И если нет ответа —
Неважно, —
главное, что есть еще вопрос.

Александр Танков

Нежное золото

C кем это я живу в одной квартире, сплю в одной постели,
С кем изучаю геометрию кухни шестиметровой
Негромкие дни прошли, растаяли, пролетели, —
Шепот лета за стенкой, кашель зимы несуровой.
С кем разбираю без переводчика, без словаря

Мягких губ недовольство, высокое удивление брови?
Вроде только куранты пробили, а уже нет как нет января
И метель заглушает сухое биение крови.
Ах, как до лета дожить, — шепчутся платья на плечиках
Чем заполнить оставшиеся пробелы, паузы, пустоты?

Кто согреет нас, нежных, цветастых, клетчатых?
Кто прильнет в темноте и прошепчет — кто ты, о Господи, кто ты?
* * *

Твои синие туфельки в постоянном каботажном плаванье,
В разных углах встречаю их, машу рукой, шлю воздушные  поцелуи…

Сегодня почему-то чаще встречаю правую,
Левая в порт зашла, экипаж пьет напропалую.
Где-нибудь под диваном у них Марсель или, может быть, Сидней —

Пальмы, кабаки, смазливые покладистые певички. . .
С каждым годом все упоительней, все больней
За тобой наблюдать, изучать повадки твои, твои привычки.

* * *

Еще пронизано все тело сквозняком
Последнего немого содроганья,
И я опять с тобой едва знаком,
А были мы как две трубы в органе,
Глаголящие страшным языком
Бессмертной, никогда не лгущей страсти.
А были мы разорваны на части
И мертвою обрызганы водой,
И сращены. И горшею бедой,
Чем смерть, — разлука нам. Не в нашей власти
Хоть на мгновенье руки развести.
А были мы, как две строки о счастье.
И ты шептала: Сердце отпусти!
Еще течет, сверкая, сквозь меня
Река живая тьмы и наслажденья,
Река живая меда и огня,
Но нежность — только маска отчужденья.
Спи, нежная моя. Прости меня.

* * *

Как береза рано заболела нежным золотом —
В голубое вплавленным, избыточным, кричащим.
Господи, с какой певучей ахинеей сердце сколото,
Замирая на ходу растерянно все чаще.
Не сказать, не выдохнуть. Как горько горло перехвачено!
Голубое с золотом болит, болит до тошноты.
Вот на это вся и жизнь, наверное, истрачена,
И всего-то дерево, а если — ты,
Если вспомнить, как, темнея в золотом преддверье,
У тебя в глазах ложатся пряди меркнущей травы
И бредут к воде слепые плачущие звери —
Как любовь мне прокричать, процеловать, провыть!

* * *

Здравствуй! Сколько лет прошло! Не так уж много и осталось.
С каждым годом сердце бьется суше и ровней.
Нет, еще не старость, но такая страшная усталость —
Старости и даже смерти, может быть, страшней.
Помнишь обморок любви, горячий, влажный шепот?
Чем-то новым мы с тобою дорожим теперь.
Нет, еще не старость, но уже не опыт, —
Просто сумма унижений и потерь.
Что же руки холодеют и в глазах темно, как прежде,
Словно не было всех этих бесконечных гулких дней. . .
Что ты говорила об оставленной надежде?
Как болит любовь! Как я скучал по ней!

* * *

Метель моя, метель моя ласковая,
В глаза целующая, льнущая к мокрым щекам,
Нежная, лживая, станиславская,
Достоверная по пустякам.
О, не верю, — кричал, — не верю
Рою, вьющемуся под фонарем!
Рассердился и хлопнул дверью…
Мы, наверно, не так умрем.
Встретим позднего пешехода
жалкой просьбой синюшных век.
Смерть приходит с черного хода.
Провода облепляет снег.

*   *   *

И наши драмкружки, и наши тайны роста,
И наши девочки с предательством в глазах —
Как больно, Боже мой! Как — содрана короста,
Береста содрана, береза — вся в слезах.

Как упоенно ты врала, и как глядели
Глаза волшебные в ночное никуда,
Как ночь звала тебя, и как в ночи гудели
Янтарным светом налитые поезда!

Лолита, девочка! Вся из сплошных обманов,
Вранья чудесного! Выписывай петлю
Волшебной туфелькой, и руки из карманов
Не вынимай, я так тебя люблю!

*   *   *

Вульгарным встречным лицом пьянея…
И. Северянин

Ах, пластинка, прелесть моя!
Только пошлость может рыдать
Искреннее… о чем это я?
Снег. Ни зги не видать.
Только встречным вульгарным лицом
Обожжешься тысячный раз,
Невкой, типографским свинцом…
Стыд.
Любовь.
Кухонный газ.

*   *   *

Обыск!
Ищут, ищут золотое,
Страшное. Последняя черта.
Виноградным светом залитое,
Каторга страдальческого рта,
Мука рук.
Разняли позвоночник,
Растопили, как церковный воск.
В ящике стола нашли подстрочник
Жизни.
Разобрали темный мозг.
Вот оно!
Перевели добычу
На мычащий, стонущий язык,
Соловьиный стон, надсаду бычью,
Золотой, слепой, победный крик.

*   *   *

Отворив пустоту нежилую,
Непроточную, гулкую тьму,
Полоснув по лицу поцелуем, —
Почему, — повторял, — почему?!
Почему это необходимо?
Раздирая постромки страстей,
Истончаешься неуследимо! —
Почему, — прорыдал, из гостей,
Из сетей уходя, из передней
Полутемной — в последнюю тьму,
Словно в обморок правды последней, —
Почему, — повторял, — почему?!

*   *   *

Что это? Так крылья, что ли, колются…
Боль тупая проступает между строк.
Как чужое, лишнее, как птицы — кольца,
Носим сердца инвентарный номерок.
Жалкое, казенное имущество,
Привинтили к сейфу, арифмометру, столу…
Голуби, к теплоцентрали жмущиеся,
Знают цену дармовому общему теплу.
То рубиновый, то изумрудный, то янтарный
Вспыхнет светофор за промороженным стеклом.
Я и сам какой-то лишний, инвентарный,
Списанный, со сломанным крылом.
Кажется, все так волшебно засверкает, так изменится,
Если ты цветное слово изумрудное шепнешь…
Перебежчица, любовь моя, изменница,
То прильнешь, пригреешь, то распнешь.

*   *   *

Жизнь одноразовая, промчишься ты,
как троллейбус с окнами запотелыми
Где-то по проспекту Мориса Тореза,
по улице Сантьяго-де-Кубы,
Днями текучими, часами гулкими, пустотелыми…
И всего-то тепла — только чьи-то горькие губы.
И, не зная на что, на что-то все надеешься,
Самому себе боясь в этом признаться,
Ищешь, ищешь в кармане монету двухкопеечную,
Позабыв, что теперь это стоит пятнадцать.
Длится, длится март, как фальшивое трехзвучье.
Сам не знаю, что сегодня со мною.
И всего-то любви —
только перчатка узкая, измученная,
Поцелуй в запястье жалкое, ледяное.

*   *   *

Над Фонтанкой ходит угрюмый снег.
В магазине заперт дежурный свет.
В подворотню жмется двадцатый век.
Жизни всей осталось ему десять лет.
На мосту деревянных флагов парад.
Поредел монументов гипсовых строй.
Сколько можно черных зим чугунных подряд?
Хоть снежком безрадостным, тусклым укрой.
Как мы одиноки стали с тобой,
Сколько мы закрыли разных дверей…
И, пока нам не сыграло время отбой,
Маленькой любовью детской согрей.

* * *

Терпкий запах осени. Как будто винной пробкой
Отдает плечо твое. В чьей оно крови?
Мы с тобою связаны неправомерной, робкой,
Ненадежной логикой любви.
Я тебе не верю. Мы нисколько не похожи.
Ты еще не пробовала моего вина.
Водяными знаками пульсируют под кожей
Тайных ожиданий имена.
Что мне, что мне делать с бесконечной этой жаждой?
У тебя в глазах бессмысленно искать ответ,
Ведь, прожив две жизни, умираешь тоже дважды,
Третьей смертью ждет меня рассвет. . .
Скоро пропоют его назойливые трубы,
Отворят лазурную тюрьму.
Небо золотеет. Я облизываю губы
И склоняюсь к горлу твоему.

*   *   *

Ворона сушит крылья мокрые
На ветке ниже этажом.
Густым кармином, хмурой охрою
Больничный сад преображен.
Одна сосна скрипит и горбится,
Как будто сетует о том,
Что от дверей второго корпуса
Уходит женщина с зонтом.
Нас не обманешь яркой внешностью,
И осень долго смотрит вслед
С такой непоправимой нежностью,
Как будто смерти вовсе нет.

*   *   *

Майонезной битой баночкой,
Старым школьным пальтецом,
Той подкладочкой, изнаночкой,
Перекошенным лицом.
Словно елку новогоднюю
В окна выбросят весной
В заводную преисподню
Нашей жизни прописной.

*   *   *

Скользко…
Сторож, сволочь, просит пятьсот песет.
Сколько?..
Сторож смотрит косо, считает сдачу, трясет кисет,
Распускает завязки цветов и речную завязь.
Улыбается — но в темноте не видны глаза,
Подбирает аккорды полуночная гроза,
Огонек сигареты гаснет звезде на зависть.
Это — триллер, бестселлер, беспамятство, ночь, побег.
Лето вытрет губы, закурит сухой «Казбек»,
Перережет колючую проволоку дороги.
В свете фар пробежит шестиногий косматый зверь.
Сторож выйдет в сад, постоит на пороге,
придержит дверь,
Поглядит на него с высоты стрелок двурогий.
Шепот
Ластится к ветру, крадется как тень за ним.
Опыт
Как омерзителен, так и незаменим,
И не делится ни на что, как простые числа.
И останется — ночь, олеандры, лето, шумит прибой,
Огонек сигареты и несколько встреч с тобой,
Напоследок — сухой остаток любви и смысла.

*   *  *

Сердца стук — и поезд тронется,
Разыграет чет-нечет,
Ночи теплая сукровица
По перрону потечет.
Темнота взмахнет ресницами,
На щеке слеза блестит.
Обгорелыми страницами
Книга жизни шелестит.
Детство, ты перелицовано,
Как отцовское пальто,
Жизнь, как птица, окольцована…
Как зовут тебя? Никто…
Поцелуй на черной лестнице,
С крыльев бабочки пыльца…
В нестареющей ровеснице
Раствориться до конца.
Что еще тебе останется?
Самого себя простить.
Станция темнит и тянется,
Все не хочет отпустить.

* * *

В охапке, в ворохе
И нам найдется место.
Нарциссы, примулы, тюльпаны, ноготки,
Сирень растеряна
И смотрит, как невеста, —
Свежо, испуганно, —
И холод от реки,
И астры поздние,
И георгин жестокий,
И розы мокрые на дачном сквозняке —
Вот здесь, вот здесь они,
Души моей истоки,
Гвоздики, ландыши
И лилии в реке,
Жарки, кувшинки,
Поцелуи первоцвета,
Камелий обморок
И когти красных роз,
И вздох черемухи,
И если нет ответа —
Неважно, —  главное,
что есть еще вопрос.