Нету альтернативы буковкам на бумаге,
ну хорошо, на экране, разница невелика.
Нету альтернативы Клода Моне туману
утреннему и в Дьеппе ярмарке Писсарро.
НЕТУ АЛЬТЕРНАТИВЫ БУКОВКАМ НА БУМАГЕ
НЕ СПРОСИШЬ
В библиотечке
на тель-авивской ж/д станции «А Шалом»
наткнулась на книгу
Карла Фридриха Беккера
«Древняя история»:
Моисей на Синае,
Троянская война,
Ликург и Солон,
Александр Македонский и Юлий Цезарь…
Судя по Википедии,
в дореволюционной России
эта история
была известна нескольким поколениям,
эту книгу знал любой гимназист.
Дедушка, мамин папа, учился в гимназии.
Сохранилась фотография:
худенький мальчик в гимназической форме
опирается на столик с резными ножками
стиля ампир
на фоне задника
с нарисованными облаками.
На фото дата:
двадцать девятое сентября
тысяча девятьсот тринадцатого года.
Революция,
три войны (одна гражданская и две мировых),
сталинский террор —
все еще впереди.
Может, и ему была знакома эта книга?
Но уже не спросишь…
* * *
Нету альтернативы буковкам на бумаге,
ну хорошо, на экране, разница невелика.
Нету альтернативы Клода Моне туману
утреннему и в Дьеппе ярмарке Писсарро.
Нету альтернативы снега идущего чуду
и аромату жасмина, помнишь тот куст у крыльца
в детстве на даче. А в общем, нету альтернативы
жизни неровной и стремной. Небытие — не в счет.
* * *
Она в спецовочке,
в такой промасленной
Б.Окуджава
Еще ничего не потеряно,
сентябрь — разве это осень?
И гранки еще не сверены,
и все еще где-то носит
последней строки отчаянье,
последней строки откровение,
и к черту прогнозы печальные,
и к черту тоску и сомнение.
Надежда, снимай-ка спецовочку,
ты где столько лет пропадала?
Давай-ка за встречу по стопочке.
А диск я поставлю сначала.
* * *
…Еще и солнце не погасло…
С.Есенин
— Ну кто же смотрит в зубы дареному коню?
Ты дай ему овса, накрой его попоной.
Унынье и тоску изводят на корню,
хасиды знали это еще во время оно.
И пусть ничтожен шанс сбить из сметаны масло
— Лягушку эту с детства я стойко ненавижу
— И вправду ведь, еще и солнце не погасло
— Да брось: мы пролетели фанерой над Парижем.
* * *
Обломки строк, обрывки фраз
и взгляд, которому лет тридцать, —
хранится в памяти запас:
сургучик, перышко… сгодится
любая малость, чтоб потом
из Леты вынырнуть нежданно.
Потом, известно, суп с котом.
Какая манна, шутишь, манна.
* * *
Ценить то, что есть, а не то, чего нет, —
так просто, чего можно тут не понять?
Но то, чего нет, не приемлет совет,
а то, что при мне, любит в прятки играть.
* * *
Всегда чего-то не хватает
для счастья — малости, крупицы.
Надежд разбитых реет стая,
листает перст судьбы страницы
на простеньком смартфоне, книжка
почти дочитана, осталось
понять идею, что не слишком
сложна, — и рухнуть в старость.
ВОПРОС
Обстоятельства места и времени,
равно как и образа действия,
изменились до неузнаваемости,
и поэтому все предложение,
осознав свою необязательность,
наплевав на свою вопросительность,
пожелало окончиться точкою
(многоточием — это пошло).
Подлежащее же со сказуемым,
потускневшие и постаревшие,
продолжают держать предложение
на руках занемевших своих,
как атланты у Городницкого.
* * *
Плохой конец у этой сказки:
охотник мимо не проходит,
повыцвели, поблекли краски,
и сказочник глаза отводит.
Беда без спроса в дверь мою
заходит робкими шажками.
На книжной полке, на краю,
стоит корзинка с пирожками.
* * *
Мамы не стало 25-го марта,
а папы — через девять дней,
3-го апреля.
Они умирали в одной больнице,
в тель-авивской Ихилов,
в одном отделении,
«пнимит далет»,
их разделяло несколько палат.
А до этого они прожили вместе
долгую, насыщенную, счастливую жизнь.
Я свидетель этого счастья,
я купалась в нем,
в их любви друг к другу,
в их любви ко мне…
Сказать, что мне их не хватает, —
не сказать ничего.
2020
* * *
Дача. Мы снимаем дачу.
42-й километр по Казанке.
Улица Электрификации, 11.
Я помню не все адреса в Москве,
по которым жила,
но этот помню.
Мне лет семь-восемь.
В ожидании обеда,
который еще не готов,
нам с папой, голодным после озера,
выдали по бутерброду с вареной колбасой
и по помидорке.
Это безумно вкусно.
И я абсолютно счастлива.
Наверно, поэтому и адрес впечатался в память.
Спустя полвека
в Израиле
я покупаю в русском магазине вареную колбасу,
удивляя домашних плебейским вкусом,
нарезаю к ней помидор
и вспоминаю папу,
как я иду навстречу его улыбке
по пересекающей участок дорожке,
с этим бутербродом,
с этой помидоркой,
с незнанием того,
что это запомнится навсегда.
* * *
Маме и папе
«Станет мукою, что было тоской?»
М. Цветаева
Утро. Кофе. Булочка с корицей.
Скоро год, как я без вас живу.
Бьется в клетке боль плененной птицей,
вы со мной во сне и наяву.
И не верится, что время лечит.
Далеко до этого пока.
Как по расписанью, каждый вечер
к телефону тянется рука.
Не услышать вас, и без звонка
показать обновку не явиться…
Время-мельник, где твоя мука?
Лишь тоска. На старом фото лица
ваши, вы еще здоровы оба,
счастливы. Тот миг не повторить.
Утро. Кофе. Блюдечко со сдобой.
Надо жить. Без вас учиться жить.
* * *
Надо дальше жить, за окном весна,
ветерок качает деревьев кроны,
а «зачем тебе эта жизнь дана?» —
прекрати, ей-богу, бумаги тонны
извели пииты всех стран, эпох,
а ответа нет, да и нужен ли,
просто глянь в окно, просто сделай вдох,
и монетку, найденную в пыли
придорожной, бережно оботри,
не бросай, еще пригодится часом,
приходи в себя и вперед смотри,
выплывай, давай-ка, коронным, брассом.
* * *
Все стоит на полке «Война и мир»
с карандашной надписью: «Голдин Женя»,
и на строчке ниже: «10-й В»,
так с экзамена и осталось, так
и не стер, зачем-то привез в Израиль,
думал, дети будут читать, — смешно…
Как помру, положат с помойкой рядом
и двухтомник этот, и жизнь мою.
* * *
Деревня, тетка, глушь, Саратов,
Хамас с «корнетами» под боком,
жара застывшая густая
и зимний ливень вместо снега.
Но это все не променяю
на Третьяковку с Крымским Валом,
на «Современник» с «Гоголь-центром»
и автозаки на Тверской.
* * *
«И выслал его Бог Всесильный из Сада Эдена…»
Берейшит 3:23
А по дороге из школы
в киоске у метро Первомайская
мы покупали пломбир
за девятнадцать копеек,
в вафельном стаканчике,
с кремовой розочкой,
зимой он был особенно вкусным.
В метро часто не спускались,
шли пешком до Щелковской,
было, что обсудить.
Странно, но такая простая мысль,
что все это скоро закончится, —
школа, дорога, пломбир, —
почему-то не приходила в голову,
а если и приходила,
то надолго там не задерживалась,
было просто не до нее,
она терялась в вихре идей и событий:
время как четвертое измерение
и новая пластинка Окуджавы,
Александр Абдулов в «Обыкновенном чуде»
и метания Наташи Ростовой,
подготовка к походу
и очередная любовь до гроба.
А сейчас навязчивая мысль о том,
что все преходяще,
еще как преходяще,
не дает покоя,
не оставляет,
требует каких-то шагов и решений.
И ведь яблоко-то было так себе,
кислятина какая-то,
антоновка, наверное, недозрелая…
* * *
Если бы я была художником,
я изобразила бы
это безмятежное
серо-голубое закатное небо,
плывущие по нему
розово-серые фарфоровые облака,
божественные спокойствие и негу,
излучаемые этим небом,
этими облаками,
этим закатом.
Если бы я была поэтом,
я написала бы верлибр,
в котором этот закат
остался бы навсегда.
Но я программист,
и единственное,
что я могу —
это попросить:
«Не делай Shut down!
Подожди немного, не делай Shut down…»
