Тебя любят и ждут, Тулимак. Ну-ка, малыш, вытри слёзы и становись вот сюда: я тебя сфотографирую. Улыбнись: сейчас вылетит пуночка! Что смеёшься? Неужели не вылетела? Ой, Тулимак, чуть не забыла! Никто не знает, что с вами случилось и куда пропал Тактук. Ты помнишь, как тебя забрали?

[Дебют]Евгения Серенко

СЕКРЕТ ЖЕНЩИН ТЕРРИТОРИИ НУНАВУТ

1.

Я летела из осени в зиму.
Из ласковой, разноцветно-кленовой онтарийской осени в ледяное белоснежье Нунaвута.
Летела с простой миссией: передать пакет с зимней курткой «Canadian Goose» немолодой женщине, которая будет ждать меня в зале прилёта, и не просто передать, но дотронуться до её руки, посмотреть в глаза и сказать: «Атаксак, вместе с этим подарком прими от Джуди тепло её сердца и рук».
Джуди заставила меня повторить эту фразу несколько раз: «Пожалуйста, не перепутай ни слова. А если что-то пойдёт не так, запомни пароль: Niak Kulalik. Эти два слова откроют тебе любую дверь в Нунавуте».
Лететь я согласилась не сразу: почти четыре часа в одну сторону, пересадка, отель… зачем это всё, если можно просто отправить посылку по почте: не замёрзнет же за несколько дней без «Канадского Гуся» привычная к холоду эскимосская женщина, но последним доводом Джуди, на который я не нашла возражений, было тихое: «А ведь ты говорила, что мечтаешь увидеть айсберг и северное сияние». «Да, говорила». «Насчёт айсберга сомневаюсь — разве что забредёт какой-нибудь непутёвый в Гудзонов пролив и ты увидишь его с самолёта, но северное сияние почти гарантирую. Поверь: ты не пожалеешь, что согласилась: Нунавут — это сказка. Нунавут — это песня. Да что говорить… если б я только могла…»
***
В Канаде десять провинций и три Территории, и самая большая из них — Нунавут.
Там царствует холод, земли неплодородны, пустынны и не обжиты; там самая низкая в мире плотность населения: пятнадцать человек на тысячу квадратных километров. На огромной территории всего несколько городов, если можно их городами назвать: в самом крупном из них — столичном Икалуите — меньше восьми тысяч жителей.
 
Там нет дорог: добраться до Нунавута можно только по воздуху; нет асфальта: не принимать же всерьез тридцать два километра на территорию, равную пятой части Канады! Зато есть один светофор — достопримечательность Икалуита, и то на всякий случай около него дежурит регулировщик.
Нет привычных машин: вместо них вездеходы, собачьи упряжки, снегоходы да лодки.
Нунавут — страна снежных бурь.
Низкое арктическое солнце даже летом не прогревает бесплодную землю.
Белые медведи, овцебыки и карибу; холмистая тундра, высокие скалы, вечные льды; водопады, айсберги, ледники… — суровый край, где живут инуиты: «настоящие люди» в переводе с языка эскимосов.
«Нунавут — это сказка».
У инуитов, населяющих Нунавут, много сказок-легенд, вот только большинство из них, особенно древние, очень своеобразны.
Одна из первых, если не самая первая из дошедших через века легенд, о девушке по имени Седна. Она была ленива, жестока, хитра и всё делала наперекор отцу, а когда он не выдержал и выгнал её из дома, пустилась во все тяжкие. Отец пытался образумить заблудшую дочь, но она села в каноэ и поплыла навстречу опасному леднику. Отец догнал её, уговаривал вернуться, но дочь накинулась на него и, защищаясь, отец сбросил её в ледяное море. Она вцепилась в каноэ, грозя опрокинуть, и несчастный отец отрубил ей пальцы. Седна опустилась на дно, пальцы превратились в морских животных, а сама она стала морской богиней, олицетворяющей зло.
А в другой популярной старинной легенде, дошедшей до наших времён, соседи смеялись над мальчиком — лодырем и неумехой, но вместо того, чтоб чему-то учиться, он спалил дом соседей, а заодно и всё стойбище, и с восторгом смотрел, как гибнут несчастные люди.
И так в большинстве легенд: жестокость, злоба и месть.
«Нунавут — это песня».
Я слышала эти песни: заунывные, монотонные, чуть ли не на одной единственной ноте, заглушаемой иногда барабанной дробью.
Н-да… в хорошую «сказку» и «песню» уговорила лететь меня Джуди.
***
Утренний рейс 103 авиакомпании «Canadian North» Оттава — Икалуит был заполнен едва на треть: немного нашлось желающих лететь среди рабочей недели в холодный северный город.
«Если тебе повезёт, и небо будет безоблачным, — говорила Джуди, — увидишь стада карибу: огромные чёрные пятна на белой земле», но не повезло: в иллюминаторе — сплошная белизна облаков, сквозь которые нет-нет да угадывалась укутанная снегом земля.
Только на последнем часу полёта белое однообразие сменилось темными водами Гудзонова пролива, в который, как назло, не забрёл ни один даже крохотный айсберг.
Я не беспокоилась, встретит ли меня Атаксак. Номер телефона и адрес знала, а у инуитов, как предупредила Джуди, своё понимание времени: сказали — придут, значит, придут. Или вовремя, или завтра, или когда-нибудь.
Если всё-таки встретит — отлично: сразу выполню поручение и потрачу два дня до отлёта домой на знакомство с Икалуитом, а не встретит – пойду в отель. Такси брать не буду — разве что очень холодно: с собой небольшая дорожная сумка да лёгкий пакет с «Канадским Гусем», а до Capital Suites, где ждёт заказанный номер, каких-то два километра. Устроюсь, попрошу портье разбудить меня ночью, если заполыхают Северные Огни, и пойду искать Атаксак. Передам пакет — и на набережную Залива: туда, где четыреста сорок пять лет назад сошли на берег английские моряки во главе с капитаном Фробишером.
***
Мартин Фробишер.

Удачливый моряк, получивший от королевы Елизаветы звание «Главный адмирал всех морей, озёр, земель и островов, стран и мест, вновь открываемых» — и человек, над которым смеялась вся Англия.
Неукротимый жестокий пират — и капитан, готовый пробиваться сквозь штормы и льды, чтобы вызволить из плена своих моряков.
Как и многие европейские мореплаватели, Фробишер искал короткий путь из Атлантического океана в Тихий: из Европы в Китай.
 В 1576 году возглавляемый им барк «Габриэль» с командой из восемнадцати человек обогнул южный берег Гренландии и вошёл в узкий залив, принятый Фробишером за пролив, которому он, конечно, сразу дал своё имя, окружающие земли объявил территорией Англии, а низкорослых, черноволосых, с широкими скулами и узкими глазами аборигенов — подданными Её Величества королевы Елизаветы.
Фробишер готовился продолжить путь на восток, но ему принесли странные камни, усыпавшие берег: чёрные с жёлтыми вкраплениями, напоминавшими крупинки золота. И Фробишер принял решение вернуться в Англию, чтобы сделать анализ камней.
Ответ был уверенным: золото! — и в следующем году экспедиция из трёх кораблей во главе с Фробишером повторила успех, привезя уже двести тонн, а еще через год третья экспедиция из пятнадцати кораблей привезла в Англию тысячу триста тонн чёрной руды.
Но оказалось, что золото, которое три года привозили корабли Фробишера — «золото дураков». Чёрным камнем, оказавшимся просто пиритом, вымостили улицы Лондона, имя Фробишера произносили не иначе как с насмешкой, а самого его посадили в тюрьму.
Фробишер был не единственным, с кем пирит сыграл злую шутку: много золотоискателей в Нунавуте и на Юконе (сейчас это ещё одна канадская Территория) разорились и даже покончили с собой, но Фробишер пережил позор, вышел из тюрьмы, стал служить в военном флоте и погиб как герой, сражаясь с испанской Армадой.
Имя его не забыто:
Залив Фробишера.
Город Фробишер-Бэй. Это имя дал поселению Икалуит («рыбное место» на языке инуитов) сам мореплаватель, и только в 1987 году ставший уже городом Фробишер-Бэй снова переименовали в Икалуит.
Тяжёлый крейсер типа «Hawkins»
Самолёт компании Imperial Airways.
И канадская роза «Мартин Фробишер».
***
Самолёт повернул на запад, заходя на посадку. Уже был отчётливо виден напоминающий брошенное на землю воронье крыло узкий Залив Фробишера, а на его северном берегу — заснеженный Икалуит, красная крыша аэровокзала и чёрная стрела взлётно-посадочной полосы — той же самой, что во времена Багрового маршрута.
В начале Второй мировой войны американский флот нёс в Атлантическом океане существенные потери от немецких подводных лодок, и возник план: для помощи союзникам проложить авиамаршрут в Европу через Канаду, Гренландию и Исландию.
В 1942 году маршрут был открыт. В поселении Фробишер–Бэй по соглашению с канадским правительством американские ВВС построили аэропорт и военную базу. Прилетели специалисты, появились современные здания, аптеки и магазины: для Фробишер-Бэя началась новая жизнь.
На восток летели военные самолёты и транспортные с продовольствием, снаряжением и оружием, а на Запад везли раненых и убитых американских и канадских солдат и офицеров.
Долгие тёмные ночи, холод, недостаточные ресурсы… — печальный Багровый маршрут, названный так из-за цвета крови.
***
«Наш самолет приземлился в столице Территории Нунавут городе Икалуит. Температура воздуха минус двадцать градусов Цельсия или минус четыре градуса Фаренгейта».
В небольшом зале прилёта стояли всего три человека, и среди них, подняв табличку с написанным от руки моим именем, невысокая женщина в чёрной парке и красной вязаной шапочке.

2.

Я поставила сумку и пакет с курткой на пол, протянула Атаксак руки ладонями вверх: «Я не враг: у меня нет ножа» и на всякий случай добавила: «Ниак кулалик!»
— Джуди научила? — рассмеялась она.
— Конечно. Откуда ещё я бы знала такие тонкости?
 Я представляла Атаксак неулыбчивой и серьёзной («Невозможно было угадать, в каком настроении придёт моя помощница, — вспоминала Джуди, — я даже на погоду грешила: ветрено – будет вздыхать, морозно – молчать целый день, а чтоб улыбалась, наверное, нужно было растаять льдам»), и обрадовалась, что ошиблась.
— Значит, так, Юджиния. — Атаксак кивнула на выход. — Сейчас отвезём твои вещи в отель, потом покажу наш город, а утром поедем к Анани, моей сестре: это за углом, всего тридцать пять километров — собаки мигом домчат.
 — Собаки?! Я и мечтать о таком не смела… Ой, чуть не забыла!
 Я дотронулась до её руки:
— Атаксак, вместе с этим подарком прими от Джуди тепло её сердца и рук, — и протянула «Канадского гуся».
— Спасибо, — серьёзно сказала она. — Передай Джуди, что я тронута и ничего не забыла. А мои подарки уже ждут своих новых хозяек.
 ***
Потом был Икалуит.
Дома, выкрашенные во все цвета радуги («От депрессий», — объяснила Атаксак), музей с непроизносимым названием Нунатта Сунаккутаангит, полный предметов быта инуитов от древних времен до наших дней; католический Собор Святого Иуды, напоминающий перевёрнутую остроконечную шапку, и галерея Northern Collectables, где, кроме поделок из камня и рога карибу, висели удивительные в своей простоте картины Кейпа Дорсета.
И была поездка на собачьей упряжке по плотной заснеженной колее — в стойбище «за углом».
Почему инуитские песни казались мне скучными?
Атаксак и ее сестра обнялись, потёрлись щеками и запели. Слов не было, но как-то я понимала: как же им не хватает друг друга! как часто они вспоминают ушедших родных и друзей! и как часто мечтает Анани о встрече с племянником.
А потом был стол, заставленный мисками с незнакомой едой: узкие полоски копченого угря, дымящееся тушеное мясо карибу, огромные ломти жареного овцебыка и нанизанные на тонкие палочки лепёшки-банноки.

Меня угостили лабрадорским чаем маскеги и похожим на плитку шоколада пеммиканом:
— Попробуй, — сказала Атаксак. — Пеммикан не особенно вкусный, но сытный. И когда-то он спас мне жизнь.
И снова поездка на собаках, и хоть управлять упряжкой мне не доверили, да я бы и не осмелилась, но честно кричала на поворотах то «Хью!» (направо), то «Чоу!» (налево).
 А вечером мы сидели дома у Атаксак и ждали, когда царица полярной ночи Унук развесит на небесах свои разноцветные шторы.
— Откуда ты знаешь, что именно сегодня заполыхает Сияние? — спросила я.
— А как же: морозно, безветренно, звёзды блестят сильнее обычного, да и мать мне весь день вспоминается.
 Какая связь между давно умершей матерью Атаксак и Северным сиянием, я не поняла, но уточнять не стала: не всё можно, да и нужно объяснять.
— Я помню Джуди, — улыбнулась Атаксак, — когда она только прилетела в Икалуит: тростиночка в лёгкой курточке и кожаных сапогах. Приехала нам помогать, но ждала помощи от нас. От чего-то бежала. Ты знаешь, от чего?
— Да.
— Не говори: она не сказала, значит, мне не нужно об этом знать. Она ничего не знала о нашей жизни. Как и ты.  — Ты права, Атаксак: я мало знаю. Что-то рассказывала Джуди, что-то читала. Кстати, хотела спросить: почему в ваших легендах герои так жестоки и злы?
— Жестоки и злы? – Атаксак помолчала. — А как же иначе? Разве кто-то имеет право поучать своего ребенка? Учить — да, но не поучать. Мы рассказываем о том, что бывает со злыми людьми. Ребёнок слушает и пугается, и понимает: можно жить средь зверья, но нельзя становиться зверем. Понимает и запоминает — потому что страх сильней назидания. Согласна?
— Не знаю. Мне нужно подумать.
И сияли Северные огни.
И журчал как ручей негромкий рассказ Атаксак.
***
Я родилась в снегах.
В семье было восемь детей, но дожили до седин только двое: Анани и я. У нашего народа непростая жизнь и дом непростой. В ваших домах есть стены и крыши, а в наших домах ветер разметал стены и унёс крыши, поэтому наша земля — наш дом, и Дух дома всегда остаётся с нами.
У меня был друг, его звали Тактук, что означает Туман.
Он и растаял будто туман: уже много лет как его не видели ни на стойбище, где мы выросли, ни в Икалуите, ни во всём Нунавуте. Ни один охотник не принёс о нём весточки. Жив ли он – не знает никто. Я искала его много лет назад, но не нашла.
Я вышла замуж за сильного, как полярный медведь, и верного, как вожак ездовой упряжки, Нанука. Он был удачлив и не возвращался домой без добычи, а если охотился не один, именно его стрела или пуля оказывались ближе к сердцу убитого зверя, и добыча принадлежала ему.
Дважды я баюкала на груди своё горе и отдавала безжизненное тельце ребёнка Уносящему вдаль. И упрямо шила ещё одно амаути: парку с большим карманом, чтобы носить ребёнка.
Пятьдесят два года назад пришёл радостный день, когда крикливым и здоровым родился наш сын Тулимак. Он рос сильным, как Дух Луны, красивым, как Царица полярной ночи, и добрым, как Инуа — Хранитель человека, скал и озёр.

«Мама, дай мне сладкого хлеба», — как-то попросил Тулимак. «У нас кончился сахар, сынок», — ответила я и услышала: «Ничего: зато у нас есть соль».
Нанук охотился, я поддерживала очаг, шила одежду, вялила и морозила мясо, варила еду для нас и собак.
У нас были дом и сын, и мы были счастливыми.
Пока не настали проклятые годы*.
***
* С 1960 по 1980 г.г. Канадское правительство выполняло Программу, согласно которой из семей индейцев принудительно забирали детей: самых маленьких усыновляли, а тех, кто постарше, отдавали в школы-интернаты, преимущественно католические, чтобы они выросли, ничем не отличаясь от детей из белых семей. Им запрещали разговаривать на родном языке, упоминать имена родителей, т.е. делалось всё, чтобы уничтожить память о детстве.
***
Между нами и вами пропасть в столетия шириной, но мы любили своих детей, как вы любили своих. Мы говорили с ними на родном языке, пели песни, которые пели нам в детстве, рассказывали легенды, которые рассказывали в детстве нам, учили жить на холодной земле, складывать и понимать инукшуки, быть сильными и – Ниак кулалик! — никогда не сдаваться.
В тот метельный осенний день, когда из материнских объятий вырывали детей, Нанук охотился на карибу. Я не знала, как спасти сына, и на помощь пришёл Тактук: обещал, что спрячет Тулимака на стойбище, где мы вместе росли.
День и ночь кричали беззащитные матери и рвались от горя барабаны и бубны, а на рассвете я помчалась на стойбище, но ни Тулимака, ни Тактука никто там не видел.
Мои волосы стали седыми, как склоны айсберга. Я забыла, когда улыбалась, и иногда по несколько дней не зажигала светильник.
Я не понимала, зачем живу.
***
Проклятые годы.
Облава шестидесятых.
Украденное поколение.
Страницы позора в Канадской истории.

3.

Матери, у которых забрали детей, пытались узнать, куда их увезли.
«Ваш сын в интернате в провинции Манитоба», — отвечали им в мэрии. — «Ваш ребёнок в Квебеке», «Ваши дети в Британской Колумбии. Им повезло: там тепло»… — и только на мой вопрос ответа не знал никто.
Наши женщины сильные: иначе не выжить.
С первых разумных дней слова «Ниак кулалик!» (Никогда не сдавайся!) для нас не просто слова.
Мы преданы дому, семье и обычаям предков, и многое из того, что умеют мужчины, можем делать и мы.
Не женщины ли воспитывают смелых мужчин? Не они ли утешают их при неудачах?
Давным-давно мы с Нануком построили на берегу Залива свой первый дом: как положено, на расстоянии брошенного камня от кромки воды. Нанук охотился тогда на тюленей, и я научилась бить их не хуже, чем он. И собаки бежали уверенно, если я управляла упряжкой.
Мы сильные.
Мы выдержим многое.
***
Я бродила по опустевшему неуютному дому не в силах заставить себя чем-то заняться.
Брала в руки крохотный жёлтый каяк с узким как лезвие гарпуном: Нанук вырезал его из моржового бивня, когда Тулимаку исполнился год.
Прижимала к груди забавную куклу и плакала, вспоминая, как шила из шкуры тюленя крохотные парку, маклаки и карлик*. Гладила иглу из мыльного камня: подарок сыну на пятилетие; разговаривала с инукшуком*, который построили сын и отец.
Кормила собак и спрашивала Уолфа, любимца сына: «Где твой друг Тулимак?» Собака печально заглядывала мне в глаза и вздыхала как человек.
Как я могла отпустить в никуда восьмилетнего мальчика? Как могла доверить его даже другу? И что я отвечу мужу, когда он вернётся к остывшему очагу?
Горе поглощало меня постепенно: немели руки, не слушались ноги, в голове всё чаще стоял туман. Я просыпалась от ужаса: прелый, отвратительно пахнущий мох окутывал всё моё тело. Было трудно дышать, путались мысли, в глазах темнело, и был только страх: это гадкое скользкое существо — или дух? — убивает меня. Страх рос, затмевая горе, и я не знала, что хуже: моё горе или этот страх.
Я молила духов о помощи, но помощи не было, и я решила уйти туда, где ни горя, ни страха: только ветер и тундра. Я не боялась встретить дикого зверя или, что хуже, человека злой крови: страшен был только мой страх.
Уже пуночки потянулись на юг, полетели снежинки… скоро задует дедушка всех метелей, и нужно спешить.
***
Два Солнца я шла по заснеженной тундре.
Против меня было всё: топкий мох, шуршащие листья под первым снегом, болота и холод. Я слышала — или чудились вдалеке? — стоны снежной пурги.
Тундра не любит, чтобы её беспокоили, и я тихо готовилась к встрече с Уводящим по снегу. А может быть, сама была Уводящей по снегу?
Я споткнулась, перешагнув через собственную могилу, и упала на снег — мягкий и тёплый. Закрыла глаза, но не смогла их открыть: яркий свет ударил в лицо. Он был страшен и невыносим, но как клин вышибают клином, так страх перед этим испепеляющим светом выжигал мой страх перед собственным горем.
Всемогущий Дух Инуа пришёл мне на помощь.
В окнах дома был свет, приветственно лаяли накормленные собаки, и пылал малиновым жаром очаг.
***
Сильный мужчина — сильный во всём.
Нанук не сказал мне ни слова упрёка. Мы старались жить, как и раньше: муж готовился к весенней охоте, я занималась хозяйством.
Мы верили, что Тулимак жив, что Тактук, всегда удачливый и осторожный, не оставил его. Никто не видел их мёртвыми, а значит, когда-то они постучат в нашу дверь.
***
В начале мая примчалась Анани: прошёл слух, что Тактука видели в Лэйк Харборе — крохотном поселении на берегу Гудзонова залива в ста двадцати километрах от Икалуита.
Сто двадцать километров? Я помчалась бы и на север Баффиновой Земли!
И как я сразу не догадалась, что именно туда поедет Тактук спасать Тулимака! Каких-то несколько дней на верной упряжке, и я прижму своего сына к груди! Жаль, что Нанук на охоте и не может поехать со мной.

На сборы хватит и пары дней: еда, корм собакам, тёплые шкуры — ночами холодно; компас, кудлик — старая лампа из мыльного камня, ей уже сотня лет, а она ещё служит! — снегоступы на всякий случай, одежда нам с сыном…
Анани знала, что я сразу начну собираться в дорогу, и привезла мне мактак, пеммикан* и мороженую рыбу собакам.
***
И в снегах бывает тепло, и в жару колотит от холода.
Истосковавшиеся за долгую зиму собаки бежали быстро и весело; пролетали на север пуночки и канадские гуси, блестел ещё не растаявший снег да чернели высокие инукшуки-вехи: одна рука указывает в сторону Икалуита, другая — на Гудзонов Залив.
Скоро наступит короткое лето: зацветут камнеломки и землю покроет ковер из цветущих мхов…
***
Жизнь не всегда улыбается: я ходила от дома к дому, расспрашивала всех, кого видела, но никто не встречал в Лэйк Харборе незнакомых мужчину и мальчика.
Обратный путь был невесел.
Ниак кулалик! — уговаривала я себя. — Ниак кулалик… Лэйк Харбор не единственный посёлок на острове, и я доберусь даже до Пангниртунга*, только бы знать, что там видели Тулимака.
Тускло светило солнце, кружились нередкие в мае снежинки, и собаки, услышав команду «Домой!», бежали довольно резво. Я задремала.
Очнулась от странного гула. Он нарастал, приближаясь, и казалось, что cтонет земля. Собаки стояли, прижавшись друг к другу. Я кричала, упрашивала их бежать, но даже преданный Уолф не трогался с места. Начинало темнеть.
Много вещей вокруг, о которых мы мало знаем. Они не любят, чтобы их беспокоили, и я зарылась в оленьи шкуры и стала ждать неизвестно чего.
До Икалуита оставалось немного: несколько часов назад мы промчались мимо предпоследнего инукшука, ещё один — и дом совсем рядом.
Начался снегопад, подул северный ветер, и неистово пела тундра.
***
Я не знаю, почему рванули собаки.
Может, их напугал Кивигток? Когда-то он был человеком, но не смог свернуть с тропы злобы и превратился в зверя: бродит веками по тундре и пугает людей и собак.
Собаки рванули — и я выпала из саней.

 Надо мной — чёрное небо в рваных клочьях пурги, вокруг снежная тундра–пустыня: ни крова нет, ни еды. На мне тёплая парка и шапка да в кармане два куска пеммикана. Я — пленница белой пустыни… но — Ниак кулалик! — пойду вперёд сколько хватит сил.
Я наткнулась на тонкие палочки*, но озябшие руки не слушались, и разжечь костёр было нечем. Я боялась ослепнуть: от снежной слепоты одно лечение — несколько дней в темноте. У меня не было этих дней.
 Я упрямо брела вперёд, и тундра сжалилась надо мной: гул затих, снегопад прекратился, и я вскрикнула, ударившись обо что-то большое. Инукшук! Спасительный инукшук перед домом…
А потом я услышала лай собак и упала без сил.
***
Меня спасла сестра.
Когда собаки вернулись с пустой упряжкой, Анани отправилась мне навстречу.

Она рассказала, что три дня назад промчался Великий буран*. Он затронул Икалуит: намёл сугробы с метр высотой, разломал ступеньки домов, снёс много крыш. В посёлке до сих пор ни воды, ни света. Я шла южнее, и тот жуткий гул был всего лишь отголоском бурана.
***
Один раз мне помог Инуа. Потом пожалела Тундра.
Ждать ли помощи в третий раз?

4.

Облава шестидесятых — так называют теперь эти годы, а для нас они были жизнью.
Кто-то смирился, утешаясь тем, что жизнь детей будет легче, чем у родителей, кто-то терпеливо ждал возвращения дочери или сына, кто-то роптал… а мы уже пять лет не знали, жив ли наш сын.
Неизвестность — болотная топь: засасывает и не отпускает.
У Нанука была охота: тундра отгоняет печальные мысли. У меня не было ничего.
 Я пела песни Духу женщин по имени Атаксак, просила о помощи духов тундры и Всемогущего Инуа и верила: помощь придёт.
Иногда я слышала голос сына: «Мама, мне холодно…»
Иногда просыпалась от страха: Тулимак и Тактук встретили в тундре голодного зверя, но гнала эти мысли прочь: духи бы помогли, не могли не помочь — и материнские слёзы ледяными осколками вонзились бы в звериную морду.
Иногда снились Тулимак и Тактук стоящими на берегу ночного Пролива: Лунный Дух прислал им белый каяк — такой же красивый и острононосый, как игрушка, которую подарила когда-то Анани племяннику.
Иногда… Иногда…
***
В конце августа в Икалуит прилетела Джуди: её прислали по Программе помощи женщинам Севера.
Мы роптали: зачем нам программа? Bерните детей и оставьте нас всех в покое!
А тростиночка-Джуди не ходила: летала, не замечая холодных взглядов. Всем восхищалась, всему поражалась, задавала кучу вопросов и удивлялась, не дождавшись ответа. Ей выделили пустующий синий барак на высоких сваях и дали работников сделать ремонт.
Джуди учила нас жить в современном мире: рассказывала о далёких странах, говорила о законах, преступности и расизме, показывала, как готовить канадские блюда, продавать поделки, которых у каждой из нас скопилось немало, и учила говорить на правильном английском языке:
— Ваши дети скоро вернутся домой: умные, образованные, прекрасно говорящие по-английски, и их встретят матери им подстать: красивые, современные, умеющие накормить детей вкусными блюдами, к которым они привыкли за последние годы, способные поддержать любой разговор и работать везде: и на почте, и в магазине, и на военной базе, а главное — любящие их всем сердцем.
Мы не всегда понимали друг друга. Как-то Джуди сказала, что восхищается нами: мы сильные, и вся наша жизнь — борьба.
— С кем? — удивились мы.
— Ну как же…вы боретесь за выживание: с холодом, тундрой, пургой. С жестокой природой вокруг.
— Тундра — наш дом. Духи Севера нам помогают. Подчинись их законам, не иди против них — и они помогут тебе.
***

Не обманешь природу — и не обманешь тех, кто живёт по её законам: мы приняли Джуди. Она уже не задавала вопросов: просто жила среди нас, учила тому, чего не знали мы, и училась сама: у рождённых в снегах можно многому научиться.
В конце октября, когда заполыхало Сияние, я увидела Джуди лежащей на земле: постелила на снег даже не шкуру карибу — какое-то покрывало, легла на спину, раскинула руки и ахала от восторга.
 Я отыскала дома не пригодившееся много лет назад амаути, отпорола карман на спине и принесла ей: «Север не прощает глупостей. Надень пока это, а потом я сошью тебе парку».
Я сшила Джуди парку, варежки и маклаки и научила, как нужно дарить и принимать подарки: «Вместе с этим подарком прими тепло моих сердца и рук».
***
Однажды перед занятием Джуди протянула мне лист бумаги: «Это мои стихи».
Слышите нас? Мы плачем.
Видите нас? Мы хотим быть народом,
Народом свободным, народом гордым.
Вглядитесь: у нас улыбка в глазах.
Нас ранят — за что?!
Мы хотим знать,
Где искать нашей воды синеву,
И рыбу, и карибу,
Что делили с нами злую судьбу…
Вам никогда наш народ не понять.
Пишите законы и продолжайте лгать.
Мы — пилигримы.
Мы идём за солнцем…
— Атаксак, ты не дочитала!
— Эти стихи не о моём народе.
— Но почему? Что не так?
— Эти стихи не о моём народе.
***
Темой занятия в тот день была деловая переписка.
 — Очень важно правильно составить письмо, — объясняла Джуди. — Одно слово, даже буква могут исказить весь смысл. Есть правила: с них и начнём. Во-первых, конверт…
— А теперь потренируемся. Атаксак, кому ты хотела бы написать деловое письмо?
— Тому, кто знает, где мой сын, — ответила я. — Но в тундре нет столько медведей, сколько раз я задавала этот вопрос.
— Ниак кулалик, Атаксак! Диктуй: имя и фамилия сына, год рождения, адрес родителей… Проверь: правильно ли я записала?
— Да, только имя пишется не через К, а через Q.
— Исправила. Завтра отправлю и будем надеяться на скорый ответ.
***
Вечером через неделю после того занятия в дверь нашего дома забарабанили так, как не барабанили никогда (мы умеем ценить тишину).
Влетела Джуди:
— Атаксак! Я получила ответ!
 Нанук обнял меня, словно желая защитить ещё от одного разочарования:
 — Читай.
— Всего одна буква! Я подумала: если я неправильно написала имя вашего сына, то точно так же, услышав его, могли ошибаться другие. Проверила в словаре: «Тулимак. Означает ребро. Существуют два различные по написанию, но равноценные по смыслу и произношению варианта: Tulimak и Tulimaq». А теперь официальный ответ: «Ваш сын Tулимак — через q! — находится в городе Дофин, провинция Манитоба, и учится в пятом классе школы-интерната Мак Кей. По всем вопросам обращайтесь в местные органы власти или Департамент по делам индейцев и развития Севера».
Я знала, что такое счастье.
Знала, что такое горе и страх.
Теперь я узнала, что такое сбывшаяся надежда.
***
Ломились в доме столы: шли и шли разделить нашу радость соседи, друзья и совсем незнакомые люди.
— Нанук, Атаксак, — позвала Джуди, — становитесь сюда, я вас сфотографирую: пусть Тулимак увидит, какими стали его мама и папа!
— Мой Микса тоже в Манитобе, недалеко от Дофина. Там снежно и холодно, но наши дети к такому привычны.
— Нанук, Атаксак, готовьте посылку: мы отправляли варежки и носки — всё дошло хорошо.
— Не посылайте еду: вернут.
— Говорят, скоро детей разрешат навещать.
—Нанук, Атаксак, как же мы за вас рады!
 А вечером, когда все разошлись по домам, и царица полярной ночи Унук развесила на небесах свои самые яркие шторы, мы сели отдохнуть на крыльце.
— Как ты думаешь, Атаксак, в Манитобе тоже бывает Сияние?
— Скоро узнаем, Нанук, — ответила я.
 ***
 На последнем занятии перед отпуском Джуди сказала:
— Я передумала: что мне делать на море? Загорать и скучать? Лучше в отпуск полечу в Манитобу: нужно навестить одного славного мальчугана и рассказать, как любят и ждут его мама и папа.
Вечером я принесла ей подарки для Тулимака.
— Джуди, никому другому я не стала бы объяснять, почему твои стихи не о нас: кто не понял, тот не поймёт. Но ты — друг, тебя прислали нам Духи.
 Не мы пришли на чужую землю. Не мы отобрали чужую рыбу, звериные тропы, зверьё и даже детей. Мы у себя дома. Мы не хотим быть свободным и гордым народом: мы есть свободный и гордый народ. Мы не пилигримы. Нас не нужно жалеть. Нам не нужно мешать.

5.
Я буду ждать тебя, Тулимак, пока хожу по этой земле.
Лёгкой пуночкой полечу за тобой, чтобы не было одиноко.
Криком ворона в стае, что провожает табун карибу, предупрежу: туча пыли вот-вот закроет неяркое солнце.
В голодной тундре мелькну земляной жёлтой белкой: поймай, утоли свой голод. Стану россыпью вероники: пусть тебе будет сладко.
В непогоду укрою белым крылом казарки.
Ковром цветущего мха расстелю уютное ложе…
Я буду ждать тебя, сын, пока хожу по этой земле.
***
 Рассказ Джуди
— Ты не торопишь меня, Атаксак, и я расскажу обо всём подробно, но сначала самое главное: вместе с этой фотографией сына прими тепло его сердца и рук.
— Плачь, Атаксак, слёз не нужно стесняться. Знаю: не будет фотографии зацелованней. Ну, слушай рассказ-отчёт.
До Виннипега я добралась легко. Прилетела примерно в полдень, но не беспокоилась: только вечером отправится поезд до Дофина. Вышла на привокзальную площадь и спросила первого встречного, как мне добраться до железнодорожной станции?
Немолодой приветливый мужчина начал объяснять, но прервался:
— Простите за любопытство: куда вы едете?
— В Дофин.
— Вам повезло, — улыбнулся он, — и я туда еду. Приглашаю в мою машину: вдвоем веселей.
Мне не просто повезло, мне повезло вдвойне. Отец Питер, так он представился, оказался пастором Дофинской католической церкви Святого Джорджа и часто посещал детей в школе-интернате Мак Кей.
 Я сжала кулачки и с надеждой спросила:
 — Может, вы знаете Тулимака? Ему тринадцать, он из Икалуита. Мне обязательно нужно с ним встретиться.
 — Нет, — с сожалением ответил отец Питер. — Я рассказываю детям о Боге, Божьей Матери, вере, апостолах, а учат их и воспитывают учителя. Простите нескромный вопрос: вы уверены, что вам разрешат встречу с мальчиком? К сожалению, визиты там не приветствуются.
— Я работаю в Департаменте по делам индейцев, — ответила я. — Надеюсь, удостоверение послужит мне пропуском.
Триста километров по прериям.
Тундра красива по-своему, и прерии – тоже: луга, поля, перелески… Мы ехали вдоль озера Манитоба, потом немного по дороге, бегущей по берегу озера Дофин… пять с половиной часов пролетели быстро. Отец Питер любезно разрешил переночевать в комнате для паломников, а утром я отправилась в школу.
Дофин — маленький и уютный город. Школа Мак Кей стоит на отшибе: двухэтажное здание, окружённое довольно высоким забором. Я постучала в ворота, и вскоре вышел высокий и крепкий охранник. Спросил, к кому и зачем я приехала, и вежливо объяснил, что встречаться с детьми запрещено. Но я не ошиблась: удостоверение сотрудника Департамента по делам индейцев и развития Севера открыло мне двери в школу. Охранник кому-то позвонил, прочитал моё имя, должность и номер удостоверения и повернулся ко мне:
— На встречу отвели два часа. Я отведу вас в класс.
Вскоре пришёл Тулимак.
Я не видела Нанука в юности, но даже сейчас они с Тулимаком — просто одно лицо! Твой сын, Атаксак, довольно высок. Я специально прикинула: он мне до подбородка, а ещё расти и расти! Я сказала, что дружу с его мамой и привезла от неё и папы подарки.
 — У меня нет мамы, — хмуро ответил он. — И папы нет. Уходите: я вас не знаю.
 Он направился к двери, но я успела схватить его за рукав. Кстати, Атаксак, одет он и все остальные ребята (я увидела это позже) в зелёные куртку и брюки и такого же цвета круглую шапочку.
 — Ну нет, дружок, не уйдешь. Не для того я проделала длинный путь, чтоб услышать, что Атаксaк и Нанук не твои родители. Не для того твоя мама каждый день плачет, а папа молчит и стареет от горя. Ты помнишь, какого цвета у мамы волосы?
  — Чёрные.
 — Чёрные? Вот, смотри! — Я протянула твою фотографию. — Мама стала белой, как снег, когда поняла, что потеряла тебя. Она выплакала море слёз, заболела от горя и ушла в тундру искать свою смерть. Её спас Дух Инуа. Потом прошел слух, что тебя и Тактука кто-то видел в Лэйк Харборе. Твоя мама помчалась туда на собачьей упряжке, осталась одна и попала в буран.
— А Уолф? — Тулимак впервые посмотрел на меня. — Он не бросил бы маму.
— Великий буран пролетел совсем рядом, тундра гудела, собаки от страха рванули, и мама оказалась одна на земле. Три дня она шла домой, потому что верила: ты жив, и она непременно тебя отыщет. И отыскала. Не молчи, Тулимак!
 — Каждый день твоя мама гладила Уолфа и расчёсывала его шерсть. Потом спряла нитки и связала носки. Вот, возьми, они из шерсти твоей собаки. Когда мама называет твое имя, Уолф поднимает голову и тихонько скулит. Он тоже ждёт тебя, Тулимак. А вот это — твой инукшук. Мама расшифровала его для меня: две ноги — это тундра и дом. Самый большой камень — папа. Поменьше — мама. Ещё меньше — тётя Анани. Потом — ты, Тулимак. А кто пятый, я не запомнила.
— Уолф, — Тулимак повернулся, и я увидела, что он плачет. — Я думал, что остался один. Всем ребятам писали, хоть редко, но они получали письма. А меня все забыли. И я решил, что их больше нет.
— Тебя любят и ждут, Тулимак. Ну-ка, малыш, вытри слёзы и становись вот сюда: я тебя сфотографирую. Улыбнись: сейчас вылетит пуночка! Что смеёшься? Неужели не вылетела? Ой, Тулимак, чуть не забыла! Никто не знает, что с вами случилось и куда пропал Тактук. Ты помнишь, как тебя забрали?
— Да. Мы доехали на собаках почти до пролива: дядя Тактук говорил, у него там друг, он нас спрячет. Но нас остановила полиция. Они забрали меня и мои документы, а ему сказали убираться к чертям. Больше я ничего не знаю. Наверное, он поехал к другу.
В дверь постучали.
— Минутку, — крикнула я и наклонилась к Тулимаку:
— Слушай меня внимательно: забрать тебя я сейчас не могу. Я разговаривала с отцом Питером — знаешь его? — Он кивнул. — Через него ты будешь получать письма от родителей и мои. О чем будут писать мама и папa, не знаю, но у нас с тобой будет секретная переписка. Ты будешь писать о том, что вы учите, а я исправлять ошибки и подсказывать, на что обратить внимание. Тебе тринадцать. Через два года будут решать, что с тобой делать. Нужно учиться дальше, а для этого ты должен очень стараться сейчас. Всё, что непонятно, спрашивай у отца Питера или пиши мне. Письма отдавай только ему, и — очень прошу! — никому об этом не говори. Чем лучше сработает наш секретный план, тем быстрей ты вернешься домой. И ещё: что сказать твоим маме и папе? — Асаваккит. Анаана, атаата, асаваккит.
— Я не забуду. Улыбнись, Тулимак.
— Ну, вот, Атаксак, и весь мой отчёт. Я только не поняла, что вам сказал Тулимак, но ты улыбаешься, значит, я запомнила правильно. Что? «Я люблю вас, мама и папа?» Ах, какой молодец! Отец Питер обещал помочь с перепиской. Он, как и многие, не одобряет то, что делает государство в отношении ваших детей. Я не буду молчать, Атаксак, я буду бороться за Тулимака, за остальных детей в одинаковых куртках и шапочках.
***
Два года мы переписывались с сыном. Он писал о своих успехах, о том, что учиться, оказывается, интересно, и учителя в школе не очень плохие, особенно по биологии.
 
Нанук готовил сети и снасти. «Поедем с сыном в Залив, тебя не возьмём, не проси: рыбалка – дело мужское!»
В воздухе зрело что-то хорошее. Джуди рассказывала об изменениях в обществе, о движении за права коренных народов, о скорой ликвидации школ для индейцев.
— Дети будут учиться в обычных школах, — говорила она, — и их будут оценивать по успехам, а не смотреть: индеец он или нет.
Несколько раз она читала свои статьи, опубликованные в газете «Toronto star». Мы слушали, соглашались и гордились нашей умной и доброй Джуди.
«Мы говорим о детях, — писала она. — Потерянное поколение. Украденные годы. Дети, вырванные из материнских объятий… Я напомню о матерях. Кто считал пролитые ими слёзы? Кто заметил, что женщины поседели, что опустели дома, исчез смех? Я напомню вам о мужчинах: кто заменит сына отцу? Мужчины не плачут, их слёз не видно, но страдают не меньше женщин. Почти сто лет назад генерал Ричард Пратт произнёс печально известную фразу: «Убить в индейце индейца, чтобы спасти в нём человека». Эта мысль, эта фраза преступны. Отобрать детей у родителей — преступление. Принести столько горя ни в чём не повинным людям — преступление. За которое пора отвечать».
Летом восемьдесят третьего года Джуди сообщила радостную весть: родителям разрешили забрать детей на каникулы. Нанук был на охоте, и мы поехали в Дофин с Джуди. «Со мной будет легче», — заявила она. Долго мы добирались (или мне показалось?), но двенадцатого июля впервые за семь лет я прижала сына к груди.
***
Через год контракт Джуди закончился.
На последнем, прощальном занятии класс был переполнен.
 — Какая одежда самая теплая? Амаути с карманом, отпоротым на спине. Какая работа самая весёлая? Откапывать вместе с вами от снега наш синий барак. Какая еда самая вкусная? Та, которую мы готовили с вами: я учила вас, вы меня. Я уезжаю в Торонто. Кому нужна будет помощь, пишите. Кто будет в Торонто, приходите ко мне. Я вас никогда не забуду.
Она дала каждому свою фотографию с написанным на обратной стороне адресом и словами:
— Вместе с этим подарком прими от Джуди тепло ее сердца и рук.
***
Тулимак окончил в Дофине школу и поступил в Виннипеге в колледж. Стал биологом, изучает тундру. Женился, двое детей: дочка Джуди и сын Нанук.
В Икалуит они приезжают редко. Наша еда кажется им невкусной, индейские конфеты, которые я приготовила внукам, показались им горькими. Целебные травы тоже не взяли: «У нас другие лекарства».
Несколько лет назад Тулимак повёз нас в Дофин показать свою школу.
Заброшенное здание, ветер гудит в выбитых окнах, двери валяются на земле.
У одной двери Тулимак остановился. Долго смотрел на неё, потом встал на колени и начал оттирать левый угол от грязи.
Я опустилась с ним рядом: — Сынок…
В нижнем левом углу показалась выцарапанная чем-то фигура. Инукшук.
Сын поднялся и стал бить по двери ногой: «Не-на-ви-жу!»
И я всё поняла.
Тяжёлая дверь, закрывшая путь к свободе.
Детская рука, колотившая в дверь, и бессильные слёзы.
Тулимак выцарапал на двери символ дома, тундры, близких людей и собаки.

Он — канадец.
И он — инуит.
***
Я возвращалась из зимы в осень.
Из белоснежной и доброй зимы Нунавута в кленовое разноцветье Онтарио.
В чём секрет женщин Территории Нунавут?
В унаследованной от предков покорности судьбе и природе?
В умении жить по законам тундры?
В девизе «Ниак кулалик!» — «Никогда не сдавайся»?
В тепле их рук и сердец.
————————————-
* Примечания
Парка, маклаки и карлик — тёплая куртка, сапоги из оленьей шкуры и тёплые брюки.
Инукшук — каменная фигура в виде человека: указывает направление, пути миграции карибу или предупреждает об опасности.
Мактак, пеммикан — замороженное китовое сало и застывшая в форме плитки смесь кипящего оленьего жира, вяленой оленины и ягод.
Пангниртунг — посёлок на северо-востоке Баффиновой земли.
Тонкие палочки — так инуиты называют карликовые ивы.
Великий буран или Великая пурга (Great blizzard) — снежный шторм, сопровождающийся резким похолоданием, практически нулевой видимостью и скоростью ветра до 140км/час.