Я был дружен со многими литераторами, но ни один из них не мог мне внушить того чувства уважения, которое внушил Владимир Галактионович с первой моей встречи с ним. Он был моим учителем недолго, но он был им, и это моя гордость по сей день. М. Горький. Письмо к Е.С. Короленко, 7 октября 1925 года.
Михаил Хазин
КЛАССИК-ПРАВОЗАЩИТНИК
По материалам из Бессарабского архива
Владимир Галактионович Короленко (1853, Житомир- 1921, Полтава) — выдающийся прозаик, младший современник Толстого и Достоевского, наделен почетом и уважением потомков не только как мастер художественного слова, один из титанов золотого века русской литературы ХIХ века, но и как последовательный, бесстрашный правозащитник — и при царе, и при большевистской диктатуре. За участие в революционном движении он неоднократно подвергался арестам, преследованиям, ссылкам.
И на каждом этапе писательской деятельности, с первых шагов на этом пути до последних дней жизни, сочетал уединенную работу над чистым листом бумаги с гуманной общественной активностью, защитой попранной справедливости, противостоянием жестокостям жизни и прежде всего — сильных мира сего, заступничеством за страждущих и гонимых. Он дерзко вынес на обсуждение общества замалчиваемый голод в частях России 1891–1892 годов (очерки «В голодный год»), вмешался в «Мултанское дело», спас от несправедливых нападок царской юстиции удмуртов, обвиненных в принесении ритуальных человеческих жертв, запечатлел и осудил в «Сорочинской трагедии» самодержавных карателей, их расправы над украинскими бунтующими крестьянами.
Страстное, правдивое слово писателя в защиту угнетенных, гонимых евреев России оставило заметный след в творчестве Короленко и в памяти потомков. Еще в 1890 году по инициативе поэта, философа Владимира Соловьева была составлена декларация, опубликованная в России лишь в 1905 году. В ней говорилось:
«Мы самым решительным образом осуждаем антиеврейское движение, как безнравственное по существу и крайне опасное для будущности России».
Декларацию подписали Лев Толстой, Владимир Соловьев, Короленко и целый ряд университетских профессоров, общественных деятелей.
В 1903 году, на заре благих ожиданий века расцвета цивилизации, произошел варварский погром в Кишиневе, на окраине империи, спровоцированный черносотенными силами. Потрясенный этим кровавым событием, Короленко специально приехал в Кишинев, своими глазами осмотрел места совершившегося кровопролития, беседовал с очевидцами, после чего рассказал стране и миру об увиденном в очерке «Дом #13».
В 1911–1913 годах Короленко опубликовал более десяти текстов против раздуваемого шовинистами, спровоцированного «Дела Бейлиса», основанного на живучем кровавом навете против еврейского народа. Владимир Галактионович обратился с воззванием «К русскому обществу. По поводу кровавого навета на евреев», опубликованном 30 ноября 1911 года в газете «Речь». Этот текст был подхвачен и размножен прогрессивной прессой России и мира.
«Я считаю то, что претерпевают евреи в России… позором для своего отечества, и для меня это вопрос не еврейский, а русский», — писал Короленко.
После Февральской революции 1917 года Луначарский, близкий к Ленину, резонно высказывал мысль, что на должность первого президента Российской республики подходит Короленко. Однако после Октябрьского переворота Короленко стал открыто осуждать методы большевиков, критиковал внесудебное вынесение Чрезвычайной Комиссией смертных приговоров, призывал отказаться от политики военного коммунизма, которая разрушает и народное хозяйство, и судьбы людей.
Ленину, конечно, нравиться все это не могло. Но и одернуть Короленко он не мог. Размышлял, как бы утихомирить писателя тактично. Старый большевик Бонч-Бруевич в своих воспоминаниях свидетельствует: Ленин надеялся, что Луначарский сумеет изменить негативное отношение Короленко к советскому строю.
Вождь революции явно считал важным делом заглушить голос Короленко и дал своему наркому Луначарскому, литератору и златоусту, партийное поручение — поехать из Москвы в Полтаву, где в те годы жил и трудился Владимир Галактионович, встретиться с писателем и провести с ним соответствующую работу. Луначарский прибыл в Полтаву для встречи с Короленко 7 июня 1920 года Свидание государственного деятеля с инакомыслящим писателем состоялась. Они совместно выступили на митинге в Полтавском театре. Были у них и доверительные разговоры наедине.
О них нам известно, что Луначарский доброжелательно предложил наладить регулярную переписку между ними, — чтобы Короленко писал ему письма с изложением своих проблем, взглядов на происходящее. Луначарский же пообещал публиковать эти спорные письма вместе со своими ответами. Однако на шесть присланных ему обстоятельных посланий из Полтавы Луначарский ни разу не ответил.
В наши дни нелишне обратить внимание на то, что предложение Луначарского о переписке, которое теперь выглядит так естественно в общении двух писателей-гуманистов, собратьев по перу, не было отсебятиной Луначарского. Инициатива переписки, по сообщению В.Д. Бонч-Бруевича, принадлежала Ленину:
«Надо просить А.В. Луначарского вступить с ним в переписку: ему удобней всего, как комиссару народного просвещения, и к тому же писателю». (В. Г. Короленко в воспоминаниях современников. М., 1962. с. 508).
Так что спонтанно возникшее, выглядящее на первый взгляд дружеским актом предложение «вольномыслящего» наркома о переписке с дерзким писателем оказывается на самом деле «домашней заготовкой», частью замысла власти — прибрать к рукам, обуздать неугодного сопротивленца.
Короленко передал копии тех своих писем за границу, и в 1922 году они были опубликованы в Париже в издательстве «Задруга». Эта публикация вскоре появилось на столе у Ленина. Надо полагать, она его мало обрадовала. Она получила распространение в самиздате, хотя к тому времени слово это еще не успело родиться.
Вот некоторые отрывки из тех «крамольных» писем Короленко, которые дома, в России, впервые были напечатаны лишь много десятилетий спустя, незадолго до распада Советского Союза — в журнале Новый мир, 1988, No 10:
Однажды один из видных членов Всеукраинской ЧК, встретив меня в полтавской Чрезвычайной комиссии, куда я часто приходил и тогда с разными ходатайствами, спросил меня о моих впечатлениях. Я ответил: если бы при царской власти окружные жандармские управления получили право не только ссылать в Сибирь, но и казнить смертью, то это было бы то самое, что мы видим теперь.
На это мой собеседник ответил:
— Но ведь это для блага народа.
Я думаю, что не всякие средства могут действительно обращаться на благо народа, и для меня несомненно, что административные расстрелы, возведенные в систему и продолжающиеся уже второй год, не принадлежат к их числу.
Писатель напоминал Народному Комиссару, члену правительства, возглавляемого Лениным:
От души желаю, чтобы в вашем сердце зазвучали опять отголоски настроения, которое когда-то роднило нас в главных вопросах, когда мы оба считали, что движение к социализму должно опираться на лучшие стороны человеческой природы, предполагая мужество в прямой борьбе и человечность даже к противникам. Пусть зверство и слепая несправедливость остаются целиком на долю прошлого, отжившего, не проникая в будущее…
Насколько мой слабый голос будет в силах, я до последнего издыхания не перестану протестовать против бессудных расстрелов и против детоубийства.
Вы являете первый опыт введения социализма посредством подавления свободы. Что из этого может выйти? Не желал бы быть пророком, но сердце у меня сжимается предчувствием, что мы только еще у порога таких бедствий, перед которыми померкнет все то, что мы испытываем теперь.
Луначарский, отвечая в 1930 году на предложение профессора Пиксанова переиздать его переписку с Короленко, писал:
«Что касается моей переписки с Короленко, то ее издать никак нельзя. Ибо и переписки-то не было». (Институт русской литературы (Пушкинский дом), фонд Н. К. Пиксанова.)
Неприсылку ответов Луначарский объяснял разными причинами.
Письма получили распространение в списках. Экземпляр зарубежного издания хранился в кремлевской библиотеке Ленина. На вопрос редакции газеты «Правда» (приложение от 24 сентября 1922 года, раздел «Тов. Ленин на отдыхе»): «Чем Владимир Ильич интересуется?» — бывший у Ленина в Горках Л.Б. Каменев ответил: «…только что опубликованными письмами Короленко к Луначарскому». К этому времени, меньше года тому назад, Короленко в Полтаве ушел из жизни. Да и Ленин в Горках вступил в полосу своих заключительных трех инсультов, которые привели к параличу, неспособности двигаться и говорить. Дни его жизни близились к финалу.
Тем временем власть и ЧК разнообразили способы идеологических чисток. 29 сентября 1922 года от Петроградской набережной отчалил первый «философский пароход» — «Обербургомистер Хакен», на борту которого в изгнание с родины за кордон высылались яркие русские мыслители, сливки национальной интеллигенции — Николай Бердяев, Иван Ильин, Сергей Франк и другие десятки их коллег.
Изгнание невинных людей без суда и следствия — все-таки предпочтительней расстрела в подвалах Лубянки. Чем не образец советского гуманизма? Короленко за четыре месяца до его внезапной смерти в возрасте 68 лет, 31 августа 1921 года прокомментировал роспуск Кремлевским властями независимой общественной организации — Всероссийского комитета помощи голодающим, почетным председателем которого был избран Владимир Галактионович. По этому поводу он сделал такую запись: «Таким образом, коммунисты еще раз сфальшивили».
Этот критичный в отношении к советской власти материал, а также неизвестные в советском литературоведении сжатые воспоминания о последних днях Короленко, принадлежащие перу его бессарабского знакомца Гавриила Безвиконного, мне удалось найти в Кишиневском историческом архиве. Я тогда занимался там поиском двух затерянных рассказов Александра Сергеевича Пушкина, написанных по материалам молдавских исторических преданий и упоминаемых в мемуарах полковника Ивана Петровича Липранди, близкого знакомца Пушкина в Кишиневе.
Кто же и откуда Гавриил Безвиконный, тот мемуарист, знавший Короленко? Первый из известных его предков был полковник Адам Богуш, по происхождению поляк, женившийся на украинской казачке. Молодые поселились в Сорочинцах. Там Богуш построил дом, у которого ни одно окно не смотрело на улицу. С тех пор и прилипло к нему прозвание Безвиконный. Его внук Григорий, противник гетмана Мазепы, был сотником в Сорочинцах.
Потомок сотника, Гавриил Андреевич (1860-1937), родился в тех же Сорочинцах. Рос пытливым мальчиком, интересовался новшествами в деловой жизни, путешествиями. В частности, проявлял любознательность к экономике, к пионерам кооперации. В зрелые годы Гавриил Безвиконный жил в Кишиневе, много сил отдал работе по развитию Бессарабии. Он создал речную навигацию на Днестре, Дунае, Пруте. Через своего брата Григория Гавриил Безвиконный стал близким знакомцем Короленко.
Георгий Гавриилович Безвиконный напечатал лапидарные воспоминания отца еще в тот недолгий период, когда Бессарабия входила в состав королевской Румынии. Об их публикации в Советском Союзе не могло быть и речи, так как речь в них идет о подлинно критическом отношении писателя к большевистской власти
И в наши дни пытливый бессарабский краевед, пушкинист, историк Георгий Безвиконный (1910–1966) мало известен даже у себя на родине, в Кишиневе. Дело в том, что после Второй мировой войны он оказался в Бухаресте, в Румынии. (Очевидно, остаться в Молдове и дома ждать освободителей, оказаться лицом к лицу с советской властью — не предвещало ему ничего светлого. Хотя он даже при румынах работал и на благо русской культуры, у него были основания опасаться новой власти.) В Румынии, за пограничной рекой Прут, Георгий Безвиконный мытарствовал все годы, там умер.
Его не печатали, не жаловали ни в социалистической Румынии, ни дома, в Советской Молдове. Сочинения Безвиконного были не по вкусу идеологическим надсмотрщикам ни там, ни там.
А человек он был одаренный, настоящий бессребреник, энтузиаст изучения истории Бессарабии. В 1933 году, продав родительский дом, Георгий Безвиконный на вырученные деньги начал издавать в Кишиневе историко-краеведческий журнал на молдавском (он же румынский язык) под названием «Din trecutul nostru» (Из нашего прошлого), просуществовавший до 1939 года. Безвиконный был издателем и основным автором этого журнала. Из месяца в месяц неустанно выполнял исследования, писал статьи. Набралось их общим счетом свыше двух тысяч страниц. Напечатал около семисот редких фотографий, репродукций, портретов «исторических личностей этого края».
Отец Георгия, Гавриил Андреевич Безвиконный, служивший в Кишиневе агентом Черноморско-Дунайского пароходного общества, оставил сыну свои краткие воспоминания на русском языке, которые тот опубликовал в своем выходившем на румынском языке журнале «Из нашего прошлого», № 13-14 за 1934 год. Читателям эти воспоминания до сих пор мало известны. В широкий научный, литературный оборот они, насколько мне известно, до сих пор так и не попали.
Это не удивительно. В советские годы комплекты журнала Георгия Безвиконного содержались под спудом, в спецхране двух-трех крупных библиотек Кишинева. Не так-то просто было к ним подступиться. Теперь воспоминания Безвиконного, вызволенные из заточения, несомненно дополнят облик Короленко новыми выразительными штрихами, помогут глубже понять устремленность классика-правозащитника.
Гавриил Безвиконный. Короленко на юге
Короленко очень близок Бессарабии, а в особенности Румынии. Об этом немногие помнят, и мне, лично знавшему великого писателя, хочется воскресить некоторые эпизоды воспоминаний о нем.
Впервые Владимир Галактионович посетил юг и Добруджу, область Румынии между нижним течением Дуная и Черным морем, в конце прошлого Х1Х столетия. Тогда я с ним не был еще знаком, но впоследствии, при встречах в Тульче с его шурином, доктором Петром Александровым, мне многое довелось выслушать о нашем писателе. Сам Короленко описывает свои впечатления о юге Румынии в очерках «Над лиманом», «Наши на Дунае», «Турчин и мы», «Нирвана», которые, читая и перечитывая, после того как сам все это пережил, никогда нельзя забыть.
Владимир Галактионович не называет в очерках своего шурина. Александровым последний назвался в Румынии; действительная его фамилия была Иваницкий, а происходил он из Пскова. Революционер, он бежал за Дунай, где бродил среди рыбаков и был их атаманом. Затем Александров стал известнейшим врачом всего края, боготворимым населением. Лечил он бесплатно, вечно всюду помогая. Через него Короленко познакомился с румынскими революционерами, русскими и бессарабскими выходцами, с выдающимся социалистом Геря-Доброджяну; с Виктором Крэсеску (Красюком), известным под именем писателя Штефана Басарабеску; с его сыном, тоже писателем, Сергеем Кужбой. Молдавским национальным деятелем и кооператором; с покойным литератором и социалистом Замфиром Константиновичем Ралли-Арборе; с Константином Стере, румынским писателем; с националистом Георгием Васильевичем Маданом и многими другими.
В 1903 году, спустя два месяца после еврейского погрома, Короленко посетил Кишинев и написал нашумевший свой очерк «Дом №13», правда, несколько лапидарно изложенный, по носившимся тогда по городу слухам.
Позже я лично познакомился с Владимиром Галактионовичем по следующему случаю: брат мой, Григорий Андреевич, близкий друг писателя, за народные чтения в местечке Сорочинцы, полтавской губернии, 18 декабря 1905 года был неожиданно, в административном порядке, арестован.
Народ потребовал освобождения своего уважаемого старосты, а когда требование это не было удовлетворено, в свою очередь 19 декабря «арестовал» пристава и урядника. В то время в Полтаве диктаторствовал страшный самодур, статский советник Филонов. Он предпринял в Сорочинцах пресловутую «карательную экспедицию», в которой было пролито немало невинной народной крови.
Владимир Галактионович 12 января 1906 года в газете «Полтавщина» выступил в защиту моего брата и сорочинских жителей, опубликовав открытое письмо Филонову. Письмо это было перепечатано и в местной газете «Бессарабская жизнь» № 22 от 25 января 1906 года. Оно возымело тогда эффект обращения «Я обвиняю» Эмиля Золя.
Возвратившись в Полтаву, Филонов неизвестно кем средь бела дня 18 января был застрелен в упор из револьвера, на улице. Брату моему и Короленко были вчинены многие фиктивные обвинения. Григория Андреевича сослали в Бессарабию, но он вскоре бежал обратно на родину, где, пока я хлопотал о нем в Петербурге, проживал тайно на собственном чердаке. Чтобы выгородить его из столь опасного дела, в котором ему едва не инкриминируема была первая роль, Короленко впоследствии написал ряд статей под общим заглавием «Сорочинская трагедия», в которых старался совершенно устранить со сцены моего брата.
После революции оба друга, часто встречавшиеся в Сорочинцах, почувствовали себя очень плохо. Короленко, как известно, простудился, расклеивая рукописные афишки о том, что он не признал Советов, и умер, а Григория Безвиконного расстреляли деникинцы, в армии которых сражались два его сына! Сорочинцы не пожелали впускать к себе бродячие и ежедневно грабившие их отряды петлюровцев, махновцев, деникинцев, красноармейцев и Бог знает еще кого, за что ответил нeвольный «президент» злополучной «Сорочинской республики», староста Безвиконный.
Новые подробности о последних днях Короленко неожиданно открылись для меня уже в Америке, в Бостоне, где на исходе ХХ века создавалась новая общественная организация — Американская Антифашистская Ассоциация Иммигрантов из бывшего СССР. К тому времени здесь нашли убежище многие ученые, общественные активисты, пишущие люди из Советского Союза (преимущественно пенсионного возраста), которые не привыкли сидеть сложа руки. Многие из них и дома участвовали в демократическом обновлении общества, в противостоянии антисемитизму, всем разновидностям черносотенства. Марк Соломонович Слободкин, Иосиф Львович Лахман и еще некоторые университетские профессора выдвинули идею создания антифашистского общества.
Идею эту тепло поддержали и приезжавший в Бостон доктор наук Леонид Дмитриевич Стонов, бывший директор Бюро по правам человека и соблюдению законности в Советском Союзе. И сам Эли Визель, состоявший профессором иудаики в Бостонском Университете. Он каждый год читал в самой большой аудитории этого Университета три общедоступные лекции по еврейской культуре, библеистике, там и возникала возможность общения с ним.
Мне в новорожденной Ассоциации досталась роль издателя и главного редактора ее «Антифашистского вестника», в котором печатались материалы авторов из ряда Штатов, где возникли филиалы нашей Бостонской Ассоциации. За годы ее существования мы издали и разослали десяткам наших абонентов пятьдесят подготовленных нами номеров «Вестника». Печатали мы «самиздатом» наш скромный тираж на ксероксе, сами себе и печатники, и редакторы, и авторы статей, и мастера почтовой рассылки.
Правозащитник Леонид Стонов, с которым нас свела Бостонская Ассоциация, и поведал мне о Короленко то, чем хочу поделиться с вами. Его отец, писатель Дмитрий Миронович Стонов (1898–1962), в молодости был учеником Владимира Галактионовича Короленко, другом Михаила Булгакова. Он стал заметной фигурой в довоенной литературе 30-х годов, но и после войны Большой Террор его не обошел, он изведал годы в ГУЛАГе, а после реабилитации писал такие произведения, которые почти не могли пробиться в печать. Только период перестройки открыл для произведений Стонова дорогу к читателям.
В 1920-1921 годах Дмитрий Стонов жил в Полтаве, редактировал местную «губкомовскую» газету. Тогда он и познакомился с Короленко. Они не раз встречались, вели доверительные разговоры, обменялись несколькими письмами, подлинники которых, к сожалению, так и остались где-то в архивах Лубянки. Эти крамольные письма не так давно опубликованы в книге Виталия Шенталинского «Донос на Сократа». Это очень острые полемические письма, в которых откровенно проявилось резко отрицательное отношение Короленко к Советской власти, ко всем репрессиям большевистского режима.
Леонид Стонов с болью и гордостью говорил о том, с каким достоинством и бесстрашием Короленко пытался отстоять, спасти жертв этого режима. Однако очень часто дело принимало такой оборот, что пока Владимир Галактионович вступался, людей уже расстреливали, а ему говорили, что дело рассматривается. Несмотря ни на какие опасности и угрозы, он продолжал отстаивать гуманность. Это писательское поведение на высшем уровне человечности, считал Леонид Стонов, определило как-то характер его отца: он всю жизнь старался не кривить душой. Всегда говорил, что его можно заставить замолчать, но никак нельзя заставить писать то, что он считает не подобающим.
Интересно было узнать от Леонида Стонова, что в 20-е годы в Москве его отец близко сошелся, подружился с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, оба совместно сотрудничали в газете «Гудок». В булгаковских дневниках сохранилась запись о том, что Стонов его «очаровал с первых же шагов», он же стал прототипом новеллиста Тунского в «Театральном романе» (по свидетельству супруги Булгакова, Елены Сергеевны).
А далее в судьбе писателя были годы активного творчества, фронтовые дороги «с лейкой и блокнотом», преподавание в Литинституте, а после войны — этапы ГУЛАГА, куда его замели в 1949-м под одну метлу с Еврейским антифашистским комитетом (ЕАК). Лагерная одиссея в последующем вылилась в цикл потрясающих по художественной глубине рассказов. Нет сомнения, что в формировании творческого облика Дмитрия Стонова, взыскательного отношения к писательскому слову благотворную роль сыграло его общение с Короленко.
Владимир Глактионович ушел из жизни в Полтаве 25 декабря 1921 года. Его сразило воспаление легких, подхваченное в морозный день, после того как он простудился, расклеивая по городу от руки написанные листовки против бессудного произвола, расстрелов и расправ. Можно сказать, погиб, отстаивая справедливость.
Год 1921-й складывался печально для русской литературы. За несколько месяцев до смерти Короленко, 7-го августа умер в Петрограде Александр Блок. Его подкосили голод, истощение, цинга. Безденежье. Бесхлебье. Бездровье. Пять полешек по разнарядке на обогрев жилья. Взвинченный, больной Блок требовал от жены, Любови Дмитриевны, чтобы она выбросила из квартиры все экземпляры его поэмы «Двенадцать» — до последнего! Ведь в этой поэме он как будто отнесся одобрительно к тому, что мы «на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». А двенадцать бесчинствующих смутьянов чуть ли не признал апостолами обновления мира.
26 августа 1921 года был расстрелян Николай Гумилев. Он предугадал, напророчил себе такой финал в стихотворении о рабочем, изготовляющем пулю, которая его убьет.
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
Так один за другим расстались с жизнью три богатыря русской словесности, три достойных сына страны.
30 декабря 1921 года, в пятницу, в Полтаве вышел специальный номер газеты (той самой, в которой работал молодой писатель Дмитрий Стонов) — «Известия Полтавского губисполкома и губкома КП(б)У», № 288, посвященный прощанию с великим земляком. Крупным шрифтом дали аншлаг — «Позавчера Полтава похоронила Владимира Галактионовича Короленко», ниже фото писателя, информация с похорон.
28 декабря, в день прощания, Полтава не работала. Не дымили трубы заводов, не гудели станки на фабриках и в мастерских. Рабочие, молодежь, красноармейцы, школьники — все с утра направлялись в Рабочий дворец.
Обрывки разговоров в толпе:
— Таких людей больше нет… Он был не то что выше всех, а как в евангельской истине — будь меньше всех и всем служи. Для него были все равны: и простой, и бедняк, нищий, и знатный…
— Хоронят-то его без священника…
— Вам, полтавчанам, повезло… Он жил среди вас, вы его часто видели…
— В девятьсот пятом, когда волна погромов прокатилась по всей России, он два часа уговаривал громил на базаре — не проливать кровь… Безоружный, он повлиял на погромщиков, спас сотни человеческих жизней…
— Теперь Мало-Садовую переименуют в улицу Короленко…
Из Рабочего дворца выходят барышни с кружками, производят сбор средств в пользу голодающих Поволжья. Люди щедро жертвуют.
Надписи на венках: «Сеятелю правды, борцу с несправедливостью», «Совесть народная, ты не умер, твои заветы вечно с нами», «Уста твои замолкли, но мысль жива…», «Основателю детской больницы».
Среди собравшихся разнесся слух, что из Москвы на похороны приехали Луначарский и Горький. Оказалось, приехал всего-навсего из Харькова наркомпрос республики Гринько.
Со знаменем проходят в строю командные курсы, особый батальон милиции, батальон ВЧК. Море голов. Каски пожарных, буденовки, шляпы, кепки, седины… На Преображенской, у дома писателя, целая батарея фотоаппаратов на треногах. На крыше соседнего дома — тоже стоят фотографы. В специальном автомобиле установлена кинокамера.
Под звуки Шопена выносят сосновый гроб, его запаяют в цинковый. Авдотья Семеновна, супруга, дочери Софья и Наталья с ее дочерью, — внучкой Владимира Галактионовича, его любимицей. Сестра жены, Прасковья Семеновна Ивановслая, которая вместе с писателем столько сделала, чтобы облегчить участь заключенных в тюрьмах, освободить невинных.
Друзья покойного — Григорьев (с детства), соратник по «Русскому богатству» Пошехонов. И.И. Горбунов-Посадов, Дудченко (биограф писателя), Т.А. Богданович и другие.
Келленский бульвар запружен.
— Сегодня весь город здесь.
— Ворам сегодня раздолье…
На венках еврейской общины: «Великому гражданину В.Г. Короленко от признательного еврейского народа», «Защитнику угнетенных от еврейской общины». От библиотек: «Апостолу человечности», «Светильнику разума», «Великому печальнику».
Хотя номер почти целиком посвящен прощанию с Короленко, в нем можно встретить и такие сообщения:
«Южная Украина голодает. Через южные порты заграницу будет отправлено 70 тысяч голов скота, вследствие недостатка фуража».
«Рабоче-крестьянское государство должно быть нейтральным в вопросах о нынешних формах землепользования».
Объявление: подписка на губернские «Известия» на 1922 год. Стоимость на 1 месяц в Полтаве — 50 тысяч рублей, с пересылкой в другие города — 60 тысяч рублей.
Между прочим, Бюро по правам человека и соблюдению законности в бывшем Советском Союзе, когда там в минувшем веке работал Леонид Стонов, представило проект, озаглавленный «Общественная кампания борьбы с расизмом, ксенофобией, антисемитизмом и этнической дискриминацией в многонациональной Российской Федерации».
«Ксенофобия стала обыденным явлением в нашей жизни, — с горечью отмечал Леонид Стонов. — Причем, ксенофобия — не единственная проблема. Насаждается антизападничество, — теория совместного заговора Европы и Америки против России».
Как это перекликается с Российской действительностью ХХ1 века. И как остро нуждается в таких личностях, напоминающих Короленко, современная Россия, да и весь мир. В заключение — два давних, испытанных временем отзыва о Владимире Галактионовиче, — один из Москвы, другой — из Парижа.
Я был дружен со многими литераторами, но ни один из них не мог мне внушить того чувства уважения, которое внушил Владимир Галактионович с первой моей встречи с ним. Он был моим учителем недолго, но он был им, и это моя гордость по сей день.
М. Горький. Письмо к Е.С. Короленко, 7 октября 1925 года.
Радуешься тому, что он живет и здравствует среди нас, как какой-то титан, которого не могут коснуться все те отрицательные явления, которыми так богата наша нынешняя литература и жизнь. Когда жил Л.Н. Толстой, мне лично не страшно было за все то, что творилось в русской литературе. Теперь я тоже никого и ничего не боюсь: ведь жив прекрасный, непорочный Владимир Галактионович Короленко.
И.А. Бунин. Беседа с корреспондентом одесской газеты «Южная мысль» в связи с 60-летием В.Г. Короленко.
