Дома́, где я жила, все умерли давно,
их призраки во сне слабее писка…
Но там, где нам дано души двойное дно —
теперь они свою нашли прописку.
Я ЗНАЮ В ИНОЕ ТАИНСТВЕННЫЙ ЛАЗ…
***
Я знаю в Иное таинственный лаз,
где счастье и смех без причины,
подальше от денег, расчётливых глаз,
чинов, ветчины, мертвечины,
где речь, как промытое солнцем стекло,
как Слово, что было Вначале,
где ивы распущенны, плача светло —
молочные сёстры печали…
Там сердце ромашки цветёт на лугу,
душистая манит малина,
и звёзды срываешь легко на бегу,
с земного взлетая трамплина.
Там мама зовёт из окна нас домой,
там все мы богаты без денег,
во мраке вселенной на голос родной
летя через десять ступенек.
Номер
Мне снился номер телефона,
что набирала я упорно,
от нетерпения трясясь.
Далёкий, как полярный полюс,
чуть различим был мамин голос,
но тут же прерывалась связь.
Я набирала снова, снова,
моля услышать хоть бы слово,
готова каждого убить,
кто подступал ко мне с помехой,
с чужою речью, шумом, смехом,
кто не давал мне долюбить.
Проснулась вся в слезах надежды,
не здесь, не Там, а где-то между,
и номер тот держа в зубах,
как драгоценную шараду,
как незабвенную отраду,
уж рассыпавшуюся в прах.
Хватаю трубку, набираю,
скорей, скорей, преддверье рая,
уже пахнуло сквозняком…
И слышу: «Временно не может
быть вызван…» Значит, после — может?!
И в горле застревает ком.
О боже мой, что это было?!
Я помню номер, не забыла!
Что означает этот шифр? —
пароль, что в реку вводит дважды,
танталовой измучив жаждой,
догадки молнией прошив?!
Я обращаюсь молча к звёздам,
откуда этот номер послан,
что у меня внутри горит.
И То тончайшее, как волос,
минуя и слова, и голос,
мне прямо в сердце говорит.
***
Дома́, где я жила, все умерли давно,
их призраки во сне слабее писка…
Но там, где нам дано души двойное дно —
теперь они свою нашли прописку.
Там старый особняк, веранда и гамак,
там во дворе играет радиола.
Порой они встают из вороха бумаг
подобием сердечного укола.
Знакомое крыльцо… похожий силуэт…
пары конфорок коммунальной кухни…
О как мне явствен след давно умерших лет…
Гори, гори же ясно, не потухни!
Дворовые друзья, весёлые снежки,
с балкона на верёвочке записка…
Когда порой ни зги, ты память разожги
и мёртвых не вычеркивай из списка.
Я прислонюсь к стене среди родных теней,
в тумане проявившегося снимка…
И будет всё ясней, где ночи дней длинней,
где мертвецы с воскресшими в обнимку.
***
Свет забыла в кухне выключить, он горел всю ночь напрасно.
Звёзды утром запоздалые не успели скрыться в тень.
Так и сердце моё глупое, бесполезно и прекрасно,
как фонарь, что возле дерева, освещает божий день.
Освещает наше прошлое, след истаявших прогулок,
все слова давнопрошедшие, позапрошлогодний снег,
занесённый пылью времени наш Цветочный переулок,
чтоб вернуть в реальность мёртвую то, что видится во сне.
Очень медленно доходит он, через годы и преграды,
незаметною лучинкою — свет от сердца как от звёзд,
но когда-нибудь кому-нибудь он сумеет стать отрадой,
но в конце концов дотянется до кого-то этот мост.
Вы пройдёте, где ходили мы, и поймёте как любили,
и о том, что может близкою стать далёкая звезда,
и о том, что столько вечности в этой фразе: «жили-были»…
Уходящее уходит лишь, чтоб остаться навсегда.
***
Помню, в Сочи меня ты лечил:
я — с укутанным горлом до уха,
а у лампы уютной в ночи
ты читаешь мне вслух «Винни-Пуха».
Согревал на плите молоко,
охранял от напастей и бедствий…
Как мне было с тобою легко,
и тепло, и надёжно, как в детстве.
Я лежала, до колик смеясь.
Ты поил меня мёдом до пота.
Не роман, не случайная связь,
а очаг, доброта и забота.
Я впервые тогда поняла,
что родство и семья выше страсти.
И когда мгла за горло взяла —
как хотелось денёк тот украсть мне.
Мир — подарок, надёжный горшок,
хоть в нём нету давно уже мёда.
Пусть судьба нас сотрёт в порошок —
будет варево с пылу и с лёту.
«Что, уходите?», — спросит нас Бог,
как хозяин, скрывая усталость.
И ответишь, смешон и убог:
— а ещё разве что-то осталось?
Хм, пора гостю знать бы и честь,
не хорош наворачивать ложкой?..
Но коль в мире хоть что-нибудь есть —
я ещё задержусь на немножко.
***
Ну прощай, мой несбывшийся год.
Новый день, наставай, ворожи.
Пусть укроют меня от невзгод
огоньков городских миражи.
Обернётся прохожий на взгляд,
или снег обернётся дождём —
всё вернётся на круги своя,
только зиму и смерть переждём.
И зонты как большие цветы
раскрываются в волнах толпы,
и плывут они словно плоты
в океане мирской суеты…
А вдали, за земною чертой,
на границе у света и тьмы,
где-то город стоит золотой,
там живёт наше светлое «мы».
***
Жизнь прожить — что поле перейти
минное…
Всё, что было с милым на пути —
минуло.
Всё, что светом полнило глаза —
кануло.
Мне на лоб как будто чья слеза
капнула.
Снег и дождь идут о нас с тобой,
вслушайся.
Лишь тебе, великая любовь,
служим все.
***
Днём — золушка, мету, варю,
а вечерами я принцесса —
когда творю, парю, царю,
и нету сладостней процесса.
Когда на райском языке
поют мне птицы оглашенно,
и муза с дудочкой в руке —
как фея с палочкой волшебной.
Пусть я поставлю всё на кон,
зато — такой видали приз вы? —
Каретой мчит меня балкон
на бал, куда не каждый призван.
Пусть обвинят во всех грехах,
пусть мачеха-судьба ругает,
зато как образы в стихах
хрустальной туфелькой сверкают!
Я буду лучшей на балу
в своих высоких эмпиреях!
И рифмы — как шестёрка слуг
в расшитых золотом ливреях…
О не кончайся, сила чар,
дай вволю нагуляться бреду,
когда пробьёт полночный час
и в тыкву превратит карету.
Мой принц давно на облаках,
но бал Наташи, Маргариты
не умолкает нам в веках,
что против, жизнь, ни говори ты.
***
Время круглое, как земля.
Отправляясь в путь, что не прожит,
всё равно, как бы ни петлял —
ты оказываешься в прошлом.
Как бы жизнь ни была нелюба —
ты со мною как дом и детство.
И куда б ни вела судьба —
никуда от тебя не деться.
Ты меня на руках носил…
И сейчас мне даришь надежду.
Как атлант из последних сил,
надо мной моё небо держишь.
Я по мостику снов иду…
Как любил ты меня красиво!
И в гробу тебе, и в аду
буду я повторять: спасибо.
С точки А вышла в точку Б…
Только сколько в пути ни странствуй —
а вернусь всё равно к тебе.
Время круглое, как пространство.
***
Мне кажется, что есть такое место
в каком-нибудь нездешнем далеке,
где я — какою Бог задумал, вместо
той, что живу синицею в руке.
Где дни мои, обдутые от пыли,
осуществились — лучше и нельзя,
где любят те, кто раньше не любили,
и дружат не предавшие друзья.
Где новый день — как чистая страница,
а улицы нетронуто тихи,
и я прохожих утренние лица
читаю словно первые стихи.
***
Я долго так тебя хранила в тайне,
как в тайнике, в запрятанной шкатулке…
Моё полуреальное созданье,
ютившееся в сердца закоулке.
Не требовало света и питанья
оно, и обходилось без прогулки.
Мои стихи служили колыбельной,
баюкая, чтоб спало крепко-крепко
то, что хранило крестиком нательным,
но радовало исподволь и редко.
Боли во мне недугом несмертельным,
расти во мне невытянутой репкой.
Живи во мне, от жизни отдыхая,
как в коконе, взлелеян и обласкан,
дыши во сне младенческим дыханьем,
нас не найдёт опасность и огласка.
Цвети во мне любовью и стихами,
как на болоте замершая ряска.
Хранимым будь мелодией метельной,
моим смятеньем, облаком из рая,
наивною мечтою самодельной,
реликвией в заброшенном сарае,
судьбой нерасторжимой и отдельной,
усни во мне, вовек не умирая.
***
Наступает косматая осень…
Проступает сквозь сумерки лет
Безымянная улица восемь,
где живёт безымянный поэт.
Я пишу обо всём без кавычек,
всему свету себя разнеся.
Ты в числе моих вредных привычек,
от которых отвыкнуть нельзя.
Мир наполнен словами моими,
я понятна любому ежу.
Но храню твоё тайное имя
и под пыткой его не скажу.
***
Прости, твою нарушила я тишь,
твой бедный мир безлюдный, нелюдимый,
где ты как жемчуг в раковине спишь,
безрадостный, безлюбый, но любимый.
Реснички знаю все наперечёт
на сделанном когда-то фотоснимке,
где ты тогда зажмурился — не в счёт,
но как мне эти дороги заминки.
Сражалась я с избыточной мечтой,
но силы были всё-таки неравны.
Как ни сильны слова любви ночной,
не быть уже Ассолью Ярославне.
Но всё, что на душе я утаю —
вдруг выдаст неба слабое свеченье…
На остановке нашей постою,
как в точке двух путей пересеченья.
Не родственник, не спутник и не брат,
в своей твою не чувствовала руку,
но я люблю тебя сильней стократ,
как если бы мы были кем друг другу.
Хвала судьбе, что не попутал бес
и жизни не поджаривал на гриле.
Но венский вальс насвистывал нам лес
и на мосту мы над землёй парили…
Скажу я по секрету, что финал
переписала Андерсена сказки.
Солдатик оловянный не узнал
трагической убийственной развязки.
И, выхватив героя из огня,
я спрятала в укромное местечко…
Осталось невредимым для меня
нетронутое твёрдое сердечко.
Когда-нибудь я всё это пойму —
мучительное счастье одиночек.
Не сделает погоды никому
запрятанная нежность между строчек.
Мы связаны незримой бичевой…
Я алхимичка всё-таки большая:
любовь творю из полу-ничего
и сказку из тоски сооружаю.
А ты живи и в печке не гори,
солдатик стойкий, хоть и оловянный,
из Андерсена и Экзюпери,
на улице — пока что — Безымянной.
***
А местом встречи стала остановка…
Так прячутся под стреху воробьи.
И было тебе, помнится, неловко
за мусор и окурки у скамьи.
Темнеет, как в театре, в зимний вечер.
Казалось, что спектакль шёл про нас…
Всё недостойно мимолётной встречи —
и улица, и город, и страна.
Метель мела, забеливая мелом
всю грязь земную волею богов…
Поэтому окурки — это мелочь,
ведь их не разглядеть из облаков.
Закат краснел и сумерки смущались,
сгущаясь, словно занавес с небес.
А мы встречались, а потом прощались,
и не было ещё про это пьес.
Попытка ведь не пытка, и сама я
уже не вспоминаю это всласть.
Попытка леса, кладбища, трамвая…
Как жаль, что ни одна не удалась.
***
Помнишь, была в небесах кутерьма —
птицы над нами летели…
Я уж теперь и не знаю сама —
было ли то в самом деле…
Это был вальса бесчисленный тур,
мы с тобой замерли в трансе —
редкое зрелище птичьих фигур,
в страстном кружащихся танце…
Чистое поле и в нём ни аза —
словно всё в мире сначала…
Ты опустил от смущенья глаза,
я потрясённо молчала.
И по каким бы дорогам судьба, —
вспомнится вдруг мимолётно:
крыльев тех замысловатые па,
шоу большого полёта…
Как они пили небес молоко,
самозабвенно шалея…
Как объясниться им было легко!
Наши слова тяжелее…
Часто туда устремляю я взгляд,
в бездну бескрайних просторов —
вдруг они вновь надо мной пролетят…
Но не бывает повторов.
Помнит его как в расплывчатом сне
этот, а, может быть, тот свет…
Как отраженье, чего уже нет,
как отголосок и отсвет.
***
Тень моя стоит на остановке
в лёгком белокрылом пальтеце.
Как души движения неловки —
всё-то проступает на лице.
Словно в зазеркальной панораме —
мы сидим, болтая и резвясь…
Между параллельными мирами
существует призрачная связь.
Там теперь на месте пепелища
свищет ветер вместо соловья,
но под слоем снега и пылищи
невредима старая скамья.
Неподвластно Лете и обиде,
это место свято и пусто —
та неприхотливая обитель,
наше недворянское гнездо.
Взмах прощальный возле остановки,
дирижёрской палочки волшба…
Всё хранится в Божеской кладовке,
даже если это не судьба.
Стоит лишь смежить немного веки —
побежит тропинка в райский сад…
Это было в прошлогоднем веке,
это было жизнь тому назад…
***
Я иду налегке по судьбе,
где-то ждёт меня замок воздушный.
Свою жизнь завещаю тебе,
целый ворох любви и скорбей,
мой далёкий смешной воробей,
хоть тебе это вовсе не нужно.
Наш трамвайный счастливый билет…
Сохрани его как обещанье
дней без горя, страданий и бед.
Затянулось на несколько лет
перманентное наше прощанье.
Суп в осколках и пальца порез
вижу издали внутренним зреньем.
Шёл трамвай нам наперерез,
а потом оторвался от рельс
и в иное свернул измеренье.
В этом мире, весёлом и злом,
ничего не вернуть, не поправить.
Но, наш дом отправляя на слом,
я судьбы моей битым стеклом
постараюсь тебя не поранить.
***
Вот и дожили мы до осеннего плача,
будем путаться снова в ногах ноября,
хоть и правды в них нет, а тепла и тем паче,
но остались запасы в крови янтаря.
О печальный художник весёлого жанра,
юмор чёрного цвета тебе не к лицу.
К твоей осени строгой бы летнего жара
подмешать в самый раз — мудрецу и юнцу.
В твоём мире так чисто, опрятно и голо,
твои пальцы дворянски нежны и длинны.
Горький солод судьбы, одинокое соло,
ты как солнце с лицом крутолобой луны.
Пусть тебя расколдует весенняя фея,
всё ненужное сбросив как зимний балласт,
все печали тогда тебе станут до фени,
потонув среди солнечных лучиков глаз.
Дотемна далеко, а ночами так звёздно,
и надежда встречает ни свет ни заря…
Только жаль, что порою, увы, слишком поздно
мы приходим к холодным ногам ноября.
***
Я втайне знаю: ты хороший,
и сколько б лет не утекло —
фальшивой ласки мне дороже
твоё прохладное тепло.
И что с того, что сединою
зимы окрашены крыла,
что опьяняют сны весною,
но отрезвляют зеркала,
что обманули все июли
цветеньем розовым степи,
но двери крылья распахнули,
и сердце сорвано с цепи.
Пусть всё — виденье, наважденье,
души волшебная игра,
не день рожденья — дня рожденье
теперь я праздную с утра.
В стихе затею я утехи,
что и не снилось — сочиню,
а телефонные помехи
не помешают ничему, —
расслышать главные аккорды,
любви единственный улов,
когда сердец границы стёрты,
и всё легко понять без слов.
Уже не пусто и не голо,
и мне не страшно средь зимы,
когда пробьётся словно колос
ко мне родной до боли голос,
когда не я и он, а мы.
***
Неразличима наша связь,
чужее не бывает друга.
Но всё пряду узоров вязь,
надежды нить ещё упруга.
Мил и без милого шалаш.
Любовь ведь индивидуальна.
Я домик нарисую наш
и буду жить в нём виртуально.
Из воздуха иль из песка,
из карт ли вознесётся стенка —
там будет прятаться тоска,
не вырываясь из застенка.
Никто не обнаружит лаз,
все бури, слёзы канут мимо,
но будет радовать ваш глаз
сюжет, рисунок, пантомима.
Не будет мук, разлук, потерь
и панихиды на погосте.
Порой ты постучишься в дверь
и я приму тебя как гостя.
И минет много-много лет,
когда скажу из райских веток:
какой изящный менуэт
жизнь станцевала напоследок.
***
Ах, как любить бы разучиться,
как занести всё это в спам…
Не по летам летать как птица,
калашный ряд не по зубам.
И шапка сенькина, и сани
давно уж больше не мои.
Убрать бы всё в одно касанье —
аи, бои и соловьи.
И пусть покой мне только снится
и сонных вереницы дней,
капец, а не твои ресницы,
каких не видела длинней.
Вселенским холодом согрета,
всё не усвою я урок.
О сколько я твоих портретов
нарисовала между строк!
Я не художница, учусь лишь,
ты там похож и непохож,
но в них навеки заночуешь,
поскольку в будущее вхож.
И если выпадет проститься —
то строчки не дадут уйти,
и будут в небе словно птицы
кружиться на твоём пути.
Всё в этой жизни вперемешку,
но побеждает пред концом —
любви лукавая усмешка
над постным ханжества лицом.
***
Пахнет молодостью непрожитой —
проживи меня, проживи!
Солнце корчит смешные рожицы,
и вокруг вся земля корёжится
невозможностью нелюбви.
Я от счастья хочу зажмуриться,
словно это светобоязнь.
От улыбки отвыкла, курица,
и привычнее стало хмуриться…
Это молодости боязнь.
Пахнет снегом, арбузом, ёлкою,
прокатиться зовёт ледок…
И подглядываю как в щёлку я —
это юность тряхнула чёлкою,
подожду ещё вдруг недолго я —
мир раскроется как цветок.
