Всю жизнь так не любила
Дон Жуана,
Чтоб наконец принять
Лишь ветра страсть.
Наталья Нарсия
[Дебют]Петербургские монологи
***
Жить у залива в ожиданье Рождества,
Где нет ни золота тебе —
пустынного песка
Египта, Вифлеема.
Зато здесь накануне торжества
Рассыпаны высокие снега.
И тема
Нечищеных дорог так тяжела.
Веками кажется,
Что не в сугробах вязнешь —
в облаках,
Пока космическими коридорами
несёшься Ты.
Мелькнет в деревьях черных
ангел белый.
На землю, обжигая,
Проникнут сквозняки.
Пришельца ждёт Мария,
в промозглый вечер стылый
Почувствовав толчки.
***
Замусоренные углы.
Тревожные
по комнате круги.
И вдруг,
остановившись, понимаешь,
Что словно в ожидании Годо
Идёт за годом год.
И неприятное волнение
морской
Напомнит растопыренный
прибой,
Бросая вертикальные
акценты.
И в вертикали той
Увижу: зеркало высокое
со мной
Уже отщёлкивает селфи.
Но волокнистость слова —
Ариадны нить —
Ведёт по памяти,
И там, как толчея на карнавале,
На кладбище такая толчея
Могил..,
Что белый голубь, Господи, слетая,
Мне космонавтом кажется.
И ночью на окне
Усядется сова.
Уставится безумным глазом —
Моё, наверно,
отражение в стекле.
Тогда по небу голубому,
словно
Репейником к подолу
Вцепившись,
звёзды колкие звенят.
И я скажу луне: эй!
Ты, дитя, небесная пиявка!
От жизни счастья ждать —
Что может быть глупей!
***
Метро
У ниши мраморной остановившись, вижу
Теней несущихся бесцветную толпу.
В их шелесте замру и утону,
Как будто кто-то перелистывает книгу.
Перемешавшись, у бегущих вид
Подобен сдержанному крику,
Когда, преодолея путь и выдыхая,
Они найдут
в конце в последний миг —
Так что же, что?..
Но слышу —
электрички двери,
Как зеркало, раздвинутся,
войду,
Подумаю — мы все на репетиции.
Быть может,
Там, в Аду, как здесь, светло,
сияют люстры,
лИфты
прозрачные
спускаются
с прибывшими.
***
Александру Григорьеву
Всю ночь — воды прозрачной стебли,
Чугунные литые чёрные кусты,
Из почек дерева вдруг вырвутся листы,
Чтоб записать стихотворенье.
Глаза, устав, набухнут. Их теченье
Так схоже с тихой кляксой: как звезда,
Из синтаксиса мирозданья
Сверкнув, сползёт с лица.
Пространство свёрнутым в клубок
Покажется… Но вот колонна
Падает!
И Пётр над всеми с поднятой рукой…
Толпа бежит…
Стук поезда вспотевшего такой,
Словно часы запущены : тук-тук —
Спешат : тук-тук, — тук-тук, —
Взрыв! Дым.
И сносит воздух звук,
Остановив движенье…
И жизнь, к стене притёртая,
Так долго смотрит на неё,
Оставив в ней
кривое отраженье.
***
Покажется, что помнит древнегреческий
Язык стрекоз
мелькнувшим летом,
Листва уже аккордом медным
Звенит чеканно, как латынь.
И тайно в том себе признаюсь,
Что жду снегов…
и в бледном их огне
Звучит спасительно
юродивого песнь.
Легко вдруг станет мне.
Забуду всё,
И боль забуду, дом…
Да был ли он?
Уже не всё ль равно,
Когда стоишь
Пред Господом бездомным?..
***
По равнодушной
лестнице сбежать,
Почувствовав
в сквозных проёмах
Предсмертное отчаянье,
Падений страх
и выскочив в ноябрь на всех парах.
Темно. Прозрачное движение теней.
Пустынный цвет. Асфальт.
Покажется,
Всё выжжено
уже от фонарей.
Но там, где выше, холодней,
Луна свинцовая похожа
На тусклое серебряное «о».
Увижу, как сурово
Железом заблестит река,
И к ней суровой ниткою
Пришиты берега.
И, став Кассандрою,
Поэт нащупает в себе двойное дно…
Тогда, как поплавки, там на воде
Качаются слова.
И видится ему, что век
Совсем сошёл с ума,
Самоубийцей в русскую рулетку
целясь у виска…
***
Сложившись в лабиринты,
Улицы напомнят мозг,
Оставив там сырой
Блокадный воздух.
И словно через мост
Волной
Со сцены
Льётся музыка. И ты,
С программкою возясь,
В партере вскрикнешь:
«Да, вот это казнь! —
Танцовщицу поставить
На пуанты
И вращать?» Аплодисменты.
Вновь аплодисменты.
И выраженье лиц
У публики такое,
словно
Блаженные гуляют
Овцы в небесах,
Когда деревья
В темноте в лесах
Расквашенной зимою
вдоль дороги
На мумии истлевшие похожи,
Измученным кордебалетом
От мчащейся машины полетят.
И думаешь тогда — осталось:
Одной идти. Одной
Стоять. Мучительная радость.
***
Захлёбывался ветер-проповедник,
Слезил глаза. Порой
Они морепродуктами казались.
Дрожали звёзды
блёклой мошкарой.
И жизнь, перетекая в смерть,
боялась,
Чтоб не рассЫпались
Волшебно кем-то собранные атомы.
И ночь сгорала.
Открытый гроб,
Покойник жёлт.
Как примириться с тем —
Ему совсем
Не нужен кислород.
И день уже летел,
Воркующий,
Пред той чертой.
В метро играл на переходе,
Казалось, — только мне
Флейтист слепой.
***
«Пиявка ты, едрёна вошь!» —
Ругался бомж.
Волшебный,
Волшебный ручеёк
Звенел по заводи густой в ночи, в саду,
Стекая в пруд.
И ложь,
Что будто бы зловонный был.
Кому,
Кому кричал «ау», освобождаясь,
Тихонько незабудке улыбаясь,
Ко сну приготовляясь,
Улёгшись на остывшую траву,
И в жмурки, жмурки
со звёздами играл, моргая.
Спи,
Спи, моя радость, усни,
В доме погасли… и…
В жмурки-жмурики сыграл
здесь,
когда уже гремело
в небе
Agnus Dei.
***
Филармонический концерт
Рассаживалась публика,
и женщина за мной
Восторженно о свежем карбонате…
В ответ другая кашляла.
И мрачно молча я кляла себя:
«Чтобы ещё пришла сюда,
нет, дудки, никогда!»
Аплодисменты вдруг,
И палочкою дирижёр взмахнув,
Пролил тревожный и счастливый звук —
Звук колокольчиков —
Казалось,
снег летел,
как в танце мотыльков,
Луна взошла…
Но медный траур труб их смёл.
Однако дирижёр
навязчиво всё нагнетал и нагнетал блаженство,
Похожее на кАтарсис…
Так, словно бы орган
Нашёл небесный свод.
И эта высота тогда,
Когда вся жизнь уже вразнос пошла, когда
Передо мной кто в лес, кто по дрова…
Тебя вдруг скомкав, как салфетку
Бумажную, пустили по ветру.
Судьба.
Лети, лети туда,
Где лишь намёк, что там,
что там,
Ещё, ещё чуть-чуть… Как странно
Звучали вместе скрипка и труба.
Кто выдумал,
кто выдумал круженье:
Круженье головы, земли…
Кружились вальс, метель, слова,
Смешались свет и тьма.
И мы,
Вцепившись в них руками,
Небесную раздёргивали занавеску,
Услышав сверху голоса.
***
Галине Гампер
Мелькали хлопья снежные,
Как бабочки,
как души нерождённые стихов.
И вдруг, ну надо же, о, Господи! Нет слов…
Нет-нет, не шестикрылый Серафим,
А шестистопный ямб
явился мне случайно
В той непонятной красоте,
Наверное с шестью крылами тоже.
И тут же канул в небе воронёном,
Где вместо солнца в городе имперском
Под инеем сияла позолота
То там, то здесь
И услаждала вечером промозглым
Башмачкина,
Вернее, на него похожего кого-то,
Когда по снегу он крахмальному спешил
Домой,
хрустел, почти бежал, скорей — скорей,
В дрожащем свете жёлтых фонарей,
Мечты его немножечко горчили желчью мёда,
Увидев вдруг перед собой дорогу,
Где лёд и снег разломан и разбросан,
Как чьи-то крылья на земле…
***
Жемчужная шутка Ватто
Мой май-близнец в цветах,
Как бабочка, пчела,
Как купидон крылатый
Со стрелами любви.
Как часто — ах! —
Пронзенная она
Изнемогала
вновь, когда
Лепились облака,
Круглясь, как пагоды, нагромождаясь,
Шинуазри напоминая,
с Потёмкиным тогда —
Да нет, да что там —
С Гришей, Гришенькой,
Как вот сейчас в саду,
Здесь рядом
У свиты на виду
«шу-шу»,
И смех не удержав,
Как будто воду расплескав,
Когда его,
как евразийского коня,
Так радостно,
как на манеж, вела
В Таврические кущи.
Споткнувшись на ходу,
примяв траву,
И — с горки малахитовой,
как будто не царица,
К ногам империи
придётся покатиться
И… вдребезги
фарфоровой немецкою игрушкою
Разбиться.
Но… удержал в руках её
на вскрике «ай!»
Мой май-близнец,
Летящий с голубицей.
***
Грите
Разговор с Моцартом
Всю жизнь так не любила
Дон Жуана,
Чтоб наконец принять
Лишь ветра страсть.
И ночь, луна…
И рядом дьявол, задыхаясь,
Бежит, чадит и, путая, пугает…
Вдруг сталкиваясь, замираешь…
Ах, Вольфи, Вольфи!
Петушком ли, курочкой,
И ветреность, и шалость —
Поманит нищета…
Но в брызгах от вина —
Так глупо, так смешно… И твой
Секстет, терцет — игра, игра…
Шажок — и — бездна, вечность, смерть.
Но мне не всё ль равно?!
Ведь ты, как я, издалека
Кричишь: люблю!..
Словно разматывая звук,
Летит пчела к чалме цветка
и пьёт
Тягуче
медно-жгучий мёд.
