Арон Липовецкий

ДОГОВОР

Рассказ

Областной центр на Урале. Конец 1988 г., начало экономического этапа Перестройки.

Илья ловил муху, стоя у окна. Открыть окно и выпустить ее он не мог, окна были уже законопачены на зиму. Муха была назойлива, и оставить ее в покое он тоже не мог. Сам-то Илья не считал, что он ловит муху, он был погружен в раздумья о встрече с Зыковым. Она занимала его полностью.

Илье Михайловичу уже нашептали, что Зыков «стал таким» лет 8 назад. Тогда его жена уехала в Кемерово с новым мужем и забрала с собой сына. Илье это не показалось важным, не объясняло «каким таким?». Он не видел проблем в этом человеке. Более того, Илью он располагал к себе. Припомнился литейный цех, куда его привел Зыков: «Ты же не термист, тебе полезно будет», и немая сцена в пыльном окне каптерки на участке термообработки. Было видно, как Зыков сухо и твердо распекал и поучал технолога Валю. Потом крупная красивая моложавая Валя выскочила из каптерки. Она раскраснелась от удовольствия, как будто Зыков не обучил ее только что тонкостям профессии, а сделал с ней нечто сладкое и постыдное.
Муха оказалась хитрой и расторопной, поэтому Илья никак не мог заставить себя отойти от окна в торце коридора, где он был, как на ладони. Вместо этого он вспомнил, как Зыков в цехе вовремя остановил его:
— Осторожно, отойди подальше. Вот сюда в сторонку, — жест и суховатый голос попридержали его за несколько секунд до того, как Илья сам, войдя с холода, почувствовал опасный жар, исходивший от толстой стальной плиты.
— Это тебе не диссертацию писать, — неожиданно закончил Зыков без иронии.

— Попрыгала бы так у Зыкова, — тихо произнес Ильяо мухе и вспомнил сухопарого сутулого Николая Алексеевича. Зыкову было лет пятьдесят. Поймав его острый нервный взгляд, уже не замечаешь костистой худобы лица. Поношенный пиджак висел на нем с избытком, в самый раз для цеха.
Илья наконец поймал муху. Когда же он разжал кулак, муха резво вылетела.
Он шел по коридору, по детской привычке комкая и разминая свои пальцы в ладонях. Надо было забрать у начальника отдела завизированный договор и заодно созвониться с институтом прямо от него, чтобы потом не было вопросов.
— А Зыков муху бы не отпустил, — мелькнуло в голове.
Кресло начальника было развернуто спинкой к окну и стеклянный графин на его столе удерживал свет пасмурного дня. Ходили слухи, что в графине спирт «на протирку магнитных головок ЭВМ». Вот почему у начальника отдела АСУП было много друзей на заводе.
— Ты читал статью Карякина о хозрасчете?.. А зря… — прислушиваясь к общим фразам, Илья участвовал в пустом диалоге, а сам пристально вглядывалсяв содержимое графина. Что-то мешало ему определить на просвет вода это или спирт. По отделу ходил анекдот, как однажды секретарша «с заложенным носом» полила из графина цветы с летальным для них исходом.
— У них сокращения, хозрасчет, понимаешь ли. Проблем не будет. Все в твоих руках, постарайся дальше без меня. Давай-ка я его подмахну, — и подписал бумаги накосо своей длиннохвостой перьевой авторучкой с черными чернилами.
— Видишь, накладываю косые резолюции. Я косопишущий, — и сам хохотнул.
В новой должности он оказался по свежему поветрию выбирать начальников и еще не пообвык. Ему все вокруг было внове и радовало, как новая вещица.
Оказалось, что разговор начальника с завлабом Института математики уже состоялся. Той же ручкой он написал Илье телефон и имя на квадратном листочке и сменил тему:
— Тебе, Илья, нужно будет потерпеть Зыкова. Николай Алексеевич — эксперт высшего класса, термист от бога. А еще зануда и параноик. Ну, было раз, его отчеты ушли в диссертацию. Так то были металлурги из политеха, те еще работнички научные. Теперь он во всех видит воров. И в тебе тоже, будь готов, – он словно догадался, чего не хватало Илье, и заполнил лакуны недоумения «чем же сложен Зыков». Разговор закончился, но преломление света в графине оставляло дискомфорт неясности.
Заметив взгляд Ильи, косопишущий неожиданно предложил:
— Хочешь фокус покажу? — и, не дожидаясь ответа, налил из графина на стол небольшую лужицу. Илья не успел удивиться, как он поджег пролитое.
— Что? Это же спирт… — начал было Илья, но замолчал. Лужица вспыхнула небольшим ровным синим пламенем и через несколько секунд погасла. На полированной столешнице осталась прозрачная жидкость, но теперь это была чистая вода. Косопишущий наблюдал за впечатлением Ильи и улыбался.
— Завод на вас полагается. Обстановка требует в разы увеличить объемы выпуска наших отечественных шаровых кранов. Эмбарго никто не снял. И чтобы качество не хуже «тамошнего». Нефтепроводы начинаются с кранов, а те начинаются, сам понимаешь, с заготовительного цикла.
Коридор наполнился инженерами и техниками разных отделов. Они выходили из своих бюро и торопились на проходную. Гудок уже прозвучал, рабочий день закончился. Илья возвращался в свое бюро и представлял себе потоки темных фигур с усталыми лицами. Со всей размашистой территории завода стекались они к проходной, образуя гудящую толпу.
— Пойду минут через десять, пусть на проходной рассосется.
В опустевшей комнате, в ее тишине и прохладе Илья увидел себя на стороне Зыкова. Что-то откликнулось в нем самом: «Подлость. Это она невыносима для мастера, живущего профессиональным достоинством и долгом. Зыков очерствел именно из-за того, что был термист от бога».

Косопишущий развалился в кресле и подобрал руками живот. Ловко удерживая трубку плечом и мясистой щекой, чмокая мокрыми губами, он басил по телефону:
— Александр Давыдович, привет! Ну что же, главное начать, — он перенес ударение подражательно-шутливо на первый слог, — процесс пошел. Оплата будет в два этапа, как мы и планировали. У вас ничего не поменялось? Первую сумму от вас жду к декабрю. Платеж пройдет самое позднее к пятнадцатому ноября. Двух недель-то вам хватит?
Он звонил в Институт математики, но не завлабу, а кому-то повыше. «Илюшке ничего знать не нужно, молод еще, жизни не знает. Да и зачем? Работаешь и работай!»

Ночью Илюше приснился сын Зыкова. Илья был Игорьком. Он прижимается к двери ухом, дышит ее краской, различает речь. Вот кто-то оперся о стол, другой поставил стакан. Вдруг дверь открывается и бьет его, Игорька, по уху. Не так уж сильно, но чувствительно в первые секунды. Он отскакивает. Происходит объяснение. Папа сообщает, что теперь сын будет жить с мамой и ее мужем. А его, папу, после отъезда он будет видеть редко. «Как редко?» Вопрос остается без ответа. Он, Игорек, обнимает папу с его теплой худобой, в его старой рубашке, пахнущей свежей стиркой.
В этой сырой горечи сна Игорек вернулся с улицы зимой. Руки закоченели, он не мог держать клюшку и прижимал ее локтем. Папа взял клюшку, снял обледеневшие варежки, помог ему раздеться и подвел к раковине на кухне. Игорек испугался: вода же холодная. Папа открыл кран, и вода оказалась теплой. Руки постепенно отошли, и он стал сжимать и разжимать кулаки и согрелся совсем. Все это происходило в волглой тишине отчуждения: папа отныне будет далеко. Этот другой холод было не победить.
Наутро у Ильи текло из уха. Он вспотел, хотел взять полотенце, приблизил ладонь к стене над столом и ощутил пальцами жар своей руки, отраженный стеной. Визит в институт пришлось отложить. Он выскочил к автомату и отзвонился. Измятый диск медленно стрекотал по-птичьи.
В ухе стреляло. Под одеялом, если укрыться с головой, озноб был терпим и можно было дышать, как остывающее железо, как дышит вся неживая материя.
Через три дня температура успокоилась, но ухо еще подергивалось, нервничало. Вернулись мысли о договоре, времени на это хватало.
— Зачем заводу скидывать в академию двести тысяч рублей? Да еще за такую стандартную работу. Что-то тут не так. Что-то трещит. Или это так и задумано, тогда зачем? Ладно, косопишущий, деньги не мои, но время моё. Ох, как я буду занят. Мне есть, чем заняться.
Потом пришла Инна.
— Люха, свари мне кофе.

— На ночь? Уснешь? Откуда ты узнала?
— Ты звонил, отменил «Амадея». Теперь за тобой должок.
— Я выходил звонить? Не помню.

Инна просидела у него часа два. Закапала ему в ухо.
— Не боись. «Доверься мне». Ты еще помнишь, что я санитарка-математик?

— Ты — дядя Гамлета.
— Это не белена, а клевета на Моцарта. Не виляй, когда идем на «Амадея»?
В институте математики были высокие потолки. Должно быть здание строили пленные немцы. Илья поднимался по широкой лестнице, задирая голову.
— …Свободной экономики хотят, — хохотнул кто-то наверху.
— А как же? — ерничал другой, — «Кто против хозрасчета, тот хочет жить за чужой счет».

— Скажем «прощай» Гене и его комбинаторике.
Лампы в лаборатории свисали низко и свет причудливо играл с тенью на потолке. Илья увлекся игрой теней над головой, пока завлаб читал договор.
— Что-что? «…в агрессивных средах», «при ударно-динамической нагрузке»? Как вычисления могут это учесть? Таких моделей теплопроводности не бывает. Договор придется переделать, молодой человек, — завлаб нервничал.
— Хорошо, давайте изменим, — Илья оторвался от потолка, — но это потребует согласований, сбора подписей заново. Пара недель уйдет. Расходы заводу еще придется проводить через Главк по какой-то статье о внешних затратах. Договор же не внутри министерства. В этом виде его проще провести. Не знаю даже, подпишут ли изменения.
— Это многое объясняет, возможно вы правы, подпишем, как есть, — завлаб обрадовался разумной возможности отступить, в хоздоговорах он не был искушен.
«Привыкли тут к бюджету, — думал Илья, — Что же вы раньше молчали? И с какой стати я должен в этом участвовать? Работы им — подтянуть все ту же «прогонку», которая старше меня. Можно подумать, они могут что-то еще.Тоже мне математика. Пусть их и сократят, невелика потеря».
— Все остальное понятно, — продолжил завлаб, — Думаю, если результаты будут полезны, проблем не будет. Тогда за вами анализ нашей модели. Советую, Илья Михайлович, обратить внимание на то, как она построена. Изменение параметров не требует пересчета, а только интерполяцию базовых вариантов граничных условий.
«Еще бы вы считали для каждого варианта, — подумал Илья, — Фраера нашли?»
— А сколько времени потребует расчет всех сечений?

— Месяца…, — завлаб повернулся, — четыре? Татьяна Сергеевна, я прав?
— Да, не меньше, если по сотне сечений, да в двух вариантах, — ответила та, обрадованная, что о ней вспомнили, — При условии, что БЭСМ нам будут давать часов по 6 в неделю, — это было сказано уже завлабу. Это были их внутренние дела.
«Тетке к сорока, а она все младший научный сотрудник. Как бы бестолковой не оказалась» — подумал Илья и продолжил:
— Э-э, нам в конце января отчет оформлять за четвертый квартал. Давайте этим 88-ым годом закроем? А то все перейдет дальше и последнего платежа вы не скоро дождетесь. Тогда и решим, как продолжить работу, — Илья импровизировал, он не хотел трогать сроки договора.

— Попробуйте снизить число сечений, такая высокая точность нам не нужна —
«Не зря же Зыков водил меня в цех!» — И, давайте так, первыми мне нужны сечения…, — и Илья принялся объяснять, что ему нужно. Он увлекся, поскольку идея и план своего решения возник у него в голове прямо сейчас. «При наших однородностях, гладкостях, унимодальностях… можно вычислять гораздо быстрее»

Надо было уходить.

— Зачем я здесь? —и его внутренний монолог смолк. Орнамент теней на потолке застыл, — Пошли они все к черту. Он помнил, как на четвертом курсе увлекся курсовой. Прижился в читалке. По свету из окна определял время. Дожал результат, отправил статью, потом вторую, защитил диплом. Но в аспирантуру его не взяли.
— Зачем программисту все это?

Глупо было бы не пройтись по солнечной октябрьской улице. К тому же по главному проспекту, куда он направлялся, шло больше подходящего транспорта.
В идее, возникшей у него в институте, Илья обнаружил изъян. Даже не изъян, а недодуманность, скрытые возможности. С тем он механически зашел по пути в известный гастроном. Припомнил, что талоны «на мясо» у него с собой. Давали кур. Хвост, конечно, был, и не такой уж короткий, но где еще наткнешься на кур?
Какой-то солидный мужчина топтался у прилавка, пытаясь протолкаться к продавцу. Первые в очереди оттесняли его, но солидный не отступал. На теплом солнечном свету из высоких окон эта возня мелькала ненужной суетой. Вмешиваться не хотелось. Высокий парень в ношеном пальто, человек на семь ближе Ильи в веренице, выступил на полшага в сторону и громко обратился к нему:
— Уважаемый, занимают отсюда! Встаньте в хвост, пожалуйста!
— У меня льготы, я ветеран войны, отставной летчик.
— Тогда, пожалуйста, предъявите пенсионную книжку участника.
— Да забыл я ее дома. Не думал, что понадобится, — выкрутился солидный.
— Так сходите за ней или стойте, как все, — и вдруг продолжил резко, сухо, — Никакой вы не ветеран. Вам ведь не больше шестидесяти, вы не могли воевать. У меня отец воевал, я знаю, о чем говорю. Да еще летчиком. Так что идите вы…, — он сделал паузу, — за ветеранской книжкой.
Сказано это все было спокойно. Высокому было лет сорок. Он не осторожничал, но и не наглел. Пойманный на лжи солидный отступил от прилавка и пошел в атаку. Холеное лицо вдруг приняло характерную маску агитатора на трибуне:
— Посмотрите, люди добрые! Эти черные будут тут командовать! Они еще будут рассказывать, кто тут ветеран! Совсем от черноты прохода не стало!
Илья поёжился при мысли, что на месте высокого, видимо татарина, оказался бы он. Никто, однако, солидного не поддержал. Кто-то смотрел на него с неприязнью, кто-то отводил глаза. Такие холеные лица встречались у инструкторов парткомов разных уровней. Теперь их не только не уважали, но и не боялись. Это было ново, как и удовольствие увидеть в толпе номенклатуру, отлученную от распределителей. Один или два голоса выкрикнули негромко что-то вроде «в очередь», «иди — иди». И солидный ушел.
Потом разразился спор о талонах женщины, у которой в этом месяце умер муж. На ее беду она жила в этом же доме, и скорбящие соседи стояли в той же очереди. Спор возник из-за шекспировского вопроса: — Отоваривать талоны покойника или нет? Раздрай как-то разрешился, вроде бы снизошли, «одни поминки во что встали».
От абсурда, выплеснутых нервов и визгов Илье стало тошно; он захотел отстраниться, отступил со светлого пятна в тень, но тут подошла его очередь. Кто-то сзади буркнул:
— Этому-то, молодому, почему три?

— У меня талоны мои и родителей, — ответил Илья медленно и твёрдо, не оглядываясь. Уходя, он услышал брошенное вдогонку: «развелось этих черных». Он навалился на массивную дверь, толкнул ее, вышел на солнце, на мокрую от растаявшего снега улицу и вдохнул бодрящий свежий воздух поздней осени.

В трамвае ему удалось снова сосредоточиться на своем. Через упущенную им возможность испарялось все лучшее в идее. Тоска несовершенства мешала искать выход. Это происходило с ним и прежде, и, хотя всякий раз он исправлял решение, он никогда не был уверен в успехе. В этом риске провала и было его искушение математика: искать решение, которого возможно и нет. Зато не скучно!
На своей остановке он вышел машинально, и так же машинально он переходил площадь, оставаясь в тепле под солнцем. Поодаль, на другом солнечном пятачке около сквера расположились независимые художники со стендами-выставками. Там было их обжитое место. Работы покупали неохотно, и новые появлялись редко.
Рядом с ним в тени плотно к тротуару стоял крытый грузовик, с которого что-то продавали. Очереди не было, но толпичка не уменьшалась. Продавались дефицитные колбасы четырех–пяти сортов. На мгновение Илья пожалел, что купил кур на все талоны, но тут он увидел цены и остолбенел. Они были втрое-четверо выше известных государственных. Вокруг переговаривались, то и дело повторяя, что это кооперативная лавка.
— Бери, бери. Завтра пожалеешь, что не взял, — хохотнул кто-то рядом.
— Еще неизвестно, кто у кого в доле, — вырвалось из разговора с другой стороны.
Подошел плотный невысокий мужчина, мягко раздвинул стоявших и попросил две палки самой дорогой колбасы. Он достал пачку денег и отсчитал нужную сумму. Когда он развернулся, перед ним расступились. Он вышел без улыбки и раздражения. Илья прикинул, что плотный отдал пятую часть его месячной заводской зарплаты.
Солнце снижалось. Думать о ценах Илье казалось лишним и уж точно не сейчас. Хотелось уехать до конца рабочего дня. Он дошел до своей остановки и стал привычно терпеливо дожидаться нужного, еще полупустого троллейбуса.

Модель математиков, как он и думал, оказалась подогнанной к их схемам вычислений. Илья вернулся к опыту классики, растрепал уравнение теплопроводности и, как охотник на запах добычи, двинулся прямо к цели, не отвлекаясь на мелочи.
В эти дни Зыков заглянул к Илье со своими замерами. Но, улыбаясь, ушел. С каждой новой попыткой усилия становились осмысленнее, точнее. Отвлекала текучка. И все-таки через неделю Илья нашел нужное мягкое упрощение разложения Фурье «со всеми последствиями». Результат сулил сильное сокращение вычислений, это он знал по опыту. Мелькнула идея — не перейти ли к кватернионам? Но нет, проблема не уходит при замене определений и нотации. Да лучшего и не надо.

По грубым оценкам вычисления требовали теперь меньше часа. Выходило, что он будет считать в 100 или 200 раз быстрее математиков. Даже, если он ошибался в 2–3 раза, этого было более, чем достаточно.
Как обычно, программа получалась не такой длинной, как могло показаться. «На перфорацию отдать только Лене Селивановой, она мой почерк хорошо знает». Теперь расчет сечений, который он ждал от математиков, был больше не нужен.

Рутина, однако, длилась дольше. У операторов было много работы… Он взял паузу, съездил в институт за их расчетами и пошел сравнивать с замерами термистов.

Зыков был подавлен, встретил его сухо, едва ли не грубо, попросил зайти через пару, а лучше три дня. Вслед за Ильей от термистов вышла одна из сотрудниц. Свои звали ее Наташей. Избегая фамильярности, Илья все-таки выспросил у нее, что «да, заказ не простой, сталь легирована прихотливо, не все идет гладко, но все будет хорошо…А пока Николай Алексеевич очень занят».
Этим утром в его слябе обнаружились трещины. Зыков в который раз проверил техпроцесс, хронометраж, замеры, механизмы на участке. Причина оставалась неясна и второй заход отложили.

Дома все мешало. Ужинать он не стал, лег рано. Ночью он стал слябом. Его температура растет, легирующие добавки проявляют норов, но не разрушают, иначе трещины были бы сквозные и внутренние. Вот мартенсит измельчается в печи. Затем сляб вынесли остывать на открытую площадку. Он неторопливо ровно выдыхает жар. И вдруг резко вторгается холод, разрушает горячую воздушную оболочку, варварски жадно ворует тепло с поверхности. Он не успевает выравнивать вар. Поверхность растрескивается и остывает.
От ясности картины Зыков проснулся и с закрытыми глазами сел в постели. Опираясь сзади на прямые руки, он запрокинул голову и глубоко вдохнул высокий холодный воздух из-под сводов цеха. «Завтра поймаю заразу за руку. Сам!» Где-то над ним громыхнула последняя гроза, как будто прокатился в небесах мостовой кран. Он медленно остывал и наконец уснул. Теперь он спал без снов.

Снег лежал подолгу уже в ноябре. Было по зимнему морозно. Да это и была зима. В этих местах она опережала календарь.
Завод отчитался об успехах. Сделано почти невозможное: вдвое сокращены сроки заготовительного цикла без увеличения стоимости. Новые сокращенные технологии Зыкова теперь быстро моделировались вычислениями, что исключало риски. Путь к наращиванию выпуска шаровых кранов для трубопроводов был открыт. И это было только начало. Стало очевидным, что можно добиться большего.
Это был их праздник. Илье и Зыкову дали уйти на пару часов раньше.
Кооперативных киосков, теперь стало много. Был такой и неподалеку от проходной. Туда Илья и зашел с напутствием Зыкова: «Много не бери. Закуску и к чаю что-то… Колбаски сухой не забудь.»
С этим он и обратился к бойкой немолодой продавщице в теплой шали.
— Пошехонского и вот этой колбаски. Сколько у вас в упаковках. Триста граммов? Самое то, — «граммов» — это Илья вскользь поправил ее, — «грамм». Вместе с банками болгарского лечо и соленых маслят вышло достаточно и терпимо по деньгам.
— Людка, ты бы печку включила, — окликнул продавщицу кто-то сзади.
надо же такая теснота, а место мужику нашлось.
Он смачно полузабыто захрустел по первопутку к дому Зыкова. Николай Алексеевич обещал «проставиться и кое-что добавить из заначек». За последние недели программа Ильи выполнялась несколько раз. Илья посмеивался над недоверчивыми. Этим утром пятый ночной расчет был проверен и одобрен. Это был полный успех. Зыков оглядел стол, открыл банку сайры в масле и нарезал прямо на блюдце соленых огурцов. И, конечно, они знали, что произошло с обоими, но подробности оставались любопытны.
Вскоре их отпустило, они растаяли, но водку оба пили без жадности. «Расслабиться — это да, но не терять головы и не начинать следить за языком».
— В час, который я вычислил по трещинам, в цех приходят уборщицы после второй смены. Догадка и расчет совпали. Вот и надо было поймать одну из них, — Зыков откинулся на спинку стула, сцепил пальцы на затылке и слегка вытянул ноги в тесной кухне. Илья предупредительно развернулся на табуретке боком к столу, освобождая место его ногам. Он тоже прижался к стене спиной и расслабился.
— А что было Валю не оставить сторожить?

— Не-ет, я сам хотел. Тамару эту, уборщицу, я прямо за «хобот», за шланг поймал. Так взбесился, чуть не облил ее. Но, вижу, баба забитая. Перекрыли воду, сели. Дал ей сигарету…

— А зачем? Фамилию выяснить и отправить домой. А потом и объясняться.
— Скор ты на расправу, молодой еще, — Зыков боднул кого-то невидимого. — «Зачемов» два, — он закурил и выпустил дым первой затяжки.
— Во-первых, я выяснил, что никто ее не подсылал. Всякое бывало, я знаю, о чем говорю. Но нет, она сама по доброте душевной полила. Поверь, я из нее душу вынул. Во-вторых, выяснилось, что она недавно из деревни сбежала. Живет у одного из своих бывших, скажем, сельчан. Понятно за каких правах?
Илья сразу кивнул, и заметил над головой полочку с книгами.
— Рассказала, что в деревне совсем плохо стало. Городские на машинах воруют всё: горох, кукурузу, недозрелые овощи собирают и выкапывают. Это давно уже. А тут еще и скотину. Приезжают на легковой. Корову увидят на выпасе, забивают топорами, потрошат, рубят, заталкивают в багажник и поминай, как звали. Проворные.
Постучала и загудела старенькая «Бирюса». К дыму подмешивался запах застиранной одежды и подгнивших овощей, брошенных в углу. Пальцы Ильи невольно тихо забарабанили по столу. Чтобы унять их, он наколол вилкой колбаску. Разжевывая с закрытым ртом жесткий ломтик, он слышал, как сам разрушает остатки тишины. Встал, перебрал глазами книги. «Стругацкие? У Зыкова? Надо же».
— Ну куда ей деться? Ей общагу получить — счастье. Взял с нее обещание следить, чтобы никто не поливал и вообще за ограждение не совался. С нее, мол, и спрошу. А начальника смены попросил инструктаж повторять ежемесячно, раз у них кадры часто меняются. Вот так вот, друг мой любезный.
— И как вы объяснили испорченную плиту?
— Повинился. Мне можно. Мол, металл сложный, наплел. Списали в переплав.
Стемнело ранней, прозрачной темнотой. Они молчали. Этаж был второй и Илье с его места было видно, как сквозь отражение абажура в стеклах падал легкий снег и светился на земле фиолетовыми и голубыми пятнами.
— Лампочка скоро сгорит, — сказал Зыков, гася сигарету в маленькой пепельнице. Было понятно, что так и будет, он видит, как перекалился и устал вольфрам. Мелькнуло: «а ведь лампочка и тумбочка —слова уменьшительные, балованные». Стало чуть легче, но пить не хотелось и еда поскучнела. Илья заторопился, завтра, мол, на работу. Николай Алексеевич с ним не согласился.
— Так не делается! Теперь расскажи, что ты там учинил. А я еще налью и маслят подложу, — и они выпили еще по полстопки. Продолжая есть и щадя Зыкова, Ильяс сократил рассказ о сути своего решения. «Теперь у вас появился удобный инструмент», — он повторил свой отчет и инструкцию пользователя для термистов.
— Это все я читал и слышал. А в чем же все-таки фокус? Почему математики не смогли, а у тебя получилось?
— Они вычислители, в численке сильны. Уравнения их не интересуют. Прогонка, разностные схемы — это их. Поля в сплошных средах они не очень-то знают, — он взглянул на Зыкова и пояснил:

— Есть такой раздел математики. Это ответ на — «почему». А «как» я сделал? Оно вам надо, Николай Алексеевич? Я ведь расскажу, — он улыбнулся, — не спрашиваю же я вас, что такое альфа-железо, и откуда у мартенсита появляется память?
— Могу объяснить, — Зыков повеселел.
— Нет, не надо! Пожалуйста… Ладно, расскажу. Я ввел кватернионы для описания скалярного поля температур на односвязном трехмерном замкнутом многообразии…
— Все-все, спасибо! Утешил меня полностью, — Зыков оценил шутку Ильи, — Я не просто так спросил. Давно мечтаю об идеальной печи. С регулируемым нагревом, с поддувом, охлаждением… — подробности были многолетней выдержки и качества…, — Фантастикой увлекся. Мне показалось, что с твоей математикой можно бы продвинуться в автоматическом назначении режимов, точнее и надежнее… Уж и не знаю, придет ли для этого время?
— У нас в цехе можно мечтать о таком? — искренне восхитился Илья, — Конечно, можно будет обсчитывать. Теперь это уже не выглядит фантастикой. И я бы с радостью поучаствовал в такой разработке, особенно с вами, Николай Алексеевич.
«Что это меня понесло? — подумал Илья, — Не из тех он, для кого математика — это «накрутить схоластику» для диссера — кватернионы, сигма-алгебры, дзета-функции. Пусть ищут эту черную кошку в темной комнате. Кто бы мог подозревать в Зыкове такой полет?»

Холодильник подергался и затих. И тут же послышалось копошение сверху, настала чья-тоочередь пошуметь.
— Это мальчишки у соседей, — объяснил Николай Алексеевич, — Мне нравится. Они возятся, и я их словно вижу. Живые такие парни, затейники. Тут, кстати, и твой начальник живет четырьмя этажами выше. Зайдешь? — Зыкова разморило, он начал шутить. Илья понял, что ему хорошо, и пора оставить его одного.
— Николай Алексеевич, а можно я буду называть вас Николаем, на вы, конечно. Так короче, а теперь и ближе, — захмелев с непривычки, спросил Илья.
— А, давай, пожалуй, Илья Михайлович И ты теперь Илья, — не против?

— Договорились, — и они попрощались рукопожатием.
— Кватернионы, значит. Погоди, не беги, — Зыков поднялся проводить гостя,

— Ты знаешь, сталь-то, что мы обсчитывали, дешевая, — он открыл холодильник и потянулся за коробкой, — Раза в полтора дешевле, чем завод за нее платит. Непонятно, — и он протянул коробку, — Тортик забери, Илья, родителей угостишь.
Дверь клацнула. Было слышно, как хозяин задвинул засов. «Подпоручика Кватернионова произвести в поручики».

В середине декабря Илье позвонили из института математики. Илья узнал голос Татьяны Сергеевны и сразу остановил ее:
— Не могли бы вы позвонить позже? Это общий телефон на 15 человек, мы будем мешать, — он говорил вполголоса, прикрывая трубку рукой, — У вас тот же номер, что и у завлаба?.. Я перезвоню вам в обед, в час, хорошо? —он хотел вернуться на место, но…
— Илья Михайлович, — Таисия Матвеевна, начальница бюро, остановила его, — Вы вчера подарили Селивановой шоколад… Да, она хорошо работает…Нет, вы ни о чем ее не просили… Это понятно. Но больше так не делайте. Вы ставите всех в двусмысленное положение. И нас, и операторов. Особенно Лену. Не забывайте, вы холосты, а у нее семья. А сегодня синяк на лице.
— Синяк?! — Илья отшатнулся, он понял, как сглупил, — Муж ее — заводской? И всегда найдется подружка, которая приврет. Понятно. А извиниться? Нет, поздно.
— Нет, не извиняйтесь, не надо, — Таисия Матвеевна улыбнусь, по-матерински, морщинками у глаз, — Уже не надо. Вы не сумеете. Просто сделайте выводы.
«Не сумею? Да я без понятия о нравах гегемонов. Представлю, что эти люди думают и говорят обо мне за спиной».
В обед в бюро оставалась только Нина Николаевна, Нина Горбунова. Ей он не мешал есть свое домашнее, диетическое. Илья улыбнулся Нине, присел на стол вполоборота к ней и позвонил в институт, как и обещал. Солнце весело стояло в зените.
— Да что вы говорите, Татьяна Сергеевна! Это прекрасно, я так рад, что вы с Зыковым пишете статью.
— Спасибо! Но и вы тоже разработчик, ваш вклад принципиально важен…
— Ну, что вы? Не преувеличивайте, — Илья даже встал от удовольствия. Этого-то он и ждал. Вот зачем она звонит, — Да и зачем мне статья? У меня в служебной инструкции о статьях ни слова нет. Это дело ученых, разве не так? Я и писать-то не умею… Хорошо, если так нужно, включите меня в соавторы, — придуривался Илья, стараясь не выдать себя голосом.
— А как же наука? Она вам безразлична? Ваши идеи могут быть интересны другим. Мне, например, нигде не встречались кватернионы в этих задачах.

— Мне тоже. Звучит заманчиво. Если встретятся, пожалуйста, дайте мне знать. Это очень интересно. Мне позвонить Зыкову или вы сами с ним свяжетесь? — он вежливо распрощался и положил трубку.
Илья был вознагражден дважды: и за Зыкова и за «поручика».
— Вот как! Ученая на окладе взывает к моей бескорыстной любви к науке! — Илья улыбнулся, — Они, ах, пишут статью! О чем? Такое только в «Огонёк». И зачем, пардон, она мне в соавторах? — говорил он вслух, забыв, что не один.
Он поднял глаза. Нина все слышала и видела. Она поняла не все, но восполнила голосом и мимикой Ильи и едва сдерживала смех.
— Нин, а давай прогуляемся в город? Я вижу, ты уже пообедала. У нас еще… — он взглянул на часы, — Ух ты! Сорок минут. Погода классная! Может быть ты себе что-то приобретешь, так сказать, для дома для семьи. А, может, и до книжного дойдем.
— Это так двусмысленно, так неприлично, что я не могу отказать вам, юноша.
— Вы знаете, Нина Николаевна, — он помог ей надеть пальто, — в топологии полнота — это многообещающее соблазнительное свойство пространства.

— Илья Михайлович, меня из всей топологии интересует только мой муж.
Они быстро пошли к проходной.
— Илюша, ты не волнуйся за Селиванову. Ты её своей шоколадкой до небес поднял. Её муж побил из ревности. Она ходит теперь с фингалом гордая и счастливая. Никто не нее до доносил, сама управилась. Другие операторши о таком только мечтают. Ты же их в упор не видишь. Знаешь, как их это заводит? Но Таисья права, не дари больше ничего. Не тот случай, этого нельзя! Пусть будет ровно.
— Ну и загрузила же ты меня. Ох, уж эти половецкие народные игры и пляски.
— Илюша, я твои шутки понимаю, они — нет. «Не шути с женщинами, это глупо и неприлично!» Сам же говорил.
— Что-то я разволновался. Вдруг после этой прогулки и твой топологический муж приревнует тебя до синяков, — и рассмеялись под ветром.
А ближе к концу дня неожиданно позвонил Витя Новиков, бывший однокурсник. Болтали, что он открыл кооператив. — Ничто так не застревает в памяти, как сплетни и кошмары, — еще раз подумал Илья. Слово за слово, Виктор пригласил Илью с Инной на Новый год. «Да-да, впервые после университета…Какой подвох? …Не валяй дурака! Да, брось ты, какие дела…». Илья пообещал «обсудить с девушкой». Он знал, Инне это понравится, ей удобно. Новиков по-прежнему жил от нее в четверти часа ходьбы.
— Ты, говорят, математиков обломал!
— Кто говорит? Не верь! Это чистая правда! Поручик их похоронил, не я.
Новиков не понял, но посмеялся. «Да не пойду я к тебе. Веселись с корешами».

Новогодние вечеринки забываются назавтра. Они похожи каждый год. Кто, кроме детей, помнит елку, огоньки, шары, бенгальские свечи, дежурные тосты, шутки, песенки? Но некоторые диалоги, каждый свои, помнят долго.
— Это Анатолий, соучредитель кооператива «Прима», — представил Виктор немолодого мрачного мужика. И Илья пожал крупную вялую руку с наколкой «Толя» на пальцах.

— А-а! Вадик Перестукин! Сколько лет. Ты, слышно, защитился?
— Не одними железками жив человек.
— Спасибо, передам твой привет. И тема продвинутая. Мои статьи бесхозные где-то там? Хватило тебе? Кое-что пришлось самому сделать, да?
— Пришлось и много чего, — Вадик не сразу понял, что признался в присвоении результатов Ильи.
— Вижу-вижу, мои труды попали в заботливые руки. Ладошки не намозолил?
— Сам не намозоль, — огрызнулся Перестукин.

Никто не помнит сухое или полусладкое было шампанское и как назывались другие вина. Кто из хозяев помнит, что принесли к столу те или иные гости? Кто помнит все салаты? Кто как сидел за столом?

Когда гости разбрелись, Вадик нашел Илью и перекрикивал шум ему в ухо:

— Ты все еще с Инной? Тебя же из-за нее не взяли в аспирантуру. А я предупреждал тебя, что они подали на выезд в Израиль. Тогда уже всем отказывали. Олимпиада давно прошла, начался Афган, игры в либерализм кончились. Куда они полезли? Было же ясно, что попадут в отказ, как все. А ты попал под раздачу по-любому, отпустили бы их или нет. Сам виноват. Надо было прекратить с ней отношения. Для виду с Галкой Ермаковой закрутил бы, она от тебя млела. Дела это прошлые, но спящие, а не забытые. Отказников снова начали выпускать. Делай, как знаешь, конечно, но это может повториться.
— Трагедия, Вадик, повторяется, как фарс. Сколько бы ни повторялось, моя Инна того стоит, — ответил Илья весело. Он помнил, конечно, помнил, кто такой дружище Вадик, и откуда он знал, что родители Инны «ушли в подачу».
— Кооперативы не исчезнут, и у нас все по закону. Боишься что ли? — спросил Новиков.
— Вить, кроме законопослушности, есть и кое-что еще, — Илья улыбнулся, — Твое жемчужное зерно заманивает в навозную кучу, — и он глянул на Анатолия.
Пошла медленная музыка, кто-то начал танцевать.

— Потанцуем? — Анатолий наклонился и тяжело дохнул на Инну смесью перегара и прокуренных легких.
— Не сегодня, Толя, ладно? Я что-то не то съела, меня тошнит, — нашлась Инна. — Это все метафоры, Илюша, — тут Новиков заметил Толю и тронул за плечо:

— Толя-а-ан, Толя-а! — чуть повысил он голос.
Анатолий послушно выпрямился и пошатнулся. Инна сделала небольшой круг, обойдя Толю, и тронула Илью сзади за рукав:
— Илюша, не оставляй меня, — сказала она ему на ухо.

— Ты лихо обвалил математиков. Надо на этом зарабатывать. У меня есть заказчик на твою программу. Я уже сплошные среды и не помню, но…

— Минуту, — Илья приобнял Инну, заканчивая разговор с Новиковым.
— Я подумаю, Вить. Есть о чем. Ты бы Перестукина звал, у него и диплом кандидатский есть, налоги спишешь кооперативу,— и он повернулся к ней.
Виктор опешил, будто его поймали за руку. «Этот втемную не пойдет.»
— Люха, пойдем-ка домой, — Инна провела тыльной стороной ладони по щеке Ильи. Отказывать ей было нельзя.
Кто кроме хозяев помнит и знает всех гостей? Все знают, что по телевизору была «Ирония судьбы» и «Голубой огонек». Все помнят, что в квартире было тесно.
— Да куда вы так спешите, еще только полночь… А как же по Москве?.. Еще только начали…, — ритуально причитал Виктор, наблюдая, как они одеваются. «Толян все-таки дорвался, ханыга».
— «Что же, это все полночь да полночь, а ведь давно должно быть утро?» — откликнулась Инна. Илья тут же подхватил:
— «Праздничную полночь приятно немного и задержать».

Инна просияла: «свой человек».
— Вам будет веселее и просторнее, — улыбнулась она Виктору, — Выпейте за нас.
Они вышли из квартиры, болтая о пустяках. Лифта ждать не стали, поздравлялись с курильщиками на каждом этаже. И наконец вышли на улицу. Была глухая ночь, шел первый снег нового года. Вскоре они тоже притихли и какое-то время шагали молча.
«Сказать ему? Нет, потом, днем, перед тем, как он поедет домой. Мой выбор сделан. Мы уезжаем. А он должен решать сам», — боролась с собой Инна.

— Ты гадкая, злая, противная…, — горячо шептал ей на ухо Илья, сильно и нежно прижимая к себе, — Ни разу, ни разу не дала себя поцеловать. Больше я тебя не отпущу. С кем год встретила, от того и не отделаешься.

— Он тебя зазывал? И что ты решил?
— Думаешь, «я брошу свой завод», «ту заводскую проходную»? «Да, за кого ж ты меня…». Он объяснял, как они зарабатывают, ну, и я домыслил. Им тупо отдают безнал из фондов, ну там, на науку, на образование… Четверть суммы они возвращают наличными в руки. После налогов, общака (да-да!), и расходов на третьих лиц, вроде меня, что-то остается им. Думаю, изрядно для бухгалтеров.
И вдруг резко и трезво сменил тон:
— Знаешь, будто лавина тронулась. И вовлекает все больше людей, набирает массу и скорость. Даже мне предлагают «карьеру». А Зыков полез бы? Не знаю.
— А, если раздавит? «Уезжайте отсюда! Ей богу, сударь, уже пора». Я должна…

— Я знаю… Отказников снова начали выпускать… Перестукин стукнул.
Они обнялись и долго молча стояли, потерянные в ночи нового неведомого года.

— Говоришь, он тебя на рыбалку позвал? Зимой? Спеши-ит, — повторил Зыков, смеясь, — А ты, значит, уже в филармонию идешь в ту же субботу? Ну и дурачок ты, Илья! Сам подумай, для чего зам. главного металлурга хочет познакомиться с тобой поближе, в неформальной обстановке, так сказать? Не быть тебе начальником, — подначивал Зыков.
— Так вот как становятся начальником. Полезно знать, — подхватил Илья с улыбкой. Это он нагнал Зыкова у проходной, и они болтали по пути в свой корпус.
— Ты бы не отказывался. Два раза могут и не предложить.
Они пошли медленнее, не виделись давно, хотели наговориться. Их обгоняли; со многими они здоровались, различали знакомые лица. Новогоднее утро выдалось теплым и солнечным. Все они шли в свой бело-кирпичный инженерный корпус.

— Что-то я вас не видел пару недель. Надо бы договор с математиками закрыть, вместе к ним съездить. Они готовы, говорят, отработали свой номер. Вы как?
— Раз надо, съездим. Ты договаривайся с ними на после Старого. Пусть они отойдут. Да и мы. Все равно деньги по договору уже перечислили.
— Как перечислили? —Илья остановился, — Они же еще не отчитались?
Зыков посмотрел внимательно, со значением: — Подумай еще, подумай.
— Фонды завод пробил. А нормальные краны им не сделать. Будут течь и рваться. Не впервой. Да и не собирались.
«Деньги расписаны. В графине одна вода, — дошло до Ильи, — Договор показывал, что завод готов к выпуску кранов. С самого начала их работа никому не была нужна. Давно ли Зыков это понял?»
— А я тут в Кемерово ездил, сына навестить. Он к Новому году на дембель вышел. Последнюю пару месяцев в Фергане в себя приходил после Афгана. Хотел Димке костюм купить. Не отсюда везти, теперь у него размеры другие. А костюмы есть только у кооператоров, и по 5 тысяч, представляешь? Жуть! Куда мы катимся? И это свои, не импорт даже! Год работы.
— Знаю, как не знать? Вы сами говорили, что и завод переплачивает за металл, — вскользь бросил Илья, продолжая понимать: — «И афганская война никому не была нужна. Ан, нет, кто-то на ней заработал».
Удивленный Зыков глянул на Илью: «Старею, как сам-то не догадался». В своем муравейнике он знал жуков лучше Стругацких. От книги у него осталась переиначенная метафора названия. Сухая и точная. Жуки не инвестируют, они «осваивают средства». И, конечно, «заносят наверх» Тройке по чину.
— Копаются и окапываются жуки в муравейнике, — вырвалось у него невпопад, — А мы — сырье, «человеческий материал».
— Да, ладно. Сын-то ваш как? Дмитрий, да? Как ему новая жизнь на гражданке? Учиться будет или работать пойдет?
— Сложно там все. Давай, не будем друг друга исповедовать. Лучше поделись как встретил Новый Год. Небось, с девушкой? Жениться не собрался?
— Теперь я на исповеди? —отшутился Илья на болезненный вопрос, — Все как обычно. Ёлка, шампанское, оливье…, — щурился на солнце и прятал горечь. «Что ему евреи-отказники? И слышал ли о них? Начнет спрашивать, не собираюсь ли я тоже? А я и сам не знаю».
— Что-то ты загрустил? Где твоя железная хватка?
— Неспокойно стало, Николай. Больше за родителей. Пенсию подняли на 40%. Мама радуется. А у нее сумку с овощами вырвали, упала, ушиблась. Звереет народ.
«И Димка мой звереет со своими афганцами-дембелями. И не остановить», — подхватил Зыков про себя.
— Все будет хорошо. Закроем договор, и поезжай на рыбалку.

Последняя фраза неожиданно лапидарно очертила его, Ильи, судьбу. Выбор был простым и пожизненным: или жуком в муравейнике или барахтаться в навозной куче. Он ужаснулся обоим вариантам.

Между тем, температура воздуха в стране стремительно падала. Года через три распадется Союз. Власти откажутся от своих обязательств нескольким поколениям. Опыт и навыки потеряют смысл. Завод будет приватизирован. Новые хозяева, люди пришлые, продадут за валюту металл со складов; погасят с прибылью займы, взятые в банке на тендер. Вместе с металлом будет продано его железное тепло. Завод встанет, последуют массовые сокращения, перебои с зарплатами. Начнется оледенение.

Но сегодня январь 1989-го года. День выдался не такой уж холодный, градусов минус 23…25. Cтоял негустой туман. В нем зимнее солнце потускнело, и казалось, будто это оно вымораживает воздух. Закрывать договор ехали они троллейбусом, а потом автобусом. Оба не отапливались. Транспорт стал ходить хуже, чем год назад. Дорога вместе с затянувшейся пересадкой заняла часа полтора.
Илья расскажет точнее:

— От автобуса до Института математики была еще пара минут ходьбы. Мы торопились, хотя согреться движением не удавалось. Зато попасть в теплое здание можно было быстрее.

Я прыжком поднялся на пару ступеней и придержал дверь для Зыкова. Мы вошли в широкий тамбур между внешней дверью и той, которая вела внутрь. Как только тугая пружина захлопнула за нами дверь, мы оказались в полумраке.

— Что же мы тут стоим, пойдёмте, — почти скомандовал я.

— Погоди, давай отойдем маленько, пару минут, — Зыков не сомневался в моем согласии. Он стянул рукавицы, прижал их левым локтем к себе и начал, переминаясь, дышать на руки и массировать пальцы.

Я повиновался. В нашем тамбуре, наверное, было теплее, чем на улице, но я этого не чувствовал.

— Сними перчатки, — и я снова последовал за Николаем Алексеевичем. И тут руками и лицом я почувствовал, что здесь действительно теплее.

Мы стояли в полумраке, переминались и растирали кисти рук и пальцы. Я полностью подчинился опыту Зыкова. Он отрешенно волхвовал, как будто вычислял меру нашего пребывания. Я был уверен, что и температуру воздуха здесь он различал по цвету точно, до градуса. И так же точно он знал, как долго нам здесь стоять, чтобы наши тела отошли от мороза. И знал, что это необходимо, как необходимо железу и нашим душам.

СЕМЬ ИСКУССТВ

НАУКА * КУЛЬТУРА * СЛОВЕСНОСТЬ

Арон Липовецкий

ДОГОВОР

Рассказ

Добавить комментарий Отменить ответ