Стихи сопровождали меня с детства, и школьные уроки литературы не смогли отбить охоты, так как я читал все раньше, чем мы начинали это «проходить». То, что требовалось выучить наизусть, я запоминал легко, но многое из этого я сейчас не очень твердо помню.
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
По прихоти своей скитаться здесь и там
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторге умиленья.
А.С. Пушкин
Наука — это основное, но наша с Лорочкой жизнь была бы неполной, если бы у нас не было других радостей — тех, которые дают природа и искусство, и хотя бы о немногих из этих радостей я хочу сейчас вспомнить.
Не то, что мните вы, природа
Не слепок, не бездушный лик
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык
Ф.И. Тютчев
Пока мы были молоды, и было достаточно сил, каждую неделю мы отправлялись в лес. Зимой — на лыжах (не всегда вдвоем), ранней весной — пешком по шоссе, проходящим через лес (сейчас это трудно представить, но можно было идти по Подушкинскому или Красногорскому шоссе, встретив за час только одну машину, и дышать чистым лесным воздухом). Позже весной — вглубь леса в резиновых сапогах месить водно-снежную кашу; много так не пройдешь, зато можно выйти к оврагу, один склон которого в снегу, а другой покрыт цветущей медуницей. Летом и осенью, конечно, свобода передвижения полная, и мы ходили по разным местам Подмосковья. Множество маленьких радостей, которые вспоминаются и через десятки лет. Например, как-то раз поздней осенью на Слезне мы устроились в чистой березовой роще, в этой бесконечной колоннаде белых стволов; развели маленький костерок, чтобы разогреть консервы. И тут к нам заявилась белка, прыгала по веткам вокруг нас и сердито цокала.
Вообще мы не стремились делать большие переходы, 10-12 км достаточно, главное было — вдохнуть радость бытия. А для этого нет необходимости сильно разнообразить маршруты, так что, в конце концов, у нас осталось несколько излюбленных мест, куда мы чаще всего и ходили. А разнообразие было в одном и том же месте ото дня ко дню. Одна из наших любимых прогулок — доезжаем по Усовской ветке до Ильинской, обходим вдоль забора дачный поселок, переходим овраг. Там кончается цивилизация, т.е. на тропе больше нет битого стекла, и можно идти босиком. Через некоторое время сворачиваем направо и идем по слегка заболоченной просеке, потом по сухой просеке налево. Она проходит через липовый лес; воздух в нем какой-то особенный, даже когда липа уже отцвела. Еще пара овражков, и мы выходим на берег небольшой лощины. Там уже не первый год лежат спиленные бревна; на них удобно сидеть и смотреть вниз. А внизу течет ручеек, и через него проложен мосток. На его доски садятся погреться на солнышке бабочки или стрекозы. Можно перейти на другую сторону лощины, сесть там наверху; рядом гнездо шершней, и они с грозным гудением пролетают мимо. Посидев как следует, возвращаемся обратно тем же путем или сворачиваем на Усово.
В отпуск мы уезжали в разные места. Хорошо отдыхали на Рижском взморье, в Литве в Зарасае. Запомнился отпуск, проведенный в Закарпатье, в селе Каменица. Оттуда ходили на невысокие карпатские горки. Гора Плишка (695м) с округлой безлесной вершиной; из — под ног из травы с треском выпархивали большие кобылки, расправив свои прозрачные яркие синие или красные крылья. Гора Антоловецкая поляна повыше (968м), дорога до самой вершины идет в красивейшем буковом лесу, пятна на коре и листьях смешиваются с солнечными пятнами; на вершине горы — впадина (остаток кратера древнего вулкана), и в ней растут какие-то крупные белые цветы, говорят — редкие.
Особая песня — поездка с Юрой и Машей Плесковыми на пасхально-майские каникулы в Прикарпатье, в Косов. Район этот — как этнографический заповедник. В селах и хуторах большинство (а женщины — практически все) ходят в национальных костюмах, причем в разных селах свои особенности. Старые крепкие дома, в некоторых сохранились изразцовые печи, в главной комнате — мисник, в котором выставлены большие миски, украшенные поливной глазурью. Вся эта керамика старинная, украшенная яркими наивными рисунками. Вся она местного производства, расцветавшего здесь во второй половине 19го века. Необычайное зрелище — пасхальные базары; по заборам развешаны местные ковры: яркие килымы[1] и, по преимуществу черно-белые, шерстяные лижники. Но главное — это корзины с писанками — расписными пасхальными яйцами (опять-таки в каждом селе свой тип узора, часто очень сложный). Мы были на дому у писанчарки, и видели, как она расписывает яйца; она работает параллельно с доброй дюжиной яиц, на каждом наносится свой узор, на всех сначала один цвет, потом другой, но она не сбивается. Конечно, было трудно удержаться и не закупить этой прелести. Потом я привозил из своих заграничных поездок пасхальные яйца других народов. На главную пасхальную службу мы поехали в Верховину — село, в котором, как сказали нам наши хозяева, живут «настоящие гуцулы». Поразительное зрелище — рано утром окружающие горы покрыты туманом, и сквозь туман видно множество огоньков, движущихся вниз. Это спускаются с гор и несут свечи на местное кладбище окрестные жители.
Несколько лет мы отдыхали в Коктебеле. С самого начала подобралась замечательная компания — Юра Чизмаджев с Катей Сидоровой и дочкой Ниной, Вова Кирсанов с Олей Хазовой и дочкой Катей, Гарик Герасимов с Тоней Казаченко, иногда присоединялись другие знакомые. Мы ходили в «Лягушачьи» бухты прямо под Карадагом, на южный перевал между Карадагом и Святой (кусок реликтовой ковыльной степи, весной — сумасшедшее цветение горицветов), поднимались на Святую и Сюрю-Кая, вечером поднимались на близлежащие холмы и вдыхали запах нагретой за день полыни. С Лорой вдвоем ходили в Тихую бухту — прекрасный песчаный пляж и ни живой души вокруг, только следы чаек на песке. Последний раз мы вдвоем были там в холерный 1970 г. В диком туристском лагере на берегу кто-то съел прокисшие сливы, и его пронесло. Началась паника, все бежали, наши соседки по дому бросили нам свои билеты на самолет. Мы гуляли по пустому берегу, было очень красиво. Но что-то нас толкнуло, и мы уехали по этим брошенным билетам на два дня раньше, чем планировали. И это было вовремя: на следующий день в доме отдыха писателей был зафиксирован случай настоящей холеры, и Коктебель был закрыт на долгое время на полный карантин.
Были и другие поездки, о некоторых из них я расскажу позже. Нагулявшись в отпуск по разным местам, мы, в конце концов, осели отдыхать в нашем любимом Подмосковье, в Звенигородском пансионате РАН, куда и ездили ежегодно. Там чудесные прогулки по окрестным полям и лесам, по берегу Москва реки. Обычно мы приезжали осенью, когда пансионат пустеет, а лес желтеет на глазах, и каждый год немного иначе; это очень красиво. Большое удовольствие получали от кормления на балконе синиц и соек — насыплешь им на перила кусочков хлеба (эти привереды предпочитают хлеб с маслом), и смотришь, как синицы толкутся на месте, а сойки выбирают лакомый кусочек и улетают с ним на соседнее дерево.
Но главное в Подмосковье — красота леса и реки и совершенно особенный воздух. Я вспоминаю еще много разного, но невозможно передать словами, как в какой-то момент, когда не происходит вроде никаких событий, начинаешь чувствовать себя счастливым.
Стихов пленительный напев
А.С. Пушкин
Стихи сопровождали меня с детства, и школьные уроки литературы не смогли отбить охоты, так как я читал все раньше, чем мы начинали это «проходить». То, что требовалось выучить наизусть, я запоминал легко, но многое из этого я сейчас не очень твердо помню. То же, что я запоминал сам, а не выучивал, и сейчас легко вспоминается. Вообще я всю жизнь запоминал понравившиеся мне стихи просто потому, что перечитывал их, а не заучивал. Из школы я вышел с двумя главными привязанностями, сохранившимися на всю жизнь, — Пушкиным и Маяковским (не школьным, а, в первую очередь, его ранней лирикой, да и поздней тоже). Подростковое увлечение Лермонтовым быстро прошло — он, вне всяких сомнений, поэт гениальный, но его мироощущение далеко от меня. Интересно, что у Лоры оно прошло примерно в том же возрасте. Вообще, у нас оказались очень близкие вкусы. Когда я знакомил её с каким-нибудь новым поэтом (я все-таки старше, и успел до нашего знакомства больше прочитать), или мы вместе кого-нибудь открывали, её реакция оказывалась близка к моей.
Был период увлечения Брюсовым. Мне и сейчас нравятся некоторые его стихи, но я теперь понимаю, что разговоры о его гениальности — явное преувеличение. Следующей моей любовью на всю жизнь стал Тютчев с его поразительно глубокой и трагической философской лирикой
Надо сказать, что мое поколение было отрезано от громадной части русской поэзии (да и литературы вообще). Гумилев, Цветаева, Мандельштам были под полным запретом, Ахматова, Пастернак были нежелательны, и найти их книги было трудно. Несколько стихотворений Гумилева и Ахматовой я впервые прочитал в студенческие годы в дореволюционной антологии русской поэзии, которая была у Юры Барского. Серж Дракин оказался страстным поклонником Гумилева, и дал мне прочитать его «Жемчуга». О моей же ныне любимейшей Марине Цветаевой я узнал безобразно поздно, лет в двадцать пять. Мне дали прочитать переписанную в школьной тетрадке «Поэму конца». Я был просто потрясен ею. Позже нашел где-то еще несколько её стихотворений, а через несколько лет у папиного сослуживца оказалась пленка, на которой было сфотографировано целиком первое издание сборника «Версты». Его напечатали на фотобумаге, папа сам переплел, и этот сборник у меня хранится. Кстати, он интересен тем, что первая редакция некоторых стихотворений отличается от канонических текстов.
Еще весной 1946 г. я как-то зашел к Юре Цизину; его не было дома, и я стал ждать в его комнате. На столе я увидел тоненькую книжку незнакомого мне автора — Л. Мартынов, «Лукоморье». Я стал читать ее стоя и не присел, пока не дочитал ее до конца. Он меня поразил своей непохожестью на все, что печаталось. Это был какой-то несоветский автор (именно не, а не анти). Потом я его долго не встречал; оказалось, что он десять лет не печатался. Теперь он один из моих самых любимых.
Позже ко мне пришел Пастернак, потом Слуцкий, Заболоцкий, Окуджава. Как-то непонятно поздно я познакомился с Самойловым. Я назвал только моих самых-самых. Я люблю еще многих поэтов — Снегову, раннего Соснору (с ними меня познакомил Юра Чизмаджев), Эренбурга, Кирсанова, Сельвинского, Луговского. К счастью, русская поэзия неисчерпаемо богата. А есть еще зарубежные поэты — Шекспир, Бернс, Киплинг, Хикмет, Вийон, Ду Фу — в переводах, немцы (лучше всего — в оригинале) — Гёте, Гейне (конечно, лучше писать Хайне), Рильке — опять-таки самые-самые, и еще много хороших и разных. В общем, здесь мы много раз порадовались.
Любите живопись, поэты
Н.А. Заболоцкий
Живопись долгое время была в стороне от меня — мне испортили вкус всякие школьные комментарии, сводившие живопись до уровня просто иллюстрации к литературе. Но вот весной 1955г. в Музее изобразительных искусств открылась выставка картин Дрезденской галереи. На первых порах билеты выделяли организациям, мне достался билет, и я пошел — все-таки любопытно. Я помню, как я вошел в первый зал, и увидел «Динарий кесаря» Тициана. Это было буквально потрясение — что-то большее, чем просто евангельский сюжет, а невероятная философская глубина, выраженная в цвете и линии. Помню до сих пор развеску в этом зале — «Динарий» слева впереди, напротив его Тициановский же портрет дамы в белом, на задней стене — «Сестры» Пальмы ст., в левом простенке — «Святая ночь» Кореджо, в правом — «Спасение Арсинои» Тинторетто — все вещи первоклассные, но «Динарий» превосходил их на порядок. Следующий зал — и снова потрясение — «Святое семейство» Мантеньи, «Св. Себастьян» Антонело да Мессина, «Мальчик» Пинтуриккио. И так во всех залах, всего перечислить невозможно. Часовой сеанс пролетел незаметно. Стало ясно, что это необходимо повторить. И я стал повторять. Договаривался выйти на работу во вторую смену, а сам выходил из дому почти засветло, чтобы успеть дойти от района Маяковки до музея до половины шестого, т.е. до того времени, когда начинает работать городской транспорт и к музею устремляются толпы народа. Впрочем, когда я приходил, уже стояла длиннющая очередь, некоторые ночевали в припаркованных вблизи автобусах. Но все же время моего прихода гарантировало покупку к 10 ч. билета на дневной 12-часовой сеанс. Очень часто я делать этого не мог, но три раза мне это удалось. Кроме того, в последний раз я совершил административное правонарушение — по окончании сеанса спрятался в туалете, а когда по шуму в гардеробе понял, что впустили очередную партию зрителей, с независимым видом вышел оттуда. Таким образом, я провел в залах в сумме пять часов и запомнил буквально наизусть все картины. Когда много лет спустя я попал в Дрезден и, разумеется, пошел в галерею, я твердо знал, какие там есть картины.
После посещения этой выставки мое отношение к живописи радикально изменилось, и я стал смотреть все, что возможно. Даже во время командировок на хлорные заводы я старался выбраться из заводского городка в ближайший областной центр и посмотреть тамошний музей. В Москве же к ГМИИ добавилась в первую очередь Третьяковка. Правда, ее я в начале смотрел довольно избирательно — только иконопись — а там ее лучшее собрание, достаточно вспомнить Рублёва и Дионисия (вскоре у меня началось увлечение древнерусским искусством) и ХХ век (тогда все это было в одном здании, из ХХ века показывалось только то, что хоть с некоторыми натяжками можно было подогнать под «реализм» (Серебрякова, Петров-Водкин, Кустодиев, Борисов-Мусатов, Машков, Фальк, Кончаловский — конечно, не полностью) без всяких там формалистических Кандинских, Малевичей и прочих). Слишком уж мне было тошно от официальных комментариев. Но в первое же наше совместное посещение Третьяковки Лора подвела меня к своему любимому Левитану, и я понял, что это великое искусство, а официозные восхваления надо не принимать во внимание. С тех пор мне интересны и мной любимы все периоды русского искусства от Рокотова до Левицкого, Брюллова, конечно Александра Иванова и передвижников. А в ГММИ любимейшими были фаюмские портреты (в этой эллинистической живописи видны истоки будущих направлений всего европейского портретного искусства) и коллекции барбизонцев, импрессионистов и постимпрессионистов (половина национализированных собраний Щукина и Морозова, поделенных впоследствии между ГММИ и Эрмитажем). Должен сказать, что ни в одном из зарубежных музеев я не встречал собраний такого качества, как объединенное Щукинско—Морозовское. Не могу не вспомнить замечательные выставки в этом музее, в первую очередь выставку Москва-Париж. Это был прорыв, мы впервые по-настоящему увидели западноевропейское и русское искусство 20 в. Были и другие выставки, надолго запомнившиеся, например Россия-Италия.
Я писал уже, что мы поженились в декабре 1961 г., и в первые же маленькие трехдневные каникулы — майские праздники 1962 г. — мы с Лорой отправились во Владимир. Я уже был там один раз до этого, но вновь смотрел с громадным удовольствием, и еще большее удовольствие было показать это Лоре и видеть, как она всем этим буквально ошарашена (в первый день по возвращении в Москву она кидалась на каждую мемориальную доску — узнать, что это за памятник, но обычно оказывалось, что здесь был Ленин). Мы были во Владимире (прекрасный Дмитриевский собор, Успенский собор с фресками Рублева и Даниила Черного), Боголюбове, на Нерли (одно из самых совершенных зданий, которые только я видел), в Суздале, в Кидекше; как руководством пользовались прекрасной книгой Воронина о памятниках Владимиро-Суздальской земли, стараясь не пропустить ничего интересного. С этого начались наши походы по разным древнерусским городам (боюсь, с ходу не вспомню все). Во-первых, разумеется, ходили по Москве (путеводитель — книга Ильина); конечно, это были Кремль, Андроников монастырь с прекрасным музеем иконописи им. Андрея Рублева, Новодевичий монастырь, Крутицкое подворье и многое другое. Надо сказать, что большинство церквей, особенно в Подмосковье, было тогда в полном запустении. На праздники, пользуясь трехдневными каникулами, а потом подолгу и в основной отпуск ездили по разным городам. Переяславль-Залеский, Ростов Великий, Звенигород, Ярославль, Кострома, Псков, Новгород, Горький (Нижний Новгород). О каждом из этих городов можно многое вспомнить.
Были две довольно длительные северные поездки. Вологда и ее окрестности, особенно Тутаев, оттуда пароходом по старой, Петровских времен, Мариинской системе в Кирилов с его знаменитым Кирило-Белозерским монастырем. Запомнилось и само путешествие по воде — Мариинская система сама памятник, еще с деревянными шлюзами; очень колоритными были и остановки в шлюзах — сразу по входе в шлюз раздавался страшный грохот: это мужики прыгали с берега на верхнюю палубу, чтобы устремиться в пароходный буфет за водкой; когда же вода в шлюзе прибывала и палуба оказывалась на одном уровне с берегом, через борт переваливались бабы, стремившиеся в тот же буфет, но уже за хлебом. Из Кирилова мы ездили в Белозерск и в Ферапонтово, где в церкви хорошо сохранившиеся замечательные фрески Дионисия.
Вторая поездка — через Петрозаводск теплоходом в Кижи, поездом в Кондопогу, самолетом в Каргополь. Самолетик был маленький, мест на шесть — восемь, наружная дверь в нем закрывалась на веревочку, и на ней по трафарету была сделана надпись «Во время полета дверь не открывать». Аэродромы в Каргополе и на промежуточной остановке представляли собой просто луг, на нем паслись коровы. Коровы были умницы, они усвоили расписание полетов и сами уходили с поля к моменту прилета и вылета, благо это было раз в день. Каргополь — очень милый маленький городок, с деревянными тротуарами (иначе в распутицу не пройти) и старинными храмами, кажущимися белокаменными, покрытыми резьбой. На самом деле они кирпичные, беленые, а вместо резного камня отделаны сформованным фигурным кирпичом. Нечто подобное я видел потом в Соликамске. Каргополь — центр в то время недавно возрожденного старинного промысла каргопольской глиняной игрушки. Где-то за год до этой поездки Лора купила в Москве в сувенирном магазине три каргопольские игрушки, потом купили еще несколько. В самом Каргополе мы сначала зашли в мастерскую, нечто вроде центра игрушечного кооператива. Одновременно с нами туда пришла группа туристов, и это привело Лору почти к трагедии: ей страшно понравилась одна корова с исключительно выразительной задорной физиономией, и она испугалась, что туристы ее купят. Они вообще хотели купить игрушки, но хозяин мастерской Александр Петрович Шевелев как-то мялся — по-видимому, официально это не разрешалось, и он не хотел рисковать в присутствии большой толпы. Лора нашла выход — она сообщила, что в городе есть кооперативный магазин, и они могут успеть до его закрытия (это была чистая правда, но в самом магазинчике ничего интересного не было — просто отметиться и купить сувенир). Туристов как ветром вымело, и Лора впилась в свою корову. Наедине А.П. не надо было уговаривать, и он продал нам еще несколько своих изделий. Надо сказать, что мастер он был замечательный, его лепка была очень выразительной. Его сестра, Клавдия Петровна, работала вместе с мужем, Василием Дмитриевичем Шевелевым (впечатление, что Шевелевыми была половина населения этого маленького городка). В.Д. лепил в традиционной упрощенной манере, но К.П. расписывала эти игрушки с большой фантазией. Так что изделия этих мастеров выделялись своим особым стилем. С этих игрушек началось наше собирательство (точнее сказать, мое — Лора иногда жаловалась, что я ее вытеснил).
Я не вел каталога и не знаю точного числа наших игрушек — думаю, оно где-то за двести. Больше всего русских игрушек, по несколько десятков каргопольских (Архангельская область), дымковских (Вятка), филимоновских (Тула), кожлинских (Курск), абашевских (Пенза), по несколько сапожковских (Рязань) — очень интересная игрушка, такой архаичной формы, что кажутся пришедшими из неолита; еще липецкие, орловские, нижегородские (жбанниковские), костромские, ярославские (что-нибудь забыл). Из нерусских игрушек больше всего из мусульманских областей — по несколько десятков балхарских (Дагестан), таджикских (Курган-Тюбе) и двух разных узбекских школ — Самарканд и Бухара. Есть единичные украинские, молдавские. Самые интересные — несколько игрушек вепсов, небольшого угро-финского народа, проживающего на реке Оять в Ленинградской области.
При этом все игрушки сохраняют свой традиционный стиль, так что спутать их невозможно. Можно было бы долго описывать каждую школу, но я остановлюсь только на одной общей особенности. Все русские игрушки реалистичны, в том смысле, что при всей условности формы они имеют реальные прототипы (изредка — сказочные, но тоже «реалистичные» — птица сирин, или «полкан» — «полуконь», т.е. кентавр). Мусульманская же игрушка не изображает какое-нибудь реальное существо, а чистый плод богатейшей фантазии, который часто даже трудно описать словами.
У Лоры была еще интересная поездка по Северной Двине. Она видела там интересные деревни с домами на сваях — они затопляются во время ежегодных паводков; тогда люди и скот перебираются повыше, а потом спускаются вниз. Жила у старообрядцев. У одной хозяйки видела целую библиотеку, но та ее не подпустила, хотя продала ей «никонианскую» старую (1818 г.) Библию с надписями, свидетельствующую о том, что эта книга была у местного крестьянина по крайней мере с 1870 г. Еще она привезла прекрасно сохранившуюся расписную прялку 20х годов.
Было несколько чудесных поездок в Грузию, сначала командировки, а потом с Лорой в отпуск. В Грузии все делается через знакомых, а их у моего бывшего аспиранта Димы Хоштария, у Джондо Джапаридзе и, особенно, у Резо Догонадзе — целая куча. Смотрели чудный город Тбилиси, его окрестности — замечательные храмы Джвари, Светицховели (на нем рельеф — рука мастера Арсакидзе — так писали в 11 веке; о нем замечательный роман К. Гамсахурдия). Потом ездили по разным местам Картли и Кахетии, совершенно неотразимое впечатление оставила фреска в полуразрушенном храме Кинцвиси (знаменитый Кинцвисский ангел). Особое место — комплекс пещерных храмов Вардзиа. Ходили в дома художников — друга Резо Левана Цуцкиридзе; к вдове великого художника Давида Какабадзе (он писал в разных манерах, но особенно сильное впечатление произвели его серии абстрактных композиций); к знаменитому Ладо Гудиашвили (я особенно люблю его совершенно нестандартную фреску в храме Кашвети); к зачинателю современной грузинской чеканки Очиаури (у него купили одну вещь). Ошеломляющее впечатление — посещение Института рукописей. Древние иллюминированные рукописи очень красивы, а тут еще возможность подержать в руках личный молитвенник царицы Тамары. И ко всему этому — красоты природы и несравненное грузинское гостеприимство.
Я отвлекся, и теперь возвращаюсь к искусству европейскому. После московских музеев естественно обратиться к ленинградским. Мы сознательно избегали командировок в Ленинград, понимая, что их нельзя смотреть между делом. Просто же поехать в Ленинград было в то время не очень легко — трудно заказать гостиницу, да еще на достаточно долгий срок. Но однажды папа встретил старого довоенного знакомого, который оказался каким-то работником в тамошнем гостиничном тресте. Он заказал нам номер на две недели, и мы поехали в отпуск. Мы пропадали в Эрмитаже и Русском музее, зашли также в Этнографический музей народов СССР, где среди прочего смотрели прялки и игрушки. Перечислять, какие картины и скульптуры мы видели в этих великих музеях, был бы слишком долго. Но не могу не вспомнить Рембрандта, Хальса, великих малых голландцев, Леонардо, Симона Мартини, Тициана, Кранаха, римские скульптурные портреты, импрессионистов и многое другое; а в Русском музее — ангела златые власы и другие иконы, XIX и XX век. Громадное впечатление произвел сам город и его пригороды — Петергоф, Царское село. Через несколько лет мы снова были там, гостили дней десять у милейшего Александра Леоновича Ротиняна, у которого в гостях перебывала, наверное, половина его коллег по редколлегии «Электрохимии». Разумеется, после этого мы не избегали командировок, когда можно было вырвать пару часов на что-нибудь хорошее.
В Прибалтике смотрели замечательные старые города — ганзейские Таллинн, Ригу, совсем другой Вильнюс; в Каунасе — музей Чюрлёниса.
В 1968 г я первый раз поехал заграницу, в Чехословакию. При каждой такой поездке я старался урвать время от конференции (а позже и от более длительной деловой поездки), чтобы что-нибудь посмотреть. В Праге, кроме интересного музея, главное — незабываемая архитектура, в основном готика и барокко, немного зданий романских и ренессансных. Весь город смотрится как прекрасный музей. Как сказал мой друг Иржи Корыта, в храмах готика — это вера, а барокко — пропаганда. Я бы добавил, что прекрасная готика — вера немного экзальтированная, а более непосредственная и, в известной мере, бесхитростная в романских церквях. Они мне как-то ближе, может потому, что европейские романские мастера участвовали в строительстве церквей домонгольской Руси, и их интерпретация византийских мотивов оставила заметный след и в дальнейшем. В Праге есть замечательный романский собор св. Иржи в Пражском Граде и церковь ротонда на берегу Влтавы. Лора была в Праге позже, и ее впечатления очень похожи.
Я много раз бывал в Югославии, жил в Сербии, Хорватии, Боснии. Во всех столицах есть очень интересные старинные районы. В Белграде замечательный музей копий фресок. Изобилие росписей сербских монастырей необычайно. Я был в нескольких, ничего подобного я больше нигде не встречал. В Белграде очень интересна старая крепость Калемегдан. На старинной Скадарской улице проходит очень милый праздник (кажется, несколько месяцев или целый год) Скадарлия; он выдержан в традициях XIX века. В Хорватии есть нечто необычное — там было целое поселение самодеятельных крестьянских художников, каждый из которых развил собственный стиль, весьма утонченный. Столица Хорватии Загреб очень живописен. На Далматинском побережье расположены интереснейшие города. Сплит с громадным городом—дворцом императора Диоклетиана, Свети Стефан — живописный бывший рыбачий поселок на островке, превратившийся теперь в фешенебельный курорт, Котор с его бухтой — фиордом, Трогир с замечательным собором, и, наконец, Дубровник — бывшая итальянская Рагуза, торговый соперник Венеции, живой музей, сохранивший дух Италии, с мраморными мостовыми, узкими улицами, тихим монастырем с садиком внутри.
Много раз бывал в Германии — в ГДР, потом в ФРГ (до и после объединения). Сумасшедшие готические соборы, старинные города — Марбург, Эрфурт, Майсен, Бамберг, особенно Нюрнберг (в соборе — скульптура Штосса, замок на горе, дом Дюрера и другие реликвии, интересный Национальный музей), Кёльн — великий собор. В Германии в XIII в. совершенно неожиданно возникла очень строгая, в духе раннего Ренессанса (но задолго до него) скульптура. Места, связанные с Бахом (Лейпциг) и ранним Генделем (Галле). В Дрездене, кроме знаменитой Дрезденской галереи старых мастеров, еще и галерея новых мастеров (в основном XIX в.) и Grủne Gewolbe (зеленые своды) музей драгоценностей королей Саксонии, в том числе ювелирное искусство — сложные композиции из множества мелких фигурок, выполненных с мельчайшими подробностями. Ваймар — в первую очередь город Гёте и Шиллера. В Берлине — архитектура позднего классицизма и потрясающие музеи. Меркишес Музеум — все о Бранденбургской Марке, куда входит Берлин (история, быт, искусство). Картинные галереи (говорят, их сейчас объединили) — от средневековья до середины двадцатого века — там я, наконец, увидел любимых мной немецких экспрессионистов — Карла Шмидт — Ротлуфа, Отто Мюллера, Эрнста Киршнера, Макса Пехштайна (пункт, в котором наши с Лорой вкусы расходятся). Но главная достопримечательность — Остров музеев. Там в нескольких музейных зданиях собраны невероятные вещи — в специально выстроенном здании помещен целиком фасад Пергамского алтаря и все его барельефы — одно из самых выдающихся произведений эллинистической эпохи). Там же громадные древнеримские ворота рынка в Милете. Еще одно чудо — вавилонские ворота Иштар и часть дороги процессий. Богатейшие коллекции переднеазиатского (в частности, иранские барельефы), египетского и исламского искусства. А еще в Берлине замечательный зоопарк, где многие животные содержатся в громадных открытых вольерах, а кошачьи — в особом доме (дом Брэма). В его центре — застекленный дом, в котором устроен уголок тропических джунглей, в нем летают бабочки и летучие мыши. Сквозь стекло видны расположенные вокруг вольеры с хищниками, так что создается впечатление, что ты видишь тигров в джунглях. У меня просто не хватает терпения и времени описать все виденное в Германии. Лора позже побывала в Берлине, Дрездене и Ваймаре, у нее тоже яркие впечатления.
В Польше был один раз; в Варшаве впечатляет восстановление разрушенного центра (в качестве инструкции использовались подробнейшие ведуты Каналетто — он ведь пользовался камерой обскура). В национальном музее очень интересны так называемые «сарматские» портреты (кажется, XVI-XVII вв.) — похоронные портреты аристократов (своеобразная реминесценция фаюмских портретов; похожи по стилю портреты казацкой старшины в Киевском музее украинского искусства). Лора позже была в Польше, ей особенно понравился Краков.
В Будапеште хороший музей, там несколько картин Эль Греко, мне были интересны также немецкие символисты (Бёклин и др.). В пригороде — раскопки римского лагеря Аквенкум — интересный лапидарий, ванны с мозаичными полами, собрание артефактов из митранеума (культ Митры был очень популярен в римской армии)
Один раз был во Франции. Прилетел в Париж в субботу утром, сдал на вокзале вещи в камеру хранения (потом ее с трудом нашел), и отправился гулять по этому чудесному городу, так знакомому по книгам. Разнообразие домов, лотки букинистов на набережной Сены, открытые кафе, бульвары. Конечно, посмотрел Нотр Дам, Шапель, Елисейские поля. С большим удовольствием посетил Музей д’Орсе. Там невероятное собрание XIX-XX вв. Что мне было по сути дела почти незнакомо — Энгр, Домье, Курбе, Вийяр, скульптура XIX-XX вв.. Коллекции же барбизонцев, импрессионистов и постимпрессионистов очень интересны, но в общем к представлению о них, полученному в России, мало что добавляют.
Вечером я доехал на электричке до городка, в котором проходила конференция, и в темноте добрался до кампуса. Утром, не дожидаясь завтрака, побежал на станцию, чтобы пораньше попасть в Лувр (надо было успеть вернуться до обеда к началу конференции — мой доклад был первым). Лувр необъятен и требует, конечно, многих дней, которых у меня не было. Успел хорошо посмотреть Венеру Милосскую, Нику Самофракийскую. другие антики. Знаменитую Джоконду плохо видно из-за окружающей ее толпы, зато другие картины Леонардо смотрел с большим удовольствием (хотя моя любимая эрмитажная Мадонна Литта мне нравится не меньше). Запомнились портреты Тициана, Клуэ и старая французская живопись, «Свобода на баррикадах» Делакруа.
В Вене был всего один раз. Город очарователен и очень разнообразен — имперская пышность Ринга, Хофбурга, Шёнбруна и масса уютных уголков; манифест стиля модерн — в Австрии это Сецессион, — его здание со стеклянным куполом, крытым лавровыми листьями, и рядом статуя Нерона в колеснице. Музей истории искусства обладает замечательной коллекцией, но даже на фоне других первоклассных вещей (Рубенс, Рембрандт и другие) выделяется зал Питера Брейгеля старшего с его громадными зимними картинами.
В Испании был на конференции в Севилье. Все время вспоминается Кармен — старая табачная фабрика (теперь — главное здание местного университета), бастионы (но без кабачка). Громадный кафедральный собор, перестроенный из мечети; в нем могила Колумба (гроб, по завещанию, не стоит на земле, его держат фигуры четырех королей). Совершенно особенная вещь — Алькасар, резиденция Педро Жестокого, но в мавританском стиле — сад, фонтаны, затененные открытые помещения, украшенные изразцами — все это особенно приятно при жаре свыше 40о. Потом поехал утром скоростным поездом в Мадрид, чтобы успеть в Прадо (в воскресенье он рано закрывается). Музей замечательный — Босх, Тициан и многое другое, но главное — большое собрание Гойи (от ранних вещей до страшного позднего «черного» Гойи) и совершенно замечательные картины Веласкеса. После изгнания из Прадо посмотрел музей Тиссен-Борнемиса, там хорошие итальянцы, в том числе мой любимый Боттичелли.
В США был один раз в Институте Искусств в Чикаго. Запомнились «Американская готика» Вуда и громадный парижский вид[2] Гюстава Кайинбо — импрессиониста, который писал очень мало, будучи ленивым и богатым. В Нью-Йорке два великих музея — Метрополитен и музей Гуггенхайма. Коллекция Метрополитен громадна, пришлось ограничиться довольно беглым осмотром; сейчас могу вспомнить только Вермеера и Мемлинга. Самый впечатляющий экспонат музея Гуггенхайма — само здание (архитектор Райт) — гигантская спираль, внутри по ней идет пандус, с которого входы в залы. Есть очень хороший Кандинский, Шагал, Климт; вообще это прекрасный музей современного искусства.
Несколько лет я ездил работать в пригород Вашингтона Бетезду, поэтому смог хорошо познакомиться с местными музеями, в первую очередь с Национальной галереей. Там есть хороший Боттичелли (портрет Джулиано Медичи), ранний Рафаэль — близко висит мадонна его учителя Перуджино, видно его влияние, один женский портрет Леонардо, Филиппино Липпи, более поздние — маньеристы. Очень хорошие маленькие мадонны Джованни Беллини, другие венецианцы. Несколько полотен Эль Греко («Св. Мартин и нищий» — подлинник и копия, по-видимому, из его мастерской). Рембрандт — лучший — автопортрет, в свое время проданный из Эрмитажа. Несколько портретов Хальса, Вермеера. графика Дюрера. Очень хорошие женские портреты Гойи. Из англичан наиболее запомнился Тёрнер. Любопытна американская живопись XVIII-XIX вв., в том числе зал портретов первых президентов. Коллекция импрессионистов подобрана односторонне — почти только один Ренуар, включая явно ученические работы. Зато есть несколько превосходных Тулуз-Лотреков. Кстати, в один из годов там была собрана интереснейшая выставка «Тулуз-Лотрек и Париж его времени». Вообще музей ведет очень активную выставочную деятельность, была, например, замечательная выставка «Импрессионисты в Аржантейе» — лето, когда все они вместе там жили и работали. Искусство XX в. в отдельном помещении, среди прочего там есть известная картина Пикассо «Семья бродячих циркачей».
Среди других музеев упомяну галерею Филипса, там хорошее собрание Боннара. Попал я в эту галерею из-за выставки Модильяни — не только картины, но и много скульптуры. В музее современного искусства (не вспомню имени владельца) была большая выставка Дали; все- таки при всем его таланте многое — фокусы. Вообще из сюрреалистов мне по-настоящему нравится только Магритт; мы с Лорой были на его выставке в Пушкинском музее, и он произвел на нас сильное впечатление.
А теперь — Италия и моя любимая Флоренция, родина Возрождения. Сам город замечательный, множество исторических мест. Громадный собор Санта Мария ди Фьори с великолепным куполом Брунеллески — первый в Новое время купол. Сбоку от собора баптистерий с великолепной мозаикой в византийском стиле. Рядом колокольня, построенная Джотто. Недалеко — построенная Брунеллески первая аркада — Оспедале деи Инноченти, т.е. сиротский приют с фигурками спеленатых младенцев, цветная терракота мастерских Делла Роббиа. С другой стороны — церковь Оросанмикеле. В её нише и нишах колокольни — скульптуры первого скульптора Возрождения Донателло (сейчас там копии, оригиналы в разных музеях Флоренции). Особенно замечателен в музее собора пророк Аббакук, т.е. Аввакум — по легенде Донателло кричал ему: «Ну, заговори же!» В том же музее мраморный балкон с поющими ангелами Дела Роббиа. Площадь Синьории со старым дворцом с высокой башней (Палаццо Веккьо), перед ним Давид Микеланджело (опять копия, отреставрированный оригинал находится в музее Академии; любопытно, что при реставрации воспользовались слепком из Московского ГМИИ, сделанным по заказу И.В. Цветаева в то время, когда еще не было разъедающих поверхность мрамора автомобильных выхлопов). Реставрированный оригинал производит сильнейшее впечатление. На площади рядом с Давидом другие скульптуры, в лоджии Персей Челлини. Дворец Барджело — музей скульптуры (его внутренний двор послужил образцом для итальянского дворика ГМИИ). Понте Веккьо (старый мост) через Арно — самый старый сохранившийся (середина XIV в.), застроен лавками, поверх их второй этаж — коридор Вазари, по которому герцог Козимо Медичи мог переходить из Палаццо Веккьо в Палаццо Питти. Еще один шедевр Микеланджело — гробница Медичи в церкви Сан Лоренцо.
Чудо из чудес — галерея Уффици. В первом зале почти средневековая Мадонна XIII в., Мадонны Джотто ди Бондоне и Дуччо ди Буонинсенья. Следующий зал Сиенская школа, особенно начало XIV в. — совершенно замечательные художники Симоне Мартини, Пьетро и Амброджо Лоренцетти. Следующий зал — интернациональная готика, Фабиано ди Джентиле. Маленький зал малоформатных картин, в том числе Юдифь Боттичелли и далее большой зал почти целиком Боттичелли. В своей книге «Образы Италии» П.П. Муратов пишет, что «Рождение Венеры» — не только лучшая картина Боттичелли, но и вообще лучшая картина в мире. Если только можно назвать единственную лучшую картину, то я с ним согласен. Она поражает своим совершенством и до слез трогательной беззащитностью красоты перед ветрами жизни. Еще одна великая картина, основанная на образах античной мифологии — «Весна», таинственная и полная символов. Античность вообще часто вдохновляла Боттичелли, близкого к флорентийской школе гуманистов (картины «Паллада и кентавр», «Клевета» по Апеллесу). Но не меньшую роль играла и христианская тематика — его изумительные Мадонны (в розовом саду, с гранатом и др.) с их нежными тонкими лицами и скуластыми мальчиками — Иисусом, Иоанном, ангелами. Прекрасны полные движения и очень выразительные Благовещения. Все не перечислишь. После Боттичелли трудно что-нибудь смотреть. Но нельзя не упомянуть «Благовещение» Леонардо, тондо «Святое семейство» Микеланджело, «Женский портрет» Больтраффио, античную скульптуру т.наз. Венеры Медицейской. С Рафаэлем мне не повезло — зал был каждый раз закрыт, его я видел в палаццо Питти. Хотя Уффици в основном галерея итальянского искусства, есть там и залы с другими европейскими мастерами — Дюрер, Кранах. В общем, музей потрясающий.
На той же площади, где Оспедале деи инноченти, находится монастырь Сан Марко. В нем поразительные фрески Фра Анжелико, который долгие годы был настоятелем монастыря. Но в ряду келий — последняя без фресок; в ней в 90-е годы жил Савонарола, на стене висит его карандашный портрет — жуткое лицо фанатика.
Еще одна жемчужина Флоренции — капелла Бранкаччи, в ней фрески первого живописца Возрождения Мазаччо. Фигуры в человеческий рост, свободные позы, индивидуальные лица, ощущение трехмерного пространства. Можно себе представить, какое впечатление они производили после средневековых росписей и даже росписей Предвозрождения. Этот гениальный художник умер от чумы в возрасте 28 лет. Через несколько десятков лет росписи были завершены Филиппино Липпи.
Трудно перечислить все достопримечательности этого великого города, упомяну еще только сады Боболи с великолепным гротом.
Недалеко от Флоренции Пиза с её знаменитой Пьяца дель Мираколо — площадью чудес — собор, баптистерий и падающая башня. В одну поездку я трижды соприкоснулся с Галилеем: В Падуанском университете я дотронулся до старинной деревянной кафедры, с которой он читал лекции, в Пизе видел башню, с которой он бросал шары разного веса, чтобы убедится в независимости скорости падения от веса (в соборе, к сожалению, не сохранилась старая люстра, наблюдая за качанием которой он открыл закон колебания маятника), а во Флоренции в церкви Санта Кроче пышное надгробие — его прах спустя столетие перенесли в этот город. Могила другого великого флорентийца Данте находится в Равенне, где он умер в изгнании; Флоренция просила Равенну перенести его прах на родину, но ей было отказано. Так что из мемориальных дантовских мест во Флоренции осталась только церковь, где, по преданию, Данте впервые увидел Беатриче.
Другое чудо Италии — Венеция. Выходишь из вокзала, рядом пристань, садишься на вапоретто (буквально — пароходик) и едешь по Гранд Канале. По обеим берегам невероятной красоты дворцы, вода омывает их ступени. Какое-то изысканное строение — всего то торговый причал. Дальше — изящная арка моста Риальто, и снова дворцы. Конечная остановка — площадь Св. Марка, на ней стоит этот знаменитый громадный собор. Сам он — переработка Византийских мотивов, кони на нем украдены из Константинополя, когда город был разграблен по наущению византийцев крестоносцами. Снаружи и внутри собор украшен многочисленными мозаиками, часть — поздние, но многие еще средневековые, очень интересные. Раз попал на мессу, очень строго и торжественно (я еще два раза слышал мессу в двух церквях во Флоренции и в Павии — служба проходила в криптах, в подвалах, так что в основном помещении было слышно только тихое пение). На экскурсии в соборе показывают Пало д’оро — золотую пластину, на которой собрано множество икон тончайшей ювелирной работы (кажется, тоже украденная из Константинополя). Площадь окружена красивыми зданиями и изобилует нахальными голубями. По краям площади — две высокие кирпичные башни, одна из них в 1907г. по непонятной причине рухнула, но ее восстановили. От собора к каналу простирается дворец Дожей с его даже для Венеции невообразимо красивой аркадой и широкой парадной лестницей. Внутри дворца масса залов, расписанных всеми великими венецианскими художниками — Тицианом, Тинторетто, Веронезе и т.д. (от обилия все смешивается в голове). Из зала суда проход к мосту вздохов, ведущему в страшную тюрьму со свинцовой крышей — в ней долго не жили. Сейчас туда не пускают, но снаружи, с набережной Гранд Канале этот мостик над узким боковым каналом выглядит очень эффектно. Очень интересно гулять по уличкам по берегам каналов, которые вдруг обрываются и упираются в канал — дальше можно только проплыть, выход из дома прямо в лодку. По берегам каналов качаются гондолы, привязанные к торчащим из воды шестам (похоже на коновязь). Некоторые гондолы плавают с пассажирами. Мне повезло застать замечательное зрелище — Regata storica. По Гранд канале плыла вереница больших барок, богато украшенных коврами и тканями, в них сидели дамы и кавалеры в роскошных нарядах XVII-XVIII вв. На одной площади недалеко от морского порта, в месте не туристическом, видел представление комедия дель арте. С грузовичка вынесли какие-то доски, быстро собрали помост, и на нем давали спектакль. Участвовали Доктор (Панталоне), Коломбина и Арлекин. Я, конечно, текста не понимал, но видно было, как актеры стараются, и особенно интересно было наблюдать очень живую реакцию собравшейся публики.
В один из трех моих приездов в Венецию я не доехал до Сан Марко, а сошел у Академии. В ней богатейшая коллекция итальянской, в основном венецианской живописи — Джорджоне, Тициан, Тинторетто и многие другие. Практически новым и очень интересным для меня были Лотто, громадное, на целый зал полотно Беллини старшего — прием в Венеции каких-то послов[3] с несколькими сотнями детально выписанных фигур, замечательный цикл картин Карпаччо «Жизнь св. Урсулы», и многое другое. Но особенно сильное впечатление оставили маленькие картины Дж. Беллини (мл.), его многочисленные Мадонны с младенцем. Каждая из них совершенно индивидуальна и внешне, и психологически, и непохожа на в общем то однотипные Мадонны каждого из других итальянцев.
В области Венето на материке есть еще один замечательный город — Виченца, город Антонио Палладио. Весь центр застроен дворцами его работы — торжество классицизма. Необыкновенен театр Олимпико, снаружи не очень большой, но внутри кажущийся просторным — зрительный зал в виде амфитеатра и сцена с постоянными архитектурными, скульптурными и живописными декорациями, создающими глубокую перспективу городских улиц. Но главный шедевр — пригородная вилла Ротонда. Ее совершенная симметрия и соразмерность человеку вызывает чувство полной гармонии. Недаром последующая архитектура часто называется палладианской.
В Болонье посмотрел здания университета, первого в Европе. В городе стоит памятник Гальвани. С книгой в руке и лягушкой, сидящей на книге — как известно, с опытов с сокращением лягушачьих лапок началась электрохимия. Другой старинный и знаменитый университет — Падуанский, В нем очень интересен анатомический лекторий, в котором места для студентов расположены вокруг анатомического стола. Долгие века анатомирование трупов считалось тягчайшим преступлением. Поэтому в случае прихода нежелательных гостей стол раскрывался и труп падал в стоявшую под ним на привязи лодку, канат обрывался, и лодка уплывала. Но главной достопримечательностью Падуи является капелла Скровеньи с фресками Джотто. Они рассказывают историю Марии, от изгнания Иоакима из храма до выбора Иосифа ей в мужья, а после жизнь Иисуса Христа от Рождества до Воскресения. Десятки картин в несколько рядов по северной и южной стенам. Западную стену покрывает громадная композиция Страшного суда. Картины совершенно отличаются от средневековых — элементы линейной перспективы, более свободная пространственная композиция, более тонкий психологизм. В целом это оставляет потрясающее впечатление. Недаром с Джотто начинается Предвозрождение.
В университете Павии работали выдающиеся ученые: Спаланцани, впервые доказавший, что микроорганизмы размножаются путем деления; Валла, доказавший путем лингвистического анализа, что знаменитое «завещание Константина»[4], дававшее Римским папам верховную власть над всеми королями, является подделкой восьмого века; наконец, великий электрохимик Вольта, создатель первого гальванического элемента. В городе сохранилось несколько башен — домов-крепостей могущественных семей (похоже на кавказские башни). Большие романские соборы немного закамуфлированы под раннюю готику. Павия была когда-то столицей королевства лангобардов, и память об этом город хранит в названиях нескольких улиц.
На один день я выбрался в Милан. Тамошний собор — один из лучших образцов готики. Впечатляет громадный замок герцогов Сфорца, в галереях Брера и Амброзиана много первоклассной живописи — удивительный Пьеро делла Франческа, Беллини, Боттичелли и др.
В Ферраре замок и «Алмазный» дворец герцогов д’Эсте (отделка Грановитой палаты в Кремле повторяет в уменьшенном виде отделку дворца); перед дворцом сохранена старинная булыжная мостовая. Во дворце «Скифанойа» («Оставь волнения») очаровательные светские фрески. Великолепен собор, в музее собора картина Косме Тура — раннее Возрождение. Феррарцы гордятся своим земляком, салонным художником конца XIX в. Больдини, испытавшим сильное влияние имнпрессионизма.
Бари — город в основном новый, но сохранился небольшой старый город, совершенно средневековый, с лабиринтом узких улочек и проходных дворов. В нем же старинный собор с гробницей с мощами св. Николая Мирликийского, над ней висит совершенно византийская икона. Бари — центр области Апулия, «страны трулей». Трули это конические дома, сложенные из плоских камней, удерживающихся своим весом, без цемента. Они разбросаны по всей области, но в Альборабелла они образуют целый город.
Я очень много написал про итальянские города, но о каждом можно было бы написать еще больше — каждый из них своеобразен — наследие периода, когда они были независимыми коммунами, а потом герцогствами.
Теперь о кратком знакомстве с двумя совершенно другими цивилизациями — индийской и японской.
В Индии знаменитый Тадж-Махал в Агре действительно прекрасен. Он, как и расположенный рядом дворец — вершины исламской архитектуры, но собственно индуистские храмы совершенно отличны (по крайней мере, в Южной Индии) — большие комплексы с рядом строений, башни, многие ярко раскрашены, со скульптурами. В Махабалипураме на берегу стоит ряд небольших очень древних храмов, которые стали видны недавно, после того как море отступило. Это целая энциклопедия индийской храмовой архитектуры — несколько типов зданий. Неподалеку скала со знаменитым барельефом «Нисхождение Ганги» — громадное число фигур людей и животных. На улицах городов поражает обилие ярких красок в сочетании с невероятным обилием пыли и, в некоторых местах, скоплением нищих. Уличное движение практически без правил, тем более что надо объезжать гуляющих коров. В маленьком городке Краикуди, где мы жили в гостевом доме Электрохимического института, кровати находились под сетчатыми пологами, а по ним бегали разнообразные насекомые, которых ловили шустрые гекконы; По двору летали красивые большие бабочки, по стенам прыгали белки. Прием в честь дорогих гостей был устроен на открытом воздухе, персонал пришел с женами, женщины в ярких сари с крупным цветком в волосах.
Еще был вечер танцев в Мадрасе, купание в Индийском океане (индийцы не купались, все же декабрь, хотя температура 30о). В общем, впечатление от Индии незабываемое.
В Японии я был дважды, в 1974 и 1984 гг. В 1974 г. в Токио на оживленных перекрестках регулировщики стояли в противогазах, и на больших экранах непрерывно показывалась концентрация в воздухе вредных примесей. В 1984 г. ничего этого не было, воздух был чистым. В 1974 г. вдоль дороги к большому буддистскому храму стояло множество торговых «палаток» размером в шкаф, внутри которых как—то умещался продавец, а в 1984 г. стояли вполне европейские павильоны.
Примечания
[1] Килым или килим — тканый двусторонний ковёр ручной работы.
[2] Имеется в виду Гюстав Кайботт, «Парижская улица в дождливую погоду».
[3] Вероятно, «Процессия на площади Святого Марка».
[4] «Константинов дар»
