Эти неучи, получив задание, активно внедряли философское единомыслие — диалектический материализм — во все области науки. И если в начале 30-х годов некоторые учёные старой школы, такие как профессор Кузнецов или профессор Френкель, ещё могли критически высказываться и относительно необходимости философии для успешной работы ученых естественников, и о самом диалектическом материализме, то уже вскоре за такие высказывания ссылали на Соловки и даже расстреливали.

Анатолий Сонин

СОВЕТСКИЕ ФИЗИКО-ФИЛОСОФСКИЕ ДИСКУССИИ НАЧАЛА 30-Х ГОДОВ^* 

Дискуссия о втором начале термодинамики

Активное внедрение диалектического материализма в физику не могло не затронуть такого важного в методологическом отношении её закона как второе начало термодинамики. Второе начало термодинамики всегда было ареной философских дискуссий и поэтому казалось подозрительным представителям марксистской философии. Уже один вопрос о правомерности экстраполяции этого начала на всю Вселенную, что приводило к выводу о её начале и конце, вызывал раздражение у классиков марксизма. Поэтому вполне естественно второе начало термодинамики оказалось вовлеченным в физико-философскую дискуссию.

Такая дискуссия была устроена общественными организациями Азербайджанского Краснознаменного Нефтяного Института им. М. Азизбекова в Баку в 1931 г. Этот вуз был крупнейшим институтом в республике, который готовил кадры для нефтедобывающей, нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности. Он был организован в 1920 г. как Бакинский (с 1928 г. Азербайджанский) Политехнический институт.

В 1930 г. его переименовали в Нефтяной, а в 1934 г. — в Индустриальный институт [1]. В те годы, о которых идет речь, в институте было 7 факультетов и 55 кафедр. На них работало более 40 профессоров. Таким образом, в рассматриваемой дискуссии принимали участие весьма квалифицированные ученые.

Дискуссия состоялась 12, 13 и 19 мая 1931 г., и вскоре её стенограмма была издана [2]. Цель дискуссии её инициаторы совершенно откровенно определили в Предисловии к стенограмме:

«Задача, актуально осуществляемая сейчас марксистской теоретической мыслью — овладение естествознанием и переработка его в диалектико-материалистическом духе — наталкивается при своём разрешении на ряд больших трудностей. В частности, перестройка преподавания естественно-научных дисциплин в ВУЗ”ах в соответствии с методологическими принципами диалектического материализма совершается повсюду далеко не гладко и протекает в условиях самой напряженной борьбы… В борьбе идейных течений отражается борьба социальных сил и различные «точки зрения» на вопрос о правах диалектико-материалистической методологии направлять исследование и преподавание специальных дисциплин являются лишь сознательным и бессознательным выражением социальных симпатий их авторов…Дискуссия о втором принципе термодинамики является одновременно и дискуссией о теоретических правах материалистической диалектики методологически направлять естествознание и преподавание естественно-научных дисциплин в ВУЗах…Она является протокольным документом, отражающим безо всяких прикрас небольшой участок борьбы диалектического материализма за овладение естествознанием» [2, c. III-V].

Именно так («небольшой участок борьбы диалектического материализма за овладение естествознанием») мы и будем рассматривать эту дискуссию. Но этот «участок борьбы» как нельзя лучше отобразил всесоюзную борьбу за внедрение диалектического материализма в естественные науки — типичные аргументы и типичные способы ведения дискуссии.

Предметом дискуссии, конечно, не являлось само второе начало термодинамики. В дискуссии принимали участия ведущие профессора и преподаватели Института, и техническая сторона им была ясна с самого начала. Дискуссия шла о том, является ли второе начало только неким законом, определяющим тепловые процессы в нашем мире макроскопических вещей, или оно выступает как всеобщий закон природы, справедливый в макромире. Именно против второго категорически выступали классики марксизма, ибо такая трактовка второго начала предполагает конец Вселенной и её начало.

В процессе дискуссии определились четыре группы. Первая группа —это лица, активно борющиеся за «пропитывание диалектическим методом всего преподавания специальных дисциплин». Вторая группа — это лица, «относящиеся к этому более или менее благожелательно, но не всегда знающие и умеющие это делать». К третьей группе «относятся лица, относящиеся к перестройке преподавания скептически, не видящие в этом особого смысла, и, наконец, к четвертой группе относятся лица, принципиально борющиеся с проникновением материалистической диалектики в специальные области» [2, c. III—IV].

Конкретно в этой дискуссии взгляды первой группы выражали профессор С.Ф. Васильев, известный историк науки, выступающий от имени Ассоциации естественников-марксистов; философы: профессор Софронович и тов. Дубинский, представляющий Общество воинствующих марксистов-диалектиков. Четвёртую группу представлял профессор Кузнецов. Остальные участники дискуссии, и их оказалось большинство, были настроены нейтрально или скептически.

2.

В первый день дискуссии выступили профессора К.В. Покровский, В.И. Тихомиров и С.Ф. Васильев.

Доклад химика Покровского был выдержан в традиционном стиле. Он рассказал о работах Карно и Клаузиуса и о разных формулировках второго начала термодинамики. Однако, как заметил Покровский, считать второе начало всеобщим законом, мешает неясность в его справедливости для «тел или бесконечно малых или бесконечно больших по своей величине» [2, c. 3]. Кроме того, практическое применение этого закона апробировано только в пределах земного шара, «следовательно, если мы желаем говорить о применимости этого закона за пределами земного шара, то мы должны делать это осторожно» [2, c. 3].

Затем Покровский привёл количественное выражение для энтропии, указав при этом, что «физическая сущность энтропии является неустановленной» [2, c. 4]. И он делает попытку прояснить этот вопрос. Считая, что и теплота, и температура выражаются через энергию, Покровский приходит к выводу, что энтропия — это число молекул, «которое содержит в себе данную энергию»[2, c. 5]. Это странно слышать от профессора, потому что даже студенты в те годы должны были знать, что энтропия непосредственно связана с вероятностью реализации системы.

«Какие же пределы применимости имеет второй закон термодинамики?» — задает вопрос Покровский. И сразу же отвергает его справедливость в области молекулярных явлений на том основании, что в микромире действуют совершенно другие законы, чем в мире обычных тел. Что же касается макромира, то здесь, по Клаузиусу, второе начало термодинамики неминуемо обещает тепловую смерть Вселенной. Вот с этим Покровский не согласен. Поскольку в мировом пространстве температура равна абсолютному нулю, то энтропия должна равняться бесконечности и тепловая энергия становится неопределенной. «Таким образом, вы видите, что теория тепловой смерти, о которой довольно много говорят и которую почему-то связывают с термодинамикой, эта теория оказывается несостоятельной с точки зрения второго закона термодинамики», — закончил свой доклад Покровский.

Профессор Тихомиров, специалист по физической химии, ограничил свой доклад иллюстрациями эффективного применения второго начала термодинамики к изучению химических реакций. Свой вывод он сформулировал так:

«Скажу только следующее, что следствия, которые выведены были из второго принципа термодинамики и которые проверялись на различных группах явлений, все эти следствия оказались правильными и до сих пор не найдено ни одного отклонения, не найдено такого случая, где второй принцип термодинамики оказался бы неверным» [2, c. 15].

Затем слово было предоставлено историку науки профессору С.Ф. Васильеву. По идее организаторов он должен был сформулировать марксистскую точку зрения на второе начало. Он сразу же перевел дискуссию в философскую плоскость:

«Второй принцип термодинамики представляет из себя весьма своеобразный физический закон, с которым связано очень и очень много философских споров. И форма этого закона необычно и выводы, которые вытекали из него, не совсем удовлетворяли физиков. Но самое главное, теология и идеализм сделали из этого закона сильное орудие для защиты религии» [2, c. 16].

Что касается формы второго начала термодинамики, то «очень рано физики и философы поняли, что, собственно говоря, второй принцип, в известной мере, эквивалентен с понятием времени. Второй принцип в конце концов сводится к тому эмпирически всем известному положению, что время не возвратимо. Невозвратимость времени передана через особенность тепловых процессов» [2, c. 17].

Васильев подчеркнул, что второе начало ввело в физическое исследование исторический метод.

«Исторический метод, введённый в физику вторым принципом, — сказал он, — завершил общее торжество исторического метода во всех науках, и сейчас, собственно говоря, слова Маркса о том, что мы знаем только одну науку — науку истории, распадающуюся на историю природы и на историю людей — эти слова Маркса блестяще подтверждаются» [2, c. 18].

Второе начало окончательно разрушило механическую картину мира. Попытка её спасти привела к энергетике и махизму и породила большую дискуссию. «Ленинский «Материализм и эмпириокритицизм» один из крупнейших памятников этой дискуссии», — сказал Васильев [2, c. 19].

Далее он перешёл к обсуждению главного вопроса о тепловой смерти Вселенной. Васильев признал, что «тепловая смерть грозит не только отдельным мирам, но вселенной в целом» [2, c. 20]. А это в свою очередь приводит к выводу о начале Вселенной, о её сотворении.

«Если мы не найдём физических процессов, которые совершались бы в направлении противоположном этому принципу, — сказал Васильев, — то мы должны тогда склонить выю перед подобными богословскими заключениями» [2, c. 22].

Одной из материалистических гипотез явилась гипотеза Ранкина. Он хотел разрешить проблему, сказал Васильев, представив мир, как нечто ограниченное в пространстве какой-то сложной сферической поверхностью, причём эта поверхность обладает свойством отражать всякую энергию, падающую на неё. Эта отражённая энергия концентрируется снова в каких-то фокусах и благодаря этому происходит ее реконцентрация. Но конечность Вселенной неприемлема.

«Неприемлема потому, что она богословие хочет убить богословием же, ибо учение об ограниченности вселенной в пространстве представляет из себя типичное богословское учение… Поэтому, когда Ренкин допустил ограниченность вселенной в аристотельянском смысле, ограничил её сферической алмазной поверхностью, он просто напросто бессознательно подал руку тем, которые сожгли Джордано Бруно» [2, c. 22].

Более интересной гипотезой Васильев считает гипотезу Больцмана. В соответствии с этой гипотезой в некоторых участках мирового пространства начнут скапливаться молекулы с большой кинетической энергией и, следовательно, начнёт происходить концентрация тепла. Таким образом, переход тепла от холодного тела к нагретому возможен, хотя и менее вероятен, чем обратный процесс. Этот вывод проистекает из признания статистической природы тепловых процессов. В бесконечной Вселенной концентрация тепла может происходить в некоторых областях пространства, где время должно течь от будущего к прошлому.

«Надо, впрочем, сказать, что точка зрения Больцмана в настоящее время уже сильно устарела», — заявил Васильев. Причиной он считает замену механической картины мира электромагнитной. Поэтому необходим синтез гипотезы Больцмана и последних достижений физики. При этом необходимо учитывать превращение массы в энергию. Таким образом, «к вопросу о рассеянии энергии было прибавлено положении о рассеянии материи. Материя, дескать, обладает свойством превращаться в излучение, а излучение растрачивается в мировом пространстве. Таким образом, погибает не только энергия, но погибает и материя. Опять таки Моисей оказывается правым» [2, c. 26].

«Сейчас в современной физике нет определённого ответа на этот вопрос. Идеализм и богословие празднуют в современной физике свою победу. Современная физика переживает острейший кризис, как и вся современная буржуазная наука, — сказал Васильев. — Поэтому и разрешения проблемы второго закона ожидать от буржуазной науки трудно… Это и служит поводом для свистопляски богословия и идеализма вокруг физических теорий. Это и даёт возможность использовать физику как орудие в классовой борьбе, как орудие для провозглашения торжества бога и религии. Все это заставляет нас рассматривать борьбу вокруг второго принципа термодинамики не как мирный академический спор, а как острейшую политическую проблему. Однако, об этой политической стороне вопроса вам будет говорить т. Дубинский» [2, c. 27—28], — закончил свой доклад Васильев.

3.

Однако второй день дискуссии открыл не товарищ Дубинский («талантливейший безбожник»), а профессор электротехники С.Н. Усатый. Как объявил председатель, тов. Дубинский задерживается в районе на докладе и как он только приедет, получит слово.

Доклад Усатого касался технического применения второго начала термодинамики. Он рассказал о различных применениях тепловой энергии и об атомной сварке. О последней он сказал: «Физики говорят нам, что в каждом атоме сконцентрировано такое количество энергии, которое мы представить себе не можем вообще. Колоссальна концентрация этой энергии. И вот только второй закон термодинамики позволил взять и использовать эту атомную энергию» [2, c. 30].

Затем Усатый рассказал об использовании перепада температуры воды в океане для получения работы и высказал предположение, что второе начала термодинамики позволит овладеть атомной энергией.

Следующим слово получил химик профессор П.И. Кузнецов, единственный фактический оппонент Васильева. Он сказал, что большая часть собравшихся пришла на эту дискуссию не для того, чтобы прослушать популярные лекции по термодинамике. Они хотели услышать о приложении второго начала термодинамики к общественной жизни и к другим подобным явлениям. Но этого они не услышали.

«Начну с философии. — сказал далее Кузнецов. — К сожалению, как грубый эмпирист, грубый естествоиспытатель, я отношусь к философии несколько неодобрительно. В настоящее время нам советуют заниматься философией, ибо философия направляет наши исследования своими идеями. Мне кажется, что не философия определяет движение естественных наук, а естественные науки ведут философию за собой на поводу. Философы внимательно прислушиваются к тому, о чем говорит физика, о чем говорит химия. И Энгельс, и Маркс, и Ленин обращались очень часто к идеям физики, химии и других естественных наук для того, чтобы подкрепить свои философские положении. И они правы, конечно» [2, c. 33-34].

Успехи же самой философии Кузнецов оценил так:

«Был некогда Гераклит. Этот Гераклит сказал: «Все в мире подчинено одному принципу: все течет, все движется, все изменяется». Философия в своем высшем развитии до диалектического материализма придерживается этого принципа. Она только уточняла и дополняла его. Скажите, через несколько тысяч лет, велики ли успехи философии? Мне кажется не особенно. Вопросы о сущности вещей, сущности жизни, цели жизни и т. д. до сих пор остаются нерешенными. Мне думается, что философы сделали немного» [2, c. 34].

Правда, он тут же оговорился, что «диалектический материализм высшей этап в развитии философии сейчас двигает шестой частью земного шара» [2, c. 34].

Философы занимались своим делом, но вдруг они увидели второй закон термодинамики и

«начали давить на этот второй закон термодинамики, говоря, что в нем, в следствиях выводимых из него при помощи экстраполяции, кроются большие опасности, что из этого может вырасти богословие, что может выйти поповская свистопляска, что может появиться бог» [2, c. 34].

«Я хочу, — сказал Кузнецов, — выступить в защиту второго закона термодинамики и всей науки, которую использует философия. Я хочу сказать несколько слов с целью реабилитировать науку» [2, c. 34].

Он категорически не согласен с Васильевым, который утверждал, что Ренкин «протянул руку инквизиторам, которые сожгли Бруно». Все это потому, что Ренкин признавал ограниченность вселенной, от края которой отскакивают энергетические лучи.

«Это неправильно. Научное исследование идет, его колесницу остановить не может такой выпад. Идет вперед и коллективная мысль тысяч людей. В конце концов найдется истина. Я думаю, что тут Ренкин совершенно строго научно, логически мыслил и пытался разъяснить второй закон термодинамики» [2, c. 35].

Кузнецов не согласен и с оценкой Васильева превращения материи в энергию.

«Те люди, которые проповедуют превращение материи в энергию Эйнштейн и прочие — «протянули руку Моисею»…Позвольте в этом усомниться. Может и были некоторые вывихи у некоторых людей, у того же знаменитого «плагиатора» Ньютона. Он верил в бога. Пусть будет так. Но сильно сомневаюсь, чтобы те люди, которые признавали идею превращения материи в энергию стремились доказать существования бога и правильность учения религии» [2, c. 35].

Относительно второго начала термодинамики —

«Есть некоторые ученые, которые говорят: «Бесконечный запас энергии в бесконечном пространстве может рассеиваться только в бесконечное время». А раз бесконечное время, то никакой тепловой гибели мира быть не может. Бесконечность! И разговоры о гибели мира кончены. Но если есть конец, то есть и начало, а если есть начало, то существует сила, которая заводит часы вселенной — бог. Можете ли вы сделать такой вывод. Здравый смысл не говорит этого. Этот вывод делают, я бы сказал, умы слабые. Умы более сильные в научном отношении говорят — «Мы не знаем». Умы более смелые, но еще не окрепшие в науке, умы молодые, горячие говорят — «мы узнаем». И они узнают, кто завел эти часы вселенной. Не бог». [2, c. 36].

В заключение своего выступления Кузнецов сказал:

«Предоставим тем людям, которых возмущает мысль о том, что через биллионы световых лет наступит гибель мира, предоставим им заниматься своими философскими рассуждениями, а мы, следуя нашей конкретной действительности, скажем вот что: первый и второй законы термодинамики величайшие законы. Мне думается, что мы должны воздать благодарность этим законам уже по одному тому, что вам будущим инженерам они принесут колоссальную пользу, так как вы не будете тратить бесполезно время на создание perpetuum mobile первого и второго рода. Вы не будете стараться найти каких-то демонов, которые холодные воды Каспия превратят в горючее и заставят работать наши машины, а употребите ваши знания, вытекающие из этих законов на пользу трудящихся, на пользу социалистического строительства» [2, c. 38].

Позиция старого профессора химии Кузнецова понятна — надо делать конкретное дело, а не философствовать по поводу того, что науке еще не известно.

В середине выступления Кузнецова появился Дубинский и следующим слово предоставили ему.

Дубинский сразу же обрушился на Кузнецова:

«Проф. Кузнецов иронизировал над «неискушенными» людьми, которые так странно «вытягивают» религиозные предпосылки из второго закона термодинамики. Может быть проф. Кузнецов достаточно искушен в физике и химии, но, на мой взгляд, он не искушен (или делает вид, что не искушен) в политике, так как не желает считаться с фактом бесшабашной свистопляски, которая имеет место вокруг второго закона термодинамики. Никакие дипломатические заявления о том, мало ли кому заблагорассудится делать эти выводы, не заставят нас уйти с единственно возможной и единственно правильной позиции — решительного отпора всем, кому будет угодно делать неверные, антинаучные, поповские выводы из второго закона термодинамики» [2, c. 39].

Главный вопрос, продолжал Дубинский, состоит в том, можно ли распространять второй закон термодинамики на всю вселенную. Ясно, что он справедлив только в замкнутой системе.

«Однако, — сказал Дубинский, — наши противники смогут на это возразить, что вселенная и есть замкнутая система, что, мол, прав Эйнштейн, который признает ограниченность вселенной. Конечно, было бы смешно, если бы диалектический материализм стоял на той точке зрения, что вселенная — замкнутая система. Для нас это утверждение антинаучно» [2, c. 40].

Поэтому выход один — надо найти процессы, которые компенсируют деградацию энергии. Тогда все будет соответствовать взглядам диалектического материализма.

Но Кузнецов заявил, что обратимые процессы в мире возможны только с помощью посторонней энергии.

«Многие назовут эту последнюю энергию как-то по-другому, например, «господом богом», — заявил Дубинский. — Что значит посторонняя энергия по отношению к вселенной? Посторонней энергией к вселенной может быть названо только то, что стоит над вселенной. Этим является в «обычной транскрипции» — господь бог» [2, c. 41]. Такой точки зрения придерживаются многие зарубежные физики, такие как Эйнштейн, Эддингтон и Джинс. «Таким образом — хочет или не хочет этого проф. Кузнецов, — но из второго закона тепла антинаучные выводы делают не только попы, но и их университетские друзья. Можно и должно называть эти выводы абсурдными (как это и делает Энгельс), но нельзя пройти мимо их, ибо они высказываются людьми, занимающими не последнее место в научном мире, и служат враждебным пролетариату целям» [2, c. 41].

«Я считаю, — продолжал Дубинский, — что второй закон термодинамики не просто политический вопрос, это вопрос классовый. Это значит, что по вопросу о втором законе термодинамики мы имеем самую определенную борьбу на идеологическом фронте. А разве идеологический фронт не есть фронт классовой борьбы? Когда мы боремся с религией и когда нам говорят, что вот вам второй закон термодинамики, который убеждает нас в тепловой смерти, в неизбежном конце, а, следовательно, и в неизбежном начале, то, по мнению Кузнецова, мы будем отмахиваться тем, что заявим: люди неискушенные, в науке ничего не понимаем и т. д. Это не ответ… Надо помнить, что на идеологическом фронте против нас, против диалектического материализма, выступают люди, которых Владимир Ильич назвал «дипломированными лакеями поповщины… Известно ли вам, проф. Кузнецов, последняя статья Эйнштейна, который заявляет, что задача сегодняшнего дня заключается в примирении религии с наукой?…И те, которые берутся утверждать, что на научном фронте все прекрасно, только демонстрируют, что у них на их собственном идеологическом фронте не все благополучно» [2, c. 42-43].

Разделавшись с Кузнецовым, Дубинский в качестве положительного вклада в решения парадокса второго начала термодинамики, привел работу Нернста, сформулировавшего принцип недостижимости абсолютного нуля температуры (третье начало термодинамики). Он считает, что Нернст нащупал правильное методологическое решение парадокса. По мнению Дубинского, теорема Нернста заставляет относиться ко второму началу «более скептически», что может привести к новой ее формулировки. Однако, как это поможет решить проблему тепловой смерти вселенной, Дубинский не сообщил.

Но он тут же рассказал о гипотезе Милликена, согласно которой космические лучи свидетельствуют о том, что в глубинах вселенной происходит конденсация энергии и в результате возникают атомы вещества, конкретно гелия, кислорода и кремния.

Закончил Дубинский опять критикой Кузнецова. Дубинский не понял, признает ли Кузнецов объективную реальность существования материи и мыслима ли материя без движения. Но на всякий случай он заклеймил Кузнецова цитатой из «Материализма и эмпириокритицизма» и отослал его «в объятия епископа Беркли» [2, c. 46].

Тут уже не выдержал Кузнецов. Он попросил слово для ответа на все обвинения Дубинского. Он отверг обвинения в идеализме, мотивируя это тем, что Дубинский не слушал первую часть его выступления. В первой части Кузнецов действительно говорил, что «во вселенной существует какая-то сила, которая может завести часы вечности». Дубинский подумал, что это бог. Но там же Кузнецов пояснил, что речь идет о гипотезе Больцмана, согласно которой в некоторых областях вселенной могут идти процессы концентрации энергии.

Закончил Кузнецов так: «Но я должен напомнить тов. Дубинскому, что все его безбожные идеи базируются на нашей науке. Пусть он будет благодарен нам за нашу помощь, которую он берет от нас и пусть он сознается в том, что мы эту помощь ему оказываем» [2, c. 48].

4.

Однако, главная дискуссия развернулась на третьей день. Первым выступил математик доцент Н.И. Подгорный. Его короткое выступление сводилось к тому, что путем эксперимента невозможно разрешить парадокс второго начала термодинамики. Поэтому его нельзя решить «без принципиальной философской установки» [2, c. 49]. Такой установкой является диалектический материализм, который говорит, что коль скоро материя находится в непрерывном движении, то тогда, если в одном месте энергия деградирует, в другом месте она обязательно возрождается.

Следующим слово получил философ профессор Софронович. Его обширный доклад был посвящен, как он сам определил, «соотношению между диалектическим материализмом и естественными науками». При этом его речь была в основном построена на полемике с Кузнецовым.

В совершенно недостойной манере он прошелся по биографии Кузнецова, высказав при этом сомнения в искренности его утверждения о своих материалистических и атеистических взглядах. По мнению Софроновича, если бы это было так, то Кузнецов наверняка подвергался бы при царском режиме гонениям, а может быть и арестам. Однако, этого не было и Кузнецов даже получил кафедру. Но если заявление Кузнецова «о его материалистическом и атеистическом стаже искренне, а не голое хвастовство, тогда, прежде всего, кажется чрезвычайно странным и непонятным, как это можно иметь большой материалистический и атеистический стаж и в то же время, мягко выражаясь, быть так недружелюбно настроенным по отношению к диалектическому материализму»[2, c. 52]. Ведь, по Кузнецову, «вся мудрость диалектического материализма заключается в догмате, что все течет, все изменяется»[2, c. 52].

«Выступать уже после Октябрьской революции, — сказал далее Софронович, — после того, как диалектический материализм в целой области жизни и в области общественных наук так прекрасно подтвердился с такого рода заявлениями по адресу диамата, изображать его набором ничего не стоящих общих положений, это уже слишком. Здесь сказывается уже не только невежество в области философии, но ярко недружелюбное отношение к марксизму, о чем довольно громогласно заявил здесь проф. Кузнецов» [2, c. 53].

Софронович далее популярно рассказал о предмете философии и ее методах, имея ввиду, конечно, диалектический материализм. Затем он коснулся вопроса о том, почему буржуазные ученые часто верят в бога. Оказывается, над таким ученым «довлеют общественные страсти, и классовая борьба и естественно, что эта классовая борьба находит свое отражение в его миросозерцании… Если он принадлежит к капиталистическому классу, если он не мыслит жизни вне капиталистической системы, тогда несомненно, что он сознательно или бессознательно принесет в науку, принесет свой опыт и результаты свои научных исследований в жертву для сохранения капиталистической системы» [2, c. 57]. Все, оказывается, просто и всему причиной классовая борьба. А Кузнецов «не понимает истинного положения вещей или не желает обращать на него внимания по другим причинам» [2, c. 58]. О других причинах можно только догадываться.

После разгрома «миросозерцания» Кузнецова Софронович наконец перешел к предмету дискуссии — ко второму началу термодинамики. «Идеалистическая трактовка второго принципа термодинамики, — сказал он, — объективно приводит к блокированию с религией…Следовательно, когда мы говорим о тех выводах, которые вытекают из идеалистической трактовки второго закона термодинамики, вопрос о гибели здесь не является актуальным сам по себе. Здесь речь идет о том, что на данных выводах может базироваться религия» [2, c. 59]. Из этой тирады совершенно ясно, что разрешение парадокса этого начала нисколько не волнует марксистских философов, их волнует только то, что вывод о конце мира дает аргументы в пользу существования начала мира, следовательно, факта его творения и подразумевает наличие творца.

Закончил свое обширное выступление Софронович следующим тирадой:

«У нас сейчас основной задачей является проникновение материалистической диалектики в естественные и технические науки. Это необходимо для того, чтобы через овладение диалектическим методом двигать вперед, обогатить результаты научных исследований. Для этой работы необходимо диалектическое мышление, диалектическая философия. И, естественно, что прежде чем осуществить эту цель, надо разоблачить те выпады, которые делаются по адресу материалистической диалектики» [2, c. 60].

Сказано предельно откровенно и тогда становиться понятным, почему все свое выступление Софронович посвятил разоблачению Кузнецова.

Физик Тер-Погосов решил защитить современную физику от обвинений в идеализме. Он высказал вполне здравое суждение:

«Конечно, я не беру на себя смелость утверждать, что теперь нет идеалистической свистопляски вокруг теоретической физики… Но если проф. Шредингер провозглашает идеалистический принцип отсутствия казуальности в микроскопических явлениях, можно ли отсюда шельмовать физику и само уравнение Шредингера. Здесь надо отличать работу ученого от его философских высказываний. Повторяю, что ни в коем случае нельзя шельмовать современную физику на том основании, что тот или иной профессор настроен идеалистически, так как часто идеалистика эта является наносной и сама теория вовсе не связана с этой идеалистикой. Индетерминизм вовсе не связан с теорией Шредингера, а является результатом неправильно поставленной задачи. Так было с теорией Бора, Крамерса и Слэтера о неприменимости принципа сохранения энергии к единичным процессам. Так было с теорией волн материи де-Бройля» [2, c. 62-63].

Здесь нужно сказать, что в те годы индетерминизм в микромире воспринимался как «неправильная постановка задачи», как идеализм.

Профессор Архангельский высказал свое разочарование прослушанными докладами. Он ожидал, что марксистские философы «дадут положительный ответ о тепловой смерти. Но я услышал мало утешительного» [2, c. 63]. Однако, он оптимистически заявил, что со временем ученые найдут способ справиться с тепловой смертью вселенной.

На этом дискуссия закончилась и председательствующий предоставил заключительные слова основным докладчикам. Первым выступал Покровский. Он подробно ответил на полученные записки, которые касались в основном частных вопросов. Затем он перешел к возражениям по своему докладу. Они касались двух пунктов.

Первое возражение состояло в том, что неправомерно выяснять физическую сущность энтропии исходя из ее размерности (см. выше). На это Покровский ответил, что, говоря о в своем докладе о том, что энтропия есть величина пропорциональная числу молекул, он имел ввиду показать, что она связана с движением молекул.

Второе, более серьезное возражение с точки зрения Покровского, касается неопределенности величины тепловой энергии так как в мировом пространстве температура равна абсолютному нулю и энтропия должна равняться бесконечности. На это возражение Покровский ответил, что верит в бесконечность пространства, в бесконечную заселенность этого пространства небесными телами и в два закона термодинамики. А всякие другие выводы всего лишь гипотезы. Поэтому вопрос о тепловой смерти вселенной только гипотеза.

С большим заключительным словом выступил Васильев. Фактически это был второй доклад и продиктован он был тем обстоятельством, что не все участники дискуссии приняли точку зрения диалектического материализма на второе начало термодинамики.

Его заключительное слово опять было посвящено разоблачению взглядов Кузнецова.

Вначале он зацепился за фразу Кузнецова о том, что его «отношение к философии неодобрительное». Васильев привел примеры из художественной литературы, которая высмеивает философов, но тут же добавил, что все эти авторы и Кузнецов не удосужились познакомиться с историей философии.

Затем Васильев вспомнил о вопросе Кузнецова — велики ли успехи философии? Где решение вопроса о цели и сущности жизни? На этот упрек Васильев ответил, что

«Жизнь как естественное явление, как некоторый феномен природы, не является существом сознательным, следовательно, она не может преследовать никаких целей. Жизнь, таким образом, бесцельна» [2, c. 71].

Дальше Васильев заговорил о здравом смысле, которым, по Кузнецову, должны руководствоваться естественники.

«По-моему, — сказал Васильев, — здравый смысл, это — ни что иное, как совокупность ходячих предрассудков, совокупность ходячих мнений. Поэтому в естественно-научных вопросах, он не является судьей» [2, c. 72].

Затем Васильев перешел к вопросу об аполитичности науки. Он сказал: «Проф. Кузнецову не понравилось мое утверждение, что все разговоры около второго принципа термодинамики имеют ярко выраженный политический характер» [2, c. 78]. Васильев ответил, что поскольку такие ученые как Джинс и Эддингтон используют термодинамику для целей теологии, то мы марксистские философы будем «решительным образом возражать». Но при этом, по Васильеву, «нельзя оставаться вне термодинамики, необходимо проникнуть внутрь ее и исследовать те внутренние противоречия, которые раздирают ее тогда, когда она переходит к обсуждению вопросов мировоззренческого порядка» {2, c. 78]. Васильев думает, что во втором начале термодинамики есть внутренние противоречия, если снять которые то никакой тепловой смерти вселенной не произойдет. Снять эти противоречия, конечно, могут только философы, овладевшие диалектическим материализмом.

То же самое Васильев говорит и о превращении материи в энергию. Джинс и другие говорят об исчезновении материи и с этим надо решительно бороться.

Затронул Васильев и выступление Тер-Погосова, «восторженно отозвавшегося о развитии современной физики». [2, c. 80]. По мнению Васильева, современная физика носит сугубо математический характер, а за уравнениями не видно физической интерпретации. «Никакого объяснения явлений природы она не дает, ограничиваясь их математическим описанием» [2, c. 81]. И далее следует примечательный вывод:

«Я думаю, что такой характер современной физики легко понять из тех общественных условий, в которых она развивается. Для буржуазии нужно естествознание, но естествознание безвредное, такое естествознание, которое нельзя обратить против религии. И вот в результате противоположных тенденций — с одной стороны необходимость развития естествознания, а с другой необходимости того, чтобы физика не была арсеналом для Дубинского и подобных извергов, креста на которых нет — физике придается такой формальный характер» [2, c. 81].

Последнее заключительное слово было предоставлено Дубинскому. Он обещал дать полную сводку всех споров. По его мнению, два вопроса являются основными.

Первый — «можно ли так экстраполировать второй закон термодинамики, что, благодаря этой экстраполяции, протягивается рука нашему классовому врагу на идеологическом фронте».

Второй — «вопрос о взаимоотношении естествознания и диалектического материализма» [2, c. 83].

Первый вопрос по Дубинскому решается просто:

«если мы стоим на позициях диалектического материализма, то мы признаём закон единства, взаимопроникновения и борьбы противоположностей. Если мы будем отправляться от этого основного закона, для нас не страшна теория тепловой смерти. Мы, стоящие на точке зрения единства противоположностей, указываем на то, что нужно говорить и о процессах, которые текут в обратном направлении. Мы констатируем не только деградацию, распад, смерть, но и возникновение, воссоздание, восстановление» [2, c. 83].

Отвечая на второй вопрос, Дубинский опять вспомнил Кузнецова и его упрёк в том, что в марксистско-ленинской философии много страсти, много «улицы».

«Наша философия, — ответил Дубинский, — живёт жизнью рабочего класса и его партии, она проникнута духом борьбы советского пролетариата за социализм, международного пролетариата за свою диктатуру, она является ценнейшим теоретическим оружием партии и Коминтерна, она помогает часто «уличной» борьбе берлинского металлиста и шанхайского кули. И понятно, что подобная философия не может быть бесстрастной (как это хочется проф. Кузнецову), ибо она занимается не отвлеченными категориями и казуистикой, а осмысливанием и направлением борьбы рабочего класса» [2, c. 87].

В заключение он констатировал, что выступавшие на этой дискуссии физики показали полную беспомощность в вопросах философии.

«И если академическому персоналу АКНИ дорого подлинно-научное знание и, главное, дорого дело рабочего класса, на службу которого должно быть это знание принесено — надо переключиться на овладение марксистско-ленинским мировоззрением» [2, c. 88].

Это уже прямое указание, не подлежащее обсуждению.

5.

Дискуссия, о которой мы рассказали, в какой-то степени, являлась типичной для того времени. Подобные дискуссии проходили и в других вузах и научных институтах. Менялись только физические или химические темы, а цели и методы обсуждения оставались одинаковыми — методологические выводы из конкретных научных проблем во что бы то ни стало необходимо было согласовать с положениями диалектического материализма.

Эта дискуссия закончилась. О её последствиях для профессоров и преподавателей института нам, увы, ничего не известно. Но они, конечно, были, и весьма решительные. Это следует из всего хода дискуссии и, особенно, из выступления философов. Эти неучи, получив задание, активно внедряли философское единомыслие — диалектический материализм — во все области науки. И если в начале 30-ых годов некоторые учёные старой школы, такие как профессор Кузнецов или профессор Френкель [3] ещё могли критически высказываться и относительно необходимости философии для успешной работы ученых естественников, и о самом диалектическом материализме, то уже вскоре за такие высказывания ссылали на Соловки и даже расстреливали.

Диалектический материализм «красным колесом» прокатился по советскому естествознанию, оставив после себя поломанные судьбы и нереализованные таланты. Однако он не принёс в естественные науки тот волшебный способ, с помощью которого советские учёные совершали выдающиеся открытия и решали все самые трудные задачи. Не решили они и парадокса второго начала термодинамики. Вселенная, вопреки утверждению диалектического материализма, оказалась замкнутой и ей по-прежнему грозит тепловая смерть. И если этот парадокс когда-нибудь разрешится, то только благодаря экспериментальной и теоретической работе учёных- физиков.

Литература

1. Азербайджанский политехнический институт им. М. Азизбекова. Баку. 1963.
2. Второе начало термодинамики. Баку. 1931.
3. Сонин А.С. «Физический идеализм». История одной идеологической кампании. М.: Физматлит. 1994.

* Статья впервые опубликована в сборнике «Исследования по истории физики и механики 2011», М.: Янус-К, 2011.