СЕМЬ ИСКУССТВ

Наташа училась в Институте иностранных языков на факультете французского языка. Будучи моложе меня на четыре года, она воспринимала и чувствовала жизнь так, как будто, наоборот, я был намного младше. Лаская меня, она часто повторяла: «Ну хоть какая-нибудь морщинка была бы на этом милом личике». Ей хотелось, чтобы её любимый был более мужественным, зрелым, а я мог лишь обещать, что когда-нибудь буду таким, по крайней мере морщины обязательно избороздят мою физиономию.

Игорь Троицкий

Королева страны Играэля

I

В 1965 году я успешно защитил дипломный проект, и мне была присвоена квалификация инженера-физика. Это событие мы, теперь уже бывшие студенты нашей Физтеховской группы, отметили в ресторане «Прага», куда я пригласил и Наташу, девушку с которой был вместе уже более двух лет.

Поздравляя с защитой диплома, Наташа подарила мне Эльфика, довольно крупную игрушечную собачку, к которой было прикреплено поздравление, подписанное «Наше Величество Королева страны Играэля, Наталия I».

Мне понравился и Эльфик, и то, как Наташа из моего имени Игорь выдумала целое королевство во главе с Её Величеством. Удивительно, но во многом мы с Наташей были очень похожи, даже внешне, настолько, что некоторые новые знакомые принимали нас за брата и сестру.

Наташа училась в Институте иностранных языков на факультете французского языка. Будучи моложе меня на четыре года, она воспринимала и чувствовала жизнь так, как будто, наоборот, я был намного младше. Лаская меня, она часто повторяла: «Ну хоть какая-нибудь морщинка была бы на этом милом личике». Ей хотелось, чтобы её любимый был более мужественным, зрелым, а я мог лишь обещать, что когда-нибудь буду таким, по крайней мере морщины обязательно избороздят мою физиономию.

Чтобы придать своим обещаниям большей уверенности, я цитировал ей стихи Иосифа Уткина: «Мы с тобою станем старше, / Загрустим, начнём седеть, / На прудах на Патриарших / Не придётся нам сидеть…» А Патриаршие Пруды находились как раз рядом с домом Наташи, и мы часто сиживали около них.

Всё шло к тому, что мы должны были пожениться, но вместо этого мы вскоре после моей защиты диплома решили расстаться. Инициатива с расставанием исходила от меня, но Наташа не возражала. За прошедшие два года мы попривыкли и поостыли друг к другу и решили проверить свои чувства.

Однажды солнечным июльским днём я пришёл к Наташе домой и принёс «Братьев Карамазовых», «Очарованную душу» и «Исповедь» Руссо. Всё это были отдельные тома из полных собраний сочинений любимых тогда мною писателей. Я оставил их Наташе как некий знак того, что обязательно вернусь за ними. Расстались мы без всяких высокопарных слов. Встали, оделись, поцеловались, и я ушёл.

Очень может быть, что моя инициатива во многом была порождена сомнениями в Наташиной верности. Предыдущим летом мы вместе отдыхали в Коктебеле. Из-за болезни мамы я вынужден был задержаться, и Наташа вылетела в Крым одна. В самолёте она познакомилась с молодым моряком-подводником, и пока я был в Москве, он находился рядом с ней. Накануне моего приезда он улетел. Но в Наташиной комнате остались великолепные раковины, которые скрывшийся молодой подводник, ныряя, доставал со дна Сердоликовой бухты и дарил ей. Глядя на эти необычные подарки, я ощущал свою ущербность, и понимание того, что я не в состоянии повторить подвиги уехавшего, просто разрывало моё сердце.

Первую ночь я даже не остался с Наташей, а ушёл ночевать к своему другу, который, к счастью, или, наоборот, к моему несчастью, тоже отдыхал в Коктебеле. Всю ночь он меня успокаивал, и так как я очень хотел успокоиться, то к утру у него худо-бедно это получилось. Наташа, конечно, уверяла, что ничего между ней и нечаянным попутчиком не было, но наш отдых был сильно подпорчен, и за весь год я так и не смог забыть и необычные раковины, и не виденного мною, но реально существовавшего подводника.

Ушёл от Наташи я легко, но буквально через несколько дней осознал, как она была мне дорога и что никто другой мне не нужен. Я надеялся, что появляющиеся около меня новые девушки исправят это положение, но, увы, ничего подобного не происходило. Ещё задолго до расставания мы договорились: что бы ни случилось между нами, мы всегда 25 февраля в семь часов вечера будем ждать друг друга около памятника Гоголю. Это было время и место, где мы когда-то познакомились. Однако до этого момента было ещё очень долго, а мне с каждым следующим днём становилось всё хуже и хуже.

II

Как-то прогуливаясь по залам Музея Изобразительных Искусств, я встретил Марину, кузину моего друга. Она однажды видела меня с Наташей и поинтересовалась, как у нас дела. Марина была не из близких моих подруг, но я был настолько подавлен, что подробно рассказал ей о своей любовной драме. Марина задумалась и вдруг предложила:

 —  Я всё собиралась погулять по моему любимому Суздалю. Приглашаю. Присоединяйся. Там ты будешь иметь возможность замолить свои грехи и успокоиться.

На словах «замолить грехи» Марина подмигнула мне и засмеялась. Я согласился, и через три дня мы уже подъезжали к Суздалю. Зубчатый от множества колоколен и храмов его силуэт то прятался, то снова возникал при спуске и подъёме дороги. По мере приближения я уже стал различать отдельные составляющие городского ансамбля: кремль с белым собором и колокольней, розовые массивы стен и башни Спасо-Евфимиевого монастыря, стрелу Ризположенской колокольни и зелёные пятна городских садов.

И вот мы в Суздале. Его единственная гостиница «Дом колхозника» имела два этажа. На первом находились несколько четырёхместных номеров, а на втором —  два номера (женский и мужской) по двадцать человек в каждом. Все нижние номера были заняты. Марина поморщилась и предложила пойти в старинную деревню Кидекшу и устроиться там в какой-нибудь избе. Мне понравилось эта идея. Немногим более часа быстрого хода —  и мы вошли в Кидекшу. Единственная проезжая дорога привела нас к колокольне и церкви Бориса и Глеба, возвышавшейся на крутом обрывистом берегу реки Нерль. Бескрайние просторы открылись перед нами. Лучи медленно заходившего солнца освещали широкую пойму реки, плавно превращавшуюся в заливные луга, которые в свою очередь сменялись колхозными полями, окаймлёнными тёмным хвойным лесом. Я молчал, зачарованный увиденным. Марина присела на большой валун. Через несколько минут, стараясь не напугать окутавшую нас тишину, она еле слышно предложила:

 —  Ну, выбирай избу, куда мы пойдём проситься на постой. Я покрутил головой и указал на самую ухоженную и богатую по виду избу, расположенную рядом с храмом, и в свою очередь спросил:

 —  А какую бы ты выбрала?

И вместо ответа Марина указала на самую хиленькую избёнку, расположенную в стороне от церкви на самом краю деревни. Я подумал, что Марина шутит, но она, взглянув на меня, пояснила:

 —  Видишь ли, я думаю, что в эту богом забытую избу вряд ли кто-либо когда-нибудь просился на постой. Поэтому для её хозяев наша просьба будет большой и приятной неожиданностью, а если хозяевам приятно, то и гостям будет хорошо.

 —  Убедила. Давай попробуем, —  милостиво согласился я, и мы отправились к избе, выбранной Мариной. На стук вышла старая, сгорбленная, вся в глубоких морщинах старушка. С удивлением выслушав просьбу, она повела нас в дом, громко сетуя на то, что у неё только одна горница. Попутно хозяйка представилась бабой Катей и пообещала, что мешать гостям не будет, так как сама спит на печке. Марина успокоила хозяйку, объяснив, что это совершенно неважно, ибо мы хотели бы спать на сеновале, и у нас с собой имеется всё необходимое. Баба Катя никак не хотела брать деньги за постой. Но тут Марина, взглянув на иконы, занимавшие весь красный угол, сообразила предложить пожертвовать предлагаемые деньги на церковь, после чего они были с благодарностью приняты, а мы усажены пить чай.

История жизни бабы Кати была очень проста. Она появилась на свет в деревне Кидекше, здесь вышла замуж, родила сына. Кроме Суздаля нигде не бывала. Сын жил в городе Коврове, что в сорока километрах от деревни, и навещал мать крайне редко. У бабы Кати была коза. Раз в неделю старушка посещала церковь, где пела в хоре. Церковь находилась в Суздале и в ближайшее воскресенье мы составили ей компанию. Для Бабы Кати этот поход стал большим праздником.  Накинув на плечи свой праздничный платок, она гордо шла рядом с нами по единственной деревенской дороге. Ей казалось, что все смотрят на впервые поселившихся у неё гостей, и её взгляд, излучавший волны света и счастья, то и дело скользил по окнам придорожных изб.

Церковь, куда баба Катя привела нас, оказалась маленькой, но очень живописно расположенной на берегу реки Каменки. Хор состоял из нескольких женщин возраста нашей бабы Кати. Посетителей было мало, и хор расположился около Царских Врат. Звучавшую разноголосицу, переходящую в нескладный речитатив, назвать хором было трудно, и мы с Мариной уже собирались уходить, когда вдруг старушки замолкли и звонкий прелестный девичий голос заполнил храм. В этот момент всё преобразилось. Невзрачные посетители превратились в светлых прихожан, освящавших себя крестным знамением. А мне этот голос, «летящий в купол», на мгновение вернул веру, что скоро моя Наташка вновь будет со мной. Но, увы, только на мгновение. Возникшее в памяти пророчество Блока: «и только высоко, у Царских Врат, причастный Тайнам, —  плакал ребёнок о том, что никто не придёт назад» —  вернуло меня к действительности, и тоска снова заскреблась в моём сердце.

Из церкви мы с Мариной отправились в Спасо-Евфимиев монастырь, где размещалась воспитательно-трудовая колония для несовершеннолетних преступниц. Марина с помощью своего удостоверения сотрудника Музея Изобразительных Искусств смогла получить разрешение на посещение территории этого монастыря с двух до четырёх часов дня. В это время девочки сидели в своих кельях и занимались личными делами.

Пройдя под Благовещенской надвратной церковью и полюбовавшись росписями Спасо-Преображенского собора, мы направились к могиле князя Дмитрия Пожарского. И тут нас накрыл гомон девичьих голосов. В окна всех монастырских построек, где сидели малолетние преступницы, высунулись соскучившиеся по живому мужскому лику коротко остриженные девичьи головки. Одетые в одинаковые полосатые рубашки, девочки лихо размахивали руками, то ли приветствуя незваных гостей, то ли зазывая нас к себе в кельи. Бойкие словечки перемешивались с трёхэтажным матом, а невинные позы сменялись откровенными сценками.

Взглянув на массивный каменный крест, установленный на месте захоронения князя, мы почти бегом поспешили к выходу. Чтобы прийти в себя от только что увиденного, мы погуляли вдоль крепостной стены, посмотрели сверху на реку Каменку и стоящую на её берегу церковь Косьмы и Дамиана, а затем спустились к Покровскому монастырю.

Возвращаясь в Москву, мы пошли вниз по реке Нерли, переночевали в высоком стоге сена, покрутились вокруг храма Покрова на Нерли, побродили по селу Боголюбово, а уже из него на автобусе добрались до Владимира.

III

Это путешествие несколько успокоило мои сердечные муки, но лишь на время, и очень скоро я вновь захандрил. Тогда Марина придумала иное и, наверное, лучшее для такой ситуации лекарство. Среди её друзей была супружеская пара заядлых любителей безоружейной псовой охоты. У них были борзые, одна из которых ощенилась, и Марина договорилась с хозяевами, что они продадут мне одного щенка. Так у меня оказалась трёхмесячная борзая, которую я, естественно, окрестил Эльфой. Конечно, она была не очень похожа на Эльфика, подаренного мне Наташей, кроме разве что белой окраски.

Мы полюбили друг друга буквально сразу. Правда, когда Эльфа подросла и стала разрешать кобелям обнюхивать себя, я её не ревновал, а вот она просто бесилась и творила всяческие непотребства, когда я закрывался с какой-нибудь девушкой в своей комнате. Дважды я ездил с кем-нибудь из своих приятелей в Кидекшу, где останавливался у бабы Кати и гулял с милой Эльфой по близлежащим лесам и полям.

И вот наконец пришёл февраль. В определённый день и час я был у памятника Гоголю. Прождав безрезультатно около часа, я отправился к Наташе домой. Встретила она меня вполне приветливо и, накинув шубку, предложила где-нибудь отметить нашу очередную годовщину. Через пятнадцать минут мы уже сидели в баре ресторана «Пекин». Своё непоявление у памятника Гоголю Наташа объяснила тем, что приходила к другому Гоголю, который не на бульваре, а во дворе дома, где когда-то жил писатель. Мне показалось странным, что она не помнила место нашей первой встречи, но я был так рад видеть Наташку, что никакого внимания на это не обратил.

Мы сидели за столиком и болтали о чём-то совсем не главном, пока Наташа не задала простенький вопрос: «А у тебя кто-нибудь есть?» Я с восторгом стал описывать свою новую подругу, какая она нежная, игривая, верная и очень ревнивая.

 —  Покажи фотографию, —  попросила Наташа.

Я достал и передал ей фото, на котором Эльфа, стоя на задних лапах, старалась лизнуть меня в лицо. Наташа взглянула, и в следующий момент улыбка, всё время блуждавшая и освещавшая её лицо, внезапно погасла. Я ещё не успел что-либо понять, а только услышал:

 —  И у меня тоже кое-кто есть, только не совсем, а точнее, совсем не щенок.

И Наташа рассказала, что после нашего расставания она вместе со своей подругой и её братом Мишей улетела на Рижское взморье, где и… Последовавшие затем слова о том, что это было мимолётное увлечение… совсем не то, что было у нас, —  пролетели мимо. Слышал же я лишь грохот разрушавшейся стены, отделявшей меня от другого, неизвестного мне мира.

С осознанием, что той моей Наташки больше нет, пришло и освобождение от чувств, которые были с ней связаны. Однако это освобождение было неполным. Оставалась память, которая затухала очень постепенно и ещё долго волновала меня. Если прежде я считал, что важным в отношениях с женщинами является уровень моих собственных чувств, то отныне более важными стали те чувства, которые испытывались ко мне. И только, когда память о Наталии I, «королеве страны Играэля», отошла в прошлое, всё вернулось на круги своя, и мои собственные чувства приобрели первостепенное значение.

В тот далёкий момент, узнав о Наташином новом друге, я был уверен, что, расставшись с ней, поступил так, как должен был поступить настоящий мужчина. Однако по прошествии более полувека понимаю, что подобная уверенность была чисто мальчишеской, очень далёкой от настоящей мужской. Не зря Наташка так сожалела об отсутствии морщин на моём лице. Сегодня у меня их уже предостаточно, а после того, как они стали появляться, ушла и та мальчишеская уверенность, свойственная мне тогда. Теперь я знаю, что нельзя проверять на прочность то, что ещё только зарождается, а наоборот, это «что-то» следует беречь и лелеять. Но прийти к такой простой истине можно только заработав не одну пару глубоких морщин.

Оставшиеся же прорехи в моих собраниях сочинений Достоевского, Ромена Роллана и Руссо существуют и по сей день. А игрушечный Эльфик, которому недавно исполнилось пятьдесят шесть лет, по-прежнему верно служит мне и сторожит мою московскую квартиру.