СЕМЬ ИСКУССТВ

Несколько миллионов, те, кто носил в Германии знак «OST», как клеймо, и кто был военнопленным и выжил в лагерях, так и остались виноватыми в родной стране. В Советском Союзе их не реабилитировали. Лишь только в 1995 году вышел указ об их реабилитации. Но многим из них уже было все равно.

[Дебют] Николай Пороховник

ТОТ ЕДИНСТВЕННЫЙ МАЙ

1

В январе 1942 года из Сталино, как тогда назывался нынешний Донецк, отправился в Рейнскую область Германии первый эшелон с квалифицированными рабочими Донбасса. Их было 1100 человек. Но Германия вскоре остро ощутила, что не хватает рабочих везде, начиная от шахт и заводов и вплоть до прислуги в домах. Тогда с оккупированных территорий и потянулись поезда в Германию с молодыми людьми…

Летом 1942 года отправился из Сталино очередной эшелон, в который попали две сестры, Вера и Надя, из Мариуполя. При немцах было как: нет у тебя работы, обязательно регистрируйся на бирже, становись на учет. А с биржи отправляли в Германию. Все было, можно сказать, добровольно-принудительно. Это в начале, особенно с западных областей Украины, поехали в Германию под воздействием пропаганды некоего рая, а когда оттуда стали доходить вести о суровой реальности и желающих стало мало, немцы уже не либеральничали. Под роспись вручали приказ о трудовой повинности: «…Вы должны явиться в лагерь по отправке в Германию. Ваша работа будет оценена и оплачена по существующим тарифным ставкам. Неисполнение приказа привлечет Вас или Вашу семью к строгому наказанию. Начальник биржи (подпись)».

Но на учет не стремились становиться, и в городах участились облавы. Уточняли, стоишь ли на бирже, где работаешь, если нет, а молодой, здоровый — проверка на годность и в Германию.

А на селе приходила к старостам разнарядка, и уже те собирали и готовили молодежь для отправки. Конечно, молодые прятались, как могли, но полицаи-то были местные. И это тоже жестокая реальность войны, которая, в целом, как большая книга людского сумасшествия, и фронт, передовая — только одна глава ее, хотя и самая страшная.

2

Вера и Надя родились в маленьком селе в Полтавской области. В 1940 году старшая сестра, Надя, приехала в Мариуполь к родной тетке. Приехала по трехмесячной справке, паспортов тогда в селах не выдавали, чтоб не разбежались из колхозов. Устроилась санитаркой в больницу. Ее, скромную, трудолюбивую, приметил главврач, у которого своих детей не было. Он жил вдвоем с женой, и вскоре Надя стала своей в этой семье. Главврач и помог получить паспорт. Ей было двадцать лет. А весной 41-го она и младшую сестру вызвала. Но только Вера приехала, началась война. Больница стала госпиталем, который вскоре срочно эвакуировали = без младшего медперсонала. Так сестры оказались без работы. Подрабатывали, где могли. И вот летом попали в облаву. У них отобрали документы и сообщили, чтобы они пришли в комендатуру для проверки. А уже там приказали явиться через два дня на станцию для отправки в Германию.

Это, может быть, сейчас легко рассуждать о той поре, а когда ты в оккупации, когда и раньше слова лишнего не мог сказать, а уж при немцах… Могли и расстрелять.

Два вагона набралось мариупольских для отправки. Их привезли в Сталино, до которого сто двадцать километров, где и сформировался эшелон со всего Донбасса.

Следует сказать, что дядя сестер был в плену у немцев еще в первую мировую, как он называл, в германскую. И уже после революции, в двадцатых годах, он пешком, а где на перекладных, возвратился домой. Не один месяц добирался из этого плена до своего села. Он и рассказывал, что немцы не двурогие, он работал в немецком селе у хозяина, и с ним нормально обращались. У нас, ведь, с Германией давний роман…

Приехали они в город Берлин. Построили их на каком-то дальнем перроне, и оказалось, что всего три вагона довезли сюда. Остальных, видимо, распределили по другим городам. Стоят они вдоль вагонов, нехитрые пожитки у ног пристроив, стоят, жмутся непроизвольно друг к другу. Грязные, конечно, вагоны жуткие, умыться негде было. А перед ними целая комиссия движется. Во главе ее важный толстый офицер в очках и с тросточкой. И так тепло в мире, так солнце светит, как будто и войны нет. Всякие платочки с головы приказали снять. И он этой тросточкой показывает, поверни голову сюда, поверни туда, открой рот. Сам в перчатках, заразиться, наверно, боится. Иногда и переводчица помогает. Отбраковал некоторых, их два солдата увели куда-то. Просмотрели вагон, где сестры были, и пошли к следующему, к мужчинам. А их повели по перрону к дальним станционным постройкам. Там была баня, где и одежду всю прожарили и их самих продезинфицировали. Потом еще и санитарки проверяли. А у Веры были длинные густые волосы, она в селе косу заплетала. И вот санитарка прошлась гребнем по ее волосам и вдруг уткнулась в них и заплакала. Потом отвернулась, платочком слезы вытерла.

Переводчица сказала, что у нее недавно погиб муж на Восточном фронте. А санитарка эта по возрасту была как Надя.

3

Сестрам, если можно так сказать, повезло. Многих ведь использовали, как рабов, на заводах, фабриках, в шахтах. И жили в бараках за колючей проволокой, и работали впроголодь, почти на надрыве. Из местных в цехах были, в основном, пожилые немцы, так они, случалось, даже незаметно подкладывали по утрам голодным рабочим с востока бутерброды. Незаметно, потому что остерегались друг друга, доносов боялись.

Сестер сначала выставили на бирже. На другой день, после того, как они спали-неспали в казарме, утром прибывшим дали какую-то бурду в солдатской столовой, а потом стали партиями заводить в большой гулкий зал. А там уже было полно немцев, в основном, женщин. Надо было построиться, и перед ними эти немки проходили, осматривали. Покупали, как товар. Присядь, повернись, рот открой, да еще и смотрят, все ли зубы здоровы, чтоб потом стоматологу не платить. Как же это было унизительно!

Вышли сестры с этой биржи уже со своими, как им объяснили, хозяйками. Те идут впереди, щебечут на своем немецком, а Вера и Надя шагают за ними с фанерными чемоданами, рассматривают диковинный город и одежды своей стесняются: так вокруг все немки красиво одеты. Потом вошли в здание со стеклянными дверьми, а там две лестницы движутся, одна вверх, другая вниз.

Немки их приглашают вниз, а сестрам боязно. Чуть не упали там со своими чемоданами. Сели в вагончики метро, поехали куда-то. На лавках немцы сидят, чинно, спокойно, как будто нигде никого в это время не убивают. Через пару остановок хозяйка Веры указывает ей на выход. Надя тоже собралась выходить, но ее хозяйка отрицательно качает головой, мол, нет, нам дальше. Как так! Сестры схватились друг за дружку — не разорвать! Немки жестами показывают, что завтра встретитесь, поспите и встретитесь, все будет хорошо. Еле уговорили. Вышла Вера и оглядывается на уходящий поезд. А Надя тоже в окно смотрит, и души их разрываются.

На другой день и вправду хозяйка привезла Надю к Вере. И несколько часов в большой этой квартире вместе с подъехавшей переводчицей им все объясняли: как называть хозяев, что им надо делать, как они будут жить. Да и в последующем хозяйки их учили, как правильно сервировать стол, ухаживать за детьми…

Человек ко многому привыкает. Постепенно и сестры привыкли к своим обязанностям. В выходные им разрешали встречаться, вместе ходить по городу. Со временем у них и одежда немецкая появилась, но все равно в городе они не могли сойти за немок, разделение было. У них на одежде должен был пришит голубой лоскут с крупными белыми буквами «OST», то есть восточный рабочий, остарбайтер. Если, допустим, некий восточный рабочий попытается затеять любовь с немкой… да что там этот хлопец, если немка слюбилась с каким-нибудь «OST», то ее даже ставили к позорному столбу, и табличку о проступке на нее вешали. Было и такое.

Чистота расы прежде всего! Хотя в глухих сельских хозяйствах всякое случалось…

4

У Нади была хорошая хозяйка, а вот у Веры злющая-презлющая. И то не так, и это плохо. Еще раз! Иногда лишала даже увольнения в выходной день. Но что поделаешь, надо терпеть. Если выдаст несколько марок — и то хорошо. Какие там тарифные ставки! Еле хватало себя обиходить да с сестрой по городу погулять. А однажды случайно разбила чашку от какого-то сервиза, что тут началось! Как ее хозяйка только не била, чуть ли не расцарапала все лицо. Когда сестры встретились, Вера сквозь слезы рассказала об этом Наде. А она — своей хозяйке. Та вдруг поехала на биржу и что она там говорила, что доказывала, неизвестно, только Веру вскоре перевели от ее мучительницы в другую семью.

Там ей было полегче. То ли уже опыт помогал, то ли знание немецкого языка. А может и сводки с фронта… В этой семье Вера и встретила окончание войны.

Нади к тому времени уже не было в Берлине. Еще раньше она с хозяевами уехала в тихую горную местность, подальше от бомбежек. Надя была трудолюбивая, улыбчивая, ее полюбили даже дети этой семьи. Когда в здешние места вошли американцы, у Нади появился выбор: она могла и дальше оставаться в этой богатой семье, которая, к тому же, готовилась к переезду в Швейцарию. Хозяева хотели забрать и ее с собой. Как только ее не уговаривали! Оставайся, Надя, с нами, у вас же там разруха, а мы тебя и на русском женим! Нет. На Родину.

Они уехали. Надя, пока американцы собирали таких, как она, для передачи на родину, жила в общежитии и работала на фабрике…

А в разрушенном, разбомбленном Берлине буйно зацвела сирень. Вырывалась ярким цветением из-под куч щебня, в искореженных дворах возвращала к прошлому, словно пела гимн жизни на фоне уцелевших домов.

Вера пока оставалась жить в немецкой семье, где теперь к ней относились с надеждой, что она защитит их, если в дом явятся русские военные. На душе у нее становилось легко, радостно. Когда она оказывалась на улицах майского Берлина, то словно распрямлялась, улыбаясь нашим солдатам, которые весело сыпали ей комплименты.

Однажды она пошла набрать воды из колонки. Там растянулась длинная очередь, это была единственная работающая колонка на весь квартал. Вера стояла в хмурой очереди, выделяясь среди серо одетых женщин и мужчин цветным платьицем в горошек, которое впервые надела после зимы. Ярко светило солнце, согревая всех без разбора. Лязгая гусеницами по брусчатке, мимо проехал танк со звездой на башне. В открытом люке стоял танкист в шлеме и смотрел, проезжая, на очередь. Вдруг танк остановился. Танкист выбрался из люка и направился к застывшей очереди, в которой все боковым зрением наблюдали за ним, стараясь не смотреть на него. Он шел вдоль очереди, приближаясь к Вере.

5

— Ты откуда, красавица? — весело спросил он.

Вера сразу поняла, что тот увидел на рукаве пришитый лоскут с буквами «OST», который она не успела срезать.

— С Украины! — ответила с улыбкой.

Он взял ее за руку и подвел к колонке.

— Набирай! Ты не должна за ними стоять, мы победили.

И никто из этой немецкой очереди слова не промолвил, не пробурчал даже.

— Может подвезти тебя?! — ярко брызнув голубым цветом глаз, засмеялся танкист. — Сообщай координаты.

— Нет, — смутилась она, — мне рядом, я за углом — показала рукой, — того дома живу.

— И адрес есть?

Она назвала.

— Жди в гости! — козырнул он. — Меня Евгением зовут. А тебя?

— Вера.

— Вот и познакомились, — сказал он и поспешил к танку. Потом оглянулся: — Завтра в это же время! Жди.

Так все и началось. Ей было двадцать два года, ему двадцать четыре, а кругом весна, победа и свобода.

На следующий день он пришел с букетом сирени, который сразу протянул ей, как только Вера открыла дверь. Он улыбался ей так, как будто они много лет знали друг друга. Был без шлема, светлорусый, в ладно сидевшей на нем офицерской форме.

— Показывай, как ты тут живешь! — сказал, когда Вера чуть отступила назад, приглашая его войти. — А эти? Не обижали? — спросил тут же, заметив, как выглянули на звонок из разных дверей большой прихожей немцы: пожилой хозяин, и его жена, и дочь Марта, десяти лет. Они, увидев военного, тут же попрятались.

— Нет, — улыбнулась Вера. — Он не воевал, медицинским оборудованием занимается. А я живу в этой комнате.

Если бы ему не надо было возвращаться, они бы в тот день разговаривали бесконечно. То он рассказывал о себе, то она. Когда Вера на минуту вошла на кухню, чтобы подогреть чайник, тут же появилась хозяйка и встревожено посмотрела на нее. В дверях и хозяин показался. Вера сразу их успокоила, мол, это знакомый, гость. А когда на следующий день он пришел с двумя товарищами, и они принесли консервы, хлеб, шоколад, и Вера поделилась этими продуктами с бывшими хозяевами, немцы стали относится к нему дружелюбно.

Они стали встречаться почти каждый день. Бродили по Берлину среди искореженных разбитых танков, машин, зениток, замечали, как немцы организовано расчищают улицы от всего этого нагромождения металла и кирпичей, забегали в подъезды разрушенных домов и целовались.

6

Их все крепче захватывала сила страсти, сила неожиданной любви. Вера настолько чувствовала себя счастливой, что ей казалось, что так будет всегда. Да и в самом городе была какая-то особая атмосфера, когда победители ходили к рейхстагу, к Бранденбургским воротам, рассматривали уцелевшие памятники, фотографировались, и не надо было воевать. В эти майские дни всех объединила победа, все были радостно свободны, как будто наступило время выстраданной гармонии человека и государства.

Евгения с двумя товарищами, сослуживцами, разместили в старой просторной квартире. Встречались и у него, пели песни, у него была гитара. Он был душой компании, открытый, веселый.

Наедине они уже строили планы на будущее, он предполагал, что демобилизуется, приедет к ней и заберет к себе в Подмосковье. Хотя там оставалась только сестра, отец умер перед войной, а мать — во время войны, да и родительский дом был сожжен, но, бодро говорил он, все построим сами и заживем назло капиталистам.

Потом он стал заниматься вместе со своими танкистами демонтажом какого-то завода для вывоза из Германии. То ли харьковского тракторного, то ли радиаторного, она не вникала, ей самой надо было готовиться к отправке на родину. Встречались реже, но думали друг о друге постоянно.

Последний день они провели у него на квартире. Ребята уехали на завод, а он взял выходной, попрощаться. Они весь день не могли оторваться друг от друга. Она впервые была так близка с мужчиной…

А в это время Надю и других интернированных американцы собрали вместе, потом на машинах перевезли в советскую зону. Когда передача состоялась и всех проверили по спискам, то уже наши повели их колонной вдоль Эльбы. Не один десяток километров они шли под палящим солнцем. Шли с вещами, хотелось пить. Некоторые не выдерживали, глотали воду из реки. Но в Эльбе было столько трупов… Началась дизентерия, больные падали, отставали.

Это было только начало пути домой, который оказался не менее тяжелым, чем дорога в Германию. Опять какие-то ужасные вагоны, долгие остановки, смены паровозов, разбомбленные вокзалы… В Западной Украине их высадили из вагонов, грубо, командно построили, и они долго шли усталые, грязные, по шоссе, пока, наконец, уже под вечер, не свернули с дороги, миновали какой-то хутор и оказались в барачном лагере. Это был фильтрационный центр.

Здесь Надя, заполнив анкету о себе, две недели ждала очереди на проверку. Наконец ее вызвали. В комнате было два уставших человека. Она не поняла, то ли они были из СМЕРША, то ли из НКВД. Ей указали на стул посреди комнаты.

— Расскажи, как попала в Германию?

Она стала рассказывать про облаву, про биржу, но тот, который почему-то прохаживался перед ней по дощатому полу, нервно перебил:

— Значит, добровольно поехала?! Запиши, — бросил сидевшему в углу за столом.

— Да упаси Бог! — искренне удивилась Надя, — я…

— А ты знаешь, что мы с тобой сделаем за измену Родины?! — гневно закричал он на нее.

Надя, как воробышек, съежилась, тихо возразила:

— Я же вернулась.

— А почему вернулась? Тебя завербовали?!

— Та у меня ж мамуся там, в селе…

— А ты из какого района? — спросил второй из-за стола, словно перед ним не было анкеты.

— Из Лохвицкого.

— А кто из тех, с кем была, остался у американцев? — вдруг тихо и спокойно спросил первый.

— Никого ж я не знаю. Я на фабрике…

— Ладно, иди и подумай. Мы тебя вызовем.

Но никто ее потом не допрашивал, через несколько дней выдали справку: «Проверку прошла». Дата, подпись, печать.

До станции их, несколько человек, довезли машиной, а дальше каждый добирался домой, как мог. Надя приехала в село лишь в начале августа…

7

И Вера прошла этот тяжелый путь домой. Встречались разные люди: и те, кто сочувствовал, и те, кто относился к ним, как к девкам, якшавшимся с немцами. Домой она добралась в сентябре, уже зная, что на третьем месяце беременности. Ее встретила Надя, а также младшая сестренка, которая выросла, и постаревшая мама. Вера все им рассказала. «Ничего, — сказала мама, — приедет — не приедет, а ребенка поставим на ноги».

Вера родила мальчика в конце февраля, дома, на печи. Жить было трудно, спасала малыша козочка, что была у них. Никто из своих ее не попрекал.

Как она его ждала! И молилась, и часто не спала ночами, все ей казалось, что он идет. Хата их стояла не небольшом склоне, а внизу лежала пыльная сельская дорога. Вера даже когда выходила на крыльцо, сначала невольно смотрела вдаль, на начало дороги.

Все произошло неожиданно. Звякнула лямка сенной двери, а потом в хату вошел коренастый человек в военной форме.

— Вы Вера?

— Да. А вы, наверно, от Жени? — спросила тут же, чтобы остановить забившееся сердце.

— Да. — Он снял рюкзак, положил его на лавку у окна. — Присядем?

Он медленно сел на лавку рядом с рюкзаком, подождал пока она присядет на край стула. Вздохнул, прежде чем сказать:

— Ты должна знать. Жени больше нет. Он погиб.

Хотела вскрикнуть, но не смогла. Не могла почему-то ни кричать, ни плакать. Дыхание перехватило. Все вокруг поплыло, и как будто не с ней происходило. А он продолжал рассказывать, что их демобилизацию задержали, они в Германии еще оборудовали танковый городок, потом рассказывал, как они с пересадками добирались домой, и что их обстреляли бандеровцы где-то в Львовской области. Она не вслушивалась, только чувствовала, как ее охватывает душевный крах.

— Женя умер у меня на руках. Он ехал к тебе. Я ему обещал добраться до тебя и все рассказать. Это вам.

Он вывалил из рюкзака продукты на стол. Затем достал из внутреннего кармана завернутые в платочек ордена и медали и сложенный листок.

— Это его награды. А здесь мой московский адрес и телефон. Мы с Женей прошли войну. Я был в госпитале, когда вы встречались в Берлине. Чем смогу, всегда буду рад помочь. Сейчас мне надо идти, там говорили, что у магазина скоро должна быть попутка в райцентр. Иначе отсюда не выбраться. А оттуда и до станции…

Он замолчал, почувствовав, что она его не слышит. Встал, и уже подходя к двери, взглянул на ползающего по полу малыша и не удержался, дрогнувшим голосом выдохнул:

— Вылитый Женька!

А малыш посмотрел на него и радостно улыбнулся, не понимая, что на всю жизнь лишился отца…

Еще по весне Надя уехала в Мариуполь. Оттуда обещала помогать. В селе так никто и не знал, что она была в Германии. Да и Вера считалась приехавшей из Мариуполя, чтобы родить здесь сына, которого нагуляла там. Легко можно предположить, как бы изменилось отношение к ним, если б все узнали.

С годами она просила сына никому не говорить, где была во время войны. И все, кто был в Германии, скрывали это. Иногда даже дети не знали о том, что кто-то из родителей был там.

Несколько миллионов, те, кто носил в Германии знак «OST», как клеймо, и кто был военнопленным и выжил в лагерях, так и остались виноватыми в родной стране. В Советском Союзе их не реабилитировали. Лишь только в 1995 году вышел подписанный президентом России указ об их реабилитации. Назывался: «О восстановлении законных прав…» Но многим из них уже было все равно.

ОТ РЕДАКЦИИ. В обвинительном заключении Нюрнбергского процесса указывалось, что германские оккупационные власти принудительно вывезли из Советского Союза 4 миллиона 979 тысяч гражданских лиц. Половина из них — с Украины. Сколько советских остарбайтеров после фильтрационных лагерей отправили в лагеря ГУЛАГА, сколько депортировали в Казахстан и на Дальний Восток, точно не установлено.