©"Семь искусств"
  май 2021 года

Loading

Саша посмотрела, чего я там такого настучал, и я пожалел, что просто тары-бары а не признание в любви. Потому что через полчаса она уедет на эту свою редколлегию и — всё.

[Дебют]Борис Клетинич

МОЕ ЧАСТНОЕ БЕССМЕРТИЕ

Фрагменты нового романа

О романе «Мое частное бессмертие»

Вот краткое изложение:

1.1930-е годы, Бессарабия (румынская провинция между Прутом и Днестром). Две еврейские девочки-социалистки (одна — серьезная и волевая, другая — легкомысленная и… не очень строгих правил) — нелегально (и, конечно, по идейным соображениям) переходят советскую границу (через зимний Днестр, по льду, ночью). Тогда немало людей так переходило.
2. В сталинском СССР им приходится «выправить» себе метрики (чтоб смыть клеймо «перебежчики из кап-страны»).
3. Затем целая жизнь — прожитая под маской…
4. И все-таки давшая живые ветки. А на ветках — листья.
5. Внук первой девочки — главный лирический герой романа (Кишинев, Москва, ВГИК 1970-х…).
6. Пасынок второй девочки — прославленный шахматист (и тоже… «перебежчик») Виктор Корчной, в одиночку противостоящий всему СССР (Матч в Багио 1978).
7. Главная мысль книги —
העולם נברא אדם יחידי!»
«לפיכך כל אחד ואחד חייב לומר בשבילי נברא»
(«Адам был создан в единственном числе. И потому каждый из нас должен сказать себе: «Ради тебя был создан мир!». Вавилонский Талмуд, Трактат Сангедрин 27-А)

В этой единственности каждого из нас, в этой космической полноте всякого «я» — заключены как смысл жизни, так и частное бессмертие ее.

Витя Пешков. 1979

Была перемена между парами. Однокурсница вернулась в аудиторию и, отведя меня в угол, рассказала, что в женском туалете судачат обо мне и Александре Л. Перемывают наш роман.
«Прости, что я не могу повторить услышанное, до того это похабно!» — повинилась она расстроенно.

Она думала, что и я буду расстроен.

О-хо-хо! Я ликовал.

Между А.Л. и мной ничего еще не было, но теперь я верил, что будет. Непременно будет!

Ее часы в институте — по вторникам и средам.

Мы бегло виделись на переменах.

А потом я линял с последней пары и провожал её до метро.

А потом она вдруг заявляет: ну какой ты сценарист — без пишмашинки?! абсурд какой-то! ну-ка поехали покупать — на Пушкинскую!..

За пишмашинкой

В четверг я ушел с античной эстетики и семинара современного фильма.

Сел в 69-й до ВДНХ.

Окна были залеплены желтым снегом, и автобус качало.

Александра Л. ждала меня на Петровке.

И снег был в духе её: взвихренный, полемичный.

«Ровно в полчетвертого у меня редколлегия на «Мосфильме! — объявила она. — Но мы успеем!..»

И мы понеслись вдоль Пассажа.

Петровка была губаста от снега. Тротуары сузились.

В шерстяной шапке-чулке на пол-лица Александра Л. бежала первая, я за ней. Она обернулась, варежка её нашла мою, мы побежали вбуксир.

Увлекаемый ее варежкой, я летел и думал о дивных переменах со мной. Отмотать всего 1 год назад: Кишинев, детство… И вдруг эта варежка на Петровке! Эти роковые ободья вокруг прекрасных глаз!..

7.

Chantal 1939

Я бы не выходила в столовую, но перед прислугой стыдно.

И я боюсь развода.

Мы выпили кофе на веранде и отправились на море.

В виду берега стоял белый корабль.

И здесь Иосиф нашел повод для истязания.

Все вокруг давало ему такой повод.

Глядя на корабль, он заявил, что в Европе военные действия, фронт недалеко, и потому он купит pass-port для меня и сына, с тем чтоб отправить нас в Палестину — до заключения мира.

Спасибо, поблагодарила я.

Хотя и чуяла: это только увертюра — перед истязанием.

Только увертюра…

А вот сам он не поедет никуда, объявил Иосиф.

Не поедет, несмотря на войну!

Потому что Палестина проклята для него.

И умолк — с картинной многозначительностью.

Конечно, он ждет моего вопроса: отчего это Палестина проклята для него.

Чтобы ответить с ликованием: —

— присутствием в ней того человека.

Но он не дождется моего вопроса.

Послушай, давай расстанемся, выпалил он.

Иосиф, ты ненормальный, ответила я.

Сама память об этом человеке отравляет мое существование, простонал он.

Я не знаю, о каком человеке ты говоришь, ответила я, глядя ему в глаза.

Он отвел их в сторону.

Так и сидим в молчании.

Иосиф не сводит своих блестящих глазок с белого корабля на краю моря.

А я…

Я не могу идти на развод… с моими средствами.

Прекрати мучить меня, выговорила я наконец.

Прекрати отравлять мне дни и ночи.

С какой стати я буду оправдываться в том, чего не делала.

Пока я с тобой, я не опущусь до того, чтоб обманывать тебя.

Очень странно, что до сих пор ты этого не понял.

Поклянись здоровьем Львенка, снова попросил он, что он не прикасался к тебе.

Его лицо отвратительно в своем несчастии.

Но хотя бы он вспомнил, что у нас билет в Chapiteau.

Мы побрели в шапито.

8.

Витя Пешков. Моя первая пишмашинка

В канцтоварах было тепло, тихо.

Александра Л. сняла чулок с лица. Губы её были искусаны до крови.

— Чё нервничаешь? — спросил я.

— От того, что у тебя экзамен скоро!..

И подтолкнула к прилавку.

Февраль 1979. Москва.

Продавец был её приятель.

Они расцеловались.

Он посмотрел на меня оценивающе.

Я надулся от (неловкости…) важности.

На полках — одна «Москва». Гроб, а не пишмашинка.

Но Александра Л. успокоила: «Продашь первый сценарий — купишь «Юнис» югославский, а то и «Эрику» за 500 эр!.. Игорь, дай постучать!» — это уже продавцу.

Игорь вправил лист в каретку, я застучал для пробы, каретка поехала.

Саша посмотрела, чего я там такого настучал, и я пожалел, что просто тары-бары а не признание в любви. Потому что через полчаса она уедет на эту свою редколлегию и — всё.

«Ну хорошо, ну надо же отметить!» — потребовала она, когда мы из магазина вышли.

Как будто я против.

Там была пельменная на углу.

Мы перелетели дорогу по умякшему снегу: я с оттягивающим руку чемоданом «Москвы» и Саша Л. в шерстяном чулке по глаза.

В пельменной

Набрали пельмени на подносы.

Я объявил, что угощаю.

«Ясное дело, ты!» — хмыкнула она.

— Я открыла твою папку на кафедре! — сообщила она, пока мы по пельменям ударяли. — Ты способный мальчик!.. Но способности твои ничего не обещают…

— Да? — удивился я, рассматривая ее.

(До чего хороша, тонка!

Всё в ней выдержано как в колоколенке, от надглазий до бёдер.

Воду бы с лица её пить!

И не только с лица!)

Но она стала читать мне нотацию о том, что сценарист должен обладать кинематографическим мышлением, а я им не обладаю.

«У тебя отдельная квартира, ты разведена! — думал я, убаюканный ее быстрой речью. — Сделай это со мной, а? Будь другом! Должен же я оправдать авансы… ха-ха… выданные мне в женском туалете!..»

Но её зациклило на кинематографическом мышлении.

Тарелку с пельменями — и ту отодвинула.

Смотрит на меня в упор и отчитывает таким голосом, будто я дурачок младшего пионерского возраста. И не нравлюсь ей совсем.

Тогда я тоже отодвинул свой поднос и водрузил чемодан с «Москвой» на его место.

— Ты юн, этим и привлекателен! — Саша, хотя и покосилась на чемодан, все-таки не прекратила выговор. — Но этого мало!.. Мало!..

Я откинул чемоданную крышку «Москвы», заправил лист и стал печатать.

В пельменной все заозирались на нас.

— Прекрати! — Саша улыбалась, но её в краску бросило — от возмущения, от восторга.

Но я видел, что вот-вот она справится с собой и станет резка.

— Готово! — я протянул листок.

«Я сошел к тебе с ума
самовольно, безоружно,
календарно как зима,
снегопадно, земновъюжно.

Что за факел голубой
шлёт с высот свистящий свет свой?!
То со снежной головой
я взлетел к тебе из детства».

Возмущение пылало на её лице, пока она читала. Но она была не способна к неправде.

— Удивительно! — сказала она, прочитав. — Сделать, что ли, тебя своим любовником?..

«Сделай!» — воскликнул я.

Мысленно.

Приподнявшись со стула, она потянулась ко мне поверх подносов с пельменями и уксусом.

Я приподнялся навстречу.

Мы поцеловались.

Жизнь удалась.

— Дорасти до меня! — попросила она кротко.

О чем это она? По-моему, я и так выше ее на пару сантиметров.

Поцеловались снова.

Она была чутка к жизни, и потому любила меня.

Print Friendly, PDF & Email
Share