2 августа в Москве Осипа Мандельштама за контрреволюционную деятельность приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. По тем временам это был сравнительно мягкий приговор. Тремя днями ранее Екатерина Ямпольская — член семьи изменника родины — получила восьмилетний срок.
«…А РЯДОМ В ШАХМАТЫ ИГРАЮТ»
Шахматы в кругу Осипа Мандельштама и в его эпоху
(окончание. Начало в №4/2017 и сл.)
- Эндшпиль судеб
Бал-маскарад. Век-волкодав.
Так затверди ж назубок:
Шапку в рукав, шапкой в рукав —
И да хранит тебя Бог.
(«Ночь на дворе. Барская лжа…»)
Вскоре после ареста мужа Надежда Мандельштам отправилась в Калинин, где были спрятаны рукописи. Благодаря её продуманным и решительным действиям, а также памяти (большинство стихов она выучила наизусть), значительная часть наследия поэта сохранилась и не попала в лапы НКВД.
20 мая Бориса и Берту Бабиных приговорили к 8 годам лагерей. «Репетитор революции» погиб в 1945 году на Колыме, его жене посчастливилось выжить и вернуться «на материк».
30 мая в Праге Алехин и Флор договорились о матче на первенство мира в конце 1939 года в Чехословакии. На деле следующий поединок за шахматную корону состоялся через 13 лет в Москве. Ни в Чехии, ни в Словакии так и не сыграно ни одной партии за высший титул.
9 июня был арестован 73-летний Михаил Мандельштам, который после пребывания в Париже и Берлине в конце 20-х годов вернулся в СССР. «Адвокат революции» погиб в Бутырской тюрьме в феврале 1939 года.
14 июня Надежда Мандельштам писала из Струнино в Шортанды ссыльному Борису Кузину:
«Здесь никто не играет в шахматы. Это тоже хорошо. Я даже не скучаю. Состояние скорее тупое.»[1]
Если, начиная с этого времени, Надежда Мандельштам по её собственным словам, больше не уделяла внимания шахматам (см. главу «Вербальные атаки» 2-й части данной работы), то Борис Кузин не расставался с любимой игрой. Об этом свидетельствует его письмо 1954 года из Борка Ярославской области, где он работал до конца жизни[2]. При этом Кузин относился к шахматам с присущей учёному объективностью, о чём говорит отрывок из его эссе конца 50-х годов «Похвала глупости»:
«Самая близкая аналогия научным занятиям — игра в шахматы. Она вполне бессмысленна. Она не развивает в человеке никаких ценных качеств. В то же время она требует огромной затраты времени и ценнейшей нервной энергии. Но шахматная игра — творчество. И решения задач, не направленных ни на какую практическую цель, могут быть восхитительно изящны.»[3]
16 июня ссыльный Николай Эрдман писал Елене Булгаковой из Лебедяни в Москву:
«Милая Елена Сергеевна,
слов нет, до чего меня прельщала жизнь рядом с Вами. Я уже намечтал себе, как буду по вечерам ходить к Вам в гости, проигрывать Вашим сыновьям в шахматы, беседовать с Вами о разных разностях и уходя домой знать, что на свете кроме хороших людей никого нет. К несчастью все мои планы всегда разрушаются с самой неожиданной стороны. И редко мне было так обидно отказаться от них, как сейчас.»[4]
Из дневника Елены Булгаковой следует, что в шахматы играли все близкие друзья писателя. В год смерти Михаила Булгакова и Владимира Пяста был убит Лев Троцкий, расстреляны Николай Ежов и Михаил Кольцов. В том же 1940 году Яков Рохлин защитил первую в СССР диссертацию на шахматную тему. Через 5 лет его примеру последовал Бениамин Блюменфельд.
В мае 1941 года в Мюнхене была защищена необычная диссертация по теме «Немецкое крестьянское сословие между Средневековьем и Новым временем». Так как за два года до этого молодая исследовательница Рената Радбрух погибла в Альпах, работу завершил её временно безработный отец Густав Радбрух. В главе, посвящённой аллегориям из шахматной и карточной игр, можно прочитать:
«<…> Шахматы давно и сильно возбуждали аллегорическую фантазию. Она развивалась в двух направлениях: образ смерти, побеждающей всех людей в шахматной игре и шахматные фигуры, олицетворяющие различные сословия. Иногда обе идеи соединяются в своего рода танец смерти: как игроки бросают в конце игры все фигуры в мешок, так и смерть бросает в могилу всех без разбора <…>»[5]
20 июня 1938 года в автомобильной аварии под Магдебургом погиб глава Германского шахматного союза Отто Цандер. Альберт Беккер писал о нём в «Фёлькишер беобахтер»:
«Несмотря на тяжелое ранение во время Мировой войны, он активно участвовал в подавлении Спартаковского мятежа. В 1928 году Цандер встал под коричневые знамена Адольфа Гитлера и остался верен им, несмотря на все наказания и преследования.»[6]
6 июля бывший советский полпред в Болгарии Фёдор Раскольников навестил в Париже Илью Эренбурга, с которым его связывала давняя дружба. К этому времени Раскольников уже три месяца самовольно находился за границей, опасаясь за себя и свою семью. Сразу после встречи Эренбург, вероятно, по просьбе Раскольникова, распространил информацию о его политической лояльности.
Газета «64» за 10 июля посвятила целую страницу 120-летию Адольфа Андерсена. Анонимный автор писал:
«Фашистские шахматные заправилы, справляя юбилей Андерсена, заботятся лишь о том, чтобы внести в свой актив андерсеновское наследство и доказать всему миру свое право считаться прямыми наследниками “первого арийского чемпиона мира”. “Унифицированные” фашистские шахматисты, изгнавшие из пределов Германии Эммануила Ласкера и других выдающихся представителей шахматного искусства за их “неарийское” происхождение, вынуждены были пригласить в качестве “государственного тренера” “арийца” Боголюбова. Фашизм не выдвинул и не мог выдвинуть ни одного даже более или менее значительного представителя общечеловеческой культуры — в том числе и шахматной.»[7]
Летом 1938 года Надежда Мандельштам нелегально приехала в Ленинград, чтобы проститься с умирающими сестрой и свёкром. Эмиль Мандельштам, которому не говорили об аресте старшего сына, скончался 11 июля в Ленинградской больнице имени Карла Маркса.
15 июля в еврейской больнице Гамбурга умер почётный член ФИДЕ Вальтер Робинов, возглавлявший Германский шахматный союз с 1920 по 1933 год. После его отстранения новое руководство прекратило контакты с Международной шахматной федерацией. Однако уже в августе 1938 года членство Германии в ФИДЕ было восстановлено. Об отношениях СССР с буржуазной организацией тогда не могло быть и речи.
29 июля на полигоне «Коммунарка» расстреляли Николая Крыленко, одного из столпов советского правосудия и шахматного движения. Часто утверждается, что свидетелем его пребывания в Бутырках был Иванов-Разумник. Однако этот известный литератор, игравший в шахматы вслепую, всего лишь воспроизвёл рассказ о том, как Крыленко видели в соседней камере[8] . Некоторое время Всесоюзную шахматную секцию возглавлял Михаил Ботвинник, о чём в его мемуарах не сказано ни слова.
2 августа в Москве Осипа Мандельштама за контрреволюционную деятельность приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. По тем временам это был сравнительно мягкий приговор. Тремя днями ранее Екатерина Ямпольская — член семьи изменника родины — получила восьмилетний срок.
21 августа в Новочеркасске арестовали бывшего профессора Ростовского университета Льва Велихова. Осуждённый на 8 лет, он погиб в лагере предположительно в 1942 году. Такова же была судьба Василия Руссо и Александра Раевского. 5 мая 1942 года в Москве расстреляли Михаила Левидова как английского шпиона.
29 августа на Бутовском полигоне был расстрелян Борис Камков. В тот же день в Ле Гранд-Серре умер Жозеф Бедье, которого в 1933 и 1934 годах выдвигали на Нобелевскую премию по литературе. В 1938 году номинантом этой награды впервые стал Марк Алданов. Тогда же появилась его повесть «Могила воина», в которой можно найти диалог о шахматной игре вслепую. Алданов претендовал на Нобелевскую премию 13 раз, но так и не получил её.
8 сентября в Оренбурге был расстрелян Николай Зноско-Боровский. Его брат Евгений, также, как Савелий Тартаковер и Николай Оцуп, участвовал во французском Сопротивлении и пережил сороковые годы. Сестра гроссмейстера, искусствовед Сильвия Тартаковер в 1941-43 годах находилась в Карагандинском лагере[9]. Дальнейшая её судьба не известна.
9 сентября Осип Мандельштам стал пассажиром эшелона, шедшего из Москвы на Дальний Восток. В тот же день из Ленинградской пересыльной тюрьмы в том же направлении был этапирован Карл Шваб.
12 сентября разведчику Василию Васильеву заменили смертный приговор на 10 лет лагерей. Другого бывшего охранника Ленина — арестованного в 1938 году Абрама Беленького — после пересмотра дела ликвидировали в начале войны. Тогда же был расстрелян и Сергей Шварсалон.
17 сентября расстреляли Бориса Таля, не имевшего отношения к восьмому чемпиону мира по шахматам. В мемуарах первой жены Михаила Таля упоминается семья её подруги Инны Мандельштам — правнучки Бениамина (деда поэта).[10]
Газета «64» за 20 сентября сообщила о том, что Семён Левман восстановлен в рядах советской шахматной организации[11]. Литератор и шахматный композитор погиб в 1943 году, будучи военным корреспондентом, также как и годом ранее Евгений Петров.
21 сентября в Ленинграде были расстреляна группа литераторов, в том числе Бенедикт Лившиц, Юрий Юркун и Валентин Стенич. Елена Тагер, впоследствии автор воспоминаний о Мандельштаме, получила 10-летний срок.
В сентябре 1938 года в Праге состоялся шахматный блицтурнир в противогазах — шла тренировка перед лицом очевидной угрозы.[12] 1 октября Германия аннексировала Судетскую область и через два дня Марина Цветаева писала Анне Тесковой из Парижа:
«Чехия для меня сейчас — среди стран — единственный человек. Все другие — волки и лисы, а медведь, к сожалению, далек.»[13]
Среди жертв оккупации Чехословакии оказался шахматный мастер Карел Трейбал (1885–1941). Марина Цветаева вернулась в СССР и в 1941 году покончила с собой. Покинув европейский континент, добровольно ушли из жизни Эрнст Толлер (1939) и Стефан Цвейг (1942).
10 октября в Москве умер выдающийся шахматист Николай Григорьев. По информации Татьяны Морозовой, он был арестован осенью 1937 года после возвращения из поездки по Дальнему Востоку. Не отличавшегося крепким здоровьем Григорьева подвергли пыткам, с целью выбить из него показания на Николая Крыленко.[14]
12 октября во Владивостокский пересыльный лагерь «Вторая речка», где уже находились Евгений Крепс и Дмитрий Маторин, доставили очередную партию заключённых, одним из которых был Осип Мандельштам. Эшелоны приходили на «Вторую речку» практически ежедневно: 14 октября прибыли Юрий Казарновский и Юрий Моисеенко, 16 октября — Карл Шваб.[15]
20 октября в Элктоне (штат Мэриленд) Хосе Рауль Капабланка и Ольга Чагодаева заключили брачный союз. Молодым предстояло путешествие в Нидерланды, где вскоре должно было начаться соревнование восьми выдающихся гроссмейстеров.
21 октября в Москве, в редакции газеты «64» провожали в заграничную поездку лидера советских шахматистов. Незадолго до этого газета сообщила о том, что Ботвинник стал кандидатом в члены ВКП(б)[16]. Тем не менее для поездки на турнир вместе с женой понадобилась помощь Николая Булганина. В одном из некрологов бывшего советского премьера можно прочитать:
«<…> Булганин стал на родине персоной нон-грата, заброшенным и забытым персонажем, который проводил время, бродя по московским бульварам и наблюдая за шахматными сражениями в парке.»[17]
22 октября в Струнино Надежда Мандельштам писала в последнем письме к мужу:
«Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память. <…>»[18]
Первым из солагерников поэта, более-менее достоверно рассказавшим о нём, был Юрий Казарновский. С его слов Надежда Мандельштам записала:
«На работы — даже внутрилагерные, вроде приборки — его не посылали. Даже в этой истощенной до предела толпе он выделялся своим плохим состоянием. По целым дням он слонялся без дела, навлекая на себя угрозы, мат и проклятия всевозможного начальства.»[19]
Юрий Моисеенко вспоминал:
«<…> Осип Эмильевич чувствовал себя чужим даже в нашей соседской среде. Духовного взаимопонимания же не было. Ну какие мы ему единомышленники?… Пересылка — место не самое жестокое, но гнилое, своей нужды в рабочей силе нет, сохранять некого и незачем <…> Позавтракали — болтаются по зоне. Пообедали — кто спит, кто бродит. Играли в самодельные, из хлеба, шахматы. Осип Эмильевич останавливался, безучастно смотрел на играющих <…>»[20]
Сохранилось аналогичное свидетельство Дмитрия Маторина:
«Никаких особых работ на пересылке не было. Так, убрать что-нибудь, подмести, поднести — это было. Мог и Мандельштам что-нибудь этакое делать. В основном же ничего не делали. Книг не было. Играл в самодельные, из хлеба, шахматы.»[21]
Существует и несколько вариантов воспоминаний Евгения Крепса о встрече с Мандельштамом на «Второй речке»[22]. Сведения о последних днях и гибели поэта противоречивы и зачастую мифологизированы. Но даже на их фоне выглядят ирреальными мемуары декабристов, собранные Михаилом Коганом для своей работы «Очерки по истории шахмат в СССР» (Москва, 1938). Вот что писал Николай Басаргин о Читинском остроге:
«Каждый день, исключая праздников, нас выводили за конвоем, на три часа поутру и два после обеда, засыпать какой-то ров на конце селения. Мы были очень рады этим работам, потому что они позволяли нам видеться с товарищами нашими из другого каземата. Работать же нас не принуждали: свезя несколько тачек земли, мы обыкновенно садились беседовать друг с другом или читали взятую с собой книгу, и таким образом проходило время работы… Ров этот, не знаю, кто-то из нас назвал Чертовой могилой, и говорят, что он до сих пор носит это название. Впоследствии придумали нам другую работу: устроили ручную мельницу в несколько жерновов и водили туда молоть хлеб. Но и там мы почти ничего не делали, толковали, читали, играли в шахматы <…>.»[23]
27 октября 1938 года в Москве был расстрелян Артемий Халатов, ранее возглавлявший ЦЕКУБУ и Госиздат. В мемуарах Ботвинника дан запоминающийся образ Халатова; он охарактеризован «черной-пречерной бородой и черной кожанкой»[24]. Как отметила Надежда Мандельштам, Халатов по собственной инициативе добился того, чтобы поэт получал дополнительный паек.
31 октября Карл Шваб отправил своё последнее письмо из лагеря «Вторая речка». Датой его гибели считается январь 1939 года, подробности не известны. Существует и версия о том, что музыкант погиб в лагере для уголовников под Воронежем.[25]
4 ноября в Нидерландах стартовал исторический АВРО-турнир, не имевший, однако, отборочного характера. Как вспоминал Ботвинник, «на открытии турнира выступил чемпион мира и по-немецки <…> с выразительной фельдфебельской грубостью зачитал заявление, где отклонял домогательства организаторов влиять на выбор претендента, и объявил, что будет играть с любым известным гроссмейстером, который обеспечит призовой фонд.»[26]
6 ноября Джордж Колтановский дал сеанс одновременной игры вслепую в нью-йоркском клубе имени Маршалла. Выступление проходило в присутствии Эмануэля Ласкера и Фрэнка Маршалла с супругами. В жизни Колтановского это событие выделялось ещё и потому, что это был его первый день, проведённый в США.[27]
В 1942 году Марселю Дюшану удалось покинуть оккупированную Францию. Через 2 года в Нью-Йорке он встретился в матче со свом давним приятелем Колтановским[28]. В 1952 году Колтановского вызвал на поединок Хэмфри Богарт. Шахматный шоумен победил легендарного актёра, по обыкновению не глядя на доску. Кроме них в Южную Калифорнию к тому времени переместилась и неравнодушная к кинематографу Соня Граф. В Голливуде, где до своей смерти в 1955 году преподавал Михаил Чехов, вполне мог возникнуть ремейк «Шахматной горячки».
Предпраздничный выпуск газеты «64» от 5 ноября 1938 года напечатал панегирик Виктору Гоглидзе, сообщив, в частности, о его недавнем вступлении в партию. Далее шли приветствия из Нидерландов от Ботвинника, Файна, Решевского, Кереса и Флора к годовщине ВОСР. На последней странице среди сообщений с АВРО-турнира было и такое:
«Приехавшие первыми гроссмейстеры Файн и Решевский получили “дружеские” предупреждения от истинных “ценителей” шахмат. В анонимных письмах, пересланных через турнирный комитет, блюстители «арийской чистоты» шахматного искусства рекомендуют американским гроссмейстерам по меньшей мере… не выигрывать. Письма переданы для расследования в полицию.»[29]
Равнодушный к религии Ботвинник, член партии с 1940 года, вспоминал о Решевском:
«Когда не было кошерной пищи, Сэмми просто не доедал. Во время АВРО-турнира мастер Оскам подарил мне несколько свежих (еще теплых!) кошерных пирожков. Посоветовались мы с женой и отдали пирожки Решевскому, что было воспринято весьма восторженно.»[30]
В антиеврейских акциях, продолжавшихся в Германии с 7 по 13 ноября, было разрушено более 1400 синагог, убито около 2000 и арестовано около 30 000 человек. Бывший император Вильгельм II, находившийся с 1918 года в Нидерландах, охарактеризовал «Хрустальную ночь» (9 ноября) как позор для каждого немца.[31]
9 ноября в Амстердаме доигрывалась партия 2-го тура Капабланка — Алехин. Об атмосфере, в которой проходил этот поединок газета De Telegraaf писала:
«Можно понять, когда оба гроссмейстера не обмениваются рукопожатиями и любезностями перед началом и в конце партии. Можно понять, когда они не удостаивают друг друга взглядом. Но когда простое слово “ничья” не может быть сказано в присутствии друг друга, — это уже переходит границы, за которыми начинается смешное.»[32]
14 ноября начальником НКВД по Ленинградской области был назначен Сергей Гоглидзе. Брат известного шахматиста стал ближайшим помощником Берия, что предопределило его кончину — расстрел в 1953 году. Виктор Гоглидзе пережил брата на 11 лет и оставил о себе добрые воспоминания.
19 ноября, в день 50-летия Капабланки, Алехин нанёс ему сокрушительное поражение. В тот же день в Париже умер Лев Шестов, не раз упоминавший шахматы в своих трудах[33]. Юрий Мандельштам, посещавший его лекции, писал после смерти философа:
«Шестов был, несомненно, одним из самых смелых и глубоких мыслителей нашего времени, одним из самых свободных от официальной философской рутины и, несмотря на нарочитое отсутствие научной системы, — одним из самых изощренных умственно.»[34]
21 ноября исполнилось 30 лет Сало Флору. Претендент на мировое первенство, пребывавший в тяжелой депрессии после оккупации Чехословакии, шёл в АВРО-турнире на последнем месте.
25 ноября, в день когда вместо Ежова наркомом внутренних дел был назначен Берия, Сергей Прокофьев писал в опубликованной 46 лет спустя заметке для ТАСС:
«Блестящий турнир. Ждали в нем осторожности, между тем чемпионы играют как звери. И среди этой рукопашной больше всего поражает хладнокровие нашего Ботвинника. <…> Потерю Капабланкой воли к победе я заметил еще лет 7 назад, когда в бытность мою в Париже он встретился у меня с нашим Ильиным-Женевский, тогда советником парижского полпредства. <…>»[35]
28 ноября в Москве арестовали Александра Косарева. Вскоре главный комсомолец страны был расстрелян, как и все его предшественники, за исключением отсидевшего 16 лет Александра Мильчакова.
В тот же день в Амстердаме состоялось закрытие АВРО-турнира. (1-2. Керес (был объявлен победителем) и Файн 3. Ботвинник 4-6. Алехин, Решевский, Эйве 7. Капабланка 8. Флор) На следующий день в отеле «Карльтон» Алехин и Ботвинник в присутствии Флора договаривались о матче на первество мира. Прошедшие затем переговоры между Алехиным и Кересом не дали осязаемых результатов. Алехин был настроен на матч с Ботвинником и склонялся к возвращению на родину. Это косвенно подтверждается тем, что в 1938-40 годах он, с очевидным расчётом, отправлял ностальгические письма московскому мастеру Абраму Рабиновичу.
30 ноября Михаил Ботвинник перед отъездом дал сеанс одновременной игры в амстердамском шахматном клубе, уже тогда носившим его имя. 22 года спустя четырёхкратному, а вскоре и пятикратному чемпиону мира доверили возглавить Общество дружбы «СССР — Нидерланды».
В декабре 1938 года Илья Майзелис, завершив перевод детской книги Ласкера, обратился к знакомому сотруднику Леноблгорлита с просьбой о рецензии. Александр Ильин-Женевский, положение которого в связи с делами его брата, становилось всё более угрожающим, написал, в частности, следующее:
«Своей книгой Ласкер создает впервые шахматную повесть. Я говорю — впервые, потому что хотя и писались в прежнее время отдельные рассказы на шахматные темы, но они имели преимущественно развлекательный характер и не имели такого целеустремленного пропагандистского характера, какой имеет повесть, написанная Ласкером.
<…>
Поскольку автор иностранец, мы вправе отнестись к нему более снисходительно, чем отнеслись бы к произведению советского автора. Для нас важна основная мысль произведения, которая в общем и целом совпадает с нашими установками, а отдельные погрешности можно автору простить. Книга эта безусловно интересная и полезная и издать ее нужно.»[36]
Декабрьский номер польского шахматного журнала сообщил промежуточные результаты турнира в Варшаве: Найдорф 7,5(9), Пшепюрка 5,5(7), Граф 3,5(5).[37]
Мендель (впоследствии Мигель) Найдорф, как и многие шахматисты, после Олимпиады 1939 года остался в Аргентине. В Южной Америке он провёл два рекордных сеанса вслепую, доведя количество партий в 1943 году до 40 и в 1947 году до 45. Давид Пшепюрка, оплативший поездку польской команды в Буэнос-Айрес, погиб во время нацистской оккупации. Соня Граф была выслана из Варшавы как гражданка Германии (в ответ на депортацию из Германии польских евреев), поэтому ей не удалось завершить удачно складывавшийся для нее турнир. В первенстве мира 1939 года, выступая под флагом вымышленного государства Либре, она заняла второе место вслед за Верой Менчик. Восьмикратная чемпионка мира, а также её мать и сестра, стали в июне 1944 года жертвами немецкой воздушной атаки на Лондон.
5 декабря 1938 года газета «64» опубликовала письмо мастера Абрама Рабиновича:
«<…> До прихода фашистских варваров к власти я в течение двух десятилетий получал германский шахматный журнал, преимущественно в обмен на редактируемые мною шахматные отделы. Но я тотчас же прекратил этот обмен, как только в Германии воцарился фашистский режим.
С тем большим омерзением я отвергаю это предложение сейчас, когда фашистские каннибалы превратили высококультурную Германию в джунгли, где потоками льется кровь еврейского населения, когда потерявшие человеческий облик изверги с неслыханной жестокостью расправляются с интеллигенцией и пролетариатом, уничтожают величайшие сокровища мировой культуры.»[38]
Абрам Рабинович умер в ноябре 1943 года в Москве. Его однофамилец Илья Рабинович был в апреле 1942 года вывезен из блокадного Ленинграда и вскоре скончался от истощения. Так же трагически погибли сестры Наталья и Елена Данько. В 1942 году не пережили блокаду Николай Максин, Михаил Коган и Павел Калецкий; умерли в эвакуции Сергей Чаплыгин, Борис Вейсброд, Вадим Шершеневич. В Москве во время войны скончались Николай Радлов и брат поэта Александр Мандельштам (1942), физик Леонид Мандельштам (1944), Алексей Толстой и Осип Брик (1945). Юрий Мандельштам погиб в 1943 году в концлагере под Краковом. Анри Бергсон, оказавший влияние как на Осипа, так и на Юрия Мандельштама избежал депортации: он умер в январе 1941 года в Париже.
10 декабря 1938 года находившийся в Праге Рудольф Шпильман обратился к Людвигу Коллийну с просьбой о помощи в получении временного убежища в Швеции. Письмо к шахматному меценату возымело действие. Однако в конце 1939 года, после смерти Коллийна, положение венского маэстро вновь стало незавидным. В августе 1942 года Шпильмана нашли мёртвым в его стокгольмской квартире.
13 декабря в Москве был арестован Михаил Кольцов. Как вспоминала о Шкловском Надежда Мандельштам, «когда взяли Кольцова, он сказал, что это нас не касается, но тяжело реагировал, если арестовывали просто интеллигентов.»[39]
17 декабря в Ленинграде встречали чету Ботвинников. Из репортажа в газете «64»:
«Поезд придет в два с четвертью, но уже к часу на перроне Финляндского вокзала собираются делегации ленинградских шахматных организаций. Зал для пассажиров превращается в филиал шахматного клуба.
<…>
Милиция, предчувствуя большое скопление публики, выставляет усиленный наряд.
Делегации все прибывают. Несмотря на зиму и цветочное безсезонье встречающие запаслись букетами. Корзины цветов с утра заполнили квартиру гроссмейстера.
<…>
Встреча возвращающегося на родину советского гроссмейстера превратилась в настоящий праздник шахматной общественности Ленинграда. Здесь, “в шахматной столице”, вырос Михаил Ботвинник, прошел яркий и почетный путь от первых ступеней квалификации до высших мировых достижений.»[40]
18 декабря в Москве открылся финал шахматного первенства ВЦСПС. В составе команды ЦК союза работников суда и прокуратуры были: Илья Кан, Бениамин Блюменфельд, Виктор Батуринский, Константин Ильинский, Сусанна Мар.[41]
В тот же день Фёдор Раскольников писал из Франции:
«Дорогой Иосиф Виссарионович! После смерти товарища Ленина мне стало ясно, что единственным человеком, способным продолжить его дело, являетесь Вы. Я сразу и безошибочно пошёл за Вами, искренне веря в Ваши качества политического вождя и не на страх, а на совесть разделяя и поддерживая Вашу партийную линию.»[42]
Раскольников погиб в 1939 году в Ницце при невыясненных обстоятельствах, его брат Ильин-Женевский — на Ладоге в результате бомбёжки во время эвакуации. Тогда же, в сентябре 1941 года пропал без вести на фронте Иван Марченко. В январе 1944 года был убит в бою Сергей Рудаков. Ссыльному Льву Гумилёву удалось в конце того же года попасть в действующую армию и стать одним из солдат Победы.
На портале ПОДВИГ НАРОДА можно найти сведения о военных наградах Иосифа Сталина, Давида Заславского, Климента Ворошилова, Иосифа Орбели, Мариэтты Шагинян, Вячеслава Молотова, Ильи Эренбурга, Константина Ильинского, Лазаря Кагановича, Всеволода Рождественского, Николая Тихонова, Александра Безыменского, Владимира Нейштадта, Ивана Бубнова, Лаврентия Берия, Евгения Крепса, Ильи Сельвинского, Павла Лукницкого, Владимира Агатова, Сергея Гоглидзе, Александра Фадеева, Олега Рисса, Ивана Бычека, Семёна Липкина, Льва Гумилёва, Александра Котова, Виктора Батуринского, Аркадия Минчковского, Ефима Эткинда, Дмитрия Хренкова, Николая Сахарова, Виктора Хенкина, Михаила и Владимира Загоровских. Не менее двадцати награждённых носили фамилию Мандельштам. Среди них брат поэта Евгений и его дочь Татьяна, Лев Мандельштам (НКВД) и шахматистка Феня Мандельштам. В 1975 году газета «64» писала о ней:
«На фронт пошла в июле 1941 года, не окончив учебы в институте. Служила в политотделе 13-й стрелковой дивизии, потом была комиссаром одной из частей 42-й армии. После войны, окончив институт, работала на Крайнем Севере. С 1952 по 1959 год была чемпионкой г. Норильска и Красноярского края, участвовала во всесоюзных соревнованиях. В 1953 году выиграла первенство общества “Горняк”»[43].
В 1943 году Феня Мандельштам была награждена медалью «За оборону Ленинграда».
Надежде Мандельштам в 1946 году вручили медаль «За доблестный и самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны»[44]. Не был, судя по всему, отмечен наградой подвиг Людмилы Руденко, вывезшей три сотни ленинградских детей за несколько дней до начала блокады.[45]
С мая по июнь 1940 года Александр Алехин находился на службе во французской армии и, таким образом, стал участником обеих мировых войн. Как вспоминал гроссмейстер Флор, в 1938 году, во время их последней встречи чемпион мира жаловался ему:
«Я устал, мучительно устал от вечной борьбы за существование, за кусок хлеба. Знаешь, о чем я мечтаю? Мечтаю жить спокойно, где-то на острове и самому быть меценатом, смотреть, как дерутся другие.»[46]
23 декабря Хосе Рауль Капабланка писал из Нью-Йорка юристу и историку кубинских шахмат Марио Фигуредо:
«1938-й год был настолько плох и неприятен для меня, что я желаю его скорейшего завершения. Однако в следующий год я смотрю с оптимизмом.»[47]
25 декабря в нью-йоркском особняке уроженца Литвы, юриста Гарольда Филлипса состоялся приём в честь 70-летия Эмануэля Ласкера. Как сообщил февральский номер «Чесс ревью», «несколько сотен любителей шахмат собрались, чтобы оказать почести бывшему чемпиону мира. Вкус рождественского торта, изготовленного в виде шахматной доски с клетками из белого мороженого и черного шоколада, незабываем.»[48]
В Нью-Йорке в военные годы ушли легендарные Ласкер (1941), Капабланка (1942) и Маршалл (1944). В апреле 1944 года в Саламанке чемпион мира проиграл в сеансе Пабло де Унамуно, сыну писателя. В этой партии Алехин пытался рокировать ферзя. В прошлом остались блестящие победы и невероятные результаты, были написаны превосходные книги и подписаны позорные статьи в оккупационной прессе… Единственный в то время экс-чемпион мира Эйве не сыграл в 1944 году ни одной турнирной партии. Он занимал важный пост в продовольственном концерне и использовал своё положение для материальной поддержки Сопротивления в Нидерландах.[49]
26 декабря 1938 года в Карлсруэ открылся турнир памяти Роберта Рутца (1896–1937). Одним из его победителей стал Ефим Боголюбов, место в середине таблицы занял Альберт Беккер. Боголюбова, Беккера и Рутца помимо шахмат объединило членство в НСДАП. В октябре 1945 года, незадолго до начала Нюрнбергского процесса, покончил с собой Роберт Лей. Через год там же в Нюрнберге был повешен Ханс Франк. К чести Боголюбова следует сказать, что он укрывал в своём доме в Триберге художника Иосифа Бейлина.[50]
27 декабря 1938 года в Хельсинки стартовало очередное первенство Финляндии. Его выиграл шахматный литератор Осмо Кайла, как и Владимир Набоков, занимавшийся составлением кроссвордов и шахматных задач. Двукратный финский чемпион Анатолий Чепурнов (1871–1942) занял предпоследнее место. В связи с советско-финской войной следующее первенство состоялось только в 1945 году.
В тот же день, 27 декабря в Гэстингсе начались традиционные рождественские соревнования. Победитель главного из них Ласло Сабо в 1943 году под Воронежем попал в советский плен, где едва не умер от истощения. В одном из побочных гэстингских турниров неудачно выступил Фридрих Земиш. За неосторожные слова, сказанные в октябре 1944 года, он отсидел за решёткой вплоть до падения режима. Благодаря этому именно Земиш, а не попавший в опалу Боголюбов, стал в 1950 году первым немецким международным гроссмейстером. Среди получивших тогда же это звание: Мароци и Сабо (Венгрия), Рубинштейн (Бельгия), Бернштейн и Тартаковер (Франция), Видмар (Югославия), Левенфиш, Рагозин, Флор, Лилиенталь, Ботвинник, Котов, Керес (СССР), Грюнфельд (Австрия), Эйве (Нидерланды), Найдорф (Аргентина), Решевский и Файн (США).
27 декабря было введено почётное звание «Герой социалистического труда», первым обладателем которого стал Иосиф Сталин. В 1941 году первым среди учёных его получил Сергей Чаплыгин. В дальнейшем звание присваивалось Вячеславу Молотову, Лазарю Кагановичу и Лаврентию Берия (1943), Михаилу Калинину (1944), Николаю Булганину (1955), Клименту Ворошилову (1960), Николаю Тихонову (1966 — первому среди литераторов), Евгению Крепсу (1969), Мариэтте Шагинян (1976).
В тот же день Михаил Пришвин записал в дневник:
«Есть люди — прямо родятся властными. И есть, которые делаются властными по своим заслугам (власть мертвецов, например, Пушкин — культура), а кто властвует по рождению — тот варвар (Петр I).
Власть и преступление.»[51]
После войны многих уцелевших лагерников накрыла новая волна репрессий. Только в 1949 году были вновь арестованы: Лев Карсавин, Николай Пунин, Галина Серебрякова, Дмитрий Маторин, Лев Гумилёв, Галина Нурмина. Карсавин и Пунин погибли в Абези (Коми АССР). Там же до 1956 года находилась Каролина Кодина. Когда-то учивший её шахматам Сергей Прокофьев скончался в один день с диктатором, смерть которого повлекла за собой остановку массового террора и освобождение заключённых и ссыльных. Среди них: Берта Бабина, Елена Тагер, Олег Волков, Борис Кузин, Юрий Казарновский. Опыт почти истреблённого поколения — поколения Мандельштама — передан в поэме Семёна Липкина «Фантастика»:
<…> Вокзалы развороченной Москвы
Да лагерь, вбитый в оболонь мордвы,
Где он узнал впервые речь травы,
Которая сложней стихов и шахмат,
И то, как люди пахнут, люди чахнут,
Потом самим себе копают рвы.
Со мной всегда и русость головы,
И беглая, надменная усмешка.
Так усмехался и другой поэт,
Гневливый мот, печальный сладкоежка <…>[52]
27 декабря 1938 года в лагере «Вторая речка» под Владивостоком закончился земной путь Осипа Мандельштама. О его уходе не писали газеты, не сообщалось по радио. Это была одна из многих «ничейных» смертей. Из стихотворения оставшегося в 1938 году без родителей Александра Немировского (1919–2007), впоследствии профессора истории Воронежского университета:
Как бранное поле, доска между нами,
И доводом-ходом развернуто знамя.
По белым и черным полям вперемешку
В атаку идут запыленные пешки.
И мчатся, как мысли, послушные кони
Туда, где обман заседает на троне,
Где рядом с четой королевской сердито
Глазами косит офицерская свита.
Я выше успехов приземистой рати.
Потерям моим не вместиться в квадрате.[53]
Вспоминая в конце жизни о Мандельштаме, Борис Кузин писал в эссе «Орбита Баха»:
«<…> Поэт поэтов, мой бесконечно дорогой друг и мученик, память о котором никогда не перестанет жечь меня…»[54]
Послесловие — Post mortem
«Который час?» — его спросили здесь,
А он ответил любопытным: «вечность».
(«Нет, не луна, а бледный циферблат…»)
В истории мировой литературы шахматная игра — прежде всего универсальная метафора жизни и смерти, использование которой бывает, впрочем, не всегда оправданным. С этой мысли начинаются воспоминания ушедшего в 1967 году Ильи Эренбурга — ровесника Мандельштама:
«Многие из моих сверстников оказались под колесами времени. Я выжил — не потому, что был сильнее или прозорливее, а потому, что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, но лотерею.»[55]
Повинуясь законам «прекрасного, жалкого» века, шахматы вышли далеко за пределы 64-х клеток и, перестав быть уделом избранных, устремились навстречу массовой культуре. Об этом свидетельствуют некоторые из приведённых выше стихов, интересных, зачастую, только своим околошахматным содержанием. Владимир Набоков в телевизионном интервью 1965 года говорил:
«Примитивный и банальный умственный склад политики принуждения — собственно, любой политики — способен породить только примитивное и банальное искусство. Это особенно верно в отношении так называемого “социалистического реализма” и “пролетарской” литературы, опекаемой советским полицейским государством. Его воинствующие болваны постепенно истребили по-настоящему талантливых авторов, особую, наделённую хрупким даром разновидность человека. Возможно, одним из самых печальных случаев был случай Осипа Мандельштама — восхитительного поэта, лучшего поэта из пытавшихся выжить в России при Советах, — эта скотская и тупая власть подвергла его гонениям и в конце концов загубила в одном из далеких концентрационных лагерей. Стихи, которые он героически продолжал писать, пока безумие не затмило его ясный дар, — это изумительные образчики того, на что способен человеческий разум в его глубочайших и высших проявлениях.
<…>
И когда я читаю стихи Мандельштама, написанные при мерзостном правлении этих скотов, я испытываю подобие беспомощного стыда за то, что я волен жить, думать, писать и говорить в свободной части мира… Вот те единственные минуты, в которые свобода становится горькой.»[56]
В августе 1939 года невозвращенец Фёдор Раскольников завершил своё «Открытое письмо Сталину», в котором были такие слова:
«Лицемерно провозглашая интеллигенцию “солью земли”, вы лишили минимума внутренней свободы труд писателя, учёного, живописца. Вы зажали искусство в тиски, от которых оно задыхается, чахнет и вымирает. Неистовство запуганной вами цензуры и понятная робость редакторов, за всё отвечающих своей головой, привели к окостенению и параличу советской литературы. Писатель не может печататься, драматург не может ставить пьесы на сцене театра, критик не может высказать своё личное мнение, не отмеченное казённым штампом. Вы душите советское искусство, требуя от него придворного лизоблюдства, но оно предпочитает молчать, чтобы не петь вам “осанну”. Вы насаждаете псевдоискусство, которое с надоедливым однообразием воспевает вашу пресловутую, набившую оскомину “гениальность”.
Бездарные графоманы славословят вас, как полубога, “рождённого от Луны и Солнца”, а вы, как восточный деспот, наслаждаетесь фимиамом грубой лести.
Вы беспощадно истребляете талантливых, но лично вам неугодных русских писателей.
Где Борис Пильняк? Где Сергей Третьяков? Где Александр Аросев? Где Михаил Кольцов? Где Тарасов-Родионов? Где Галина Серебрякова, виновная в том, что была женой Сокольникова?
Вы арестовали их, Сталин.
Вслед за Гитлером вы воскресили средневековое сжигание книг.
Я видел своими глазами рассылаемые советским библиотекам огромные списки книг, подлежащих немедленному и безусловному уничтожению.
<…>
Когда главный объект германо-японской агрессии — наша Родина, когда единственная возможность предотвращения войны — открытое вступление Союза Советов в Международный блок демократических государств, скорейшее заключение военного и политического союза с Англией и Францией, Вы колеблетесь, выжидаете и качаетесь, как маятник между двумя “осями”.Во всех расчетах Вашей внешней и внутренней политики вы исходите не из любви к Родине, которая Вам чужда, а из животного страха потерять личную власть.»[57]
В июне 1971 года биолог Борис Кузин, оглядываясь на свой жизненный опыт, записал:
«Всякий политический или общественный деятель, великий организатор по своей натуре прежде всего игрок. <…> Игроки не производят ничего, но именно они распоряжаются и управляют всем. <…> Увлекает их не само могущество, а азарт, игра. Мне же такой азарт если и чужд, то по крайней мере понятен в принципе. Он отличается от азарта шахматного тем, что в нем место деревянных или костяных фигурок занимают люди. И они в глазах игрока-политика ничем существенно не отличаются от этих фигурок. Если шахматист для выигрыша партии жертвует пешку или ферзя, то этот игрок со спокойной совестью отправляет на тот свет неудобного для него человека, а в случае надобности, если сможет, то уничтожит и несколько миллионов людей. Эти игроки и есть настоящая соль земли.»[58]
Та же мысль, но в персонифицированном виде высказана в поэме «Не все равно» Еленой Владимировой (1902–1962), побывавшей в октябре 1938 года во Владивостокском пересыльном лагере:
Передо мной,
тяжелобронной
оградой напрочно укрыт —
игрок, холодно-увлеченный
самой стратегией игры.
Он не любил людей живыми.
Он их боялся, как помех,
К нему, сквозь щели броневые,
не доходил ни плач, ни смех.
Диагонали. Вертикали.
Доска, где в шахматы играл.
А если пешки оживали —
он пешки в бешенстве сметал.[59]
В 1988 году историк Юрий Борисов (1929–1998), подчёркивая интеллектуальную эволюцию советских вождей, утверждал:
«Окружение Ленина — это было окружение шахматистов, любителей музыки… А окружение Сталина было компанией людей, которые собирались за столом на ближней даче <…>.»[60]
Хотя любители древней игры встречались и в окружении Сталина (кроме упомянутых следует назвать Микояна), известен всего один случай использования им шахматной лексики, причём в негативном контексте[61]. Что же касается шахматистов и любителей музыки, то данная характеристика как нельзя лучше подходит для окружения Мандельштама. Но если об игравшем в шахматы Сталине существует, по крайней мере, одно аутентичное свидетельство[62], применительно к Мандельштаму нельзя утверждать и этого. Ключевой остаётся его фраза: «Кому незнакома зависть к шахматным игрокам?» Вероятно, поэт, как и нелюбимый им художник, мог сказать о себе примерно следующее:
«Надо долго изучать какой-нибудь предмет, прежде чем найдешь его знак. А в композиции предмет становится новым знаком, входя в нее как часть целое.
Одним словом, каждое произведение — это соединение знаков, изобретенных в процессе работы над данным произведением и специально для этого случая. Вырванные из целого, для которого они были предназначены, эти знаки не будут иметь никакого воздействия.
Вот почему я никогда даже не пробовал играть в шахматы, хотя мои друзья, считавшие, что они хорошо меня знают, мне это советовали. Я им отвечал: «Я не могу играть со знаками, которые никогда не меняются. Слон, король, ферзь, ладья… ничего мне не говорят. Вот если бы вы поставили на доску фигуры, похожие на того или другого человека, на тех людей, жизнь которых мы знаем, тогда я мог бы играть, но изобретая знак для каждой пешки в течение каждой партии».[63]
Шахматы в кругу Мандельштама были если не всеобщим увлечением, то, как минимум, культурным кодом. Показательны в этом смысле слова Владимира Пяста об Александре Блоке:
«В карты он не играл; в шахматы играл, но слабо. И однако ко всем этим чуждым ему человеческим слабостям относился не только с терпимостью, но и с уважением, видя в них элементы, мировое целое в каких-то отношениях обогащающие.»[64]
Такое восприятие древней игры было характерно и для Хорхе Луиса Борхеса. Ровесник Надежды Мандельштам и автор нескольких стихотворений на шахматную тему говорил в интервью:
«Шахматы — это одно из имеющихся у нас средств для спасения культуры. Как, например, латынь, классическая литература, законы стихосложения, этика. Сегодня шахматы в тени футбола, бокса, тенниса, игр не для интеллектуалов.»[65]
У Мандельштама «тоска по мировой культуре» — известное определение им акмеизма[66] — сочеталось с пиететом к игровой и числовой составляющим этой культуры:
«Хотя Мандельштам не искал счастья, все денное в своей жизни он называл весельем, игрой: “Вся наша двухтысячелетняя культура, благодаря чудесной милости христианства — есть отпущение мира на свободу для игры, для духовного веселья, для свободного подражания Христу”. И еще: “слово чистое веселье, исцеленье от тоски”. Я хотела бы сказать, как понимал О.М. слово, но мне это не по силам. Думаю только, что он знал, что такое “внутренняя форма слова”, и разницу между словом-знаком и символом. Он холодно отнесся к знаменитым стихам Гумилева о слове, но не объяснил почему. И число понимал, вероятно, иначе, чем Гумилев. Между прочим, О.М. всегда учитывал число строк и строф в стихотворении и число глав в прозе. <…> Число тоже было культурой, и получено, как преемственный дар, от людей.»[67]
Выводы Надежды Мандельштам о сущности и значении культуры ставят её в ряд выдающихся мыслителей ХХ века. Особенно ярко данная тема звучит во «Второй книге»:
«Я выяснила одно — надо беречься любителей “искусств” и “культуры”. Это страшные источники обмана, если нет острого глаза, который видит, на какой идее строится искусство и культура, и этим определяет свое к ним отношение. Все виды авангардизма, прославляющие гимнастический шаг, оплеуху, кулак, “красивого” и молодого, силу, быстроту, толпы, вопящие по указке вождя, гряду гордых голов и барабан, будь он сердцем или просто пионерской игрушкой, классовый и национальный подход, могучую Италию, Германию, родину с грибами и обрядами — все это тоже кажется современникам “искусством” и “культурой”, хотя мы уже знаем, к чему они приводят. Люди медленно и упорно фальсифицируют деталь за деталью, частность за частностью, а собранные вместе они составляют ткань истории.»[68]
Но и Осип Мандельштам был глубоким и оригинальным мыслителем. Из его статьи «Литературная Москва» 1922 года:
«Чисто рационалистическая, машинная, электро-механическая, радиоактивная и вообще технологическая поэзия невозможна по одной причине, которая должна быть близка и поэту и механику; рационалистическая, машинная поэзия не накапливает энергию, не дает ее приращенья, как естественная иррациональная поэзия, а только тратит, только расходует ее.»[69]
Через 65 лет академик космонавтики и шахматный психолог Виктор Малкин (1923–2003), комментируя это высказывание в журнале «64», писал:
«Примечательно, что еще задолго до возникновения кибернетики как науки поэт О. Мандельштам, рассуждая о “механической поэзии”, неожиданно заглянул в будущее. Его мысли созвучны современным проблемам эвристики <…>»[70]
Другой академик — Владимир Зинченко (1931–2014) — использовал идеи Мандельштама из «Литературной Москвы» и «Путешествия в Армению» в своей работе «Психология доверия»:
«Я намеренно выбрал игру, поскольку игровой момент в той или иной мере присутствует во всякой деятельности. Без него она недостаточно эффективна, потому что она просто скучна. Мера, конечно, важна, ибо когда она утрачивается, люди не только играют, но и заигрываются с природой, с техникой, друг с другом. Бедствием нашего времени стали игры с компьютером.»[71]
«Шахматы — это, конечно, логика, но и интуиция, разумеется, не беспочвенная, а основанная на опыте, знании, таланте, гении. Иначе говоря, шахматы — это чудо, тайна, подобная музыке, балету, поэзии… И будет очень жаль, если эта тайна уйдет к компьютеру, который не получит от владения ею никакого удовольствия.»[72]
С размышлениями Мандельштама о машинной поэзии и числовой гармонии связана тема, не случайно ставшая одним из лейтмотивов его творчества:
Во всем однообразный смысл
И совершенная свобода:
Не воплощает ли природа
Гармонию высоких числ?[73]
Попытка разрешить свой вопрос была предпринята в статье о Чаадаеве (1914):
«Я думаю, что страна и народ уже оправдали себя, если они создали хоть одного совершенно свободного человека, который пожелал и сумел воспользоваться своей свободой.»[74]
В зрелые годы прозвучало обращение поэта к друзьям в шедевре «К немецкой речи» (1932):
Какой свободой вы располагали,
Какие вы поставили мне вехи?
«Комментарий к стихам 1930-1937 гг.» содержит ответ:
«Подлинная свобода, наверное, состоит в том, чтобы знать, на чем стоишь, и не поддаваться культуре-приличию, культуре-моде, то есть случайной игре поверхностного слоя времени.»[75]
Автор посвящает данный труд памяти родителей своего отца:
Ривы Берсон (1901–1942) и Исая Городина (1903–1941).
© Dmitry Gorodin 2021
Примечания
[1] Кузин, Б. Воспоминания. Произведения. Переписка. С.-Петербург, 1999. С. 535.
[2] Там же. С. 483.
[3] Там же. С. 252.
[4] https://proza.ru/2014/06/15/81/
[5] Radbruch, R. Der deutsche Bauernstand zwischen Mittelalter und Neuzeit. München, 1941. C. 37. Перевод автора.
[6] Völkischer Beobachter. Berlin, 10.07.1938. C. 6. Перевод автора.
[7] 64. Шахматно-шашечная газета. Москва, 1938. №38. С. 2.
[8] Иванов—Разумник, Р. Тюрьмы и ссылки. Нью-Йорк, 1953. С. 350.
[9] http://lists.memo.ru/d32/f109.htm/
[10] Ландау, С., Арканов, А. Элегия Михаила Таля. Москва, 1998. С. 48.
[11] 64. Шахматно-шашечная газета. Москва, 1938. №52. С. 4.
[12] Хеуэр, В. Пауль Керес. Москва, 2004. С. 246.
[13] Франк, В. По сути дела. London, 1977. С. 126.
[14] Морозова, Т. Призрачные тени шахматной истории. Одесса, 2004.
[15] Акиньшин, А., Ласунский, О. Музы для ГУЛАГА. // Русская провинция. Вып. 2. Воронеж, 1995. С. 223.
[16] 64. Шахматно-шашечная газета. Москва, 1938. №54. С. 1.
[17] Time. New York, 10 марта 1975. Nr. 10. C. 53. Перевод автора.
[18] Мандельштам, Н. Вторая книга. Paris, 1983. С. 694.
[19] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 400.
[20] Поляновский, Э. Гибель Осипа Мандельштама. С.-Петербург, 1993. С. 169-170.
[21] Нерлер, П. «С гурьбой и гуртом…» Хроника последнего года жизни О.Э. Мандельштама. Москва, 1994. С. 49.
[22] Ср. Нерлер, П. «С гурьбой и гуртом…» Хроника последнего года жизни О.Э. Мандельштама. Москва, 1994. С. 47 и Наточин, Ю., Розенгарт, Е. Евгений Крепс. // Российская наука в лицах. Кн. 3. Москва, 2004. С. 358-359.
[23] Девятнадцатый век. Исторический сборник. Т. 1. Москва, 1872. С. 128.
[24] Ботвинник, М. Портреты. Москва, 2000. С. 149.
[25] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 194.
[26] Ботвинник, М. К достижению цели. Москва, 1978. С. 82.
[27] Koltanowski, G. In the Dark. Coraopolis, 1985. C. 113.
[28] О взаимоотношениях Дюшана и Колтановского см. Rabinovitch, C. Duchamp’s Pipe: A Chess Romance. Berkeley, 2020.
[29] 64. Шахматно-шашечная газета. Москва, 1938. №61. С. 2–4.
[30] Ботвинник, М. Портреты. Москва, 2000. С. 84.
[31] Gutsche, W. Ein Kaiser im Exil: der letzte deutsche Kaiser Wilhelm II. in Holland; eine kritische Biographie. Marburg, 1991. C. 208.
[32] Торадзе, Г. (Сост.) АВРО-турнир. Состязание сильнейших гроссмейстеров мира. Голландия, 1938 год. Москва, 2006. С. 46.
[33] Шестов, Л. Власть ключей. Берлин, 1923. С. 197 и Шестов, Л. На весах Иова. Париж, 1929. С. 178-179.
[34] Возрождение. №4160. Париж, 2 декабря 1938.
[35] 64-Шахматное обозрение. Москва, 1984. №3. С. 19.
[36] Ласкер, Э. Как Виктор стал шахматным мастером. Москва, 1973. С. 136-137. Повесть Ласкера была издана через 35 лет.
[37] Szachista. Warszawa, 1938. №12. С. 183.
[38] 64. Шахматно-шашечная газета. Москва, 1938. №67. С. 4.
[39] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 319.
[40] 64. Шахматно-шашечная газета. Москва, 1938. №70. С. 3.
[41] 64. Шахматно-шашечная газета. Москва, 1938. №70. С. 3.
[42] Журавлев, В. Власть и оппозиция: российский политический процесс XX столетия. Mосква, 1995. C. 165.
[43] Билунова, Р. Они сражались за Родину. // 64: Еженедельное приложение к газете «Советский спорт». Москва, 1975. №19. С. 5.
[44] Нерлер, П. (Сост.) „Посмотрим, кто кого переупрямит…”. Москва, 2015. С. 631.
[45] Кентлер, А., Файбисович, В. Забвенья нет. Шахматы в блокадном Ленинграде. С.-Петербург, 2019. С. 31.
[46] 64: Еженедельное приложение к газете «Советский спорт». Москва, 1972. №18. С. 8.
[47] Sanchez, M. Jose Raul Capablanca. A Chess Biography. Jefferson & London, 2015. С. 449. Перевод автора. Ср.: Капабланка, Х.Р. Автопортрет гения. Т. 2.: 1922–1939. Москва, 2006. С. 223.
[48] Chess Review. New York, 1939. №2. С. 29. Перевод автора.
[49] Münninghoff, A. Max Euwe: The Biography. Alkmaar, 2001. С. 245-246.
[50] Иосиф Бейлин (1888–1983), был похоронен в семейной могиле Боголюбовых. См. Архипов, Ю. Юбилей Боголюбова в Триберге. // 64-Шахматное обозрение. Москва, 1989. №16. С. 24.
[51] Пришвин, М. Дневники. 1938–1939. Москва, 2010. С. 243.
[52] Метрополь. Литературный альманах. Ann Arbor, 1979. C. 320.
[53] Немировский, А. Избранное. Москва, 2000. С. 1.
[54] Кузин, Б. Воспоминания. Произведения. Переписка. С.-Петербург, 1999. С. 217.
[55] Эренбург, И. Люди, годы, жизнь. // Новый мир. Москва, 1960. №8. С. 24.
[56] Набоков, В. Собрание сочинений американского периода. Т. 3. С.-Петербург, 1997. С. 559.
[57] Карманов, Ф., Панов, С. (Сост.) Реабилитирован посмертно. Вып. 1, 2. Москва, 1989. С. 232-234.
[58] Кузин, Б. Воспоминания. Произведения. Переписка. С.-Петербург, 1999. С. 425-426.
[59] www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=4799/
[60] Карманов, Ф., Панов, С. (Сост.) Реабилитирован посмертно. Вып. 1, 2. Москва, 1989. С. 474.
[61] Сталин, И. Партия и оппозиция. // Сталин, И. Собрание сочинений. Т. 10. Москва, 1949. С. 263.
[62] см. Свердлов, Я. Избранные произведения. Т. 1. Москва, 1957. С. 240.
[63] Из сборника «Высказывания А. Матисса, собранные Мариа Люз» (1952) // http://anrimatiss.ru/371/
[64] Пяст, В. Стихотворения. Воспоминания. Томск, 1997. С. 115.
[65] Шахматы в СССР. Москва, 1991. №7. С. 13.
[66] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 264.
[67] Там же. C. 285-286. Внутренние цитаты из статьи «Скрябин и христианство» и стихотворения «И поныне на Афоне…».
[68] Мандельштам, Н. Вторая книга. Paris, 1983. C. 176-177.
[69] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 2. New York, 1971. C. 330.
[70] Малкин, В. Заколдованный круг. // 64-Шахматное обозрение. Москва, 1987. №15. С. 18.
[71] Вопросы философии. Москва, 1998. №7. С. 87-88.
[72] Зинченко, В. Психология доверия. Самара, 2011. С. 66.
[73] «В смиренномудрых высотах» (1909) // Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 2. New York, 1971. С. 452.
[74] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 2. New York, 1971. С. 291.
[75] Мандельштам, Н. Книга третья. Paris, 1987. C. 172.
