в других – мелких «первачах». И назначал оных. Маяковский – первый поэт советской эпохи, Станиславский – главный режиссер страны, Гилельс – лучший пианист, Сметанин – обувщик, Мамлакат – первая сборщица хлопка, а Паша Ангелина – трактористка… Первой, Главной симфонией СССР была назначена 7-я Шостаковича.
        Миф – неотъемлемая составляющая мировой культуры и истории. Мифотворчество столь же необходимо, как и правдоискательство. Разница лишь в том, что миф может рухнуть, быть разоблаченным. Тогда – крах. Правда в принципе несокрушима. Миф действенен в самые безысходные моменты истории. Все мифы о 28 панфиловцах, Александре Матросове, краснодонцах и другие мифы были оправданы, когда наши войска не просто отступали, а в панике драпали, когда стоял вопрос даже не о победе, а о выживании, когда самый страшный грех – уныние овладел всеми, тогда эти мифы – легенды работали. Когда же психологический Рубикон перейден – мифы уже не работают. Они отживают. Почти всегда. Но, как оказалось, не в нашем случае.
        И автор, и участники форума абсолютно правы – и рационально, и эмоционально исполнение 7 симфонии сыграло огромную роль в поднятии духа сражающего народа и, в конце концов, в Победе. Огромная заслуга Юрия Окунева, что он ещё раз вспомнил и с завораживающей эмоциональностью напомнил о том времени, прежде всего об историческом, бытовом и военном контексте События. Здесь – миф неотделим от правды. Однако, повторю, легендарная история создания-исполнении симфонии сыграло дурную шутку с самой симфонией. Уникальный факт рождения Симфонии транспонируется на ее содержание и значение. И впечатляющее эссе Юрия Окунева тому свидетельство. Уже само название «Симфония ХХ века» обескураживает. Не «Любимая симфония», не «Самая значимая симфония моей жизни». Не «Симфония – потрясение». Это всё понятно. Это – дело вкуса, эмоциональной памяти, личной биографии. «Симфония ХХ века» – видимо, главная, Первая?… На каких весах, каким барометром это измеряется? Какая ОБЪЕКТИВАНАЯ шкала может быть в определении того или иного произведения искусства. Если речь идет о войне, то почему 7-я Шостаковича, а не его же гениальная 8-я. Написанная в 1943 году и, естественно, не отмеченная никакими премиями, эта симфония справедливо считается вершинной в творчестве композитора, поражая неслыханной экспансивностью эмоционального выражения и монументальностью конструкции. Исаак Гликман абсолютно точно назвал эту симфонию «самой трагичной работой» Шостаковича. Другой и не могла быть эта симфония об этой жуткой войне и о страшном ХХ веке, в котором всем нам выпало жить. О том, что было и о том, что нас ждет. Как сформулировал Д. Житомирский «Пафос добра здесь дан как пафос обнаженного зла». Симфония не рассчитана на легкость восприятия, подобно во многом иллюстративной 7-й (первой ее части), как не рассчитаны на подобную легкость «Ад» Данте или «Братья Карамазовы». Вот, когда сердце сжимается и нет сил вздохнуть – особенно в третьей части – этой жуткой токкате с беспощадно неумолимым движением, подавляющем все живое, со срединной частью – Dance macabre – то ли это еврейский оркестрик играет шествующим в крематорий таким же обреченным, то ли это танец на горах трупов. Знал ли Шостакович о том, что творится в гетто и лагерях, в Ленинграде, окруженных и преданных 2-й армии Власова или 33-й армии Ефремова, в пыточных подвалах Лубянки и на Бутовском полигоне, – догадывался, предчувствовал –?… И Кульминация Симфонии – переход к Пассакалье – погребальному испанскому танцу, двенадцатикратном повторении — развитии аскетичной темы, развитие, наполненное страданием, философским осмыслением, умиротворением, переходом к созерцанию и покою. Покоем и заканчивается эта грандиозная фреска – пятичастная симфония. И никакого ликующего финала. Его не могло быть. (Ликующий финал 7-й – «прорыв в будущее», «победа духа» совпал по времени с сообщением о том, что родители моей мамы – старики были то ли расстреляны, то ли сожжены заживо в белорусском городке Чаусы). Субъективен ли я? – Бесспорно. Но объявить 8-ю Шостаковича или 5-ю – великую симфонию Прокофьева – одну из вершин симфонизма ХХ века, потрясающую картину войны и века – объявить «симфониями ХХ века» не решусь. Это – недосягаемые вершины.
        Следование мифу прослеживается во многих деталях, не только в названии. Лишь один пример. Уважаемый автор пишет, что просмотрел «хронику культурной жизни за 1941» в надежде найти ещё симфонии, созданные в этот год. И ничего не нашел. Это не совсем корректное исследование. Трудно найти крупное симфоническое произведение, сочиненное именно в конкретный год от первого и до последнего дня этого года. Тем более, что и 7-я симфония создавалась – вынашивалась, переделывалась, оформлялась, записывалась, оркестровалась, как минимум, с начала 40-го по 42-й год. Так вот. В этот период были написаны – навскидку:
        – «в оккупированной Франции, где никому не приходило в голову заняться сочинением», Онеггер, отказавшийся покинуть оккупированный Париж, создает этапную 2-ю симфонию для струнного оркестра с трубой в трех частях («Смерть – Скорбь – Освобождение») – 1941 год;
        – «в Америке, ещё не вступившей в войну», Хиндемит пишет Симфонию in С, это – 1940 год;
        – в той же Америке Стравинский заканчивает Симфонию in C – 1940 год;
        – в Австрии Веберн пишет Вторую кантату для сопрано, баса, смешанного хора и оркестра – 1941 -1943 гг.;
        – «в Англии, ещё не вступившей в войну», Бриттен сочиняет потрясающую Симфонию – Реквием – 1940г.;
        – в той же Америке Рахманинов пишет «Симфонические танцы» – это вершина его творчества – 1941 год…
        … Упоминаю эти – вершинные творения гениев мировой музыки не для того, чтобы упрекнуть автора. Я – профессионал и обязан это знать. Ю. Окунев – великолепный специалист в областях, мне не доступных по определению. Я прочитал справку об этом ученом. Уверяю, двух слов написать о чем-то в областях, подвластных Ю. Окуневу, не в состоянии. Под угрозой четвертования. Данный – весьма неполный список привел для того, чтобы показать, как миф о «Симфонии ХХ века» Шостаковича влияет на познании правды, исторического места этого и других произведений данного автора и его мировых коллег.
        И последнее. Самое главное. Ретроспективная аберрация, о которой упоминал, привела к выхолащиванию содержательного поля симфонии. Оно – огромно! Да – скрежещущие армады танков, да надвигающаяся катастрофа, отчаяние и – чудо победы. Слезы радости и все остальное, о чем превосходно написано в эссе. Это есть в Симфонии? Бесспорно. Но ведь не только это! Шостакович: «Сочиняя тему нашествия, я думал о совсем другом враге человечества. Разумеется, я ненавидел фашизм. Но не только немецкий – ненавидел всякий фашизм». Как удивительно перекликается с записью в потаенном дневнике выдающего историка академика С. В. Веселовского, сделанной в то же время (1944год): «К чему мы пришли после сумасшествия и мерзостей семнадцатого года? Немецкий коричневый фашизм – против красного». Вспомним другое высказывание композитора, сравнившего две симфонии (№№ 7 и 8) с Реквиемом Анны Ахматовой. И это есть в Симфонии: голоса матерей, будь то из времен стрелецких бунтов или голос самой Ахматовой –«вопль — женский, материнский, вопль не только о себе, но и обо всех страждущих — женах, матерях, невестах, вообще обо всех распинаемых» (Б Зайцев). И прав мудрый Мравинский, слышавший в «теме нашествия» «торжество всеобъемлющей глупости и тупой пошлости». Этот столь популярный эпизод – разработка первой части – не о пришествии ли некогда Грядущего Хама, овладевшего обществом, сломавшего хребет российской цивилизации и уже позже – в наше время превратившего из Пришедшего Хама в приблатненную шпану, ставшей самим обществом, цивилизацией. Шпану, в отличие от немецкого нацизма, непобежденную и непобедимую. И это есть в Симфонии. И есть музыка. Есть вариации, которые увлекают самим процессом своего развития, обогащения, как «Балеро» Равеля, безо всяких идеологических, политических или военных подтекстов. Просто музыка. Которую можно любить, которой можно восхищаться. Можно не принимать (Эдисон Денисов: «Вчера послушал по телевизору 7-ю симф. Д. Д. Поразительно плохая музыка. Почти без просветов…»). Безмерно интерпретационное поле этого произведения. Никак не однозначно, согласно Мифу.
        Так что, думаю, мой дорогой коллега и друг Саша, проблемы, поднятые Юрием Окуневым в эссе, глобальнее и принципиальнее, нежели очень важные, но локальные замечания. Прости уж.
        Автору же статьи приношу самые искреннюю благодарность. Главное достоинства любой работы – побудь размышления, сомнения, возражения. Работу мысли. Это удалось!!! Эвон, как меня прорвало. СПАСИБО!
        А если я не прав – и слава Богу.

        1. Sophia Gilmson

          Блистательный комментарий к великолепному эссэ. Аплодирую и благодарю.

          1. Sophia Gilmson

            Как исправить опечатку? Эссе, не «эссэ». Нажала не ту клавишу — сыграла неверную ноту 🙁

  20. Всеволод

    Спасибо автору! Мне 78 лет, но не мог себе представить, что так взволнует статья. Невероятно…

  21. Лена

    Прекрасный очерк.
    Снова Юра страстным, волнующим языком непоминает нам о Великой Силе Духа.
    Спасибо

  22. Георгий Климов

    Я житель блокадного Ленинграда. В 1942 году мне было 6 лет и естественно я не мог присутствовать при исполнении
    симфонии. Я не музыкант, но Седьмую симфонию Д.Д. Шостаковича слушал несколько раз. Огромное впечатление!
    Спасибо большое автору за великолепное эссе — без слёз читать невозможно. Очень жаль, что наши союзнические
    связи сегодня разорвались. Очень жаль, что нынешние руководители США, Великобритании и т.д. забыли о нашей
    великой связи и нашей великой победе. Им надо прослушать Седьмую симфонию и прочесть данное эссе.
    Ещё раз огромное спасибо автору — с уважением Георгий

  23. Leonid Kozlenko

    Я музыкант,Поэтому мне особенно близко все,что говорилось о седьмой,тем более,что мы ее проходили по муз.литературе.
    Мне в 42м было всего 4 года и мы были эвакуированы из Москвы,вместе с авиационным заводом,на кот.работали мои родители,в
    Ташкент.Вместе с нами, в одной квартире жили эвакуированные из Москвы педагоги московской консерватории.Именно благодаря им
    я начал заниматься на скрипке,они сказали маме,что у меня отличные данные и музыкальный слух.У нас открылась муз,школа десяти-
    летка(по типу ЦМШ московской.)Именно там я впервые на уроке муз.литературы я услышал седьмую и был просто потрясен.
    Конечно у меня есть ее запись.Впечатление на меня она оказывает точно такое-же,как в первый раз.
    Спасибо огромное за эссе.
    Леонид

  24. Сергей Левин

    Замечательная статья, спасибо автору. Однако невольно она вызвала некоторые размышления. Уже упомянуто в одном из комментариев о том, что работа над Симфонией началась гораздо раньше, чем началась война. И Шостакович успел поделиться с близкими и друзьями об основе своего замысла о вторжении Зла. Но случилась война, автор посчитал, что он не имеет права в тот момент изменить «легенду». И немного мифологизированная версия истории создания Седьмой Симфонии закрепилась в умах, как и мгновенно ставшая знаменитой и символической фотография Шостаковича в пожарной каске, абсолютно постановочная, но столь необходимая тогда. Да, эта Симфония стала символом мужества, стойкости города не только в борьбе за выживание, но и в решимости сохранить цивилизованность под напором ее лишившихся. И это последнее обстоятельство все-таки уже давно требует деликатного восстановления правды ее замысла, уважительного выведения за рамки мифа. Большинству слушателей, как мне кажется, запоминается в первую очередь Первая часть, особенно, тема «вторжения», и это естественно, а потом — завершение Четвертой части, дающей веру в Победу. Но в Симфонии есть четыре части (процитированный А. Толстой заметил только три), она гораздо шире своего мифа. Она подобна огромному роману-эпопее. Восстановление подлинной истории замысла ее создания позволит вернуть полноту ее восприятия и понимания.

  25. Мирон Я. Амусья

    Уважаемый Юрий! Вы пишите: «В начале первой части Ленинградской симфонии тема нашествия возникает отдаленно и поначалу лишь слегка тревожно. Вторжение врага-убийцы ещё не затмило свет иллюзорного, «безбурного, слепого и ограниченного счастьица», в котором «таится беда». Однако положение быстро меняется, и вот уже сапоги захватчиков грохочут у твоего дома. Беспощадный вал нашествия, в котором явно слышатся железные ритмы немецких бронетанковых дивизий, обрушивается на беззащитных людей, сокрушая и ломая их жизни». Однако через 75 лет стоило бы упомянуть , что «стимулом к созданию симфонии были не только события военной поры, но и жизнь страны в довоенный период. Вот письменное свидетельство Шостаковича о знаменитом эпизоде нашествия из первой части: «Тема нашествия — это не нацистская атака. Я думал о других врагах людей при ее создании». Эзопов язык этих документов, намекающий на множественность ликов тирании, неприятие Шостаковичем любых проявлений тоталитаризма и диктатуры можно сопоставить со страстной эмоциональностью, философской глубиной и многозначностью самой музыки». 75 лет позволяют понять то, что, возможно, ускользало, от понимания слушавших симфонию в 1942.
    Кстати, и Сталинградское сражение уместно считать одним из значительнейшим во время ВМВ2, но не самым значительным — всё-таки сейчас много больше документов о роли сторон в войне и роли фронтов, включая фронт в Северной Африке, где разгром Роммеля вывел из строя примерно столько же немецких солдат, сколько было потеряно немцами под Сталинградом. Кроме того, битва в Северной Африке не позволила решить еврейский вопрос в Палестине по-нацистски, т.е. особо важна для Израиля.
    Странно выглядит упоминание отсутствия крупных симфоний в США, Англии и т.д. в это время, которое ровно ни о чём не говорит. Просто пути великих непостижимы. Тем более, что основная тема первой части написана до ВОВ. Есть и ещё ряд неточностей, о которых не говорю, поскольку пишу не детальный разбор вашей статьи.

  26. Эдуард Бондарев

    Дорогой Юрий,
    Как всегда, Вы на высоте и в исполнении своего замысла и в наполненности текста. Я не музыкант, однако, при вервом прослушивании этой симфонии был захвачени этой музыкой. Конечно, мне повезло,- дирижировал Евгений Мравинский, Большой зал Ленинградской филармонии.
    Понимаю, что основной пафос Вашей статьи — память о героической обороне Ленинграда, о его жителях, часть которых, при всей обреченности, сохранила в себе человека. Эта симфония не даст людям забыть те трагические и героические дни. Ее музыкальное содержание, конечно, шире только событийных аспектов. Мне она, в этом смысле, напоминает произведения Бетховена, написанные во времена победоносного шествия Наполеона.

  27. Galina and Sasha Podolsky

    Yura, potruasaushaya statya
    thank you very very much
    you are a hero
    we enjoyed this music many times
    as well as we enjoyed this article
    be well and write more
    say hello to Sveta

  28. Вадим Ильич Кострак

    Громадное спасибо автору !!
    Невольно перебираю в уме имена сегодняшних героев России …. Сечин … Проханов … Кадыров …

  29. Gregory Insarov

    Волнующее событие — исполнение седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича в осажденном Ленинграде автор, сам ленинградец, описывает эмоционально и на широком историческом фоне. Юрий Борисович, спасибо за блестящее эссе!

  30. Александр Калинкович

    Великолепное эссе. Важно лишь помнить, что знаменитая тема нашествия написана задолго ДО НАЧАЛА войны и посвящена не «нашествию» немцев, а Сталина на собственный народ!

  31. Arnold Levin

    Прочитал с большим волнением. Седьмая симфония Д.Д. Шостаковича—победа духа Большого Композитора и Человека над реальностью перед надвигающейся катастрофой.
    Автор эссе написал так как, если был свидетелем времени и исполнения .
    Прекрасно написано, как и все книги и статьи Ю. Окунева.
    Спасибо

  32. Sava

    Нет слов ,для выражения огромного впечатления от прочтения необыкновенно интересного и познавательного, художественно публицистического очерка большого мастера этого жанра.Мне очень близка эта тема, как бывшему ленинградцу,которому случайно пацаном удалось в середине августа,чудом вырваться с одним из последних эвакуационных эшелонов блокируемого города..Помню также случай, когда в 1944г, вернувшись в после блокадный Ленинград, вместе с отцом впервые прослушали в филармонии великую симфонию Д. Шестоковича. В незрелом юношеском возрасте я тогда еще не смог прочувствовать и понять гениальность творения.Но глубокая эмоциональная реакция отца-блокадника
    была совершенно очевидной. Во все последующие времена и до настоящего времени стараюсь по случаю не упускать возможности прослушать эту волнующую душу музыку.
    Спасибо глубоко уважаемому Юрию за блестящий, по содержанию и высокому литературно художественному стилю изложения. очерк .

  33. Максим

    Замечательная статья, как и всё, написанное Ю.Окуневым. Высокая информативность, прекрасный литературный язык, тщательно подобранные иллюстрации, стиль изложения, в котором проявляется незаурядная личность автора и его отношение к предмету статьи — всё это делает публикацию статьи большим событием и подарком нам, читателям, от автора и редколлегии журнала. Огромное спасибо!
    Позволю себе небольшое дополнение. Отмеченный в статье вынужденный перерыв в радиовещании в январе 1942 года был, повидимому, кратковременным. Для организации радиовещания в Ленинград был командирован крупнейший в стране специалист в области радиовещания, выдающийся учёный и инженер профессор Исаак Евсеевич Горон. Под его техническим руководством в Ленинграде было организовано круглосуточное радиовещание. Программы из Ленинграда слушала вся страна, а ленинградцы через тарелки-репродукторы слушали Москву. В перерывах между информационными передачами ленинградское радио передавало ритмичные сигналы метронома – пульс жизни. Это было как биение сердца города : город жив, мы живы! Переоценить это невозможно.

  34. Елена Кушнерова

    Действительно потрясающая история и очень хорошее эссе. Для меня, музыканта, самое слабое место в эссе – описание симфонии Алексеем Толстым. Всякая попытка описать музыку словами обречена на провал. Музыка всегда окажется сильнее слов, она не нуждается в подробном описании… А вот все историческое вокруг — замечательно! Спасибо Юрию Окуневу. Хотя история и известная, но о ней можно и нужно писать и вспоминать! Безусловная удача!

  35. Игорь Ю.

    Седьмая Шостаковича бьет по нервам даже сегодня. Даже очень далекие от истории блокады и любой другой истории переживают музыку очень эмоциоанально. Не раз был свидетелем этого в американских концертных залах.
    Спасибо, Ваша заметка такая же эмоциоанальная, бьющая по нервам.

  36. A,S,

    Очень волнующе написано. Жаль только, что ничего не сказано о первом публичном исполнении Симфонии в Нью-Йорке. Нет, конечно при первом радио- исполнении Тосканини публика тоже присутствовала. Но в Карнеги её исполнил оркестр под управлением Стоковского. Насколько известно , тоже с огромным успехом.Кажется есть даже документальнве кадры того исполнения.
    в 1997-м году в Японии я видел по телевидению, сделанный японцами документальный фильм как раз о первом исполнении Симфонии в Ленинграде в августе. Вот тот фильм включил даже редчайшие короткие документальные кадры репетиции и первого исполнения Симфонии в Ленинграде. Фильм включил также интервью с оставшимися к тому времени участниками и участницами того исторического исполнения. Помню рассказа женщины, исполнявшей партию второго гобоя о том времени: : она вспоминала, какими слабыми были все они и так же как и Карл Элиасберг — еле держались на ногах, вернее — на стульях! «Карл Ильич,- рассказывала она, — требовал от торубача более мощного звучания, на что трубач сказал:» Карл Ильич! У меня нет сил!» На что дирижёр отвтетил, что и у него их тоже нет, но они все должны сделать невозможное!» Вот таким я запомнил рассказ, записанный японцами для того документального фильма. Интересно, что сделали его японцы, а не русские документалисты, да и неизвестно, шёл ли когда-нибудь в России этот фильм? Возможно, что в середине-конце 1990-х этот фильм был для России «неактуальным». Это теперь каждый год 9 мая катают по Красной площади оружие разного калибра, а тогда…Не знаю, есть ли тот фильм на ЮТЮБе? Но если есть, очень советую его посмотреть — это очень волнующе — видеть и даже слышать голоса людей — участников того первого в городе исполнения замечательной Симфонии. Автору — спасибо!

  37. Igor Mandel

    Спасибо, Юрий! Написано на одном дыхании, нельзя оторваться. Представляю, что люди испытывали тогда…

  38. miron

    Реальность ,к сожалению, отличалась от возвышенного чувства- о силе искусства. Запас боекомплектов для батарей был крайне ограничен.
    У немцев не хватало ресурсов и сил прорвать человеческую цепь. Никулин, коренной ленинградец, очень достоверно описал ситуацию под Ленинградом. Он просто солдатом воевал. Д.Шостакович готов был драться в армии, помня кто он есть. Как-то так.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.