Политический аферист международного класса, герцог предпочитал носить элегантный штатский костюм вместо полувоенного облачения многих придворных и неброское городское оружие вместо боевого меча — хоть он в 1396 году и сражался с турками под Никополем, где заслужил забавное прозвище «Sans-Peur» (что звучит почти как «святая шпага»).
УНДИНА
Ему не везло всю жизнь. Счастье пришло лишь однажды, на 56-м году жизни, когда по всем правилам того очень давней эпохи впору было прощаться с миром и уходить в монастырь. Скромный бургундский дворянин, служивший верой и правдой трём королям, сьёр Пьер де Шандивер, наконец, получил из рук сюзерена должность смотрителя королевских конюшен. Что ж, должность, конечно, не бог весть какая — лошади! — однако ж, господину де Шандиверу, мечтавшему лишь об обеспеченном покое, придворные конюшни были столь же милы и дороги, как молодому и сильному рыцарю дорог чин королевского капитана. Но его непосредственным сюзереном был вовсе не король, как могло бы показаться, а один из наивлиятельнейших сеньоров Франции — герцог Жан де Валуа Бургундский по прозванию Бесстрашный.
Внешне он очень напоминал актёра Луи де Фюнеса.
Политический аферист международного класса, герцог предпочитал носить элегантный штатский костюм вместо полувоенного облачения многих придворных и неброское городское оружие вместо боевого меча — хоть он в 1396 году и сражался с турками под Никополем, где заслужил забавное прозвище «Sans-Peur» (что звучит почти как «святая шпага»). Кстати, под Никополем он оказался в плену, однако богатства этого средневекового «князя тьмы» были столь велики, что турки легко получили за его освобождение целых 200000 золотых дукатов. Итак, всё только начинается …
Сюзерен, герцог Жан Бургундский сказал ему:
— У вас ведь, старина, кажется, есть дочь?
— О да, монсеньор, — почти обрадовался де Шандивер, — Её имя Одетта, и совсем недавно вы изволили её видеть …
— Одинетт! — поправил герцог, — старшая ваша дочь, насколько мне известно, давно замужем, поэтому я спрашиваю о младшей, которую все называют Ундиной. Сколько лет ей? Двадцать шесть? Уже много! В таком возрасте сложно составить приличную партию …
— Она не замужем, да! — признался де Шандивер, невольно подумав:
«Ах, какой ты, оказывается, скверный шалун, Жан-Бургундец! Что ты со мной, стариком, делаешь?.. »
— Ну, так вот! — смело диктовал герцог, — она, как я слышал, некрасива, зато образована — знает языки и математику! Редкий случай … в основном, наши дамы способны только считать деньги, да и то, чаще всего, это делают мальчики-пажи из бедных фамилий!
Сколько подобных «дам» находилось на содержании его светлости, история умалчивает. Ему и жена-то обходилась почти в миллион! Что касается пажей, то у него самого их была целая костюмированная процессия, а у жены, баварской принцессы — ещё больше! Кто были такие эти пажи? Щеголеватые мальчики и юноши, нередко происходившие из бедных и незнатных провинциальных фамилий. По существу, они работали прислугой с правом получить удел с крестьянами или сытую придворную должность — на кухне.
— Да, монсеньор, — грустно молвил де Шандивер, — Непросто выдать замуж такую умную дочь …даже за мальчика-пажа!
— Но вы ещё ничего не потеряли, — ответил Жан Бесстрашный. — Ответьте, старина, почему Ундина не представлена ко двору? Вы так любезны, что её никто не знает! Да … Вы, старина, велите заказать у самых лучших портных самые роскошные платья, какие будут «комильфо» в любом из королевских дворцов. Мои пажи объяснять, что к чему. Старина, ваша дочь станет придворной дамой! Кто её представит? Я сам её и представлю …
Вскоре младшую девицу из бургундского рода де Шандиверов действительно представили при парижском дворе, притом герцог Бургундский всю церемонию стоял подле неё и восторженно скалил зубы — типа, ну и как она вам, а? Разумеется, увидав этот скверный «компот» из двух «сухофруктов», многие сразу же подумали, что Ундина — его новая любовница. Но так ли это? На дворе был приблизительно 1408 год (или 1405-й?), поэтому так оно было или совсем не так, история умалчивает. Но факт есть факт: Ундине уже не было дано, «как все нормальные люди», выйти замуж за какого-нибудь знатного рыцаря с поместьем в два гектара, поэтому повредить её репутации уже ничего не могло — даже слухи, склоки и внебрачные отпрыски! А герцог Бургундский, более всего напоминавший легендарного комика Луи де Фюнеса … это был лысеющий человек маленького роста с морщинистой кожей, большим вытянутым вперёд и вниз некрасивым носом и плохими зубами, — интриган международного масштаба! Да просто стоять рядом с ним уже означало повыситься в должности!
- Битва двух лысых из-за расчёски!
Несколько месяцев назад Жан-Бургундец прославился почти на всю Европу. Он элементарно «заказал» королевского брата монсеньора Людовика Орлеанского, которому некий рыжий бородач нанёс семь ударов холодным оружием в голову. Случилось это 23 ноября 1407 (1404?) года на Старой Храмовой улице, а убийцу звали Рауль д’Анкетонвилль — во всяком случае, следствие во главе с парижским судьёй-прево мессиром де Тиньоевилем, инициированное коннетаблем Франции Оливье де Клиссоном (тоже личность весьма знаменитая!), обвинило в нападении именно этого бородатого дворянина из Нормандии. Как это было? Рано утречком группа неизвестных мужчин бандитской наружности — все одеты, как деревенские голодранцы, и — с большими бородами, как лесные разбойники, — остановила ехавшего верхом королевского брата — а он был один! — и отобрала у него оружие, после чего принца с гиком и хохотом загнали на ступени находившегося неподалёку дворца Барбетт, в котором на тот момент проживала королева Изабелла Баварская, и там круто прикончили топориком да по головушке … Весёлые ребята, не правда ли? Принц — это тоже правда! — был человек далеко не сахарный, но он носил титул Единственного брата короля и был, по существу, наследником престола. После него никаких по-настоящему близких родственников у его величества не оставалось. Кроме того, он считался формальным вождём «орлеанистов» — другое название «арманьяки» — одной из двух влиятельных феодальных партий Франции. На момент описываемых событий принцу было примерно 40 лет. Он был лыс, как печка, а внешне очень напоминал американского актёра Джона Малковича. У него была куча детей, родных и не очень, и замечательная подруга Мариэтта де Энгиен — или Дама Иоланта де Кани, как она сама себя называла, подозревая, что быть «собачкой» всё-таки лучше, чем таскать псевдо-герцогское «фамильё», образовавшееся на том основании, что Энгиеном назывался старинный лес, в котором стоял замок её родителей. Так вот, дети от этой дамы сыграли очень большую роль во всех последовавших за этим событиях — например, один его сын, принц Карл, был видным деятелем феодальной оппозиции, а также очень известным трубадуром, приятелем Француа Вийона, а другой, граф Дюнуа, основатель рода графов де Лонгвилль (Александра-то Дюма читали?), это такой очень интересный военачальник заключительного периода Столетней войны! Но рассказывать о первом де Лонгвилле следует в связи с Жанной де Арк, и с её походами против англичан и тех же бургундцев. А пока что вся эта история только находила своё начало — принц Карл Орлеанский был ещё слишком молод, граф Дюнуа как раз только-только родился, Орлеанской девы ещё вообще не было на свете, а герцог Жан Бесстрашный, закономерно опасавшийся обвинений в убийстве, прятался у своей очередной пассии — где-то в другом городе. А потом он появился — примерно 28 февраля 1408 года — как раз, чтобы представить «свету» новую фаворитку, Одинетт де Шандивер.
Кстати, глядя на эту «русалочку» ростом под метр-восемьдесят (это в эпоху, когда все мужчины были малорослыми), к тому же щекастую и курносую, не блиставшую тонким станом, прекрасными манерами и нежной молодостью, все придворные деятели (каждый в тайне от другого!) пришли к одному простому и неутешительному выводу: нет, эта особа не может быть его любовницей — не тот случай! Но если она не любовница, то … кто она и зачем понадобилась его светлости?
— Наверное, всё дело в её отце, — подозревали молодые «политики», относившие себя к партии герцога Бургундского — «бургильонам», — старик оказал герцогу некую услугу и поэтому Жан-Бургундец так добр к этим странным де Шандиверам, у которых нет ни знаменитых предков, ни знатных родственников
С «бургильонами» охотно соглашались старые придворные политики из числа «арманьяков», в основном представлявшие всевозможные провинциальные баронские лиги и считавшие своим предводителем бывшего провинциального коннетабля графа Бернара д’Арманьяка:
— То, что старик как-то отличился перед этим бандитом — никаких, господа, сомнений! Вот уже 30 лет нашу страну трясёт от сражений, революций, заговоров и убийств, и, к сожалению, всегда находятся люди, желающие извлечь из смуты личную выгоду. Плохо, что и Шандивер … туда же! Ох, мерзкие времена!
А времена были действительно — так себе! Всё дело в том, что оба они — и принц Людовик Орлеанский, и Жан Бесстрашный — по воле случая были «вечными» регентами при короле Карле Шестом, и внезапная смерть одного из них означала столь же внезапное возвышение другого, опиравшегося, к тому же, на свою личную «партию», состоявшую из бородатых мужей с топорами. А тут надо ещё учитывать тот факт, что герцог Жан Бургундский мало того, что сам был родом из семейства Валуа, так ещё и женат был на родственнице королевы Изабеллы — интересное обстоятельство, не правда ли? Через некоторое время оно приведёт Францию к такой смуте, какой у них не бывало даже во времена нормандского вторжения, однако обыватели — даже если они и «во-дворянстве» — рассуждают, само собой, гораздо проще и практичнее. Совсем …
— Всё это фарс! А что, если всё дело в его дочери? — спросил обыватель граф де Жонзак у обывателя барона де Шанлеси, недавно приехавшего из провинции, — Девица де Шандивер — заметил, какова? Здесь таких цветов немало, но персонально этот цветок нынче в большом фаворе … а её семья идёт в рост!!!
Это напоминало провокацию. Если граф де Жонзак считался другом короля и мог позволить себе почти всё, то барону Гастону де Шанлеси, бастарду из южнофранцузского рода герцогов де Полиньяков надеяться было практически не на что. Сорокалетний сеньор приехал в столицу, чтобы завоевать сердце какой-нибудь честолюбивой придворной дамы и (если, конечно, повезёт!) вступить в законный брак. За его плечами простирались нивы, риги, склады, замки, виноградники и даже небольшой коньячный завод, находившийся, впрочем, во владении его отца, герцога Гильома Третьего де Полиньяка. Подсыхавшая в девичестве Даме Одинетт де Шандивер никак не «числилась» в его планах, но Гастон Полиньяк-Гасконец, как его называли придворные, чтоб не путать со столичными Полиньяками, всё же поспешил засвидетельствовать Даме Одинетт своё чрезвычайное почтение — и, кстати, в письменной форме, что в то время было огромной редкостью: в те романтические времена писать, читать и считать умели только учёные монахи и презренные евреи, а ещё воистину избранные представители просвещённого европейского рыцарства. И — кстати! — ещё б он этого не сделал! Ведь девица де Шандивер в одночасье переметнулась из старых дев в придворные дамы, а это сулило возвышение не только её отцу и сёстрам, но и многим другим, кого она к себе приблизит … «Вот, с кем неплохо было бы породниться! — думал бастард-барон, катая ей очередное литературное послание, — Титула нет, капиталов нет! Мозгов тоже, по-видимому нет!»
Писать и читать он научился не от большой любви к искусству, а просто от скуки. Скука ведь тоже двигатель цивилизации! Замок Акс, в котором прошло детство бастарда и который сейчас ему принадлежал, находился довольно высоко в Пиренейских горах, в весёлом окружении прекрасно сохранившихся мостов и маленьких уютных городков римской постройки, глядя на которые невольно приходит осознание того, насколько вечен весь этот бесконечно прекрасный «божий мир» и насколько ещё молода и неопытна европейская цивилизация — чудны дела твои, Господи! Но зимой там бывает не по-божески холодно — носа не высунешь! А ещё волки и медведи исполинских размеров … Де Полиньяк застрял в Париже надолго, и, в конце концов, столичный балбес де Жонзак притащил его в гости к де Шандиверам, где нагруженный подарками Гасконец оказался лицом к лицу с Бургундцем!
— Я заметил, как вы рады меня видеть, — схохмил бургундский герцог. — Увы — непопулярен! С тех пор как король научился ходить на двух ногах и скакать на четырёх, нужды в регентах почти не стало. Но надолго ли? А я как раз думал, что вам, Полиньяк, надо бы подольше жить в Париже, среди людей вашего круга. Ведь вы — славный рыцарь, богач …
Гасконец пожал плечами, сказав, что крайне польщён.
— Никогда не покоряйтесь лести — она разоружает! — посоветовал герцог, — Хотите, Полиньяк, приглашу вас на королевскую охоту? В следующую пятницу весь королевский двор переезжает в Мэн …
Герцог Жан Бургундский надеялся, что предложение поучаствовать в охоте необыкновенно польстит самолюбию богатого провинциала, однако внебрачный сын герцога де Полиньяка … никак не польстился. А ему-то зачем? Ведь король намеревается охотиться не где-нибудь, а в пределах их же собственных, де Полиньяков, ленных владений.
— И ничего чудесного, монсеньёр, — усмехался Гасконец. — Это я через де Жонзака предложил Господину Главному егермейстеру перенести королевские охоты на юг, в район города Мэн. Там, знаете ли, зверьё непуганое. Так-то вот! Ну, а если поехать в мои земли, на юг, то там — просто рай для настоящего охотника!
— Так вы, герцог, приехали, чтобы жениться или …
— Ну, конечно, — жениться, монсеньёр! — кивнул Гасконец, видя, как вытягивается топорное лицо Бургундца. — Но, к сожалению, молодая госпожа де Шандивер уже выбрала себе спутника. Потому-то я теперь размышляю только о будущей королевской охоте.
— А что вам, собственно, надо от его величества? — строил предположения Бургундец. — Я знаю о ваших спорах с местным епископом по поводу земель шести вассалов покойного господина де Вилларуа. Но этот вопрос может решиться сам собой — без всякого вмешательства! В данном случае духовная власть не имеет права претендовать на земельную собственность, раз речь идёт о гоминиуме — о вассальных отношениях. Да и с юридической точки зрения там также не всё определено. Ваш отец имеет право передать это дело в парижский Парламент. Там всё решат, уверяю вас! Или вам кажется, что они тоже столь же несговорчивы, как этот ваш упрямый епископ? Так епископу нужны деньги и больше ничего, и мне кажется, что вы легко решите этот ваш вопрос!
— Епископ уже обвинил нас в подлоге и мошенничестве и сам обратился в Парламент … — уверенно начал Полиньяк-Гасконец, на что крепко озадаченный Жан-Бургундец только махнул перчатками:
— Тогда … совсем другое дело, дорогой сударь! Значит, решение проблем и впрямь может затянуться на некоторое время. Ну а вы … вы можете приезжать на охоту тогда, когда вам захочется!!!
- Погоня за лисицей.
И королевская охота — состоялась! Как всякое рыцарское мероприятие она немножко напоминала войну. В Мэн съехалась дворянская молодёжь, красивая, задиристая и очень симпатичная — словно в пример их отцам, половина из которых принадлежала к сельским сеньорам. А некоторые из уже старых или, во-всяком случае, взрослых рыцарей так и вовсе напоминали не придворных господ, а старых дворовых барбосов, привыкших нести охранную службу при любой погоде — и когда зной и жаркий ветер, и даже в том случае, если в лицо летит дождь пополам со снегом! Ну и, как это часто бывает на службе, многие из них прямо на ходу закусывали и даже остаканивались — люди-то они опытные! — не теряя при этом абсолютно прямого положения в седле.
В тот ясный день, 8 августа, как раз выдалась невероятная сушь и жара. Солнце стояло весь день в зените. Французский король, одетый во всё чёрное, в ярко-красной бархатной шляпе, похожей на низенький цилиндр с широкими полями, скакал верхом во главе целой армии егерей, мальчиков-пажей, смазливых придворных дам под вуалетками и множества вооружённых охотников. Он только что поправился после довольно загадочного заболевания, его лихорадило, однако Карл Шестой категорически отказался торчать в Мэне под надзором медика, присланного де Полиньяком:
— Они меня отравят.
Королю сказали, что доктор — опытный специалист, но и тут король не согласился. Садясь в седло, Карл произнёс:
— Я куда лучше чувствую себя на лошади, чем на перинах. Кто мне советует обратное, тот желает уморить меня …
Надо отметить, что короля отговаривали ехать на охоту вполне обоснованно. И не только потому что монарх был серьёзно болен. Была и другая причина — возможно, более значительная. Задолго до дня открытия королевских охот началась длинная цепочка всевозможных мистических знамений, о важности которых много говорили потом, уже после фактического отстранения Карла Шестого от власти. В одном случае приближённые короля видели некое привидение, которое не появлялось, согласно летописям, аж со времён отстранения от власти последнего потомка Карла Великого — а это было 400 лет назад! — а в другом случае резко активизировалась нечистая сила, которую тоже, само собой, никак не ждали. Своё весомое мнение высказывали придворные евреи-астрологи, услугами которых в тайне от всех (и в порядке «секрета Полишинеля») пользовались все первые лица французской монархии. Не стоит даже и упоминать о том факте, что астрологи были не только астрологами, но и врачами и даже «философами» короля, и совсем недавно им пришлось иметь дело с острым недомоганием его величества. Кроме того, в придворном театре ставили ту же трагедию, что и во время игрищ, когда был убит Филипп, легендарный царь Македонии. Это почему? А почему когда эту мрачную пьесу по королевскому приказу убрали со сцены, то следующая театральная постановка оказалась не менее мрачной? История, к сожалению, не сохранила точной информации об этом спектакле — возможно, что речь идёт об одной из тех античных и древнеегипетских тем, которыми через 200 лет очень увлекался Жак Расин. Посмотрев этот парадоксальный спектакль — из категории «Федра», «Береника» и «Царь Эдип» — король Карл сказал коннетаблю де Клиссону:
— Кажется, мне на что-то намекают … А почему не подойдут и не скажут, как все нормальные люди?!? И какого чёрта мне каждый день подают этот идиотский паштет из голубей? Это тоже намёк?
Оливье де Клиссон занимал очень много высоких должностей. Он был коннетаблем, он же и канцлером. Но так уж получается, что именно он мог быть под подозрением как лицо неблагонадёжное или просто лишённое человеческой порядочности. Его отец был казнён в 1343 году за переход на сторону британцев — ведь шла Столетняя война! — а его мать, мстя за мужа, стала капитаном пиратского судна и грабила французские корабли возле берегов Британи. Кроме того, де Клиссон вырос при британском дворе, а знаменитый граф Жан де Монфор, потомок Симона и Амори де Монфоров, полумарионеточный герцог Бретонский, был «всего-навсего» его родственником и другом детства. Одно время Оливье де Клиссон даже сражался на его стороне в феодальной войне за бретонское герцогство и потерял в бою глаз, отчего появилось его прозвище «Одноглазый из Орё». Городок Орё был его родиной.
Впрочем, тогда, ближе к окончанию Столетней войны, в которой великие военные походы чередовались вялотекущими феодальными «разборками», очень многим феодалом и просто богатым господам приходилось решать: кто они и с кем? С графом де Монфором де Клиссон всё-таки так ни о чём не договорился, и потому в 1370 году (и до самого конца жизни!) де Клиссон был побратимом того, с кем прежде сражался в Бретани — «самого» Бертрана Дюгеклена! — и тот, в свою очередь, организовал его переход на сторону французской короны — с последующим через какое-то время назначением коннетаблем Франции (по факту это произошло только после кончины легендарного французского рыцаря). Новый король Франции сир Карл Шестой, достигнув совершеннолетия, передал де Клиссону все полагающиеся регалии и устранил с его помощью своих дядьёв-регентов (в частности, герцога Людовика Орлеанского!) и вот тут, в 1392 году, на Оливье де Клиссона было совершено серьёзное покушение — его ранили кинжалом; сделал это граф Пьер де Краон, один из кузенов короля (между прочим, дед Жиля де Реца, «синей бороды») — и сделал он это, скорее всего, по наущению кого-то из отстранённых регентов.
Было это так: де Краон подговорил нескольких молодых дураков из высшего сословия (некоторым из которых, включая одного пажа, потом поотрубали руки-ноги) и подстерёг коннетабля на улице де Сен-Антуан. Началась рубка на мечах. Кираса, которую де Клиссон всегда всегда носил под одеждой, всё же спасла ему жизнь, однако коннетабль был довольно серьёзно ранен. Хоть случилось это ни свет и ни заря, однако ожесточённый поединок разбудил всю улицу. Со всех сторон сбегались зеваки, поэтому нападавшие были вынуждены «тикать» и как можно скорее. А то ведь точно побьют! Некий пекарь оказал де Клиссону медицинскую помощь, после чего на место происшествия прибыли … нет, не полиция, а всего лишь охранники с находившегося неподалёку рынка — два упитанных жлоба с алебардами. Коннетабля мигом переправили во дворец Сите и через пару часов король был уже в курсе произошедшего ранним утром. Итак, опять скандал в святом семействе. Граф Де Краон, хоть и принадлежал к избранному кругу «друзей короля» и «рыцарей солнечного круга», однако имел репутацию человека не вполне достойного. А тут — ну так вообще уголовщина!!! И что с этим делать? Сеньор де Краон был бретонец — вот откуда ветры холодные дуют, сразу поняли все заинтересованные лица!!! — и чтобы вернуть его в Париж, молодой король тут же предпринял вооружённый рейд на Бретань, однако там он сильно простудился и первый раз слёг почти без сознания. В этот момент регенты, воспользовавшись ситуацией, вернулись к власти, первым делом арестовав половину так называемых «друзей короля» — проще сказать, всех сторонников и сановников Карла. Но арестовать Оливье де Клиссона они всё-таки не решились. С должности канцлера и коннетабля его быстро выперли, и он, чуть поторговавшись, уехал в Бретань, где и поселился в своем замке Жослен. Потом он ещё раз вернулся во власть и снова стал канцлером и коннетаблем Франции — теперь ему в этом помог герцог Жан Бесстрашный! — но какого-либо особого доверия к этой весьма незаурядной фигуре больше не наблюдалось. Между де Клиссоном и королём Карлом даже произошла некая вооружённая стычка, где-то похожая на расправу над герцогом Орлеанским, — хорошо хоть без тяжёлых последствий. Закончилось всё миром.
Но, к слову сказать, в том же 1407 году де Клиссон скончался. — Актёров, игравших что-то кровавое, хватит! И не вздумайте продолжать! Мне надоело смотреть, как эти болваны потрошат друг друга деревянными мечами. Мерзость, какая мерзость! Всё!
Придворные чувствовали, как над дворцом Сите сгущаются тучи то ли очередного заговора, то ли коллективного помешательства, способного заразить весь двор и всю Францию. «Тихо! Не то услышит тебя ахеец!» — вот такими словами придворные политиканы сообщали друг другу о том, что кто-то обнаружил за собой слежку.
— Не ахеец, а Гасконец! — смеялись в ответ сторонники графа де Арманьяка, подозрительно обозревая мужиковатого бастарда, всюду таскавшего с собой закадычного своего друга де Жонзака, — Эй, вы! Вы уже присягнули Бургундцу, убийце королевского брата?
— Скоро присягнём, — отвечал граф де Жонзак, тоже хохмач ещё тот. — Мы будем точить кинжалы, а вы готовьте нам королевскую лань!
Итак, его величество Король скакал верхом во главе целой армии в костюмах для охоты, а срезу позади него, то ли возглавляя придворную рать, то ли сопровождая короля тряслись в сёдлах Гастон Полиньяк-Гасконец со своим безалаберным дружком. Одеты они были как на парад, но вооружены — словно для сражения. Но, впрочем, и король в тот день вооружился так, словно собирался на войну. Кроме арбалета, он прихватил с собой меч, кинжал, копьё и секиру, а под чёрным кафтаном, расшитым по вертикали мелкими жёлтыми лилиями, находилась лёгкая мелкого плетения кольчуга, о существовании которой не знал никто, кроме Оливье де Клиссона. Тот, кстати говоря, на охоту не приехал — болен!
Официально придворное воинство собиралось охотиться, однако на неофициальном уровне посетить замок Сабле и прочие владения де Краона и поискать там мятежного графа — может, он хотя бы объяснит свой поступок?!? К тому моменту принадлежащий ему замок Бернар в черте Парижа был занят адмиралом дофином Вьенским и его людьми, притом семья де Краона была вынуждена «покинуть помещение», а частный дом возле кладбища Сен-Жан, в котором собирались участники нападения на де Клиссона, был уничтожен, а улица была назидательно переименована в улицу Заговорщиков. Однако королю и этого было не вполне достаточно.
«Внезапно к нему (к королю то есть) подошёл — как свидетельствует летопись аббатства Сен-Дени, — прокажённый из находящегося неподалёку лепрозория. Он был уродливо толст и отвратителен. Охрана отгоняла его, но тщетно. Весь покрытый струпьями, размахивая культёй, он кричал:
— Не следуй дальше, король! Тебя предадут!
Король с ужасом воспринял появление прокажённого. Внезапно ему показалось, что этот человек знает правду — да, его хотят убить! Внезапно паж, принявший копьё из рук короля, что-то уронил … Король — вздрогнул и швырнул на землю чёрные чётки, которые по обыкновению нередко держал в руках. Выпучив глаза, Карл Шестой неожиданно выхватил меч из ножен и с диким криком «Вперёд! Вперёд на предателей!» проткнул им пажа. В следующий момент он пришпорил коня и с поднятым вверх мечом набросился на ближайших спутников. Прежде чем люди смогли сообразить, что здесь происходит, король успел зарубить троих. Среди них был и барон де Шанлеси, известный в Париже как Полиньяк-Гасконец.
Всё произошло меньше, чем за три минуты. Король верхом покинул охотничий лагерь и взялся с мечем наголо гонять по лесу неуклюжего прокажённого, оказавшегося на поверку проворнее лисицы. Вскоре на каком-то неудачном повороте король Карл сверзился с лошади, и кастелян двора Гильомэ Мартель смог его обезоружить. Его окружили, схватили, уложили в повозку и увезли в Мэн. Придворные считали, что после такого страшного происшествия его величество или обезумят окончательно, или даже отдадут богу душу, но вскоре король пришёл в сознание и даже по-настоящему испугался того, что натворил: «Боже мой! Что я наделал?» Чуть позже король немедленно назначил пенсии для вдов и детей убитых и даже распорядился разобраться в длинной тяжбе старого герцога де Полиньяка с архиепископом Жаном Тьерри, но от власти он был, по существу, отстранён — уже повторно и навсегда. Теперь он имел право только лишь развлекаться — играть в теннис, разводить птиц и даже закатывать небольшие пирушки для своего узкого круга. Однако острые ощущения — как, впрочем, и алкоголь — были ему, само собой, противопоказаны.
Впрочем, своему поступку он нашёл разумное объяснение:
— Полиньяк-Гасконец убил моего брата Роберта!
Несколько позднее, в самом начале зимы, король присутствовал на свадьбе — нет, уже не бастарда де Полиньяка, а всего лишь Катерины де Фастоврин, вдовы одного вельможи, состоявшей на службе у королевы-матери Екатерины Баварской. Тут Карл задумал такую шутку — внезапное появление на пиршестве орды дикарей! И ничего удивительного в том нет — эпоха Средневековья была бы вообще крайне однообразна, кабы не турниры и глупые шалости.
Итак …
«Для этого, — как свидетельствует летопись аббатства Сен-Дени, — в день свадьбы, во вторник перед Сретеньем королю доставили шесть полотнищ ткани, на которых закрепили связки льняной пряжи, напоминающей человеческие волосы. Всё обмазали смолой (нефтью, что ли?). Король, друг детства короля граф Гуго де Гизей и ещё трое придворных облеклись в эти наряды. Праздник начался, когда прибыл Жан Бесстрашный и с ним — шесть рыцарей-бургундцев и шесть факельщиков, поскольку было уже затемно. В разгар веселья появились «дикари», и герцога спросили: «Знаешь ли ты, кто из них король?» Чтоб лучше разглядеть «дикарей», кривлявшихся, как кто умел, герцог взял факел и подошёл к ряженым. И в одно мгновение ряженые стали превращаться в факелы!
К счастью тётка короля, герцогиня Беррийская, баба здоровущая, не растерялась и «припёрла» короля к стенке, закрыв его от безумно мечущихся по залу горящих людей. Горностаевое манто герцогини мгновенно вспыхнуло, когда на мех попала смола, но Беррийская выстояла до конца, так и не позволив Карлу «прийти друзьям на помощь». Сгорели заживо известные придворные кавалеры — герцог де Жуани, маркиз Амери де Пуатье, граф Анри де Гизак и побочный сынок «альбигонского» графа де Фуа по прозванию Феб, носивший довольно много фамилий. Ещё один — герцог де Нантейль — успел нырнуть в бочку с водой, в которую складывали грязную посуду. Ещё несколько человек получили смертельные ожоги и уже не смогли с ними справиться. Среди них был и бездельник де Жонзак, ненадолго переживший своего приятеля де Полиньяка-Гасконца. Вот какая интересная судьба — а был он молодым глуповатым пижоном, сыном знатных родителей. Так проходит мирская слава, теперь уже навсегда! А этот случай вошёл в историю как «Бал пылающих» и послужил причиной нового приступа безумия короля.
- А кто бы мог подумать?
К королю приставили доктора — некоего Гильома де Эрселли, но никто не был уверен в его медицинских способностях, поэтому многие придворные склонялись к иному, более простому способу решения возникшей проблемы. Вот тогда настало время Одинетт де Шандивер! Ундина срочно понадобилась Жану Бургундскому, и далеко, надо отметить, не восторженное её настроение лишь усилило его собственное веселье, так как только он, Жан Бесстрашный, на пару с казначеем пересматривал расходные счета королевских конюшен, которыми заведовал отец девицы, Пьер де Шандивер. Герцог был таков, что, осыпанный благодеяниями сверх меры, он всё равно не отказывал себе в удовольствии тащить из казны всё, что там «валяется». Но теперь он знал, что в горьком несчастии своём он совсем не одинок. Вот, оказывается, откуда взялся могучий багаж девицы де Шандивер, а именно 22 сундука с дорогими платьями и три огромных флорентийской работы белых кофра с драгоценными нарядами для придворных церемоний. Да и платье из голубого златотканного сукна, подбитого белками и горностаями, представшее пред ясными очами Бесстрашного, наверняка было куплено на деньги из королевской расходной кассы — никаких сомнений! Что ж, тут можно, конечно, взбеситься и устроить шумную «борьбу с коррупцией» и обобрать девушку до нитки, но … зачем же так? Ещё классики говорили: «Кто не ворует — тот не ест!» — или «Хочешь жить — трудись! Хочешь жить красиво — воруй!» — в ведь очень похоже на правду!
Или ещё одна максима:
«Работа дураков любит!»
— Приблизьтесь! — приказал герцог, — Вы мне нужны … О женских ваших шалостях — забудьте! — заговорил он. — То, о чём вы размечтались, это счастье толщиной в ослиный хвост. Полиньяк был видный мужчина и славный рыцарь, но ведь Полиньяка больше нет … так? К тому же, этот провинциальный остолоп сослужив вам, де Шандиверам, отменную службу — отвёл от вашего дома подозрения в убийстве королевского брата …
— А кто же его убил? — спросила Дама Одинетт.
— Не важно! Этого человека никогда не найдут …
Жан-Бургундец был неправ. Как уже сказано свыше, парижский прево разведал все обстоятельства этой истории и уже знал имя убийцы — тем более что в среде так называемых «кабошьенов», рыжебородых хулиганов всем известной политической ориентации, державших свою резиденцию в не так давно построенной крепости Бастилия и наводивших «именем короля» террор на Париж и все предместья, это имя было хорошо известно. К тому же — эти феодальные группировки … Герцогу постоянно приходилось то убегать от них, то прибегать обратно. Два года спустя Жан Бесстрашный всё-таки бросит жребий и введёт в город большой отряд своих сторонников — три с половиной тысяч бургундских солдат и рыцарей под руководством «своего человека» графа Жака Вилье де Лиль-Адана, разместившегося со штабом в замке Понтуаз, однако новому врагу старого герцога — дофину, старшему сыну короля Карла всё-таки удалось благополучно покинуть город. Герцог Бургундский расправился со своими противниками из феодальных группировок и объявил себя новым регентом при короле, но вслед за этим внезапно обнаружилось, что его действия не способствуют урегулированию обстановки, а только обрекают Бургундский дом на существование в статусе ещё одной — и теперь уже весьма немаловажной! — стороны конфликта.
Цитата из книги де Баранта (знакомая фамилия?) «Бургундское герцогство»:
«Крови во дворе тюрем, куда приводили арманьяков, было почти по щиколотку. Убивали также и в городе, на улицах. Генуэзские стрелки были выдворены из домов, где они расположились, и брошены на растерзание озверелой толпе. Не щадили ни женщин, ни детей. Одна несчастная беременная женщина была убита, и когда ее бросили на мостовую, то увидели, как в ней трепещет живое дитя. «Гляди-ка, — сказали в толпе, — сучье отродье еще шевелится». Над трупами совершались ужасные надругательства: из них вырезали кровавые ленты, как это сделали с коннетаблем, их волочили по камням мостовой, тела графа де Арманьяка, канцлера Робер-ле-Массона, Раймона де Лар Гира протащили со всевозможными измывательствами по всему городу и бросили на ступеньки дворца Сен-Пол, где они пролежали три дня прямо под окнами короля Карла и его королевы».
Вот так участвовал в политическом процессе всем известный герцог Жан Бесстрашный — «спаситель» родины. Или это просто время было такое? В 1413 году Генеральные штаты раскачивали положение в стране, пытаясь засудить королевских чиновников, а ещё раньше мясники и булочники трясли за манишку короля Карла Пятого Мудрого и надевали ему на голову шляпу-шаперон белого цвета — почти как в Великую французскую революцию парижане заставляли короля Людовика носить революционную кокарду … По всей видимости, определённая революционность — в крови французского народа! А в 1419 году во Францию снова вторглись британские феодалы и обиженные герцогом провинциальные бароны всем стадом повалили к ним на службу. Что ж, это очень напоминало коллаборацию! Как-то незаметно страна стала раскалываться на три части, и теперь вполне определившийся во всех ролях наследник престола Карл — прежде он считался слишком молодым и в делах никак не участвовал — предложил Жану Бесстрашному заключить мир и союз против британцев. Начались переговоры через посредников. В конце концов, они встретились на мосту в городе Мелён в 45 км от Парижа — дофин и его спутники были закованы в полированные доспехи, и выглядели, словно боги! Наверное, им хотелось произвести хорошее впечатление на потомков. Это были сеньоры де Нарбонн, Пьер де Бово, Робер де Луар, граф Танги Дю Шатель, Анри де Барбазан, Гильом де Бутилье, Ги де Авгур, Оливье де Лейе и ещё человек 100 с лишним, включая Фротье и Варенна, личных оруженосцев Карла, — словом, целая феодальная «партия», навсегда определившаяся в политическом выборе. Дофин — это был их «кандидат»! А на стороне герцога Жана Бесстрашного вызвались быть их светлость принц Карл де Бурбон (его договорились в случае чего не трогать), а так же герцог де Ноайль, граф де ла Лима, Жан де Фрибур и ещё с десяток лиц, представлявших бургундскую администрацию. Самым известным из них был парижанин граф Пьер де Жиак, который мог выступить в качестве парламентёра. Так и получилось — он самый первый выехал на мост, встречая дофина, и он же первый покинул этот мост, увозя в Париж новость о гибели бургундского герцога, — почти «крылатый вестник богов»!
Город Мелён расположен на двух берегах реки Сены с островом по середине, на котором и сейчас находится бывшая резиденция ранних Капетингов — приорство 1016 года с большим двухбашенным романским собором. Принц-дофин переехал по мосту через реку и поднял руку с перчаткой навстречу своему противнику, после чего велел своей свите остановиться. Все дружно спешились. Герцог — судя по рисунку в летописи, сопровождаемый какими-то людьми в одеждах богатых горожан — степенно кивнул дофину и тоже слез с коня. То, что произошло дальше, не очень хорошо описано историками. По непонятной причине свита Жана-Бургундца тут же оказалась оттеснена от сюзерена, а два сеньора — графы де Нарбонн и Танги дю Шатель, тем временем, напали на него и начали бить насмерть. Сначала ему отсекли руку, а потом разрубили секирой голову. Это была самая элементарная месть: считается, что те же раны были нанесены когда-то принцу Орлеанскому … Молодец, правда? Вот так и надо писать историю!
А потом командир арбалетчиков Робер де Луар воткнул ему в горло кинжал, а сын Танги Дю Шателя снял с убитого принца символическую золотую шпору. Однако ничего хорошего из этой мести не вышло. Будущий король Карл Седьмой тут же «схлопотал» себе очень большую проблему: если с Жаном-Бургундцем можно было договориться практически о чём угодно, то с его сыном герцогом Филиппом по кличке Добрый разговаривать было вообще не о чем. Только узнав о гибели отца, тот сразу же заключил союз с англичанами и мигом занял столицу. Теперь хозяином Парижа становился галантный живоглот граф де Вилье Л,Иль-Адан — между прочим, предок знаменитого поэта, одного из друзей Рэмбо, Сюлли и Верлена!
Ну а пока ещё живой Жан Бесстрашный решал, что же ему делать с фактически отстранённым от власти королём Карлом Шестым. Перед Одинетт де Шандивер была поставлена очень простая и понятная задача — стать этакой «маленькой королевой» и потихоньку-помаленьку влиять на «больного Карла» в интересах Бургундского дома. Одинетт спросила: насколько серьёзно король болен? Жан Бесстрашный ответил, что у короля нарушена речь и наблюдается непостоянный паралич левой части туловища, — он то приходит в себя, то погружается в меланхолию; что иногда он буйствует, как одержимый, память его значительно ухудшилась и уже не раз бывало, что король забывал имена людей, много лет состоявших на его службе. Когда Изабелла, королева Франции, приехала к нему в Сен-Пол, король отталкивал ее, говоря придворным: «Что это за женщина? Я не знаю её! От кого рождены её дети? От моего брата Людовика? Вот пускай и отправляется к нему в могилу!» Далее герцог сообщил, что король и королева разъехались, словно пошлые супруги: она поселилась во дворце Барбетт, на ступеньках которого был изрублен королевский брат, а он, Карл Шестой, занял дворец Сен-Пол, в котором холодно и гадко, зато просторно и почти безлюдно. Когда-то этот Большой дворец, находившийся на современной набережной Целестинцев в 4-ом округе Парижа, был резиденцией его отца, так что все его закоулки и переулки — а это был целый комплекс многоэтажных зданий и сооружений, соединённых галереями, садами и крытыми переходами! — были ему прекрасно знакомы. Что до провинциалки Одинетт, то у неё просто не было повода отвечать отказом на предложение герцога — там только на содержание этого дворца уходило больше, чем на весь оставшийся Париж вместе взятый! Но что скажет королева Изабелла, эта круглолицая, курносая и очень веснушчатая немецкая блондинка с трудным характером?
— А вот это уже не её дело, — заявил герцог, — Её дети править не будут. Так распорядилась судьба, моя дорогая Ундина …
- Король на четвереньках.
Да, судьба — располагает, потому-то она и является обратным синонимом господа бога. Вскоре Одинетт действительно стала полноправной хозяйкой дворца Сен-Пол. Увы, никому теперь неизвестно, знала ли она с самого начала, что ей придётся заменить королеву почти во всём, а со светской жизнью будет покончено навсегда? Известно лишь то, что Одинетт де Шандивер стала любовницей безумного короля. Что до Карла 6 Валуа, носившего прозвание Возлюбленный (по-французски «ou le Bien-Aime»), то он считался вполне симпатичным и незлобливым парнем, которому очень не повезло с роднёй и друзьями: вся его родня — аферисты, а все друзья — алкаши и болваны! Вообще-то, он всегда был слегка «с прибамбахом», с самого детства, но — вы найдите того человека, у которого нет «прибамбахов» (хотя бы на ментальном уровне). Благодаря всем этим «прибамбахам» формируются целые состояния, а правители приобретают славу на века и даже тысячелетия. Например, Юстин Первый, византийский император, кусался, как собака, при этом считался правителем хоть и неудачливым, но разумным, а живший много столетий спустя египетский король Фарух клептоманил, как пациент психоневралогии, и даже умудрился стыритить часы у герцога Уинстона Черчилля, когда тот вконец напился и разомлел, как свинья на солнцепёке, и, тем не менее, никто ведь не упрекал короля в глупых странностях, так ведь? Разумеется, король Карл, разум которого пребывал в беспорядке, не очень-то и ценил столь прекрасное соседство, зато, вот девица де Шандивер оценила этот факт в полной мере. Она была столь настойчива и терпелива, что безумец, некогда бывший королём, не только поумерил свою активность (к делу прилагалось несколько конюших крепкого телосложения), но даже передал ей все дела, ещё остававшиеся в его ведении. Кстати, он был первый из французских королей, носивший до коронации титул «дофин» (dauphin) — это звучит почти как «дельфинчик». Этот странный титул он получил от дальних родственников, дофинов Вьеннских (читали Мориса Дрюона?), на гербе которых со времён графа Гига де Альбона, одного из предков итальянских королей савойской династии, был изображён дельфин — правда, голубого цвета и какой-то очень сердитый. В 1349 году их владения были куплены первым королём из династии Валуа, после чего голубой герольдический дельфин переместился на герб всех королевских наследников, где и оставался там до самого Карла Десятого из рода Бурбонов. Вот так получилось — Дельфин и Ундина. Вам это ничего не напоминает, нет? Только было им совсем не до шуток!
Надо было лечиться! Но как?
Как — «найдётся»! Было бы — «зачем»!!!
Ундина пригласила врача, человека опытного, однако служившего, как правило, на поприще подпольного акушерства и средневековой гинекологии. Ах, уж эти женщины! Иногда бить их надо … Зато у них — всё очень секретно, не так ли? Звали его Соломон Марк. Доктор мигом подсказал, перейдя на божественную латынь, что это — не совсем безумие («Уж безумных-то я видел!»), а поэтому короля надо не прятать за семью замками, а, наоборот, возвращать к жизни. Пациент лезет на коня — пускай лезет! Это поможет в реабилитации после паралича, вы только коня найдите подобрее да оборудуйте площадку для катания! Он хочет быть в центре общества? Ну, найдите ему людей! Почему в огромном здании, рассчитанном на размещение целого полка гвардии, 16 придворных служб и 20 принцев со свитами, нет никого, кроме охраны и прислуги?!? Никого нет? Значит, соберите охрану и прислугу … В конце концов, пациент вполне смирный и его можно под присмотром вывозить за город — куда-нибудь подальше, разумеется и без гербов на карете! — и пусть он там спокойно гуляет на свободе! Ну, и в самом деле! Необходимо будить разум его величества. Как это делать? С помощью интеллектуальных игр — вообще, тут поможет всё, что заставляет думать, — «Поверьте моему опыту, мадам!»
Тут Одинетт де Шандивер, недолго думая, заказала у художника-портретиста Карломана Грингоннера нет, не что-то куртуазное — до «куртуазного» дело дошло далеко не сразу — а всего лишь колоду карт! Обычно Одинетт де Шандивер приписывается само их изобретение, однако первое документальное упоминание об этих строго запрещённых в то время «игрушках» относится ещё к 1367 году. Впрочем, есть ещё более древние колоды — флорентийские, например. И — вообще! Тогдашние карты были даже не игральными, а, скорее, гадальными, и содержали, кроме обычного набора мастей, такие «картинки», как «козыри торо» и даже «старшие арканы», что, как вы понимаете, не имеет никакого отношения к банальной игре «в дурачка». Существует история, что изобретателем карт был некто Жакмен Грингоннер (?) и был он якобы шутом короля Карла Шестого. Может быть, шут Жакмен и художник по имени Карломан — это было одно и то же лицо? А кто знает? Дабы польстить заказчикам, он нарисовал четырех королей и каждому дал имя. Король червей — это был Карл Великий, пиковый — царь Давид, бубновый — Юлий Цезарь, а трефовый — Александр Македонский. А самого себя шут-художник изобразил в виде шута-джокера, имеющего право бить всех королей. Интересно, что долгое время в колоде не имелось женских персонажей — не считая валета червей, в виде которого была изображена «сама» Жанна де Арк, но и валеты ведь тоже появились примерно лет через двадцать (в основном благодаря внучке Карла Шестого, исполнявшей регентские обязанности)! А дамы появились только через сто лет. Значение червовой, бубновой и пиковой дам всем известны. Это даже не стоит повторять. Но кто такая дама треф? «Аргина» — вот её загадочное имя! Это анаграмма слова «regina» — то есть «хранительница». Придворные художники, столетиями создававшие карты для своих монархов, обязательно придавали Аргине внешнее сходство с королевской фавориткой. Интересно, что в случае появления новой любовницы живописцам приходилось рисовать другую «королевскую» колоду. Такая, вот политика! Но кто её изобрёл, и кто была эта первая «аргина» при королевском дворе? «Дьявольская красотка» Агнесс Соррель, правившая страной при следующем монархе, Карле Седьмом Победителе? Нет уж. Первой была Одинетт де Шандивер, далеко не «дьявол». Надо сказать, играли они, Одинетт и Карл, вполне «куртуазно» — проиграв, Ундина должна была разделить с королем постель. А потом колода стала много более «хитрой». Каждая масть в колоде была вполне узнаваема, и каждый король казался человеком знакомым. Короче говоря, партия «в дурачка» такими картами выглядела примерно так: пики — карты бургундцев, а король пик — это их герцог Жан Бургундский … они играют против червей королевы Изабеллы, но есть ещё масть арманьяков — бубны! — и англичане-трефы с их трефовым королём Генрихом, войска которого только что заняли Руан, притом бубны им уступили и готовы идти в своей измене всё дальше, и дальше, пока не столкнутся с пиками бургундцев.
— А где я? — спрашивал король.
— Шарло! Вас нет в раскладе, — отвечала Русалка.
Кроме этого, был приглашён шут, который был обязан изображать перед Карлом какие-то эксцентрические миниатюры. Может, это и был Жакмен Грингоннер? Шут мычал, рвал на себе одежду, кромсал ножницами обувь. Известно, что за время «лечения» он попортил семьдесят пар обуви и искромсал сто с лишним кафтанов. Это стоило намного больше, чем колода карт — за неё было уплачено всего «шесть су парижской чеканки» — однако и результат был соответствующий, поскольку когда всё это проделывал шут, его величество король, как правило, молчал и тяжко гримасничал — такое уж впечатление оказывало на него чужое безумие! Но — никакой шут и никакой врач Соломон Марк всё равно не могли помочь королю в его недугах — находиться рядом с ним было и страшно и просто опасно. Во время приступов король швырял всё подряд и орал, как резаный. Несколько раз в его руках оказывалось оружие. Ему мерещились заговоры, воры, пожары, — даже ворвавшиеся во дворец англичане! Соломон Марк героически разоружал ненормального человека, в то время как приставленные к его величеству конюшие «нормально» сидели в отведённых им апартаментах и пили любимый парижанами «биструй» (bistrouille) — дешёвую нормандскую самогонку, от названия которой произошло слово «бистро» (а вы тоже подумали о казаках, да?). Так вот, Одинетт де Шандивер просто дар речи теряла от этой картинки, однако вскоре она заметила нечто ещё более страшное и вызывавшее чувство возмущения — его величество король пару раз круто напивался вместе с конюшими, притом вдрызг! Вот это да-а!!! но объявить во дворце «сухой закон» было непросто, да и олухов этих назначил сюда герцог Жан. Сами ж понимаете … Но, с другой стороны, она заметила, что алкоголь действовал на его величество вполне положительно — с пьяным королём можно было разговаривать о чём угодно! Он всё понимал! Его можно было в чём-то убедить, его можно было «взять в руки» и направить в нужном направлении!!! Нет уж, тогда пускай эти олухи пьют с ним хоть каждый день, надо только дрянную бормотуху заменить приличным коньяком — только и делов-то, правильно? Но Соломон Марк выступал, конечно, против, — «Это не решение, мадам!» — «Но что тогда делать?» — «Только молиться! Похожие случаи я видел, и иногда всё заканчивалось вполне положительно. Но этот случай — особый. Его величество никогда не выздоровеет. И теперь главное — не позволять оружию попадать в его руки!»
- Первый штурм Бастилии.
Так или иначе, Одинетт де Шандивер провела с королём Карлом 16 лет своей жизни. Внезапно умер Соломон Марк, единственная её опора в борьбе с королевским безумием, и его место уже никто не занял. Пригласить нового врача никто не решился. В начале января 1413 года Ундина родила дочь, которую по велению короля назвали Маргаритой Валуа. Была ли Одинетта счастлива? Неизвестно … Многие месяцы король, ставший по существу её мужем, был относительно здоров. У него тут же «завелись» друзья, которых никогда раньше не было, и теперь он часто выезжал на охоты, отстреливал из арбалета ненавистных ему голубей и даже шлялся вечерами по теперешней набережной Целестинцев, вырядившись королевским сержантом (то есть полицейским — подручным судьи). Да мало ли, кто тут шляется?!? Никто не обращал на него внимание. От всех его прежних рецидивов остались лишь дефекты речи, плохой сон и ослабевшая левая рука, которую он, словно раненый, носил на перевязи. Однажды он вместе со всеми зашёл в монастырский храм, и целый вечер тихо сидел на скамейке, наблюдая, как священники усердно служат молебен «за здравие его величества». На него смотрели, как на полицейского, а он смотрел в ответ и только молчал — а что сказать? И власть, и даже простые парижане многое сделали ради его, королевского «здравия» — они даже изгнали евреев из города! — а он почему-то так и не выздоровел. Ох, уж эти парижане, которые не носят серебряные шпоры! Ох, уж они … А как там королева Изабелла? Карл звал её в Сен-Пол для одного серьёзного разговора, но она почему-то не приехала. Потом он предложил ей принять участие в крестинах маленькой Маргариты, но королева не приехала и даже никого вместо себя не прислала.
А ведь её приглашал сам король Франции!
— Я понял! Она хочет нас убить! — решил Карл, — Я не могу допустить расправы! Коня мне …
Дворцовая стража Сен-Пола быстро строилась в квадрат. Сьёр Луи де Ришмон, начальник охраны дворца, выглядел очень мрачно, но Одинетт де Шандивер требовала, чтобы он исполнял приказы его величества. Новоявленные «друзья короля» седлали боевых коней.
В тот день дворцовыми стражниками был зверски убит любовник, а по существу муж Изабеллы, некто Луи де Босредон, а бывшего его любовника, имя которого неизвестно, посадили в клетку (из которой предварительно выгнали льва) и бросили в Сену. Личная гвардия Изабеллы была разоружена и тупо избита. В тот же самый момент собравшиеся где-то в предместьях Генеральные штаты готовились возбудить уголовное дело против королевского судьи Парижа, а одного из сержантов-приставов изуверски изрубили топорами. К городу, тем временем, подходили войска Жана Бургундского. Назревал очень серьёзный конфликт с неизвестными последствиями. Её величество Изабелла выслушала текст грамоты, привезённой «друзьями короля», потом отказалась от заново (!!!) предложенного ей регентства при несовершеннолетнем наследнике Карле (бургундские войска тут же остановились, развели костёр и сели варить кашу), и заявила Государственному совету, что с этого дня «Францией станет управлять безумец и эта де Шандивер, дочь казнокрада и убийцы». Сказав это, Изабелла велела немедленно поймать льва, бродившего туда-сюда вокруг её резиденции, и отвезти в замок Пронтуаз. Потом она тоже переехала в этот замок, ну а трон и впрямь достался едва здоровому человеку, единственной опорой которого была молодая женщина, смирившаяся с участью любовницы, а ещё с тем, что её отец — казнокрад, о котором народ сочиняет песенки и анекдоты.
Казалось бы, король вернул власть обратно и даже повторно объявил своего сына несовершеннолетним, однако теперь всё было немного сложнее, чем раньше. Сторонники феодальных партий, бургиньоны и арманьяки, не теряя времени даром, повели новое наступление на прерогативы королевской власти, и вскоре Франция стала тонуть в анархии. И даже тот факт, что де Ришмон успешно очистил Бастилию от рыжебородых сторонников Жана Бесстрашного — а Жан Бесстрашный, в свою очередь, аккуратно договорился о размещении в Бастилии своего «миротворческого» гарнизончика — и тот уже не мог повлиять на общее состояние дел в государстве. Оживилось и «заграничное влияние», слегка приутихшее благодаря дипломатии Изабеллы, — влияние английской феодальной верхушки, желавшей посадить на престол в Париже английского короля Ричарда Второго. Самое интересное, что и сам король Ричард не чувствовал себя хозяином в своей туманной столице — в городе Лондоне, поскольку его королевские права были тоже здорово ограничены — сначала феодальной группировкой из пяти так называемых лордов-аппелянтов, один из которых, граф Генри Болинброк впоследствии сверг его с престола и стал называться Генрихом Четвертым, а потом Большим королевским советом из двадцати пяти высших феодалов и королевских чиновников, где опять-таки заведовали сторонники Боленброка.
Он, граф Боленброк, — это был такой же Жан Бесстрашный, только гораздо моложе, и он тоже значительно ограничивал права своего сюзерена. Дело в том, что с 1496 года старшая дочь Карла Шестого и Изабеллы — она тоже была Изабеллой, и ей было 13 лет — считалась супругой Ричарда (но не королевой Англии, что уже прикольно, но именно так складывалась политическая ситуация в Англии!), так что все их вероятные дети запросто могли претендовать на французский престол. Ричард Второй строил долгоиграющие планы насчёт захвата власти во Франции, однако получалось так, что, пока Платагенеты упрямо боролись за престол в Париже, престол в Лондоне из-под них дружно вышибали их же собственные подданные. Смешно, не правда ли? К чему всё это приведёт, не ведал даже сам граф Боленброк. А привело всё это к гибельному кризису и к войне Алой и Белой розы, начавшейся буквально сразу после ухода британцев из Франции.
Ну а пока «заграничное влияние» из Лондона быстро перерастало в стопроцентную интервенцию, и почти беспомощные Карл и Ундина вскоре узнали позор поражение в непролазной грязи Азенкура. Ах, этот сеньор де Азенкур, так неудачно воспользовавшийся слабостью британцев и чуть не захвативший их обоз со всеми королевскими регалиями и с Боленброком в придачу! Если б не он, то многие взятые в плен «друзья короля» могли бы остаться в живых … Английский командующий герцог Глостер, располагавший только 12000 лучников и 6000 рыцарей, разгромил шестидесятитысячное войско, командовать которым вопреки воле крупных феодалов взялся маршал граф де Альбре. Ах, если б он согласился на помощь тех же рыжебородых «кабошьенов», желавших выступить в составе королевского войска против англичан! Эти криминальные амбалы с бородами сильно пострадали во время учинённой Луи де Ришмоном «зачистки» и теперь рвались в бой вместе со всеми парижскими магистратами, тоже вспомнившими о своём гражданском долге. Они говорили, что могут дать маршалу до 30000 добровольцев («С нас — деньги и продукты, а с вас — амуниция, оружие и общее руководство»!) на что граф де Альбре ответил, зная об их политической ориентации: «Да нужны нам ваши лавочники!» Битва при Азенкуре считается «днём рождения» регулярной пехоты и артиллерии — с обеих сторон там участвовало шесть пушек! — однако для средневекового рыцарства это был «день забвения». А потом была эвакуация из Парижа и захват столицы англичанами, союзником которых самоназначился герцог Жан Бургундский, прозванный когда-то Бесстрашным, а после — позорное возвращение в столицу, занятую бургундцами — под опеку графа де Л,Иль-Адама! К тому моменту сын Карла дофин Карл уже был вполне взрослым ребёнком и он мог самостоятельно оценивать всё происходящее вокруг … и свою политическую деятельность в 1419 году он начнёт уже не сидя на троне, а восседая в седле — с убийства герцога Жана Бургундского!
- Финал.
Изабелла Баварская вернулась к регентству и вскоре, в мае 1420 года, был подписан договор между Францией и Англией, согласно которому после смерти короля Карла Шестого вся власть переходила к гипотетическому сыну короля Англии Ричарда — ему предстояло родиться когда-то в необозримом будущем в результате брачных отношений Ричарда Второго и его супруги Изабеллы, притом королева желала быть «королевой-матерью». Что ж, это была весьма перспективная идея, только вот личных отношений между ними никак не могли допустить лорды-аппелянты и прочие оппозиционеры из британского Государственного совета — ведь этот гипотетический сын мог претендовать не только на престол в Париже, но и на британский престол тоже! В общем, для деспотичного и не очень популярного на родине Ричарда Плантагенета (его называли «рыцарем Венеры») была выстроена династическая ловушка, в которую он вскорости и попадёт, оказавшись пожизненным узником замка … нет, не замка Иф, а всего лишь Понтефракт в Западном Йоркшире — замка красивого, но очень уж обширного, как целая крепость. Чем знаменит этот замок? А тем, что он принадлежал графу Патрику де Ласси, от которого происходили все одноимённые русские генералы — два Петра, один из которых был даже русским фельдмаршалом, и один Борис. Правда, интересно? Так вот, Ричард проживал в замке их пращура. Вот чем закончились все его переговоры с королевой Изабеллой … Зато договор, подписанный им в Труа, создавал некую новую правящую династию, в которой королева Изабелла Баварская являлась тёщей Ричарда, а безумный Карл и вся его родня, включая единственного сына-наследника, согласно «договору в Труа», теряли не только право на корону, но даже титулы принцев и принцесс. В общем, король Франции становился лицом совершенно лишним в стране. Он мешал сыну, начинавшему собственную борьбу за власть, мешал королеве, чья борьба за власть, вроде бы закончилась, мешал бургиньонам, потому что был королём, и по той же причине очень не устраивал феодалов из партии арманьяков, выступавших в основном под знамёнами Великобритании. Об их массовом переходе на сторону наследника-дофина пока можно было лишь мечтать — это было дело будущего!
Итак, на многие годы боевой клич «Монжуа!» — клич французского рыцарства сменился на «Слава святому Георгию!» — клич рыцарей-англичан. Королю Карлу ничего не оставалось, как тихо умереть.
21 октября 1422 года, рано утром король Карл Шестой Безумный, сын Карла Пятого по прозвищу Мудрый, отдал богу душу. Как это случилось, неизвестно. Но примерно тогда же скончался и свергнутый с престола Ричард Второй Плантагенет. Таким образом, и Франция, и Англия остались без королей! Тупик, не правда ли?
Для Ундины это была уже вторая в году погребальная церемония, на которой ей пришлось присутствовать, и второй человек, по которому она носила траур. Немного раньше скончался её отец, старый смотритель королевских конюшен, бывший для Одинетт не только родителем, но и своеобразным «злым гением», тоже не всегда отвечавшим за свои поступки. А теперь умер король-безумец. Какую-такую роль сыграл в её судьбе тот, чьё тело медленно увозили в королевскую усыпальницу аббатства Сен-Дени?
Никакую … Судьба — эта и есть судьба!
В 1423 году Ундина вместе с дочерью Маргаритой вернулась на родину, в местечко Сен-Жан-де-Лон, что в провинции Кот де Ор — это такой небольшой винный региончик Бургундии, расположенный примерно в 300 км от Парижа. Сейчас там живёт людей никак не больше, чем в Средние века. Численность жителей — всего лишь 1600 человек, и больше всего городок Сен-Жан-де-Лон известен тем, что неподалёку от него находится АЭС Бюше. Ни аэропортов, ни вокзалов там нет, и, чтоб приехать туда, лучше всего купить авиабилет на Женеву, а потом взять в аренду автомобиль. Но тут следует заметить, что точное место расположения замка Шандивер не известно, а от самого замка — кстати, весьма скромного — увы, ничего не осталось. Он был уничтожен пожаром примерно в те же годы, если не раньше. Зато известно, что немного пожив на родине, Ундина поехала ещё дальше — в Дофинэ. После смерти Карла у неё всё отобрали — земли, замки, дом в столице. Не добрались только до замка Дельфин, купленного покойным отцом на дарованную Карлом беспроцентную денежную ссуду, и не раз послужившего надёжным укрытием от вооружённых банд, в огромном числе размножившихся в период после занятия Парижа бургундцами. Ведь, несмотря на невинное название, этот замок был настоящей цитаделью с тремя башнями. И королевской пенсии она тоже лишилась. Новый бургундский герцог, Филипп Добрый какое-то время поддерживал её в денежном отношении. В счетных книгах остались указания о том, что «девице де Шамдивер и её дочери Маргарите де Валуа» было выплачено «20 франков золотом в октябре и еще 30 франков в декабре 1423 года», но это был мизер в сравнении с теми капиталами, которые были изъяты у неё по приказу Изабеллы Баварской … Ах, уж эта женская подлость!
Что было дальше — неизвестно. По одной версии, Ундина прожила ещё много лет, стараясь не показываться на глаза, и лишь однажды, она, вместе с 16-летней дочерью была вызвана на некий допрос, причем, учитывая высочайшее достоинство и загадочное прошлое допрашиваемых персон, вел его лично канцлер герцога Бургундии монсеньор Ролен. Предполагалось, что Одинетт де Шандивер принимала участие в некой интриге, очень похожей на разведывательную деятельность в интересах принца-дофина. Так или иначе обвинение против Одитетт де Шандивер не получило никакого продолжения, и в дальнейшем она, как и прежде, пользовалась небольшими милостями герцога, и по всей видимости, очень скромно жила в Дофинэ, где и умерла приблизительно в 1425 году. А два года спустя бывший дофин Франции, а теперь король Карл Седьмой официально признал её дочь своей сводной сестрой и выдал её замуж за сына одного из бывших «рыцарей солнца», составлявших личный круг покойного короля Карла Безумного, — за провинциального богача Жана де Арпеданна из Дома де Шатильонов, владельца поместья Белльвилль в Пуату. Кстати, из этого рода происходила Жанна де Белльвиль, или «клиссонская львица», та самая предводительница бретонских пиратов, мать Оливье де Клиссона, коннетабля Франции …
Дворяне — что уж тут сказать?!?
А по другой версии Одинетт де Шандивер скончалась почти сразу, через год или чуть позже, а потому уже не видела, как 8 марта 1429 года некая девушка, стриженная под мальчика, внешне скромная, но очень одухотворённая и какая-то необыкновенно миловидная, преклонила колени в большом гербовом зале замка Шиннон перед принцем-дофином Карлом Валуа, герцогиней Жанной Беррийской и королевой-матерью. Придворные старики, и, прежде всего, бывший начальник стражи дворца Сен-Пол мессир Луи-Рамон де Ришмон, чьи глаза охранника никогда не ошибались, безо всяких сомнений признали в ней дочь Карла Шестого Безумного и его терпеливой Ундины — Одинетт де Шандивер. — «Как похожа, правда ведь? Обликом-то она вся в маму, ну разве ж только ростом совсем не вышла! А всё прочее у неё, конечно, от отца!»
Мы знаем эту девушку как Жанну де Арк. Но это уже совсем другая история.
