В школе быстро выяснилось, что высокая худая девочка не очень умна и не попадет ни в отличницы, ни в красавицы. Ее вершина жизни осталась у девочки-дошкольницы, уверенной, что она не хуже других и что будет еще лучше.

Арон Липовецкий

КСТАТИ, ЧТО КАСАЕТСЯ

Короткая проза

Изъятия времен

У меня до сих пор не выходят из головы несколько безобидных фраз. Оказался я как-то в командировке в городе Ленинграде, которого я что-то давно не встречаю в новостях. Странно, красивый был город, правда по преимуществу в центре, у нас бы сказали в касбе или в старом городе.

По утрам я завтракал неподалеку от гостиницы для командировочных в магазине полуфабрикатов, там всегда продавалось что-то питательное и недорогое. В очередной раз стоя в очереди перед открытием, я услышал чей-то голос:
 — Что же они не открывают? Уже девять.
 Кто-то возразил:
 — Да нет еще девяти, еще без пяти.
 — Не может быть, вчера в это же самое время было ровно девять.
 Не знаю, был ли прав говоривший, крепкий высокий мужчина под сорок, в потертом пальто, но его уверенность не допускала сомнений. Я еще подумал, наверное ему тоже на Металлический Завод, но больше я его не встречал, время развело нас, как и других, в разные периоды и эпохи.

 Недавно, во время беседы с коллегами в обеденный перерыв, в одном из близлежащих кафе, которых тут в изобилии, я по какой-то причине вспомнил и рассказал эту историю. Сидевший напротив молодой программист, закончивший университет в Тель-Авиве всего лет десять назад, вдруг вскинулся:
— Ну и что тут смешного? Просто глупость какая-то.

 Смешного и правда было мало, но мне не хотелось это объяснять.
— Да, ты знаешь, времена были бедные, смеялись и такому, — сказал я, разряжая обстановку.
 Однако, на обратном пути, ко мне присоединился мой младший ровесник, родом из Горького, города, который тоже исчез. И рассказал, что он тоже наблюдает какие-то странности, которые происходят со временем в последние годы. Он рассказал пару историй, достойных Хокинга, и добавил:
 — Пожалуй теперь я не поставлю и ломанного гроша на то, что солнце взойдет на рассвете, скорее ближе к вечеру, когда станет смеркаться.

 Какое-то время я еще встречал его в компании, мы издали здоровались. Потом он исчез. На мои осторожные расспросы мне сообщили, что он уволился.
 — Как же так, — подумал я, — и не попрощался?
 Больше мы с ним никогда не встречались.

Лофт

 на шла по улице и непонятно почему вспомнила: лофт. И сразу поняла, что просто не знает этого слова. Что оно значит? Ей непременно нужно это выяснить прямо сейчас. Она присмотрелась к неряшливому старику. Он собирал в пакет пластиковые бутылки. Она подошла к нему и спросила по-русски:
— Извините, вы не знаете, что такое лофт?
— Лофт? — переспросил старик. — Знаете ли, сударыня, я бы очень хотел вам помочь. Но в «Морском Уставе» ничего подобного нет. Право, мне очень неловко отвечать отказом, но, кажется, на этот раз я не смогу вам помочь.
— Извините, — ответила она раздраженно и пошла прочь по улице. Сердилась она, впрочем, на саму себя, на то, что до сих пор не купила смартфон.
— Был бы у меня смартфон, я все бы уже выяснила прямо в Интернете.

С этими мыслями она зашла в магазин за халой и селедкой к шаббату.
 — Это недорого и надо бы успеть до наступления жары, — пояснила она почти вслух. В кассу перед ней стоял «юноша», сказала бы она, но нет, это был молодой мужчина лет под 30. Когда подошла его очередь, он вынул наушники из ушей и расплатился. И тут она осмелела:
 — Вы не скажете, что такое лофт?
— Лофт? Что вдруг лофт? Откуда лофт? Это заброшенная фабрика, цех или производство, в котором устроили клуб, или кафе, или жилье.
 — Спасибо большое, — ответила она, изобразив улыбку и отметив легкую неряшливость его русского языка.
 Вот теперь понятно, это лофт! Ну да в таком месте можно и полазить. Там высоко, можно и «позависать на скалах».
«Мы повисим в лофте», — она вспомнила в точности фразу, которую сказал ей внук, уходя из дома рано утром. Да-да, «повисим» — это значит полазим по «скалам».

— С кем это я говорю? — вдруг подумала она, — Почему о себе в третьем лице? И все-таки с кем, почему ему нужно объяснять самые простые детали? Он не ведет прямого диалога, но я знаю, кто это, и объясняю все, что ему нужно. Наверное это я, переделанная из себя самой, из той совсем другой жизни? «Остановить внутренний монолог» — вспомнилось упражнение буддистов. «Зафиксировать точку».
— Да ты сама, как лофт, — вдруг впервые услышала она в ответ. Эхо-собеседник хохотнуло:
— Стала болтливой «кафешкой» под своими сводами. Еще не затихли раскаты от мостовых кранов в широких пролетах высоко над головой.

Пробник

Родиться в бедности она не выбирала. До школы им помогал мамин сожитель. Мама собиралась выйти за него замуж и тогда все стало бы, как у всех. Но перед самой школой он бросил маму.
В школе быстро выяснилось, что высокая худая девочка не очень умна и не попадет ни в отличницы, ни в красавицы. Ее вершина жизни осталась у девочки-дошкольницы, уверенной, что она не хуже других и что будет еще лучше.
Она хотела быть, как все: хорошей ученицей, своей среди подруг, равной среди коллег, умницей-хозяйкой, заботливой мамой. За это она расплачивалась детскими сладостями и девчачьими феничками; у нее была только практичная одежда, вместительная косметичка, глубокая кошелка и ломовая забота о доме и семье; да еще три аборта и поспешные полные забот отпуска. И все необычное, что случалось с ней, тоже было заурядным, как грубые коричневые туфли на низком каблуке.
И потом, когда муж начал зарабатывать, она излечивалась от своих привычек детскими шажками: крохотными пирожными в больших коробках, наборами пробников кремов и духов в миниатюрных тюбиках и флакончиках, рекламными пакетиками чая и кофе. Даже посуду она покупала маленькую, как бы кукольную. Она так и не отвыкла от скидок, залежалых подарков и сезонных распродаж. И с вещами своими говорила, как с детьми: чашечка, вилочка, столик, платьице, туфельки.
Как-то ей, уже немолодой, муж подарил подвеску с бриллиантом, настоящим, пусть и небольшим. Она надела камень несколько раз, удивилась и испугалась. Она встретила глаза в глаза неожиданную зависть малознакомых женщин и испугалась, как маленькая девочка. Камень стал сертификатом ее обычности, который не носят по пустякам на себе. В минуты грусти она надевала подвеску, раскладывала фотографии и предавалась воспоминаниям.
Вспоминалась ей девочка, она перечитывала любимые детские книжки. За их чтением вставала школа, заурядность и цепкая бедность. И она перестала читать, как не читала до школы.
Муж умер. Бриллиант стал чужим и лишним.
— Весь этот мир — пробник. Пора от него избавиться, — решила она и подарила камешек уже немолодой дочери, как семейное достояние. Для девочки это не игрушки.

Юность Дориана

— Не согласитесь ли вы позировать для портрета? — спросил профессор Г. своего студийца. Дориан согласился. Два года он учился в студии и предложение ему польстило.
 Впервые в опустевшей и от того еще более просторной мастерской стояла особенная тишина. Художник был погружен в работу, но наблюдать за ним было некому. Он развернул Дориана в профиль и посадил под свет из окна. Из глубины студии ученик видел вдалеке город весной крупными пестрыми пятнами.
Позировать оказалось непросто. Все же на третьем сеансе он уже обретал навык. И вот, расправляясь, потягиваясь и собираясь уйти, он неосторожно увидел результат. Крепкий рисунок выдавал руку мастера. Но вдруг Дориан разглядел рисунок внимательно и оценил себя пристальным спокойным взглядом художника. — Это я? Этот хрупкий, неуверенный в себе мальчик с семитским лицом — это я? Это был он, Дориан. Он смотрел и смотрел на совсем юного парня, будто знакомился с самим собой настоящим. Дориан смешался и не заметил, как ушел без пальто.
Тот сеанс стал последним, судьба грубо вмешалась в его планы да и саму жизнь. Откуда Дориану тогда было знать, что благородство — это подлейшая из слабостей, приобретаемых воспитанием. Наказанием за него был анафилактический шок и нескончаемая астма. Студия осталась в прошлом, в необратимо другой жизни.
 Портрет остался в его памяти. Как он ни ни пытался быть другим, чего бы ни добивался, кого бы из себя не строил, он так и остался маленьким робким неуверенным юношей, которого увидел в нем художник. Таким он и видит себя с тех пор при каждом взгляде в зеркало.

Что ты сейчас делаешь

Он как-то позвонил мне и сразу спросил:
— Что ты сейчас делаешь?
— Жду твоего звонка, — ответил я.
Он, наверное, забыл мой ответ и через неделю снова позвонил:
— Что ты сейчас делаешь?
— Прокрастинирую, — гордо ответил я.
Он не понял и хмыкнул. С тех пор он продолжал звонить, а я стал ждать его звонки. После моих ответов, и он отключал телефон.
— Пишу реферат на веранде!
— Допиваю коньяк! — под шум электробритвы.
Теперь я стал придумавать ответы и готовиться к его звонкам, но они всегда заставали меня врасплох.
— Да-да, шелковый, синий в косую полоску, — в сторону от микрофона.
— А, это ты? Все работаешь?
— С какой целью интересуетесь, гражданин?
Однажды я ответил:
— Наслаждаюсь жизнью.
После этого он перестал звонить. Хочу позвонить ему. До зуда хочу спросить:
— Что-то давненько ты не звонишь. У тебя все в порядке?
Почему же не звоню? Пространство между нами заполнено его молчанием:
— Ты же наслаждаешься жизнью. Не хочу тебе мешать.

Белый брат

«Скажу, именно Е.П. Блаватская была огненной посланницей
Белого Братства… Именно она была великим духом, принявшим
 на себя тяжкое поручение дать сдвиг сознанию человечества..»

Николай Рерих, из письма жене 8.09.1934г.

 В 1992 году один мой знакомый молодой человек, десятиклассник на ту пору, собирал тусовку ровесников и студентов на Плотинке, месте в Екатеринбурге популярном. Молодежь, которой набиралось под пару сотен прямо за зеленом пригорке, обменивалась вестями о музыке, заработках, будущем России, пили всякое, еще более всякое курили и т.д. Молодой человек, между прочим, был провозглашен «Отцом» этой панк-тусовки, вероятно за свои познания в рок музыке и последовательный нигилизм.
 Однажды туда забрел «Белый Брат» (ББ), так он себя назвал и начал было проповедовать свои белобратские представления о мироустройстве. Когда вдохновение ББ достало даже Отца тусовки, он понял, что пора что-то предпринять.
 Юноша поступил неожиданно для своего возраста архетипично. Налил он полстакана водки и протянул ББ с вопросом:
 — Выпить хочешь?
 Белый брат не отказался и к моменту последнего глотка утратил всякий интерес тусовки к себе и свой интерес к миру. После чего он удалился умиротворенный.
 Отец тусовки так и не узнал ни о Блаватской, ни о Рерихе, ни о Белом Братстве. Зато он отслужил в ЦАХАЛе, и стал доктором компьютерных наук в Израиле. Ностальгия накрыла его лишь однажды. Прогуливаясь со вторым малышом в парке, он услышал:
— Давай возьмем беленькую, пару пиваса и заделаем триангуляцию!
— Все-таки Белое Братство существует, — всколыхнулось в нем полузабытое, — пусть даже и еретическое, разбавленное пивом.

Ульяновск, 1985 г.

Кроме Волги, широкой здесь, как море, занять себя было нечем. Был, правда, в Ульяновске музей Гончарова и картинная галерея, довольно неплохая.
Жили мы в роскошной гостинице, построенной когда-то в ожидании наплыва туристов. Голод был ужасный. Это же восьмидесятые годы. Как-то мы наблюдали, как люди буквально дрались за куриц, которых продавали с грузовика.
Спасал нас сын и кафе «Сказка». Туда пускали только с детьми и там можно было, ну, как-то поесть.
Конечно мы были и в мемориале Ленина. Я искала билетную кассу и спросила о ней у охранника.
— Сюда билетов нет. Не все еще продается! — ответил он с нажимом вместо простого: вход бесплатный.