Пока они ждут обновленья,
Свободы неведомой ждут,
Смыкаются накрепко звенья,
И время свивается в жгут.
«ЛОМКОЙ ЛИНИЕЙ СУДЬБЫ…»
***
Всё когда-то кончается, и война
Тоже закончится. Выжившие вернутся.
Мёртвых схоронят. И, отрыдав сполна,
Вдовы и матери в скорби немой замкнутся.
Горькая память. Чёрно-белые сны.
Мир, закружившись в призрачной круговерти,
Снова разделится на до и после войны,
На до и после смерти.
Старая лошадь
Ей повезло: спина седло забыла,
И шпора не тревожит потный бок.
Спокойно дремлет старая кобыла –
К ней милосерден лошадиный бог.
Есть у неё теперь покой и воля,
И тёплый кров, и чистая вода…
Что снится ей? — Ковыльное раздолье,
Неудержимый бег невесть куда?
Что снится ей в неверном лунном свете,
Когда все грани призрачно-тонки? –
Мерцание теней и ветер… ветер,
Летящий рядом наперегонки,
Мелькнувшей ветки смутная тревога,
Далёкий зов непаханых полей?..
Всё легче бег. И лунная дорога
Всё ближе, всё просторней и светлей.
***
Кто средь злых ворон, жадных голубей
Так беспечно скачет?
Я — вихрастый питерский воробей,
Раскидайчик, мячик.
Я взъерошен, хрупок и неказист,
Невесом, проворен.
Голос мой простоват, но зато он чист,
И вполне задорен.
Кто-то цыкнет, камень в строку вложив –
Лишь вспорхну повыше,
Выводя незатейливое «Жив! Жив!»
Не с Парнаса — с крыши.
***
Ох уж мне этот «маленький человек»!
Богачи его грабят,
чиновники — издеваются,
государство — выжимает, как тряпку.
Он мается в очередях,
тянет до пенсии,
потом — выживает на пенсию.
Это с него срывают шинель,
его сбивает карета,
«Мерседес» обливает грязью.
Это его
вечно преследует Медный всадник.
Вся жизнь его — страх,
вся жизнь — обида.
Бедный «маленький человек»!
Так дайте же, дайте ему
немножечко силы,
хотя бы капельку власти,
чтоб он ухмыльнулся
и сплюнул сквозь зубы:
«…давай вали, пока цел! »
И дальнее эхо
смогло, наконец, отозваться:
«…да чё с ним возиться… в расход!»
Замок
«…в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потенны…»
А.С. Пушкин
Ночь тиха, как сонный стон,
Мёрзнет нечисть под мостом.
Перепутав быль и небыль,
Тёмный замок прямо в небо
Упирается крестом.
Что там — отсвет или свет?
Лишь рассохшийся паркет
Чуть поскрипывает в залах.
…А блаженная сказала:
«Сколько букв — и столько лет».
В облака ушла луна,
Тонок лёд, вода темна.
Только небо в чёрных дырах,
Только тускло на мундирах
Серебрятся ордена.
Ненадёжен караул,
Часовой почти уснул.
Только призрачные лица,
Только зеркало кривится,
Да сквозняк свечу задул.
Ветру выть да завывать.
Отчего жестка кровать?
Всё сегодня против правил…
Павел, Павел, бедный Павел,
Чему быть — не миновать.
Тихо звякают ключи:
— Кто там? Кто?— Молчи!.. Молчи!..
Над бедой и суетою
Замок смутною мечтою
Растворяется в ночи.
***
Увижу ль снова реку, остров
И створы по реке,
Пучок травы сухой и жёсткой
Сожму ль ещё в руке?
Услышу ли печаль степную,
Полынный горький зов –
Печаль нездешнюю, иную
Не знающую слов?
Коснусь ли гривы лошадиной
Обветренной щекой?..
На всех путях земных едины
Тревога и покой,
И табуны времён, что мимо
Из тьмы во тьму пылят,
И вечности неугасимый
Неумолимый взгляд.
Ночь в Комарово
Ночь так ясна, и тишина такая, —
Хоть запасайся впрок.
С еловых сонных лап смолой стекает
Ночное серебро.
Сосновый ствол мерцает и струится,
До тени истончён,
И слышно, как едва вздыхает птица
Неведомо о чём.
И кажется, я заглянуть посмела
Сквозь морок долгих лет
За край непостижимого предела,
Где тишина и свет.
***
…и крест свой бережно несу…
А. Блок
От войны не желай себе славы,
Скороспелым стихом не греши,
Не бренчи, не витийствуй лукаво,
Громозвучных словес не пиши.
Не спеши на парнасскую горку,
На чужой не красуйся крови.
Помолчи о земле своей горькой,
И дыханье её улови.
Помолчи. Стань спокойным и зрячим,
Чтоб достойно свой крест пронести,
И в молчании этом горячем
Дай зерну, умерев, прорасти.
Что там слава? Тебя ли, другого
Будут ею сегодня венчать –
Перед Богом за каждое слово
Полной мерой тебе отвечать.
На станции
Я сразу поняла: она ко мне.
К кому ж ещё такая в самом деле? –
С котомкою на согнутой спине,
Отёкшая и сизая с похмелья.
Ведь я как раз курю. Но у меня
Почти все деньги вышли на билеты,
Теперь мне ехать, мелочью звеня,
А в пачке — две последних сигареты.
Ну, было б чуть побольше. Никогда
Я не жалела… но ведь ехать — сутки.
И — только две… Такая ерунда.
И я решила твёрдо: Нет уж, дудки!
Вокзал шумел, мешая сон и явь,
И, пристально себе под ноги глядя,
Я услыхала:
— Милая, оставь
Мне парочку затяжек, Бога ради!
— Конечно же, оставлю! –
Но она,
Неспешно сделав ровно две затяжки,
Окурок мне протягивает:
— На.
Спасибо, доча! Всем нам нынче тяжко.
И я трясла дурною головой,
И воздух ртом хватала, словно рыба.
Над миром, над судьбиною кривой
Гремело это тихое «спасибо».
И горький стыд — тяжёлый, жгучий стыд
Накрыл меня багровою волною
И хлынул в сердце. И оно — болит,
И неизбывной мается виною.
***
Ах ты, птичка, красногрудый снегирёк!
Что-то в жизни всё не вдоль, а поперёк:
То ли зябнет неприкрытая спина,
То ли ноет неизбытая вина.
То ли ветер завывает слишком зло,
То ли все пути-дороги развезло.
Развезло, да подморозило слегка,
А вокруг-то — ни души, ни огонька.
Словно те, кому помочь ещё могла,
Только вот не помогла — дождём прошла,
Закружилась в круговерти суеты –
На меня теперь глядят из темноты.
Ах ты, птичка, стойкий маленький флейтист,
Согревающий собою снежный лист,
Чтобы вновь я удержалась на краю,
Просвисти простую песенку свою.
Серебряный век
Пока они ждут обновленья,
Свободы неведомой ждут,
Смыкаются накрепко звенья,
И время свивается в жгут.
Они ещё шутят, смеются,
Нахваливают пироги,
А где-то уже раздаются
Патрульных глухие шаги.
Ещё не померкли улыбки,
Не взорван привычный уют,
И только цыганские скрипки
О вечной разлуке поют.
В последнем порыве всё выше
Почти отзвучавший пролог,
И скоро, так скоро услышит
Смертельную музыку — Блок.
***
И вновь ноябрь. За окнами — ни зги.
Лишь полночь, замедляясь в повороте,
Считает торопливые шаги –
На выход чередою подворотен.
Молчат ступени, окна, этажи,
Немые тени, сквозняком гонимы,
Скользят вдоль стен, где истекает жизнь
Обыденно и неостановимо.
В домах темно и тихо. Тополя
Безмолвно стынут. И во сне глубоком
В плену асфальта чёрная земля
Молчит и ждёт неведомого срока.
Но стрелки на часах в слепую муть
Безвременья вгрызаются, как свёрла,
Когда молчание взрывает грудь,
И хлещет горлом.
***
Что же я помню о доме по Третьей Роте –
Красноармейской — вход через двор со Второй?
Память бредёт, замирая на повороте,
Чёрною лестницей — скорченной и сырой
Прямо не кухню, где пахнет едой и ссорой,
Где парусит развешанное бельё.
Кашель надсадный бредущей по коридору
Бывшей хозяйки. Я боялась её.
Помню кладовку полную дивного хлама:
Старых газет, фотографий, былых вещей,
Примус, подсвечник и велосипедную раму —
Тёмную, словно сказочный царь-Кощей.
Помню каморку соседа: стелился сизый
Дым папирос в последних отсветах дня.
Пыльный буфет, с линзою телевизор…
Тихий старик никогда меня не прогонял.
Комнату помню с окном, выходящим в стену:
Кресло-кровать, ракушки бок витой,
Стол, холодильник «Морозко» и непременный
Хэмингуэй над родительскою тахтой.
Прошлое исчезает и, всё же, длится
Привкусом горьким, тающим завитком,
Вспугнутой тенью, дрогнувшею страницей –
Из ниоткуда тянущим сквозняком.
***
Тонкой стрелкою прошит,
Час полуночный дрожит
В тишине пустой и гулкой.
Всё у нас не навсегда,
Наше горе — не беда.
Над ослепшим переулком
Просыпается звезда.
Не надейся и не плачь –
Пусть река уносит мяч
Дальше и бесповоротней.
Тают памяти круги –
Не жалей, не береги,
Затихают в подворотне
Торопливые шаги.
Отмель времени. Отлив,
Словно вздох, нетороплив.
Ломкой зыбью серебристой
Гаснет чуть заметный след
Лёгких снов, где смерти нет –
Только льющийся, ручьистый,
Безмятежно-тихий свет.
***
По чьему приговору умирают миры?
За дощатым забором золотые шары
Нагибаются, мокнут, и в пустой палисад
Непромытые окна равнодушно глядят.
Тёмно-серые брёвна, желтоватый песок,
Дождь, секущий неровно, как-то наискосок,
Мелких трещин сплетенье, сизый мох на стволе,
И моё отраженье в неразбитом стекле.
Это память чужая неизвестно о чём
Круг за кругом сужает и встаёт за плечом,
Это жёлтым и серым прорывается в кровь
Слишком горькая вера в слишком злую любовь.
Слишком ранняя осень, слишком пёстрые сны,
Тени меркнущих сосен невесомо длинны,
И прицеплен небрежно к отвороту пальто
Жёлтый шарик надежды непонятно на что.
В Комарово
Эта женщина больна,
Эта женщина одна.
Анна Ахматова.
Анна! Анна! — Тишина.
Александр Блок.
Льдисто, ветрено и звёздно.
Ночь бездонна и бесслёзна.
Только лишь сосна сосне
Тихо шепчет в полусне:
То ли — «Слышишь…», то ли — « Поздно…».
Меж ветвей чернеют гнёзда,
Меркнет свет в чужом окне.
Где — в сиянии, во тьме ли
Те, кто всё ж пройти посмели
Ломкой линией судьбы,
Тонкой вязью ворожбы,
Острым лезвием метели?…
Анна, помнишь, как шумели
Царскосельские дубы?
Только ветра вздох глубокий,
Только тающие строки:
«…Эта женщина больна,
Эта женщина одна…»
Только лишь срока да сроки –
Дом казённый, путь далёкий…
«Анна! Анна! — Тишина».
***
Галине Илюхиной
Какой подарок нам неприхотливым
Господь подкинул от щедрот Своих –
Прозрачны тёплой ночи переливы,
И ветер стих.
Прохладное вино в стаканах наших
И лёгкое, и терпкое на вкус,
И серебрятся в невесомой пряже
Сосна и куст.
И мы легко молчим, смеёмся, курим,
Плывём в благословенной тишине,
На бесконечный миг забыв о бурях,
И о войне.
