В конце 1868-го год в доме востоковеда Брокхауза Фридрих встречает Рихарда Вагнера. Встреча знаменательная. Вагнер сам лично проявляет инициативу, узнав о молодом даровании — блестящем литераторе и философе, в то же время музыканте. Этой дружбе суждено будет существовать около пяти лет. Но вот дружбе ли?
К ЗВЕЗДЕ ДИОНИСА
«Необходимо носить в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду».
Ф. Ницше
— Эй, граждане, Вы, сидящие в мягких креслах, Вы, дремлющие перед пустыми квадратами телевизоров, Вы в войлочных тапочках, Вы с грелкой у поясницы — хотели бы Вы увидеть рождение танцующей звезды?
Скептик пробурчит, что всё это глупости, пессимист, украдкой вздохнув, скажет, что звёзды у него в прошлом.
— Прекрасная идея! — воскликнет фантазёр.
— Вам придётся карабкаться в гору, — предупредит автор, — не боитесь высоты?
— Конечно, в гору, — кивнёт фантазёр, — снизу не разглядишь звезд.
Он встанет с удобного кресла, выйдет из дома, пойдёт к горе и начнёт восхождение. Оказавшись наверху, фантазер поймёт, что совершенно не важно, есть ли там поблизости танцующая звезда или нет. Ширь горизонта, перед ним открывшегося, свет, чистый воздух, — вот награда за восхождение.
— И что, весь Ницше про звезду? — спросит скептик.
Ницше про восхождение. И про многое другое. Жаждущий понять, про что, должен для начала прийти к горе.
Для увлекающихся наукой о душе Феномен Ницше — серьёзное испытание и интереснейшая из загадок. Человек меняется в течении отмеренного ему периода времени. Ницше меняется настолько, что мир ценностей философа становится полной противоположностью таковому мальчика и юноши-Ницше. Не следует ли переиначить вопрос «Кто есть кто?» и задать его так: «Кто кем стал»? Тогда наиболее вдумчивым возможно станет ясно, почему.
Рёккен — деревня под Люценом, аккуратные домики, тихие запруды, причёсанные квадраты полей, жители, ставшие евангелистами ещё при жизни Лютера. 15-го октября 1844-го года у рёккенского пастора Карла-Людвига Ницше и его супруги Франциски рождается сын Фридрих.
Отец философа — образцовый сельский пастор. В своё время он получает блестящее образование, гуманитарное и музыкальное. До создания семьи Ницше-старший занимает должность придворного учителя.
Начало сороковых годов девятнадцатого века — время Фридриха-Вильгельма прусского. Мысли и чаяния этого правителя далеки от реалий земной жизни, всё больше занят монарх духовным и возвышенным — именно таким люб он преданному двору Карлу-Людвигу.
Своего первенца пастор называет в честь монарха, тем более что рождается мальчик ровно через сорок девять лет после его Величества, 15 октября 44-го года. В день появления на свет философа народ празднует 49-летие короля — подняты флаги, улицы украшены гирляндами, в школах отменены занятия. Пройдёт каких-нибудь сто лет и человечество забудет имя малопримечательного монарха, но имя пасторского сына из тихого, неприметного Рёккена будет греметь на весь мир. Кто он — мудрец или сумасшедший, святоша или демон, воинствующий гуманист или отчаянный мизантроп? Никому до сих пор не удалось доказать ни одно, ни другое. Ницше — это порыв ветра. Кое-что сметает он на своём пути, но с ним приходят и свежесть, и обновление, и дождевые облака, скученные в сплошной серый пласт, разлетаются и уступают дорогу дневному свету.
Первые шесть лет Фридриха проходят на фоне идиллической пасторали саксонской провинции. Купола сельских церквушек, мирные погосты, аккуратные домики крестьян. Дом Ницше расположен при местной церкви. Он относительно нов и удобен. При доме — сад с фруктовыми деревьями, цветник, четыре пруда, окружённых старыми ивами. Несложно представить, как обставлены комнаты пастора — добротная деревянная мебель, начищенная до блеска медная и оловянная посуда, герань на окнах… Канарейки? … Интересно, были в доме Ницше канарейки? Точно известно, что в доме был кабинет со множеством ценных книг. Кабинет — любимое место юного Фридриха.
Однако, картина будет неполной, если не упомянуть тёмную ризницу, где время от времени приходится бывать мальчику. В своих юношеских дневниках он описывает огромное, выгравированное в камне изображение святого Георгия в ризнице за алтарём. Трепетный страх испытывает ребёнок при виде этой фигуры. На ум приходит сага о испепеляющем взгляде святого, наполняющего людей ужасом.
И, конечно, нельзя не упомянуть колоколов — они звучат совсем близко в годы его раннего детства. И не только по праздникам. В 1849-м году умирает отец. Ницше-старший играет в жизни мальчика огромную роль — это становится понятно в ранних жизнеописаниях Фридриха, где с большим теплом вспоминает он часы, проведенные с отцом. Он пишет, как хорошо было им вместе, когда вечерами семья собиралась перед фортепиано и отец играл для них — Карл-Людвиг был прекрасным пианистом и особенно хорошо импровизировал. Теплом и грустью пронизаны воспоминания мальчика о добродетелях отца, о его талантах, о их беседах и совместных прогулках. Впечатлительный Фридрих тяжело переживает его уход. В действительности эта рана так никогда и не затянется.
Отца не стало в августе, в январе умирает младший братишка. И вот уже нужно выезжать из любимого дома — сюда въедет новый пастор. Фридрих навсегда оставляет милый его сердцу Рёккен. Столько потерь за какие-нибудь полгода! Звон колоколов его детства гулким эхо будет отдаваться в памяти философа (или поэта? или безумца?) до тех пор, пока тяжёлая болезнь окончательно не затмит разум. Но до тех пор есть ещё немало времени. Пока ему только шесть.
«Это моё утро, день мой только начинается. Теперь подымайся, подымайся ты, великий полдень!» Так говорил Заратустра и покинул свою пещеру, пылкий и сильный, как утреннее солнце, выходящее из-за тёмных гор».
ХХХ
«Если лишить дерева кроны — оно завянет», — пишет четырнадцатилетний Фридрих, вспоминая уход из жизни Ницше-старшего — «Листва опадёт и птицы навсегда покинут его ветви. Наша семья лишилась главы. Радость покинула сердца, уступив место грусти».
«Пусть бы пришли проповедники скорой смерти», — пишет он через двадцать восемь лет в Заратустре, — «Воистину, не хочу я походить на вырабатывающих проволоку: они тянут свою нитку в длину, а сами всё пятятся назад. Иной становится слишком стар и для своей истины, и для победы. И каждый, желающий славы, должен заблаговременно упражняться в трудном искусстве: вовремя уйти!».
Об отношении к смерти спорят мудрецы столько, сколько размышляют они о мире.
Для того, чтобы в такой мере как Ницше изменить своё отношение к уходу из жизни, нужно основательно перестроить мировоззрение.
Наумбург — милый городок, но живой природы тут совсем немного — разве что ели в городском парке, а мостовые такие узкие и длинные, что кажется, будто к нужной цели идёшь часами. Фридрих живёт в окружении пяти женщин — бабушки, мамы, сестры и двух тёток. Тонкий, ранимый, вероятно, не по годам эмоциональный мальчик безусловно жалеет овдовевшую мать. Он старается не огорчать её и не причинять неудобств другим дамам своего окружения. Часы спокойного созерцания природы и неспешных рассуждений, которым так охотно предавался он в Рёккене, предпочитая их шумным играм с приятелями, теперь необходимо делить с компанией женщин, занятых главным образом вопросами быта.
Задумчивость и стремление к одиночеству выделяют его из компании школьных приятелей — не по годам серьёзный, выразительно цитирует Фридрих пассажи из библии, с искушённым видом рассуждает о «взрослых» делах и проблемах. Ровесники называют его «маленький пастор». Они насмехаются над ним, и за спиной, и в открытую. И здесь должен Фридрих держать себя в руках, не желая (или не умея?) давать отпор.
Фридрих — школьник отличается безупречным поведением. Он прекрасный сын — матери ежегодно в день рожденья преподносится новая подборка стихов. Он способный ученик — в гуманитарных науках нет ему равного, он музыкален и усерден в упражнениях на рояле. Он серьезен и дисциплинирован. Известна история о том, как школьник Фридрих возвращается после занятий под проливным дождём. Сначала по Пристергассэ, хорошо обозреваемой из квартиры Ницше, с бешеной скоростью проносится гурьба его одноклассников. Их давно уже и след простыл, когда наконец показывается Фридрих, неторопливо шагающий под струями дождя. На расспросы матери он вежливо отвечает, что юношам не должно нарушать устав школьников, предписывающий по дороге в школу и из школы степенность и размеренный темп. Отрок Ницше в совершенстве владеет искусством держать себя в рамках.
Пройдёт около 30 лет и Ницше напишет в «Заратустре»:
«Твой собственный разум — его ты сам должен задушить, ибо это разум здешнего мира…
— Разбейте, разбейте, о, братья мои, эти старые скрижали благочестивых…»
Уже с самых юных лет гроза и гром — любимая стихия Ницше. В мемуарах он часто упоминает, как наслаждается раскатистыми ударами и ослепительными зигзагами, разверзающими небеса. Но в тот дождливый день его медлительность объясняется не любовью к ненастью, а именно тем, что «устава школьников нарушать не должно».
XXX
В середине шестнадцатого века на пике реформации, в саксонском городке Пфорта закрывается цистерцианский монастырь. В 1541м году граф Мориц Саксонский, сын протестантки Катарины Мекленбургской, потерявший накануне своего католического отца Генриха Благочестивого, прибирает к рукам владения и средства католических монастырей. Приобретенные средства он решает вложить в просвещение. Территории трёх крупных монастырей, оказавшихся не у дел, отдаются для обучения и воспитания наиболее талантливых потомков прусской знати. Вместе со своими советниками Мориц мечтает о многочисленных поколениях молодых людей, преданных делу реформации. Их Alma Mater станет бывшая католическая обитель в Пфорта, Майсене и Гримме. Нет сомнения, что эти благородные отроки со временем будут служить церкви, верой и правдой.
В пору отрочества Ницше гимназии-интернату в Пфорта — 315 лет. Это одно из самых значительных учебных заведений в Саксонии. Чего стоит одна библиотека, насчитывающая более 80 тысяч фолиантов! В 1858-м году Фридрих успешно сдаёт вступительный экзамен в Пфорта и переезжает в интернат. Госпожа Франциска Ницше свято верит, что будущее сына будет связана с церковной деятельностью. Нет сомнения, как и отец, он будет пастором. Но, возможно, талантливый мальчик добьётся большего на духовном поприще?
В ту пору сам Фридрих не менее благочестив, чем его семейство. Почему бы не продолжить традицию? И всё же в душе отрока не всё кристально-прозрачно. В своей первой автобиографии, которую как раз в это время он начинает писать, Фридрих поведает о чувствах в день отъезда, в минуты пересечения ворот города: «утренняя мгла покоилась на подступах к городу и такая же мгла царила в моей душе».
На ступенчатом фронтоне ворот интерната барельеф: рука сжимает ключ.
В Пфорта всё происходит крепко и основательно. Преподавание ведётся на самом высоком уровне. Но не менее важна и подготовка к занятиям. Ей выделяется столько же часов, как и самим урокам. Для подготовки классы разделяются на группы по 10 человек, каждой группе положен один стол. Есть старший по столу и надзиратель — старший по кабинету. Надзиратели есть и в столовой, и в спальнях. Нарушение режима и правил интерната сурово караются.
Фридрих — один из лучших учеников. Именно в Пфорта по-настоящему начинает он ощущать вкус к наукам; прежде всего, гуманитарным.
Юноша открывает для себя тогда забытого Гёльдерлина. И объявляет его своим кумиром. Он увлечён, пишет восторженное сочинение о любимом поэте. В ответ педагог рекомендует придерживаться «поэтов ясных, здоровых и более немецких».
Судя по письмам, Фридрих воспринимает такую позицию учителя как должное, и как должное воспринимает он систему образования, в которой за основу положены запреты и предписания.
В 1859-м году пятнадцатилетний Фридрих пишет в своём дневнике:
«Долг наш — подчиниться их (родительской) воле. Жизнь наша — в руках божеских, и, если когда-либо посетят нас грустные мысли, излечением от них будет усердный труд. Если же и труд не поможет, обратимся к Господу в молитвах своих» («Фатум и История», Мысли 1862).
«Долг наш — права других на нас», — пишет Ницше в 1881-м году в «Утренней заре», открывая этой книгой наиболее продуктивный период своего творчества, — «Наша гордость заставляет нас исполнять долг. Мы хотим восстановить нашу независимость, противопоставляя тому, что сделали другие для нас, то, что сделаем для них мы.»
Это уже не долг ради долга, не долг из чувства благодарности или привязанности. Возвращение долга по взрослому Ницше — это тайный захват власти над тем, кому ты должен и освобождение от «прав других на нас».
В дневнике пятнадцатилетний Ницше пишет о морали:
«Мораль — сумма всех правд о нашем мире… и возможно, что результатом правд отдельных миров сложиться одна общая универсальная правда» («Фатум и История» 1859).
1881 год. 37-летний Ницше в «Утренней заре»: «В присутствии морали нельзя мыслить, ещё менее можно говорить, здесь должно повиноваться!»
То, что юноша возводит в ранг авторитета, развенчивает философ. Мораль — явление, которое взрослый Ницше глубоко презирает, считая её «стадным инстинктом в отдельном человеке, важничаньем человека перед природой.»
Юный Фридрих предпочитает безветрие, обдуманный и безопасный поиск.
«Решившийся без компаса и путеводителя пуститься в море Сомнений — безнадёжно глуп. Большинство поглотит шторм и только немногие достигнут новых земель» («Фатум и История»).
Зрелый философ одобряет шторм:
«Свою волю и свою ценность пускаете вы по реке бытия», — пишет Ницше в «Заратустре», — «дальше несёт река ваш челнок; она должна нести его, что из того, что пенятся разбивающиеся волны и гневно бьются о киль! Не река является вашей опасностью, но сама воля, стремление к могуществу — неисчерпаемая воля жизни.»
Юноша-Ницше много читает, прекрасно музицирует, и всё-таки он странен. Живёт в себе. Не особенно уделяет внимания мелочным интересам приятелей. Равнодушен к происходящему в школе. Уже уловимы нотки, прозвучавшие впоследствии великой одой Одиночеству философа. Но он всё еще преданный, любящий сын. Ему девятнадцать лет. Перебрав в один прекрасный день пива в привокзальной закусочной и порядочно захмелев, Фридрих пишет письмо матери, в котором смиренно кается в содеянном.
«Жду скорого и строгого письма. Никто лучше меня не знает, как я его заслужил. И я не стану ещё дольше уверять тебя, как основательно за себя возьмусь…»
Вскоре ему придётся стать перед выбором: теология или литературоведение. К первому обязывает долг, ко второму влечёт душа. Долг в том смысле, как понимал его молодой Фридрих, берёт верх. Он поедет в Бонн изучать теологию. Этого хочет семья.
Студенческое братство «Франкония» известно в Бонне с 1845-го года. Основано оно двенадцатью студентами, недовольными положением дел в братстве Фредериция. Молодые люди выходят из состава Фредериции и создают собственное братство. Согласно своему уставу, новоиспечённая организация придаёт больше внимания индивидуальным особенностям каждого участника; дух товарищества возводится тут во главу угла. Франкония исключает «дедовщину» в том виде, в каком существовала она во всех предыдущих братствах: вступивший сразу становится полноправным членом и имеет равные права и обязанности. Однако столь благородные порывы не отменяют в братстве любовь к шумным вечеринкам, где пиво льётся рекой, дух хмелеет, а речи переполняются скабрёзностями и кабатчиной.
Став студентом-теологом, Фридрих спешит присоединиться к франконцам. Почему сразу именно в братство? Маловероятно, чтобы традиции студенческих сообществ, даже наиболее благородных из них, представляли интерес для утонченного гуманитария. Но возможно, это был протест — хотел доказать семье, что кое-какие решения в состоянии принять сам. Возможно, однако, что сам себя хотел убедить в своей взрослости. Одиноко чувствует он себя в шумном обществе захмелевших приятелей. Старается избегать встреч в братстве, время, свободное от занятий, отсиживается в основном в своей комнате, где или музицирует, или занимается филологией. «Я был слишком робок и нелюдим, чтобы наслаждаться таким времяпровождением», — пишет Фридрих о себе во Франконии. — «Поначалу я пытался понять, какова она, настоящая студенческая жизнь, но потуги эти стоили немалых усилий, а со временем, угадывающееся в университетской суете дуновение поэзии и вовсе исчезло.»
Ещё одно грустное обстоятельство: уже в первом семестре выясняется, что заведующий семинаром классической филологии, профессор Ритшль, чьи лекции Фридрих усердно посещает в первом семестре, получает профессорскую должность в Лейпцигском университете и покидает Бонн.
Потомок бемских аристократов, сын лютеранского пастора Фридрих Ритшль — один из ведущих филологов своего времени. Это высокообразованный и очень плодовитый учёный.
Создаётся впечатление, что в маститом филологе Ницше находит тот самый мужской авторитет, тот самый прототип отца, о котором мечтает многие годы.
Уже при подготовке к экзаменам в Пфорта он пишет о том, что что ему недостаёт «мужского руководящего начала, строгого и обдуманного». Приступив к занятиям на семинаре у ведущего боннского филолога, Ницше с удовольствием окунается в античную литературу, а заодно и в покровительство благосклонному к талантливому юноше учёному мужу. Тут будущему философу высвечивается настоящее его предназначение — не теология, а именно литература. Но Ритшль покидает Боннский университет — уже несколько лет конфликтует он тут со своими коллегами, настолько интенсивен этот конфликт, что в истории остаётся он под названием «Боннской войны филологов». Уход его окончательно развеивает сомнения студента Ницше.
Завершив первый семестр, Фридрих спешит заявить семье, что намерен оставить теологию в Боннском и начать изучение древней филологии в Лейпцигском университете. Его заявление становится поводом для самой первой ссоры с семьёй. Но на сей раз Фридриху хватает силы духа защитить свое решение. И вот в одну туманную дождливую ночь отплывает он на пароходе от боннской гавани в Кёльн, оттуда дорога пойдёт дальше в Лейпциг.
Годы учёбы в Лейпциге тесно связаны с именем Фридриха Ритшль. В 1867-м году пишет Фридрих своему другу Дойсену: «Ты не можешь представить себе, как как сильно привязан я к Ритшлю».
Одно из главных событий в Лейпциге, сформировавшее Ницше-философа, стало знакомство с главным трудом Шопенгауера «Мир как воля и представление». В заднем помещении лавки антиквара-букиниста среди множества старых опусов обнаруживает студент Фридрих вышеназванный двухтомный труд этого меланхолика от философии. Но мир обязан лавкам антикваров-букинистов как минимум двумя философами. Интересно, что в своё время сам Шопенгауэр в одной из лавок букиниста обнаружил «Упанишады». Открыв для себя источник восточной мудрости, он понял одновременно, что любовь к мудрствованию — его призвание.
Вернувшись в свою студенческую келью, Фридрих начинает читать, и не отрывается, не прочитав до конца. «Мир, призванный к порядку благоразумием, историческим смыслом и моралью, не есть настоящий мир. Настоящая жизнь бурлит у него сзади или снизу: это порывы, склонности, инстинкты», — утверждает Шопенгауер.
Страхи, пристрастия, вожделения диктуют разумным существам их линию жизни и предопределяют судьбу. Все эти трепетания души Шопенгауэр объединяет в одно общее понятие «Trieb» и приносит, таким образом, в сферу рассуждений о духовном «плотский» компонент. Уже недостаточно ни кантовской «вещи в себе», ни отражения её в сознании индивидуума. За сознанием таится мощная сила, предопределяющая это отражение, диктующая своё ви́дение, отличное от ви́дения других.
Никто не в состоянии помочь индивидууму преодолеть эту силу; унять бурлящий эгоизм возможно только, воспитав в себе невозмутимость и достигнув таким образом умиротворённости, к ней и следует стремиться. В отрицании воли плоти, в победе над ней воли разума видит Шопенгауэр освобождение. И под волей разума понимает он эстетическое начало, «музыку», способствующую удаления от вселенской суеты. «Нет желаний, нет обязательств, есть бытие, превратившееся целиком в созерцание, оно и становится «глазом мира» (Рюдигер Сафранскуи об учении Шопенгауэра).
Ницше быстро проникается философскими идеями своего предшественника. Он так увлекается ими, что решает отныне целиком подчинить свою жизнь воле разума. Фридрих рано встает, соблюдет диету, лишает себя развлечений. Матери он пишет в это время «Мы можем быть или рабами жизни, или её повелителями».
Теперь уже юный Ницше намного ближе к идеям зрелого философа Ницше. Через распахнутое окно студенческой кельи врываются порывы свежего ветра и утренний свет, и хотя впереди ещё годы упорного изучения и филологии, и философии, и искусства, годы размышлений, и открытий, и не избран ещё окончательно путь, но ясно уже, что в назначенное время лодка выйдет из бухты. И плохая погода не будет ей препятствием.
По прошествии многих лет с благодарностью будет вспоминать он Шопенгауэра — своего «Не только педагога, но и воспитателя… и избавителя, с чей легкой руки ты скидываешь повязку с глаз и начинаешь постигать основы и сущность самопознания».
В октябре 1867-го года Фридрих призывается на регулярную службу в армию. оказывается в артиллерийском полку в Наумбурге, учится скакать на лошади и стрелять из пушки.
В феврале 1868 Ницше пишет своему другу Эрвину Родэ:
«Как тут не загордиться, когда из 30 рекрутов лучшим наездником объявляют тебя? Сколь хочешь тут иронизируй, а лицо само собой расплывается в довольной улыбке. И, честно говоря, сегодня и сейчас похвала эта дороже мне, чем премия по филологии. Впрочем, ты знаешь, что и такого рода похвала мне весьма лестна (имеется в виду конкурс на лучшее сочинение по теме «Источники Диогнеса Лэрциуса», организованным профессором Фридрихом Ричлом. В этом конкурсе работа Ницше была признана лучшей).
Далее он пишет Родэ:
«Какое несчастное животное — скачущий артиллерист, чья голова полна до макушки литературными планами! Беднягу этого не узнать, авторитет высших по рангу нагоняет такой ужас, что волей-неволей начинает он всерьёз рассматривать вещи, того вовсе недостойные. Но всё же, почему не глянуть на монету с оборотной стороны? Да, жизнь тут не весьма комфортна. Но временно, как «промежуточное блюдо», не бесполезна. Тут и призыв к энергии, и борьба со сплином, в чьей всепоглощающей силе мы с тобой не раз убеждались. Наблюдая со стороны, как складывается твоё житие-бытие среди неотёсанных мужланов, ты начинаешь лучше понимать себя сам. Право, скажу честно: то, что мне тут надлежит, выполняю я с усердием и личной заинтересованностью»
В «Заратустре», в главе «О войне и воинах» Ницше напишет:
«Для хорошего воина «Ты должен» звучит гораздо приятнее, ежели «Я хочу». Всё, что для вас мило, пусть будет вам прежде всего приказано. Ваша любовь к жизни пусть будет вашей высочайшей надеждой, а «высочайшая надежда» пусть станет «высочайшей мыслью» в жизни. И пусть она будет приказана мной. Человек есть нечто, что должно быть преодолено. Итак, живите своей жизнью повиновения и войны».
В марте 1868-го года Фридрих срывается с лошади, он серьёзно ранен — перелом грудной кости. Долго и тяжело выздоравливает. Но к началу семестра возвращается в университет. Он на распутье — его влекут и философия, и филология, и музыка и очень хотелось бы создать литературный текст, чтобы он звучал как музыка, или сочинить музыку, говорящую литературным языком.
В конце 1868-го год в доме востоковеда Брокхауза Фридрих встречает Рихарда Вагнера. Встреча знаменательная. Вагнер сам лично проявляет инициативу, узнав о молодом даровании — блестящем литераторе и философе, в то же время музыканте. Этой дружбе суждено будет существовать около пяти лет. Но вот дружбе ли? Может быть, союзу, или братству, или глубокой взаимной благосклонности и симпатии. Однозначно, что отдельно взятое понятие не способно передать глубины этих отношений.
Если двум бурным рекам суждено сблизиться, они протянутся рядом по какому-то отрезку пути, но раньше или позже неровности рельефа разведут их в разные стороны.
Начало этой дружбы похоже на влюблённость — море нежных, тёплых слов, обмен письмами, источающими благосклонность и нечто, гораздо большее, чем просто симпатию.
Это время, наверное, самое счастливое в жизни Ницше. Не успев защитить диплом и написать докторскую работу, он становится профессором древней филологии. По рекомендации Ритшля его приглашают преподавать в университет Базеля. В письме обращается он к матери и сестре с просьбой подыскать ему кого-либо в качестве прислуживающего, коего можно было бы взять с собой.
Что такое музыка в самом глубоком и подлинном смысле слова? Разве это только гармоничное и благостное сочетание звуков? Разве не есть настоящая музыка источник, бьющий мощной струёй из неведомых глубин, где ещё нет разума и сознания, и логики, но есть «Trieb». Древние мифы и легенды облечены в звуки, в сочетания звуков невиданной красоты и силы. Это не гармония, это крик радости, или воинственный клич, или рыдания, или стон. Фридрих ищет музыкальное выражение своим мыслям — лучше всего находится оно прочитывается она через «Trieb», в котором нет ни запретов, ни порогов. Специалист по античной филологии Ницше хорошо представляет себе процессы, происходящие в амфитеатрах эллинов. Ожидание катарсиса, готовность рыдать с героем, готовность вместе с ним перевоплощаться. Но истокам священнодействия в амфитеатрах была трагедия — «песнь козла» — традиция, уходящая во времена, намного более древние, чем греческий театр, его предвосхищающая. То были дионисийские оргии, когда ошалевшая от вседозволенности публика (в ту пору просто толпа — пьяная, ликующая, танцующая, орущая) шла за переодетыми в козьи шкуры священнослужителями. Окончательно захмелев, совместно ликуя, индивидуумы сливались в одно целое, в общую дикую массу, и трезвея, становились опять сами собой. Этот процесс Ницше подробно описал в докладе «Греческая музыкальная драма». Трудно представить себе, чтобы тогдашнее увлечение его творчеством Вагнера не сыграло в музыке его философии никакой роли. И очень хорошо можно себе представить, что талантливый молодой человек, проживший детство и юность в условии запретов и ограничений, под эгидой христианской морали и «правил поведения для школьников» окрылился, почувствовав сладость дионисийской «беспрепятственности».
Но в греческой культуре царит не только дионисийский «Trieb». Примерно столько же тут и разумного, логичного, светлого — этим заправляет у эллинов Аполлон.
В своём следующем докладе «Сократ и трагедия» Ницше осмысливает и критикует сократовское «Всё хорошее должно быть прежде осознано». Эту мысль считает он слишком аполлинической, а, следовательно, роковой для творческого процесса. Тут не место диалектике и рассудку, творчество должно идти из самой глубины, оттуда, где существуют только эмоции и инстинкты. Там, где начинается рассудок, кончаются чувства и действие на сцене из пения превращается в скучный разговор.
1870-й год. Время, когда молодого философа (или филолога, или музыканта, или поэта) переполняют разнообразнейшие и очень противоречивые идеи и мысли. То, что написал он в «Сократе и трагедии» настолько необычно, что пугает его самого. Он старательно скрывает эту работу от своего педагога и покровителя Ритшля. В середине февраля Фридрих пишет своему другу Родэ: «Наука, искусство и философия срастаются во мне всё теснее, иногда мне кажется, я рожу кентавра».
Ощущение в себе именно кентавра не происходит само по себе. Кентавр — воплощение единства человеческого и животного. В древних греческих эпосах именно кентавры — спутники Диониса. Их варварство и буйство отражают характерные особенности самого дикого и необузданного в пантеоне греческих богов. Но такой вот, дикий и необузданный, Дионис и люб молодому Ницше, ибо чистая музыка рождается там, где нет ей препятствий…
Ницше много рассуждает о дионисийском мировоззрении, пишет об этом реферат. В итоге приходит к выводу, что для создания трагедии нужны оба мировоззрения — и дионисийское, и аполлиническое. Рядом со светлыми, разумными аполлиническими структурами необходимо присутствие одурманивающего, оргиастического, всепроникающего, не знающего препятствий и границ — дионисийского. Для себя он принимает дионисийское и открывает таким образом путь к себе — упрямому, противоречивому, вздорному. Окончательно созревает гений Ницше к появлению в 1872-м году «Рождения трагедии из духа музыки». К этому времени приобретает он те необходимые нюансы — ту горчицу, тот перец и соль, которые необходимы любому духу, чтобы вызреть до гения.
О своей книге Ницше пишет:
«За всеми процессами бытия Бога эта книга признаёт только художественный смысл. Это ненормальный бог, это бог-художник, который в созидании и в разрушении, в добре и зле одинаково стремится ощутить свою радость и своё самовластие, который, создавая миры, одинаково освобождается от гнёта полноты и переполненности, от муки сдавленных в нём противоречий.»
И далее:
«Против морали обратился тогда мой инстинкт. И изобрёл себе в корне противоположную оценку жизни — чисто артистическую, антихристианскую. Но как было назвать её? Каково действительное имя Антихриста? Как филолог и человек слов я окрестил её именем одного из греческих богов, я назвал её дионисийской.»
Отношения Ницше с Вагнером к этому году особенно тёплые. Фридрих пишет Родэ: «С Вагнером я заключил союз. Ты не можешь представить, как близки мы друг другу».
И если большинство учёных-филологов сурово критикуют «Рождение трагедии», то Вагнер восхищается ею и публично рассыпается в похвалах.
Звёздной дружбе суждено будет распасться к 1875-му году, когда у обоих гениев соберётся немало претензий друг к другу («Мы два корабля, и у каждого свой путь», Ницше). Не всё мирно на Олимпе, страсти небожителей — тот же самый человеческий «Trieb» и, если подогрет он дионисийской «беспрепятственностью», вряд ли возможно его усмирить. И нужно ли?
Фридрих стал старше, но повзрослел ли он? Не был ли взрослее подросток-Фридрих, в 12 лет послушно шагающий под струями дождя? Со старых портретов смотрит подросток- и юноша-Ницше, взгляд пытливый, внимательный. С других, более поздних фотографий глазами взрослого Ницше смотрит обиженный ребёнок. Взрослый ребёнок- и юноша-Ницше знает границы, соблюдает законы, обходит стороной препятствия, ребёнок в повзрослевшем философе действует так, как подсказывают ему воображение философа и разум поэта. Поэта-дионисийца и антиапполинического философа.
Не есть ли «Забавный случай Бенджамина Баттона» отражение и его истории? Но разве самые гениальные творцы не есть дети, в том смысле, как понимают их психологи, как описывает «взрослых детей» Эрик Берн? Разве не являются гении типами-шизоидами, погруженными исключительно в свой собственный мир, игнорирующими законы и условности мира внешнего — мира, отвлекающего от мыслей, мира, сбивающего с пути, мира, перегружающего бытом, ненужной суетой, глупостями? Философу позволительно быть взрослым, но творцу следует сохранять в себе ребёнка. А индивидуум, способный «родить кентавра» — прежде всего, творец!
Детство и юность философа напоминают комнату: за запыленным оконцем — замшелое, дуплистое дерево, в комнате — полумрак, низкий потолок, громоздкая мебель вдоль стен. Передвижение тут возможно, но сугубо по одной, заданной траектории — вперёд и назад. Остался бы Фридрих обитателем этой комнаты, не узнал бы мир о рождении танцующей звезды. Свет, пространство, высота, чистый воздух — вот атмосфера, в которой танец возможен. Ему удалось вырваться из узких, пыльных рамок, приблизиться к горе и начать восхождение. Не прост был путь наверх, он тянулся через колючки, тернии, гигантские окаменелости, навстречу дули ветра, в глаза сыпался песок, но он не прерывал движения, вопреки боли, вопреки (или благодаря?) одиночеству. В детстве полумрак комнаты мешал обзору, в зрелости почти пропало зрение, но он научился видеть иначе. Мудрецы, когда гаснет для них свет мира, видят разумом — это ви́дение в рамках заданной программы, ви́дение на основании наблюдений, жизненного опыта и благоразумия. Иначе видят поэты — нервными сплетениями, душой, «глазом мира».
Философские труды Ницше поражают поэтичностью:
«О одиночество, ты, одиночество, отчизна моя! Слишком долго жил я диким на чужбине, чтобы не возвратиться со слезами к тебе» (Заратустра).
«Из всего написанного я люблю только то, что написано собственной кровью, пиши кровью, и ты постигнешь, что кровь есть дух» (Заратустра).
«Я — перила моста над бурным потоком, держись за меня, кто может держаться. Но я не костыль твой» (Заратустра).
Но рядом с высокой поэтикой и красотой располагаются идеи и мысли спорные, странные, противоречивые.
В «Антихристе» он пытается доказать, что «все христианские ценности греховны»:
«Добродетель, долг, добро — само по себе химеры», «Вера, надежда, любовь — три христианские хитрости», «Религия — мир фикций, полный глубокого отвращения к действительности», «Философ не должен быть последователем жреца, жрецу до науки не было дела, а он тем не менее господствовал, и решал, что истина, а что нет», «Божества — или воля к власти — и тогда они герои, или бессилие власти — и тогда они добродетели».
Его рассуждения о тщетности добродетели, о глупости морали, его презрение к слабым и немощным на первый взгляд пугают, но правильно ли понимается всё «на первый взгляд? Сам Ницше писал: «Моё учение — не для длинных ушей».
Не стоит ли непонятное, вздорное, странное попробовать осмыслить? Не всё можно и нужно принять, но стоит задуматься, стоит открыть его тексты и начать читать и отобрать важное для себя:
«В боли столько же мудрости, сколько и в удовольствии. Я слышу в боли голос капитана: «Убрать паруса». Отважный мореплаватель по имени человек должен научиться справляться с тысячей разных ситуаций, иначе он погибнет в пучине!»
«Я сотворю в себе своё собственное солнце», «Кто хочет достичь собственного рая должен вкусить прелести собственного ада», «Лучшее средство познания — жизнь» («Весёлая наука»).
«И познающий должен учиться строить из гор. Знали ли Вы, что дух перемещает горы?»
«И все мои странствия. И восхождения на горы были лишь необходимостью и служили средством мне, неловкому — лететь хочет вся моя воля!» («Так говорил Заратустра»).
«Мы щедрые податели и богачи духа, стоящие подобно открытым колодцам на улице и не властные никому воспрепятствовать черпать из нас, мы не умеем защищать самих себя там, где мы хотели бы этого, мы не можем помешать тому чтобы нас мутили и темнили… но мы поступим так как всегда поступали, мы примем и то что бросают в нашу глубину, ибо мы глубоки и не забываем этого, и так станем мы снова светлыми…» («Весёлая наука»).
Искатели жемчуга поднимают с морского дна сотни раковин — только немногие таят в себе маленькие сокровища. Не иначе в науке — тяжек и кропотлив труд отделения зёрен от плевел. Но в любом случае следует начать поиск. Следует прийти к горе и начать восхождение. И если не удастся понять мысль, то наверняка получится услышать песню, ибо если
«Мыслитель отречён от мира, но в мир торопится певец».
Приступая к написанию этого очерка, автор не ставил перед собой задачу писать биографию Ницше, всего лишь намеревался он проследить рождение танцующей звезды. Кому интересно, вставайте с насиженных мест и выходите из дома.
Литература:
Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра».
Фридрих Ницше «Антихрист».
Фридрих Ницше «Весёлая Наука».
Фридрих Ницше «Утренняя заря».
Фридрих Ницше «Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм».
Фридрих Ницше «Казус Вагнер».
Фридрих Ницше «Ницше contra Вагнер».
Friedrich Nitzsche «Aus meinem Leben».
Friedrich Nitzsche «Fatum und Geschichte».
The Nitzsche — Channal.
Rüdiger Safranski „Nitzsche“.
Rudolf Steiner „Fridrich Nitzsche“.
Stephan Zweig „Nitzsche“.
Вячеслав Иванов «Ницше и Дионис».
Лекция:
А. Зубов: аудиокнига-лекция: «Фридрих Ницше».
