Роман «Аэлита» написан весьма пластично, художественным языком, который отличает литературу серебряного века вообще, а проза Толстого ещё и пушкински лаконична. Толстой его строит, как строят дом, великолепным языком, продуманно, и прочно связывает с эпохой, потому и его герои уже в начале повествования становятся живыми людьми.
[Дебют] Игорь Киселёв
А ЖАЛЬ ТОГО, КТО НЕ ЧИТАЛ «АЭЛИТУ» — К СТОЛЕТИЮ НАЧАЛА РАБОТЫ НАД РОМАНОМ…
«Аэлита… или та, кому не говорят — прощай»…
Во-первых, это Толстой, чей дар уникален, во-вторых, интересно. Как ни удивительно, но находятся люди, которые считают «Аэлиту» устаревшим произведением, особенно в глазах современной просвещенной молодежи. А ведь говорить так, всё равно, что утверждать неактуальность «Мёртвых душ» Гоголя, мотивируя это тем, что крепостное право в России давным-давно отменено.
Её могло бы и вовсе не быть, но тогда представьте, сколько б мы потеряли. А тем, кому не представить, попробую объяснить.
Этот роман родился в 1921 году потому, что был нужен. Во-первых, в эмиграции, деньги у Толстого всегда быстро заканчивались, жить по средствам он решительно не умел, и как он сам однажды признался: «Будь я не так стеснён в средствах, то написал бы гораздо меньше и хуже». За границей хоть с голоду и не умрёшь, но можно всю жизнь в рваных башмаках проходить — вторила ему жена — надо возвращаться в Россию. Но с чем? А перед глазами, кажется, навек застыл 1919-й, когда он отплывал из Одессы.
Для начала Алексей Николаевич написал открытое письмо советскому правительству: «Совесть меня зовёт ехать в Россию, и хоть гвоздик свой собственный, но вколотить в истрёпанный бурями русский корабль»!
Обращение его к фантастике, в качестве вступительного взноса в новое социалистическое гражданство, было совершенно естественным. Тематикой космических полётов Толстой действительно увлекался, и, если постараться, можно ещё было успеть к великому противостоянию с «Красной планетой», которое должно произойти в 1924 году. А текст о полёте на Марс, совершённом из Советской России, позволял задуматься — страна с такой высотой утопических мечтаний заслуживала к себе нового, более серьёзного отношения.
Кое-что о прототипах
Наверное, многих интересует история появления в романе главных героев. Сам Алексей Николаевич об этом не рассказал, но, как известно, писателю никогда ничего не приходит в голову просто так. Вспомним, год рождения романа — 1921-й, и описание внешности главного героя, естественно, восходило к узнаваемым фигурам берлинской литературной эмиграции — изгнанников и мечтателей. Скорей всего, инженер Лось списан с другого писателя, друга Толстого, Андрея Белого, в то время разрываемого на части психологическими метаниями. В 1921 году тот уезжает в эмиграцию, чтобы соединиться с любимой Асей, внучатой племянницей Ивана Тургенева, но надежды на воссоединение терпят крах, Ася ему отказывает. Это было для Белого страшным ударом, и только встреча новой любви, Клавдии Васильевой, вернула его к жизни. Разве это не похоже на душевные муки инженера Лося?
Белый отдал Лосю свои глаза, развевающиеся белые волосы, и уверенность, что до Марса ближе, чем до Стокгольма. Их близнецы-души — не придаток разума, а самостоятельные, и вполне состоявшиеся капитаны, ведущие корабли их непростой жизни во всех их плаваниях.
Сложней было с Аэлитой, для Толстого она должна была быть такой, какую искал он сам, он должен был её хотя бы увидеть, прежде, чем отправлять Лося в его смертельно опасный путь к Марсу.
В год, когда Толстой заселял «Аэлиту» главными героями, он уже поменял три страны, и с октября 1921-го обосновался в Берлине. Отношения между супругами стали накалены до того, что на время они разъехались, его жена, Наталья Крандиевская осталась в Бордо, где у неё, вероятно, был свой роман. Существует предположение, что прототипом образа Аэлиты, как и Зои Монроз, в «Гиперболоиде инженера Гарина» могла стать Ия Ге, внучка автора известных полотен, Николая Ге, которую Алёшка, как его звала эмиграция, навестил в Париже, где та была светской львицей, и иконой стиля тех лет. Она, как и сам Толстой, не шла в ногу с модой, она искала свой образ, и диктовала тренды. На ней «выгуливали» свои наряды в свет такие известные модельеры, как Молинё и Мейнбохер. Естественно, что, как писатель и сердцеед, Алексей Толстой не мог не обратить на неё своего о внимания. Как Наталья Крандиевская стала для писателя Катей, в начатых им тогда же, «Хождениях по мукам», Ия Ге, на короткое время заменившая ему музу, возможно, показалась Толстому идеальною Аэлитой.
Видимо, уже тогда начатый роман сложился для Алексея Николаевича, как мечта, которая становится сбывшейся. Это и о невиданном полёте сквозь кажущуюся пустоту, и любви, которая встречается раз в столетие. — «О храбрости больше всего говорят трусы, а про благородство прохвосты. Научитесь проигрывать — тогда будете выигрывать» — словами Толстого, прежде всего, пользовался он сам — он был постоянный жених…
Не будем придираться к Алексею Николаевичу, он не разменивал чувств, сменив Юлию Рожанскую — на Софию Дымшиц, Наталью Крандиевскую — на Людмилу Крестинскую. Голос Аэлиты многих ведёт всю жизнь.
Сам Алексей Толстой, как и инженер Лось, всю жизнь шёл на зов, то приближаясь к женщине — мечте, то снова оказываясь от неё за 40 миллионов километров. Начав с раннего брака с Юлией Рожанской, и продолжив в романтическом союзе с Софьей Дымшиц, он умудрился задержаться надолго в векторном браке с Натальей Крандиевской, что должно было добить его, и почти добило. Формально, бросившая себя к подножию его памятника, она обеспечила писателю в 1934 году подряд два инфаркта. После такого надо было думать о спасительной гавани. Путь к ней открыл благословенный 1935 год, в котором писатель познакомился с Людмилой Крестинской. Все произошло очень быстро. Весной — знакомство, осенью — свадьба. Алексей Николаевич говорил всем, что он впервые в жизни по-настоящему полюбил. Брак стал для него спасительным, и подарил еще 10 лет жизни, которые пролетели, как одно мгновение.
Похоже, последняя Аэлита Толстого завершила его поиски в 1935 году, но, как литературная, не растаяла. После её прихода в его жизнь, «красный граф» уже не ловил сигналы…
«Свою Аэлиту» я прочитал так
Во-первых, надо понимать, что и во времена описываемые, люди чётко делились на тех, кого позднее назовут «Физиками» или «Лириками», но были ещё и «Борцы за освобождение».
Разберёмся с физиками
С точки зрения физики, «Аэлита» это, конечно, о ракете, которую в 1921 году Алексей Николаевич подсмотрел в снах Герберта Уэлса и Жюля Верна. Толстой применил в своей книге и научные знания, существовавшие на тот момент, и социальную философию. Впрочем, научные моменты, типа устройства космического корабля, полёта на Красную планету, возможности дышать на Марсе и т.д., можно смело выносить за скобки. Неслучайно сам автор не уделяет этому много внимания. Ибо, повторюсь, задача убедить в том, что в 1920-х годах можно полететь на Марс, не стояла.
Нет смысла останавливать дополнительное внимание на устройстве огромной бочки, начинённой приборами и агрегатами, доступными воображению инженера, или человека интересующегося техникой начала прошлого века.
По описанию ракеты Лося в форме «яйца», и полета на Марс, видно, что писатель знал работы и идеи К.Э. Циолковского, читал его знаменитый труд «Исследование мировых пространств реактивными приборами» — именно из подобного аппарата Лось вышел на Марс.
То, что сейчас для нас самая обыкновенная реальность, для того времени было совершенно фантастичным, и как велика заслуга А. Толстого, который именно в то время, когда Россия оставалась еще технически отсталой страной, заглянул в ее будущее, в эпоху начала космической эры в истории человечества, открытой советскими людьми.
Однако, продолжим наше путешествие — мы на месте.
Пошатываясь на отвыкших стоять ногах, Лось вышел на Марс, на кактусовое поле, где те ещё и умеют обижаться, а в небе летают стрекозы лодок с не очень дружелюбными существами на борту — уж, не показалось ли? Нет, не показалось. Но не стоит переживать — Толстой очень милостив к Лосю.
Роман фантастический переходит в роман лирический
За безумство мечты, и подвиг полёта к Марсу, за неуёмную грусть по потерянной на Земле женщине, которую тот любил, Алексей Николаевич, прошедший уже половину пути к собственной мечте, даст ему новую жизнь. Она начинается с того, что здесь, на Марсе, Лося ждала встреча с той, кто изменит всю его жизнь, излечит от скептицизма, кто согреет холод в груди, и даст ему новые надежды. Это была другая женщина, но что это меняло, когда его сердце уже признало в ней ту. Измена ли это любви земной — об этом писатель не говорит, едва поспевая за движением нового чувства Лося…
Вот как Алексей Николаевич описывает их первую встречу, а по существу, свидание: «Это была пепельноволосая молодая женщина, в чёрном платье до шеи, закрытом до кистей рук. Над высокоподнятыми её волосами танцевали пылинки, в луче, падающем на золочёное переплетенье скрещенных её тонких пальцев. Она, не шевелясь, глядела огромными зрачками пепельных глаз, её бело-голубое удлиненное лицо чуть дрожало. Немного приподнятый нос, слегка удлиненный рот, были, по-детски, нежны. Точно от подъёма на вышину, дрожала её грудь, под чёрными мягкими складками. Юношески — тонкая, она возникла предчувствием удивительной радости, ожиданием войти в жизнь, как в прекрасный сон, и, в то же время, наполняла сердце тревогой. Когда Аэлита заговорила, точно дотронулась до музыкального инструмента, так чуден был её голос»…
В сменившую этот день, ночь, они не дадут друг другу заснуть — приснятся.
Это было что-то «с первого взгляда», но только на седьмой день обрело название, когда Аэлита, не в силах понять, что с ней, находит в себе мужество признать причину своей тревоги в том, что со дна её крови поднялся древний осадок — «красная тьма» — жажда продления жизни. Кончиками своих бело-голубых пальцев Аэлита поняла себя лучше, чем ей объяснил учитель, сказавший ей, что если станешь женщиной, ты погибнешь! Она выбирает «Сына Неба», в желании от него научиться тому, что выше знаний, выше разума, и выше мудрости. Что это она не знает, но она знает — люди, познающие любовь, не умирают…
Любовные муки Лося сопоставимы с муками Аэлиты — он ещё бредил той, и уже любил эту. Лось думал — чем кончится? Пройдёт мимо гроза любви? Нет, не минует. — Не радость, не печаль, не сон, не жажда, не утоление… но, вот-вот, для него раскроется немыслимый свет — то, что он испытывает, когда рядом с ним Аэлита. Никогда ещё Лось с такой ясностью не чувствовал безнадежность жажды любви, никогда ещё так не понимал этого обмана, страшной подмены самого себя женщиной.
И была встреча, поставившая точки в их отношениях, строчки о которой запоминаются на всю жизнь: «И вот уже лодка, в которой они парят над чудесной «Тумой», мягко опускается в запретные для простых смертных Пещеры Священного Порога».
Там, как теперь ясно обоим, их любовь должна обрести права. Лось словно поражён сновидением того, как Аэлита совершает старинный ритуал, и становится его женой. Хотя, посвящённая древней царице Магр, под страхом смерти, она должна оставаться девой, но сбросив белоснежный мех шубки, Аэлита поёт Сыну Неба «песню уллу», которую нельзя спеть просто так — по древнему обычаю «Тумы», женщина, спевшая мужчине песню «уллы», становится его женой.
Аэлита чувствует — счастье коротко, поэтому торопится наложить на друга брачный венец. Наверное, они сами не понимают, — продолжение ль это их сна, где они, скорей, выдумали себя мужем и женой, ведь любовь, даже той величины, что вспыхнула между ними, всегда слабое звено, она не защищена.
Рука мастера
В 1921-м Толстой ещё достаточно молод, но мудрости в его строчках столько, словно длинная жизнь с ее бесконечным многообразием, за плечами. Любовь — это вопрос веры, а в вере нет места для скептицизма, в ней идут до конца. Небо и Земля ведут вечную за неё борьбу, каждый предлагая свою — Высокую, или Земную, и Толстой не проводил грани между ними — любая любовь права.
«Аэлиту» лучше пить маленькими глотками, как дорогое вино. Даже, если отнять у романа физику с лирикой, и оставить в нём только описание «Тумы», Марс Толстого выглядит удивительно настоящим, со своей пока ещё не умирающей и причудливой природой. Мы видим картину, конкурентную той, что не дописана в Библии, где птицы поют хрустальными голосами, косое солнце золотит кудрями траву, а через пылающий влажным золотом луг летят изумрудные журавли. Где каждый вечер навещают покой, и печаль уходящего в золоте дня, и когда небо, очищаясь, темнеет, видны звёзды по обеим сторонам «Млечного пути — это рука мастера…
— Толстой не мог написать слабое сочинение, просто, по определению, за него это сделал Яков Протазанов — действительно уникальный случай в истории отечественного кино, который постоянно экспериментировал с жанрами, и искренне хотел создавать нужные Советской власти картины.
Уже через год после выхода сочинения Алексея Толстого, в 1924-м, он ставит «Аэлиту», как авангард, в котором материал Толстого подан только пунктиром, но не плохо показан опыт экспорта революции, который пунктиром был у Толстого. В фильме, отдадим ему должное, мы, впервые, увидели ракету — изнутри. Она почти совпала с описанной Алексеем Толстым.
Не всё, написанное в «Аэлите», фантастика. Про Марс и марсиан — это, конечно, фантастика, но, в конце концов, прогресс неумолим — в 1921 году никто не мог бы себе представить, как изменится мир к началу двадцать первого века…
Мы заканчиваем читать «Мою Аэлиту»…
Нет повестей печальнее на свете, чем «Повесть о Ромео и Джульетте», и «Аэлита»… В отличие от героев Шекспира, Лось у Толстого, скорее, глубок, а не безрассуден, и Аэлита не короткая вспышка, она — олицетворение любви и женственности, о ней можно только мечтать.
Доставленные на Землю, полуживые обломки половины огромного счастья — больше не Лось.
— Кто он, — не сумевший удержать его в занесённом листьями Петрограде, и потерявший, встреченное на Марсе? — Он погубил двух, и, может быть, погубит ещё. Так он будет считать, пока снова не услышит в наушниках слова, которые не может понять никто, кроме его сердца: — «Где ты, где ты, где ты, Сын Неба»? — Аэлита — значит, она жива! Голос Аэлиты, любви, вечности. — Голос тоски летит по всей вселенной, зовя, призывая, клича, — где ты, где ты, любовь!..
Роман «Аэлита» написан весьма пластично, художественным языком, который отличает литературу серебряного века вообще, а проза Толстого ещё и пушкински лаконична. Толстой его строит, как строят дом, великолепным языком, продуманно, и прочно связывает с эпохой, потому и его герои уже в начале повествования становятся живыми людьми. Россия прошлого, в отличие от России настоящего, страна писательского бума — одних писателей Толстых шестеро, но с таким пером, как у Алексея Николаевича — он один, он неповторим, и его «Аэлита» живёт! Это нам всем послание свыше, а человек — пророк…
Postscriptum:
Перечитывая «Аэлиту», имеет смысл вспомнить, что не только этот роман родился в далёком от нас на столетие 1921-м. 12 сентября того же года, во Львове, в большой еврейской семье появился на свет будущий польский философ, футуролог, и писатель-фантаст Стани́слав Ге́рман Лем, автор фундаментального философского труда «Сумма технологии», в котором он предвосхитил создание виртуальной реальности и искусственного интеллекта.
Собственно, Лем…
Он стал классиком общемирового масштаба при жизни. Говорить о нём — не цель нашей статьи сегодня, но и не сказать о нём несколько добрых слов было бы нехорошо, потому что, через сорок лет после написания «Аэлиты», Лем написал «Солярис», и это было прямое попадание в ту область вероисповедания каждого человека, которая для него важней всего.…
Так же, как и «Аэлита», «Солярис» — книга о главном.
Юность будущего создателя ставших каноническими произведений фантастики пришлась на непростые для Польши времена. В 1939-м ей предстояло дважды спустить свой флаг. Львов переходил из рук в руки, и когда в 1941-м над ратушей взвилась свастика, Лему пришлось поработать помощником механика и сварщиком в нацистской фирме. После изгнания немцев, в 1946-м Львов уже не принадлежал Польше, и новоиспечённый медик, Станислав, переселяется в Краков, где своё будущее он видит в литературе. Вскоре, там же, в журнале «Новый мир приключений» выходит его первый роман «Человек с Марса», а ещё через пять лет отдельною книгой, «Астронавты». Лем продолжает писать романы, спрос на которые скоро переходит в ажиотажный. Один за другим появляются «Эдем», «Возвращение со звезд», «Солярис», «Непобедимый», «Глас Господа», заставившие говорить о нём, как об одном из крупнейших фантастов. В 1973-м он уже член американской организации писателей-фантастов SFWA, из которой через три года его же и исключат за критику той самой американской фантастики, которую он неосторожно обвинил в непродуманности, бедном стиле письма, и меркантильности, не позволяющим развиваться новым идеям и литературным формам. Такой уж он был. В отличие от американских собратьев по перу, творчество Лема это тропинка в прошлое для самого Лема, чудом уцелевшего по поддельным документам в годы фашистской оккупации Польши, когда большинство членов его семьи попали на Небо через газовую камеру, и ржавую печь, предложенные им холокостом…
Вероятно, этого не знал Филипп Дик, написавший в ФБР письмо следующего содержания, а по существу, донос: «Лем, вероятно, является целым комитетом… созданным Партией за «Железным занавесом» для захвата монопольной властной позиции для манипуляции общественным мнением посредством критических и педагогических публикаций… Для нашей сферы, и ее чаяний было бы печально, если бы большая часть критики и публикаций оказалась под контролем анонимной группы из Кракова».
Сегодня считается, что данное письмо было написано в приступе шизофрении. Однако своё дело, видимо, оно все-таки сделало.
Он был диссидентом в Народной Польше, и таким же в Америке, послав ко всем чертям и само американское общество, и конкретно, ранее, весьма уважаемого им Филиппа Дика, который первым плеснул в него ядом. И, как бы, в противовес имперскому мнению из-за океана, вызывает уважение теплота его слов о самой читающей в те годы стране, СССР: « У русских, когда они ощущают интеллектуальное приключение, температура эмоций значительно более высока, по сравнению с другими странами. Сартр, когда возвращался из Москвы, был буквально пьян от того, как его там носили на руках. Я тоже это испытал. Русские, если кому-то преданны, способны на такую самоотверженность и жертвенность, так прекрасны, что просто трудно это описать».
Но к чувству триумфа примешивалась горечь: «Мне хотелось, чтобы это происходило в моей родной стране. В Польше всё было по-другому. В Москве меня все знали и читали, сам Генеральный конструктор Сергей Королёв читал, и любил Лема, а у нас партийные начальники не имели обо мне ни малейшего понятия. Я был вышитой подушечкой, которую пожелали иметь гости, вот им её и предоставляли»…
Но, что это, по сравнению с тем, что им уже написана главная его книга — «Солярис»…
Если кратко, то это вот о чём
Когда люди столкнулись с феноменом Соляриса — уникальным океаном, способным мыслить, и начали его изучать, в целом, он был признан планетой, которой удачно подошло бы название «Море Спокойствия». Но так было до поры, пока очередной экипаж исследователей не столкнулся с явлением, когда во время сна человека Океан проникает в его мозг, и считывает с него то, что, хранилось в глубине памяти, а утром рядом с ним на Станции оказывается кто -то из близких, давно покинувших этот мир. И это не фантомы, они из плоти и крови, но гости не помнят, как и почему они здесь, так же, как и того, что с ними происходило раньше. Согласитесь, не всякая психика готова к таким свиданиям, когда чувство вины за прошлое начинает зашкаливать. Чаще всего, душа человека при этом оказывается обнажена, и он честно сходит с ума. Не избежал «свидания с прошлым» и прибывший на станцию, чтобы разобраться с пугающим явлением, астронавт Кельвин, постепенно понимая, что планета сама зондирует — изучает прибывших на неё, используя их же воспоминания.
Кельвину Океан посылает его девятнадцатилетнюю возлюбленную Хари, которая за десять лет до описываемых событий покончила с собой после размолвки с ним.
Лем мастерски описывает эмоциональный взрыв, который испытал Крис, когда увидел ту самую Хари, которую его память, казалось бы давно и прочно похоронила. В нём вспыхивает новая любовь, и понимание бесперспективность таких отношений, что заставляет Кельвина избавиться от фантома, отправив его в полёт за пределы станции, но это не помогает — Хари появляется опять, такая же точно, причём не помнящая своего предыдущего появления. Не в силах противиться её присутствию, Кельвин начинает просто жить и общаться с ней, как с обычной женщиной, в отличие от других членов экипажа, тщательно скрывающих своих гостей.
Люди научились обманывать, и очень хорошо это делают, однако, всему когда-нибудь приходит конец — постепенно «явившиеся из прошлого» понимают, что они лишь копии, наделённые всеми признаками тех, кого в самом деле нет, но, что страшней, они так же чувствуют, не понимая причины двойственности их собственного возникновения. В конце концов, влюблённая Хари отказывается признать себя человеком, и находит способ снова уйти из жизни, но, вряд ли, жертва изменит ситуацию.
Её мучения окончены, но они начались у Криса, решившего совершить ещё одну попытку, или ещё ошибку? Как и в «Аэлите», в «Солярисе», счастье двоих держится на волоске, и не даёт покоя некая недосказанность. У героев обоих произведений муки раздвоенности, которые они с трудом преодолевают.
Так же, как «Аэлита», и как «Евгений Онегин», «Солярис» — недописан, предоставляя читателю самому право его закончить.
И что в остатке?
Толстой и Лем — не сравнимы, уже хотя бы потому, что каждый был человеком своего нелёгкого времени. В противоположность Толстому, и, в отличие от большинства коллег, Лем был действительно вовлечен в науку, он знал, как работает наука изнутри, и оттого был лишен и наивного преклонения перед нею, и столь же наивного страха.
Однако и не знающий наук Алексей Толстой, в принципе, исповедовал то же: потерять близкое существо — это представляешь, по-разному, но всегда это остро. Можно, конечно, надув щёки, сказать господам писателям — оба Ваши взгляда ошибочны, но штука в том, что человеку нельзя состоять из ничего. Кроме материи, он ещё состоит из любви и прошлого, у него есть мозг, в обязанности которого наши дела, но, однажды, когда мы любим, у каждого может произойти что-то по Пастернаку: «как книга жизни подошла к странице, которая дороже всех святынь»… Писатель — не описыватель, он должен выдавать мысли. Любовь, разум, вера, — в основном, его инструменты, но иногда эта фабула не работает, и тогда мир получает выдающееся произведение. Океан Солярис это лишь фон, такой же, как и неблизкий Марс. И «Аэлита» и «Солярис» — это о неутолимой жажде человека вернуться назад, исправить свою ошибку. На этом ломались все, но только Толстой и Лем, в отличие от Филиппа Дика, дают человеку на это право, быть может, наделяя его правами Бога, позволяя забыть, кто он на самом деле, и что последним в цепочке стоит не он, последний в ней Господь Бог. Честно скажу — и я не уверен, что правильно понимаю эти книги. И Толстой и Лем, — они исповедуют одно, может быть, их взгляды ошибочны, но они точно не о тех, кто решил поиграть в Богов.
В 1982 г. после ввода военного положения в Польше, Станислав Лем покинул родину. За границей он ещё напишет две свои последние научно-фантастические книги «Мир на Земле» и «Фиаско», и уйдёт из фантастики. В 1988 писатель вернётся в Польшу, где умрёт 27 марта 2006 года в кардиологической клинике Ягеллонского университета.
Как и у другого писателя-фантаста, Александра Беляева, у Лема, скромное надгробие, не соответствующее заслугам обоих…
Он не хотел бессмертия, и напрямую говорил об этом — но очень бережно относился ко времени. «Я никогда не читал, чтобы убить время. Убить время — все равно, что убить чью-то жену или ребенка. Для меня нет ничего дороже времени». Он не получил бессмертия напрямую, но в честь Лема назван астероид (3836) Лем , открытый 22 сентября 1979 года Н.С. Черных в Крымской астрофизической обсерватории.
