Через усадьбу проходила сибирская дорога — тракт, и всё лето проходили беглые. Они нас не боялись, в Сибири знали, что у нас и у Стахеевых около Елабуги было пристанище — всегда в сторожке в лесу на опушке ставили хлеб и молоко. А политические беглые подходили к балкону, и мы с ними разговаривали и кормили их. Помню очень интересные были поляки.
[Дебют]Мария Бердникова-Щербакова
ВОСПОМИНАНИЯ
Лето 1884 года, 8 июля. На высоком гористом берегу Вятки живописно примостился маленький городок Мамадыш, кругом него с стороны была тоже высокая гора «Пузанка», с другой речка Ошма, которая впадала в Вятку и при ледоходе была величественна, воздвигая скалы льда при слиянии с Вяткой. С бугра города было видно и реку Каму за 25 вёрст, а при разливе весной это было сплошное море.
Сегодня 8 июля 1884 года в жаркий летний день городок пылал не огнём, а кумачом. Все окрестные деревни, сёла пришли сюда разодетые в кумач, в сарафанах, красных платках и рубахах. Было торжество. Колокола звонили, задыхаясь без перезвона, берег был усыпан людом, который пришёл ещё накануне и так и ночевал, примостившись на горах. Событие было ежегодное, встреча чудотворной иконы Николая угодника, которую везли реками Камой и Вяткой в большой разукрашенной красной лодке. Хоругви блестели золотом, флаги развивались и приближаясь ближе пели на лодке тропари и весь народ рассыпанный на горах пел вместе пел вместе с ними. Икона Николая Чудотворца по преданию явилась в роднике под городом Мамадышем, а елабужцие якобы похитили её и присвоили. Были суды, и мирные жители Мамадыша поставили ультиматум: чтобы икону один раз в год привозили жители Елабуги на три в Мамадыш на поклонение. В эти дни приурочили и ярмарку, вроде Вятской «Свистуньи».
Когда выносили икону с лодки стояла очередь «кликуш», через которых икону и поднимали, и вносили уже в церковь.
В большом белом доме у самой церкви так близко, что некоторые окна выходили чуть не на паперть, происходило событие: у хозяйки дома 25 летней женщины рождался ребёнок, он был уже по счёту четвёртым. Было две девочки и мальчик. Ждали конечно мальчика! Но это была я, девчонка! Кабы я, находясь ещё вне жизни, знала это, я бы как-нибудь перестроилась на мальчишку, но я ведь ещё очень мало чего знала и не умела отличать девочку от мальчика! Во время родов, чтобы не было скучно, моя 25 летняя мамочка играла в 4 руки с акушеркой, прелестной старушкой Авдотьей Яковлевной или как все её звали «Дундельгой» т.к. она изволила всех пятерых выволакивать на свет Божий. При моём выказывании она воскликнула «ну и шустрая девчонка, чуть на пол не свалилась такая бойкая!» А мне хоть бы что! Даже тогда уже не боялась упасть. Кроме того, в успокоение сказала, что черноволосая и черноглазая! А куда это теперь всё девалось! Первые трое были голубоглазки и беловолоски. Так что, все примирились и все ликовали! А я в особенности, такой церковный трезвон меня оглушил, но я скоро ко всему приспособилась!
Бабушке моей Наталии Васильевне сказали, что я ещё не скоро вылезу, и она поехала на дачу за 12 вёрст. Вслед послан был верховой с эстафетой о моём благополучном прибытии. Раньше телеграфа не было и надо было каждый день деловые телеграммы отправлять в Елабугу за 42 версты, скакали нарочные.
После 9 дней и меня повези на дачу. Сначала надо было переехать реку Вятку. Мамадыш был казанской губернии, а за Вяткой была уже вятская губерния. Там уже нельзя было встретить ни одного инородца, ни татарина, ни вотяка — одни русские. У меня была добрая тихая нянечка Фёкла, которая ушла на богомолье в Иерусалим пешком, в дороге погибла, тогда мне исполнилось 7 лет и у меня был уже второй братик Митя. Мы были меньшенькие и звали нас: «Марья клад и её толстый брат». Клад меня прозвали потому, что у меня ничего не валилось из рук. Я и стряпала пироги, ещё не умея произносить слово «вишня», а говорила «висня» и шила на кукол и плела чай тапочки для нищих и плела кружева на бубне, и любила плясать и петь.
Мы трое: старший брат, сестра Надя и я вечно странствовали от мамочки к «бабаленьке» — нашей экономке, в буфетную, в кухню и гувернантке Мм Бо. Братишка, высунув набок язык, шпарил на гармошке, а мы две пели и плясали. Аплодисментов правда не срывали, но не были застенчивы.
В большие праздники Рождества и Пасхи мы уже заранее предвкушали, что попоём! И отправлялись славить, правда все 5 человек, но старшая Наташа только подхватывала концы слов, а Митя своим вступлением только путал нас, а славенье мы получали поровну. Первым делом шли к мамочке, она нам давала по серебряному большому рублю, потом шли в буфетную к бабаленьке, там получали по семишнику и шли для привета к бабушке. Ну там уже нам доставалось попотеть. Кроме праздничных тропарей, нас заставляли пропеть «Отче наш» и «Верую», получали все по пятаку медному. Шли к дяде Коне в нижний этаж. Там только пропев две строчки, он говорил молодцы и давал по 5 р. золотом и выпроваживал нас. Все эти деньги мы спускали в копилки и потом на них покупали для бедных ситец на рубашки. Пять копеек медных нас радовало так же, как 5 р. золотом и 1 р. серебром.
С ранней весны уезжали все на дачу за 12 вёрст. Целое событие, пекли на дорогу пирожки, ехали в крытых экипажах на случай дождя. Все тройки ставились сначала на паром, и мы сидели в экипажах, потом выезжали на берег за Вятку, там уже не было ни одной горы.
Дача, или наше имение, состояло из одной большой улицы на берегу пруда и двух речек, а сзади сосновый бор, он начинался во дворе, это «Корабельная роща» такой красоты. Кроме двух усадеб — нашей, дяди Кони, — были большие длинные флигеля для гостей, т.к. гости приезжали на всё лето всеми семьями, детьми и гувернантками. Была мельница, скотные дворы и конный завод.
Сад был дивный перед домом. Две большие липовые аллеи с гамаками, две аллеи белой акации, длинная нижняя аллея у пруда вся из плакучих лип и много поперечных, среди них площадки заросли вишен и малины и укромные уголки кучками из рябины, а цветов — море. Была аллея из роз штамповых: белых, крем, красных, чёрных, пёстрых по 25 штук на кусту. К обеду весь стол каждый день был в розах.
С детства был у нас лакей Иван, которого мы уже взрослые встретили в клубе в Елабуге и он, увидя нас, прослезился.
Весной было тоже торжество — праздник «Троица». Все окрестные деревни приходили к нам усадьбу и между двух усадьб была большая площадь, обнесённая соснами, где все деревни располагались хороводами, пели, плясали. Им выкатывали бочки с квасом и мёдом, а мы, взгромоздясь на кегельбан, бросали им пряники, конфеты и веселились допоздна, потом мирно с песнями расходились.
У нас у детей был участок, где мы сеяли овёс, горох, был свой сад. Мы сами садили, поливали, пололи наше поле. Мальчики ездили к пруду с бочкой за водой на старом кореннике тёмно-рыжего цвета. Сильная спокойная лошадь, всеми любимая. А когда мы уже выросли, у нас были свои верховые лошадки и дамские сёдла. Мне с лошадьми не везло, меня всегда они «разносили», уносили часто, на дыбы вздымались, а потом на колени падали.
За 7 вёрст от усадьбы был у нас хутор «Шурманча», где был глубокий пруд, и туда была насажена рыба, которую привозили из Камы в бочках. За ½ часа до ужина мы налавливали ведро крупной рыбы. Были кругом пруда диванчики, и мы ловили двумя удочками — одну забрасывали, с другой кучера сзади снимали рыбу.
Был у нас сосед помещик Алашеев, он летом жил в имении, а зимой в Париже давал концерты. Благодаря ему мы познакомились со всеми классиками. Каждый вечер он приезжал к 7 часам и играл до 12 в зале. Окна в сад были раскрыты, мы все сидели на этих подоконниках, а старшие в креслах и зачарованы были музыкой и луной.
В огородах были две большие оранжереи полные до потолка деревьями персиков и абрикосов. Жили так: утром все шли купаться, сначала девочки потом мальчики, две горничные несли простыни, тазы, чтобы мыть после купанья ноги. Завтрак продолжался с 7 часов до 11–12, кто, когда вставал, несли не переставая пирожки горячие, бабаленька сидела за самоваром на балконе и всем разливала кофе. Из флигелей тоже все гости шли завтракать.
Потом до половины третьего все занимались, чем кто хотел. Мы дети читали по-немецки и по-французски с гувернантками. Был гонг к обеду уже на другой террасе в саду. Кушанья одно вкуснее другого и зелень своя: спаржа, артишоки, цветная, брюссель и пр. Супы с пирожками, жареные цыплята, а перед ними что-нибудь из entre me, рыбы или запеканки. И до 4 часов были свободны. В 4 часа фрукты персики, абрикосы или, когда ягоды со сливками или арбузы, дыни — всё свои. В 6 часов чай с булками, печеньем, конфетами, вареньем и в 9 ужин. Перед ужином гулянье до 12 ночи, когда выросли.
Через усадьбу проходила сибирская дорога — тракт, и всё лето проходили беглые. Они нас не боялись, в Сибири знали, что у нас и у Стахеевых около Елабуги было пристанище — всегда в сторожке в лесу на опушке ставили хлеб и молоко. А политические беглые подходили к балкону, и мы с ними разговаривали и кормили их. Помню очень интересные были поляки.
За грибами в лес ходили табуном, а там расходились по всему лесу и обратно возвращались по одиночке. Собак с нами бежало 10 штук: Вольф ньюфаундленд, 2 сеттера — Мильтон и Рапашка, 4 гончих — Парагвай, Урожай, Кометка и Блек. Одна комнатная немка Шали, 3 борзых и 2 дворняги. Скакали от радости все.
К моим именинам готовились за неделю, от меня всё скрывали. Все молодые люди украшали весь сад в фонариках и гирляндах, а наш винокур Мукке сам изобретал удивительный фейерверк. После ужина все шли на пруд, на другой стороне он взрывал рога изобилия и звёзды. Гостей ехало из Мамадыша и Елабуги, праздновали 3-4 дня.
Осенью все переезжали в город тоже с удовольствием. Последнее время бабушка оставалась на зиму на даче в особом домике, уютном и жарком. Мы всё лето каждое утро ходили к ней здороваться все 5 человек с гувернанткой и вечером прощаться, сказать спокойной ночи. Утро она заставляла читать ей Евангелие, а вечером говорила экономке Миропии, чтобы она нас повела в кладовые и наделила орехами, пастилами, винными ягодами прочими сластями. Наконец наступала осень, все переезжали в Мамадыш, экипажей крытых и разных, больших и малых долгуш, тарантасов, кабриолетов подавалось по очереди. Мы очень радовались, собаки переезжали с нами. Зимой были свои удовольствия — гора. Дом наш с трёх сторон был обнесён высокой стеной белой заштукатуренной в 3 кирпича и покрытой зелёной крышей — брандмауэр. И с этой высокой брандмауэр была сделана деревянная гора через весь большой сад, выходила в ворота на дорогу, через дорогу в ворота в огород и вниз по горе на реку Вятку, и там была расчищена площадь большая, на которой вертелись и кружились сани у больших, а у нас лубки, где мы садились по 8 человек и неслись так до реки. Там нас ждали лошади и везли всех обратно и снова катились. Большие каждый вечер приходили в гости, и все катались, а после ели мороженную клюкву в сахаре.
Рождество праздновали 2 недели — все ёлки; из гостей в гости, а когда выросли, то балы в Ратуше с оркестром очень весёлые. На масленице каждый день блины с икрой и после катанье на тройках кругом города с бубенцами, колоколами, а вечером маскарад во все знакомые дома.
Мария Леонидовна Бердникова (Щербакова) примерно в 1904 году
Помню я две свадьбы тётушек Зины и Наталии. Белая золочёная, вся в стёклах свадебная карета, в которой привозили жениха и невесту на свадебный пир, на паре крупных лошадей в белоснежной сбруе, под розовой серьгой. Жених во фраке, невеста вся в белом с венком флёрдоранжа и с вуалью на голове были на виду у всех прохожих. Вот было веселье. Гостей столько приехало из Сарапула и Елабуги, что всю улицу у купцов сняли и разместили гостей, несмотря на то, что наш дом был в 3 этажа 29 комнат. Был выписан оркестр, который играл с утра и до вечера у нас в коридоре между залом и столовой, оркестр карликов.
Меня шафера подпоили вином, я 7 лет была, начала петь, плясать и бросаться пирожками в их накрахмаленные сорочки и фраки. Все гувернантки были заняты и веселились, и я воспользовалась свободой. А конфеты были каждому величиной с четверть толстого шоколада в золотой обёртке и с сюрпризами — ручными зеркалами, медальонами, цветами и пр., и пр.
А улице из дома до церкви были широкие ковры красные.
Помню, папочка очень хорошо танцевал русскую. А в городе по всей улице стояли бочки с пивом для народа.
В. Г. Короленко
Воспоминания моей бабушки.
Если память мне не изменит, то мне хочется вспомнить, как 66 лет назад, в 1893 году, человек, одним своим задушевным словом, спас невинных 19 человек, осуждённых двумя, последующими один за другим судами, на вечные каторжные работы.
Кто же был этот святой человек? Многие, конечно, это помнят: Короленко Владимир Галактионович.
В городе, где я родилась на реке Вятке, в Казанской губернии есть городок Мамадыш, он стоит на правом берегу реки Вятки, а на левом берегу уже Вятская губерния и недалеко, вёрст 35-40 город Елабуга, где был второй суд. Первый я точно не помню, где он был. После второго суда, где присутствовал Владимир Галактионович Короленко, эти вотяки из села Мултан, были вновь осуждены.
За что? За то, что им приписали жертвоприношение человека, как язычникам, а они были православные. Я знаю уже это потому, что в праздники рождества и пасхи, они приходили человек по 10-15 к нам славить, также и хоры из крещёных татар.
В глухом лесу был обнаружен труп, убитого человека, а его сердце и лёгкие были тут же развешаны на верёвке и даже, насколько помню, он был обезглавлен. Владимир Галактионович сам приезжал в это село Мултан и расспрашивал всех окружающих и ему стало ясно, что они, вотяки, были не виновны.
В то время обер-прокурор сената был сенатор Кони, он возмущался двумя этими судами по обвинению вотяков. Вот эти честные два голоса, как Короленко и Кони, возбудили вновь дело и добились пересмотра в третий раз.
Третий суд и был в нашем городе. Короленко заинтересовал тогда и адвоката Карабчевского, он тоже приехал и выступил в защиту вотяков. Обвиняемых я сама видела, как их водили из острога на суд. Суд тянулся долго, как помнится две недели, или дней 10.
Мне казались обвиняемые стариками, такие они были худые и с обросшими волосами. Действительно одному было 90 лет, а другие с бородами выглядели действительно старше, чем были.
Мои семейные не пропускали ни одного суда, с утра и до 5 часов были на суде, приходили всегда очень взволнованные и расстроенные, а мы, дети, с большим интересом их расспрашивали и были в курсе дела.
Из Петербурга приехали два прокурора Чернявский и Симонов; последнего я, девочка, боялась, один глаз у него страшно косил.
На последнюю защиту где говорил Карабчевский и выступил Короленко, меня взяли. Я хорошо помню, как выглядел Владимир Галактионович, мне тогда он не казался молодым с такой большой бородой и густыми волосами. Выглядел он очень грустным. Карабчевский, мне помнится был очень видный и красивый.
Во время речи Короленко, служитель суда, подал ему телеграмму, он её поспешно вскрыл и долгое время не мог продолжать речь. Оказалось, после, что это была телеграмма о смерти его больной дочери.
Я помню, он так убеждённо, сердечно говорил в защиту невинных, что сам прослезился, а уж о публике и говорить нечего, она вся сидела с платками. Обвиняемые же не спускали глаз с Короленко, слёзы у них катились, глаза были тусклы.
Они, наверное, плохо понимали речь, но чувствовали по глазам и страстности речи, что он их спасает. Такие моменты в жизни не забудешь. Когда же присяжные удалились, тишина была гробовая и казалось время остановилось.
Наконец они выходят друг за другом и объявляют, что Мултане не виновны и оправданы. Что только тут было!
Как будто бы кто воскрес из мёртвых на глазах у всех; кричали, аплодировали, набросились на Владимира Галактионовича, жали ему руки. Когда выходили из суда все были в каком-то ликовании, хотелось обнять каждого, ведь радостью всегда хочется поделиться.
Прокуроры же были озлоблены и сердиты.
Помню смешной эпизод с прокурором Симоновым. Там, где ему отвели квартиру у этого гражданина, был лакей очень похожий на одного из обвиняемых, он был глуховат. Когда утром он вошёл к прокурору и встал на вытяжку, ожидая приказаний, то прокурор принял его за одного обвиняемых и вообразил, что он бежал из острога, чтобы его убить, и бросился бежать из комнаты.
Мы, дети, часто ходили гулять и встречали Владимира Галактионовича и всегда впивались в него глазами. Улица в этом городе одна — главная, в конце её тюрьма. Этим несчастным вотякам в острог, моя мама, каждый день посылала с кухаркой завтраки: капусту, огурцы, горячую картошку.
После этого процесса, город многим стал известен. Правда раньше, отец мой рассказывал, что у них был исправник живоглот, который на пари проглотил живую рыбку. Город стоит на высокой горе и весной в разлив видно за 25 верст, как сливается Вятка с Камой. Рядом гора ещё выше, где мы с детьми откопали зуб мамонта и его в Вятский музей. Что мне вспомнилось о том я написала.
Дать понять
13 сентября 2009 года Нижегородский региональный общественный фонд деятелей культуры «Дать Понять» организовал восьмую экспедицию в рамках проекта «Уходящая натура-2009».
Предметом интереса этой поездки стала усадьба Мещерских-Бердниковых в селе Белышеве Ветлужского района Нижегородской области. В качестве эксперта экспедицию сопровождала Антонина Николаевна Щеглова — научный сотрудник Ветлужского краеведческого музея.
Деревянный усадебный дом, когда-то входивший в сотню лучших домов России, не сохранился, как и многочисленные деревянные постройки этой усадьбы. До наших дней дошли каменные сооружения: Воскресенская церковь (в Белышеве ее называют Николаевской), возведенная в 1853 году, и дом последнего владельца картонной фабрики Николая Ивановича Бердникова, построенный в 1911-1912 годах (сейчас в этом доме расположена сельская школа).
В прекрасном состоянии находится усадебный парк. По инициативе Ветлужского краеведческого музея, осуществившего проект «Замолк тот сад. Но памятью спасен…», местные школьники расчистили парк и посадили новые деревья. Проект музея поддержал и потомок знаменитых фабрикантов — Михаил Сергеевич Бердников (сейчас он живет в Санкт-Петербурге).
Он передал музею материалы из семейного архива и выделил средства для приобретения компьютера.
В пятнадцати километрах от Белышева находится село Турань Ветлужского района. Именно здесь расположен памятник культуры федерального значения — Троицкая церковь, построенная в 1760 году. В справочнике «Памятники истории и культуры Горьковской области», выпущенном в 1980 году, Троицкая церковь описывается как последняя из сохранившихся деревянных церквей, некогда стоявших в селах по реке Вол, впадающей в Ветлугу.
Во второй половине XVIII века в с. Белышеве, Георгиевском, Архангельском, Ильинском, Вознесенском почти одновременно появились храмы с почти одинаковой планировкой, но по-разному выполненные верхом.
К сожалению, сейчас нельзя насладиться этой красотой. «Последняя из сохранившихся» деревянных церквей этой местности превратилась в руины.
Как памятник культуры Троицкая церковь перестала существовать в 90-е годы, но в реестре памятников культуры федерального значения она числится до сих пор, что мешает сохранить ее фрагменты в краеведческом музее.
Отчет о поездке — статья Галины Филимоновой «На краю Нижегородской земли», опубликованная в газете «Нижегородские новости» 05 октября 2009 года.
Ораниенбаумский парк
…когда-то, было это очень давно, мы с женой и маленьким Мишкой пошли пешком в дальнюю прогулку по нижней дороге от Стрельны, где мы тогда жили, до Ораниенбаума.
Временами с нижней дороги открывался вид на залив, а Мишка спрашивал нас, показывая на залив:
«А дальше что?» Я отвечал: «Потом залив превратится в море, а потом вдалеке будет большой остров, но он будет так далеко что его будет не видно, на острове расположена страна Англия. Потом море превратится в безбрежный океан.»
Мишка убегал вперёд снова и пропадал за деревьями. Вдруг он вернулся очень
взволнованный: «Я видел Англию!» Я его расстроил: «Это ещё не Англия, это — Кронштадт!»
Через некоторое время мы свернули налево, прошли мимо улицы Рубакина, я рассказал Мишке, что улица названа по имени писателя, напомнил Мише про старую книжку, которую я купил недавно в магазинчике на этой улице. Автор её Рубакин, но она очень старая и ты пока не вырастешь её не трогай.
Мы пошли дальше наверх и свернули в парк. Мы с женой сели отдохнуть у маленького прудика, Миша подбежал к статуе на полянке у пруда Аполлону Бельведерскому, прислонился к постаменту и посмотрел на Аполлона снизу вверх.
Какие-то две пожилые дамы (мне тогда все дамы старше 45-ти лет казались пожилыми) посмотрели на моего сына, и одна из них спросила нравоучительным голосом: «Мальчик, а ты знаешь кто это?»
Миша посмотрел на них уверенным взглядом и ответил: «Мой папа!»…
