В недрах ОГПУ уже набирал силу другой процесс: чекисты собирали против академика разнообразные обвинения. Нет ничего удивительного, что после первых же арестов те, кого причислили к руководителям «Трудовой Крестьянской Партии», стали оговаривать Вавилова. Слишком яркой была его фигура, слишком он был на виду и так легко было обвинить во всех грехах тяжких человека, про которого все знали, что он — отпрыск миллионера.
ВАВИЛОВ И ЛЫСЕНКО
(продолжение. Начало в №1/2020 и сл.)
Выдвижение Вавиловым Лысенко в лауреаты и академики
В 1932 году Вавилов отправил письмо Президенту Всеукраинской Академии наук А.А. Богомольцу, в котором сообщил о своей поддержке в выдвижении Лысенко в академики (238). Однако это инициативное предложение не сработало. Коллеги в том году возразили. Но Вавилов не остановил своих попыток.
Один из прежних сотрудников Вавилова Исаак Презент (он предпочитал, чтобы его именовали не этим именем, указанным в паспорте, а Исаем) после выступления Лысенко на съезде генетиков и селекционеров в январе 1929 года подошел к нему и спросил, понимает ли агроном Лысенко, что его наблюдение можно объяснить частично предположениями Чарлза Дарвина.
— А кто это такой — Дарвин? Я такого имени не знаю, — был ответ агронома (это, кстати, доказывало поразительно низкую «глубину знаний» заочного выпускника Киевского сельхозинститута). Презент объяснил (239), а потом быстро сообразил, какая может быть судьба в будущем у Лысенко и перешел работать к нему, уйдя от Вавилова (в 1930-е годы Презент стал самым злобным и плодовитым врагом генетики и Вавилова в стане лысенкоцев). Кстати, выступая в 1935 году в Кремле перед Сталиным, Лысенко, отлично понимавший степень образованности Сталина, не посчитал зазорным признаться вождю, что он услышал имя Дарвина не так давно и что впервые ему рассказал о создателе эволюционного учения не кто иной, как Исай Презент.
Уже будучи связанным дружескими отношениями с Лысенко, Презент в 1933 году подвизался также в Комиссии содействия ученым при Совете Народных Комиссаров СССР и послал 11 марта 1933 г. письма тогдашнему директору Ботанического института АН СССР академику Б.А. Келлеру (который позже стал близким к Лысенко) и директору Всесоюзного института прикладной ботаники и новых культур, президенту ВАСХНИЛ Н.И. Вавилову относительно работ сотрудника Всесоюзного селекционно-генетического института в Одессе Лысенко:
«Комиссия содействия ученым будет в 1933 г. премировать лучшие научно-исследовательские труды и имеет в виду, в частности, обсудить вопрос о трудах агронома Лысенко, предложившего яровизацию сельскохозяйственных растений.
Так как ни Лысенко и ни один научно-исследовательский орган не представляют его трудов на соискание премии, мы решили спросить наиболее компетентных товарищей о значении этих трудов и в случае получения высокоположительных оценок поставить перед Премиальной комиссией КСУ вопрос о премировании Лысенко. Прошу прислать Ваши соображения по этому вопросу.
И. Презент
Сектор содействия научно-исследовательской работе» (240).
Келлер ответил кратким письмом:
«16 марта 1933 г.
Дорогой товарищ Презент!
Я очень приветствую мысль о том, чтобы дать премию за научные работы Т.Д.Лысенко. Работы его вполне того заслуживают. Прилагаю коротенькую рекомендацию. Если понадобится более подробный отзыв, можно здесь его составить при участии крупных специалистов.
До сих пор не получил от КСУ обещанного во временное пользование фотоаппарата. А между тем в конце апреля я выезжаю на сессию Академии наук в Узбекистане и потом в экспедицию. Нельзя ли это дело ускорить.
Шлю сердечный привет
Б. Келлер»
А Вавилов послал более чем просто положительный ответ на запрос Презента:
«16 марта 1933 г.
В Комиссию содействия ученым при СНК СССР
Настоящим представляю в качестве кандидата на премию в 1933 г. агронома Т.Д. Лысенко.
Его работа по так наз[ываемой] яровизации растений несомненно является за последнее десятилетие крупнейшим достижением в области физиологии растений и связанных с ней дисциплин. Впервые с исключительной глубиной и широтой тов. ЛЫСЕНКО удалось найти пути овладения управлением растением, найти пути сдвигов фаз растений, превращения озимых растений в яровые, позднеспелых в раннеспелые. Его работа является открытием первостепенной важности, ибо открывает новую область, притом вполне доступную исследованию. Несомненно за работой ЛЫСЕНКО последует развитие целого раздела физиологии растений; его открытие дает возможность широкого использования мировых ассортиментов растений для гибридизации, для продвижения их в более северные районы. И теоретически, и практически открытия ЛЫСЕНКО уже в настоящей фазе представляют исключительный интерес, и мы бы считали т. ЛЫСЕНКО одним из первых кандидатов на получение премии в 1933 г.
Если бы понадобились более подробные данные, то они могут быть представлены мною.
Академик Н. Вавилов» (241).
Это выдвижение на Ленинскую премию еще раз показывает, что главное достоинство работы Лысенко Вавилов видел в том, что именно благодаря синхронизации цветения растений можно добиться их гибридизации. Премию Лысенко всё же не получил. Члены Комитета (242) разумно от такого решения воздержались. Но это не повлияло на решимость Вавилова продвинуть Лысенко в число наиболее титулованных ученых страны. 8 февраля 1934 года он послал письмо в Биологическую Ассоциацию Академии Наук СССР, которым представил Лысенко в члены-корреспонденты АН СССР:
«Исследование Т.Д. ЛЫСЕНКО в области яровизации представляет собой одно из крупнейших открытий в мировом растениеводстве. При помощи этого метода мы можем превращать озимые формы в яровые, поздние в ранние… Хотя природа яровизации еще и подлежит дальнейшему изучению и, вероятно, еще вскроет много нового, но принципиально этот метод уже в настоящее является разработанным настолько, что в текущем году на миллионе гектаров проводится практически яровизация хлебных злаков и хлопчатника.
Огромное значение яровизации уже теперь проявляется в селекции, позволяя селекционеру использовать весь мировой ассортимент, который до сих пор не мог быть выращиваем в наших условиях
Больше того, многие из южных сортов, по-видимому, могут быть непосредственно, даже без селекции, при помощи яровизации использованы в культуре.
Учение о стадиях у растений, разрабатываемое т. ЛЫСЕНКО, меняет коренным образом наше представление о вегетационном периоде.
В применении к картофелю метод яровизации дал возможность найти пути практического решения для культуры этого растения на юге, где она представляла до сих пор значительные трудности. …
Тов. ЛЫСЕНКО в течение 10 лет упорно работает в одном и том же направлении. Хотя им опубликовано сравнительно еще мало работ, но последние его работы по значению представляют настолько крупный вклад в мировую науку, что позволяет нам всемерно выдвинуть его кандидатуру в Члены-корреспонденты Академии наук СССР
Академик Н. Вавилов» (243) (в оригинале зачеркнуто слово «всемерно» — В. С.).
Не лишне обратить внимание на то, что в этом документе Вавилов положительно оценил метод летних посадок картофеля, который Лысенко пытался представить властям как очередную панацею (идея эта позже полностью провалилась). Однако избрание снова не состоялось: коллеги не послушали Вавилова.
В то самое время, когда Вавилов расточал комплименты в адрес выдвиженца «из народа», сам выдвиженец даже не скрывал своего презрительного отношения к серьезной науке. В том же месяце, когда Вавилов выставлял кандидатуру Лысенко в члены-корреспонденты АН СССР (февраль 1934 года), Лысенко заявил на заседании в ВАСХНИЛ в присутствии Вавилова:
«Лучше знать меньше, но знать именно то, что необходимо практике, как на сегодняшний день, так и на ближайшее будущее» (244).
Несмотря на это, 23 мая 1934 года Вавилов как член Всеукраинской Академии Наук направил её президенту А. А. Богомольцу новое письмо с выдвижением Лысенко в академики “по биологическим или по техническим наукам”.
“Работы Трофима Денисьевича за последнее время являются безусловно исключительно выдающимися как в области агрономии, так и в области биологии. Они затрагивают широкий круг явлений как физиологии растений и селекции, так и всего растениеводства. Совершенно бесспорно можно утверждать в настоящее время, что это открытие является исключительно плодотворным, вносящим новый принцип в управление растением.
Как показывают работы Л. С. БЕРГА, метод яровизации может быть, по-видимому, использован и применительно к зоологии /установление озимых, яровых рас рыб/.
Открытие Трофима Денисьевича настолько общеизвестно, что его не приходится излагать: оно уже имеет в настоящее время многостороннее значение:
1) Прежде всего оно дает возможность ускорять рост наших обычных сортов и практически уже применяется в нынешнем году на площади в миллион га.
2) Оно открывает исключительные возможности по овладению мировыми сортовыми растительными ресурсами, позволяя ныне селекционеру использовать огромный растительный материал, который был ранее практически почти недоступен. Уже в настоящее время, пользуясь методом яровизации, мы можем под Ленинградом выращивать средиземноморские формы пшениц и ячменей.
1)7 Для гибридизации метод ЛЫСЕНКО открывает исключительные возможности, Возможно, что при дальнейшем углублении разработки метода яровизации он окажется применим и к древесным растениям и к многолетним травянистым растениям. Он затрагивает область биохимических изменений.
Можно сказать определенно, что в области биологии растений — а косвенным образом и в селекции — открытие Т. Д. Лысенко является крупнейшим событием в мировой науке…
ЧЛЕН ВСЕУКРАИНСКОЙ
АКАДЕМИИ НАУК /Н. Вавилов/” (246).
На этот раз ученые вняли голосу тех, кто продвигал Лысенко в академики. 27 мая 1934 года (почему-то на следующий день после проведенного для всех кандидатов тура голосования) он оказывается избранным сразу в академики Всеукраинской Академии наук (а не в члены-корреспонденты для начала, как это обычно бывает).
27 октября 1934 года на заседании дирекции ВИР, проходившем под председательством Вавилова, был рассмотрен важный вопрос об издании в стране нового журнала по селекции (247). В начале заседания было заявлено: «В редакционную Коллегию необходимо привлечь крупных селекционеров Союза…» (248). В их число был включен и Лысенко, не выведший ни одного районированного сорта (249).
В 1935 году под руководством Вавилова был издан капитальный трехтомный труд «Теоретические основы селекции растений», в котором ведущие ученые страны и он сам представили обзоры состояния науки селекции. К этому времени уже стало ясно, что яровизация, как и большинство других предложений Лысенко, провалились. Тем не менее в предисловии, написанном самим Вавиловым, говорилось, что авторами томов
«… особое внимание уделено методологии селекции на иммунитет к заболеваниям, на физиологические свойства засухоустойчивости и зимостойкости, на химический состав и проблеме вегетационного периода, получившей новое освещение в последние годы в результате работ акад. Т.Д. Лысенко» (250).
В вводной статье к первому тому, также принадлежащей перу Вавилова, утверждалось, что яровизация сыграет огромную роль в селекции (251). А в следующей статье «Ботанико-географические основы селекции», также написанной им, был специальный раздел «Метод яровизации и его значение в использовании мировых растительных ресурсов», и в нем раскрывалось совершенно ясно как Вавилов надеялся использовать помощь Лысенко:
«Учение Лысенко о стадийности открывает исключительные возможности в смысле использования мирового ассортимента.
…Метод яровизации, установленный Т.Д. Лысенко, открыл широкие возможности в использовании мирового ассортимента травянистых культур. Все наши старые и новые сорта, так же, как и весь мировой ассортимент, отныне должны быть исследованы на яровизацию, ибо… яровизация может дать поразительные результаты, буквально переделывая сорта, превращая их из непригодных для данного района в обычных условиях в продуктивные высококачественные формы…
Мы несомненно находимся накануне ревизии всего мирового ассортимента культурных растений… Метод яровизации является могучим средством для селекции.
Для подбора пар при гибридизации учение Лысенко о стадийности [выделено мной — В. С.] открывает также исключительные возможности в смысле использования мирового ассортимента» (252).
Кроме того, в этом томе была специальная статья «Значение яровизации для фитоселекции», написанная Сапегиным (253), из которой, правда, вытекало, что вклад Лысенко в изучение этого явления скромен. О Лысенко говорили и авторы других статей (254). В одной из них, написанной А.И. Басовой, Ф.Х. Бахтеевым, И.А. Костюченко и Е.Ф. Пальмовой, не только приводились слова Вавилова, но и давалась собственная оценка:
«Лишь Т.Д. Лысенко в своей теории стадийного развития растений (яровизация) по сути дела дал наиболее правильное направление к разрешению проблемы вегетационного периода» (255).
Утверждение, что Лысенко сформулировал новую науку «Теорию стадийного развития» особенно примечательна, потому что в науке эта «теория» осталась незамеченной. Но сам Лысенко действительно вскоре после 1930 года стал утверждать, что он автор новой науки под таким названием. Например, 26 декабря 1934 года в газете «Социалистическое земледелие» (№296) в статье с характерным названием: «Не извращать теорию яровизации» он заявил: «Между тем накопленные знания о яровизации как одной из стадий развития растения представляют основную теоретическую базу учения о стадийном развитии растений. С этой стороны многими научными работниками теория яровизации и до настоящего времени в должной мере не осознана».
Имя Лысенко было упомянуто только в первом томе трехтомника 29 раз, с ним конкурировали лишь Дарвин (27 цитирований) и сам Вавилов (55 упоминаний).
В год издания трехтомника Вавилов продолжал хвалить Лысенко. Совершенно поразительно звучат его слова из выступления на заседании Президиума ВАСХНИЛ 17 июня 1935 года:
«ЛЫСЕНКО ОСТОРОЖНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ, ТАЛАНТЛИВЕЙШИЙ, ЕГО ЭКСПЕРИМЕНТЫ БЕЗУКОРИЗНЕННЫ» (256).
Сразу в двух номерах «Правды» за 28 и 29 октября 1935 года была опубликована большая статья Вавилова «Пшеница в СССР и за границей» (257), в которой были приведены статистические данные, ссылки на американские, английские и немецкие работы. В этой солидной по размеру статье восхваления Лысенко были продолжены:
«Учение о стадийности открыло новые возможности по правильному подбору наиболее интересных пар для получения в короткий срок необходимых нам сочетаний свойств. Одной из заслуг этого учения является доказательство, что в селекции путем гибридизации можно идти не только путем подбора лучших родительских форм для данных условий, а также путем выбора для скрещивания самих по себе малоценных растений в этих условиях, но дающих ценнейшее потомство. Это дает возможность использования мировых ресурсов пшеницы» (258).
Через месяц, выступая 27 октября 1935 года с докладом «Пшеница советской страны» на сессии ВАСХНИЛ (259), Вавилов повторил еще раз полюбившееся им утверждение о помощи «теории стадийного развития» в использовании мировой коллекции растений:
«Учение о стадийности открыло новые возможности по правильному подбору наиболее интересных пар… Это открывает возможность широкого использования мировых сортовых ресурсов пшеницы» (260).
Перед наступлением нового, 1936-го года, Сталин распорядился провести в Кремле «совещание» руководителей партии и правительства с передовыми колхозниками. Это уже была вторая подобная встреча Сталина в том году. Были приглашены в Кремль и Вавилов с Лысенко. Николай Иванович выступал по традиции от имени Академии сельхознаук и с воодушевлением стал говорить о том, насколько замечательной представляется ему деятельность колхозников-опытников, избачей, якобы всемерно содействующих работе серьезных ученых, какое это счастье трудиться в науке рука об руку с простыми крестьянами. Высказался он и о самых восторженных чувствах к Лысенко:
«Я должен отметить блестящие работы, которые ведутся под руководством академика Лысенко. Со всей определенностью здесь должен сказать о том, что его учение о стадийности — это крупное мировое достижение в растениеводстве (Аплодисменты). Оно открывает, товарищи, очень широкие горизонты. Мы даже их полностью не освоили, не использовали полностью этот радикальный новый подход к растению…
Я, может быть, больше, чем кто-либо другой, в последние годы занимался почти фанатически сбором, изъятием со всего земного шара всего ценного по всем культурам… Только тов. Лысенко понял, что получить ценные сорта можно часто из двух несходных географически далеких, казалось бы, мало пригодных сортов; их сочетание дает именно то, что нам нужно8 .
…И у нас… уже… появляются стахановцы с.-х. науки. Это движение еще только в начале…
Одно стало совершенно ясно для нас, что все эти сдвиги, все крупные достижения, взрывы в научной мысли получают свой смысл только тогда, когда они умножаются на колхозную массу…
Хаты-лаборатории… — это новое звено, связывающее науку с производством. В этом [единении с колхозниками — В. С.] — весь смысл наших общих огромных успехов.
От себя лично и от коллектива руководимого мною Института растениеводства и всей нашей Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина я хочу сказать, что мы считаем за великое счастье работать вместе с вами, идти с вами нога в ногу, учиться у вас. (Бурные аплодисменты). Мы хотим учиться у вас и учить вас. (Аплодисменты)… Долг настоящего ученого в советской стране — дать возможно больше социалистической культуре и возможно лучше.
Идя к единой определенной цели — созданию новой, величайшей социалистической культуры, под руководством великого Сталина, под руководством коммунистической партии, мы надеемся, что с честью выполним задание, которое на нас возложил товарищ Сталин. (Аплодисменты)» (261).
Конечно, сегодня многие из тех, кто пишут о Вавилове и пытаются осмыслить его поступки, говорят, что такие слова, произнесенные на совещании, созванном самим Сталиным, были разумным средством самосохранения. Сложившаяся в стране обстановка благоволения властей к выходцам из низов диктовала свои условия. Не хвалить людей типа Лысенко и крестьян-избачей могло быть уже не безопасно. Однако на этой же встрече пример совершенно другого рода дал институтский учитель Вавилова академик Дмитрий Николаевич Прянишников (262). Он говорил действительно о науке, о её задачах и роли в подъеме продуктивности полей, совершенно не касался мифического вклада в науку полуграмотных знатоков и умельцев из хат-лабораторий. Даже заканчивая свою речь, Прянишников не прибегнул к вроде бы обязательному штампу и никаких здравиц в честь Сталина и большевистской партии не произнес. В то же время вряд ли Вавилов лишь играл в уважение к Лысенко.
В совсем узком кругу, с глазу на глаз с ближайшими к нему людьми Вавилов высказывался о Лысенко более, чем благосклонно. О таком отношении, в частности, говорила А. А. Прокофьева-Бельговская в 1987 году, когда она вспоминала что даже в 1936 году Вавилов, обращаясь к ней и к Герману Мёллеру в их лабораторной комнате в Институте генетики в Москве, повторял не раз, как и прежде, что Лысенко — талант, умница, но не обучен тонкостям науки, и надо прилагать усилия к тому, чтобы обучать его всеми доступными средствами.
Крупные ученые страны в противовес Вавилову критикуют Лысенко
Именно в это самое время многие ученые открыто критиковали Лысенко за неудачи с яровизацией (особенно сильно академики П.Н. Константинов и П.И. Лисицын) и другими предложениями.
А.А. Сапегин, например, заявлял, что если польза от яровизации и проявлялась кое-где, то она не превышала пользу, которую приносит обычная селекционная работа с сортами (263) и отмечал:
«Самой сущности внутренних яровизизационных процессов мы еще не знаем, углубленной теории развития растений, как теории самих этих внутренних процессов онтогенеза, еще нет… предложение Лысенко не универсально, не панацея. Мы ведь знаем пока только две стадии развития растений, да и то лишь в первом, поверхностном подходе (264).
Он подчеркнул: «Сущность самих стадий — еще полные потемки» (265).
Систематическая проверка яровизации к 1935 году (за 4-5-летний период исследований) дала вполне ясные результаты. Их получили на 54 сортоучастках, расположенных по всей стране, эффективность яровизации проверяли для 35 сортов. Результаты были суммированы крупнейшим специалистом по методике опытного дела академиком Петром Никифоровичем Константиновым, к тому же выдающимся селекционером, сорта которого высевались на миллионах гектаров. Вывод проверки в комментариях не нуждался:
«В среднем по годам наблюдалось то снижение, то повышение от яровизации, а в среднем за пять лет яровизация прибавки [урожайности — В. С.] почти не дала» (266).
На деле это означало, что яровизация себя не только не оправдала, но принесла огромный вред. Во время манипуляций с прорастающим зерном почти половина семян при перелопачивании гибла. Константинов утверждал: «Что касается вообще яровизации как широкого агроприема, то она еще далеко не доработана» и «…при неблагоприятных погодных условиях яровизированные посевы страдают больше, чем неяровизированные, и даже гибнут», а также указывал, что яровизация увеличивает частоту случаев распространения твердой головни. Было показано, что при яровизации на семенах развивается плесень, прорастают споры грибов, появляются другие болезни.
Вынужден был под напором фактов признать это и Лысенко: 16 января 1934 г. он сказал: «Нам не раз приходилось наблюдать, что растения, поведение которых изменено путем яровизации, поражаются на 100% грибными болезнями, в то время как контрольные растения, находящиеся рядом в одном и том же поле, вовсе не поражаются» (267). В редактируемом им же журнале «Яровизация» неоднократно помещались статьи на эту тему (268). Правда, желая затушевать столь неприятное признание, Лысенко добавлял, что в ряде других случаев яровизированные посевы оказывались более устойчивыми к заражению грибными болезнями. Чем это могло быть обусловлено, он не раскрывал.
Особенно неприятной была гибель ростков семян при перелопачивании массы проростков. Поэтому количество семян, потребных для высева, следовало увеличить больше, чем вдвое (269), всходы оказывались изреженными, и Лысенко, начиная с 1933 года, постоянно предупреждал, что нужно загущать посевы по сравнению с обычным севом (270). И это при острой нехватке в стране любого зерна, не говоря уже о посевном — самом ценном. А иногда он вынужден был признавать сквозь зубы, что дела с яровизацией идут плохо (271).
Как только надежно проверенные данные яровизации были обработаны, Константинов послал статьи в газеты (часть их была опубликована /272/), а затем вместе с Лисицыным и болгарским ученым Дончо Костовым, приехавшим тогда в СССР, чтобы работать вместе с Вавиловым, опубликовали обстоятельную статью об ошибках в трактовке пользы от яровизации и отмены научных основ селекции (273). Авторы статьи возражали против неправомерно широкого использовании метода яровизации на практике. С подлинной заботой о нуждах страны они резюмировали:
«Все сказанное обязывает к более или менее детальному районированию яровизации как агроприема на основе опыта. И эта работа должна предшествовать массовому внедрению яровизации…
Пока же… вообще учет производственного опыта стоит не на должной высоте. Методика учета заведомо страдает… Всякие отрицательные результаты нередко выбрасываются… Даже объективные данные опытных учреждений не всегда пользуются в институте [Лысенко — В. С.] доверием только потому, что они не дают иногда высоких эффектов или же дают отрицательные результаты» (274).
Будто предвидя, какую бурю негодования вызовут их спокойные, деловые заметки в стане лысенковцев, авторы заканчивали статью такими фразами:
«Высказанные замечания единственной своей целью имеют уяснение истины. К сожалению, полемические приемы и самого акад. Лысенко и его отдельных сотрудников далеко не содействуют разумной дискуссии, а, следовательно, и уяснению истины» (275).
Как в насмешку над трезвыми расчетами специалистов, из центральных органов год за годом поступали команды об удвоении, утроении и удесятирении посевов яровизированными семенами. Власти предпочитали не слышать критики. А Лысенко продолжал заверять власти в том, что яровизация непременно даст миллионы тонн дополнительного зерна без всяких на то расходов.
Первая критика Вавилова в большевистской печати
Еще в начале государственной карьеры Вавилова, когда он только заступил в должность директора Института Опытной Агрономии, ему пришлось опровергать обвинения, прозвучавшие в стишках Демьяна Бедного, с желчью обругавшего новое руководство института за то, что оно, дескать, при открытии этого научного заведения якобы разрешило провести молебен и окропить стены здания Святой Водой. Стишки появились в «Правде», «Красной Москве» и петроградской «Красной газете», и Вавилов резко возразил клеветнику (жившему, кстати, в московском Кремле, соседом Сталина, с которым, как всем было объявлено, поэт общался и сочинял многое по указке соседа):
«…приведенного факта… не было ни при открытии, ни при других обстоятельствах, о чем считаю долгом заявить самым категорическим образом. При переезде Заведующего [фитопатологической] Лабораторией проф. Ячевского из старой квартиры в новую на его личной квартире был действительно приглашен священник, и это, вероятно, послужило поводом к неправильному толкованию…» (276).
Тогда Вавилов сумел защитить институт опытной агрономии, во всяком случае последствий стихов Демьяна Бедного не было, а затем при создании ВИПБиНК такие люди как Н.П. Горбунов нашли путь к прекращению нападок на ботаника Вавилова, вошедшего в важные государственные органы.
Но в конце 1920-х годов развернутая в стране борьба с врагами настигла и Вавилова. В центральных органах печати в 1929 году появилась серия статей, по-сути с политическими обвинениями в его адрес. Институт был обвинен «в отрыве… работы от задач реконструкции сельского хозяйства» (иными словами, неучастия в коллективизации). Заметка была названа «Ученые в облаках» и появилась в «Листке Рабоче-Крестьянской Инспекции» — приложении к «Правде» (277) (надо заметить, что Наркоматом рабоче-крестьянской инспекции руководил одно время Сталин).
В конце февраля 1930 года с большой критической статьей «Институт благородных… ботаников” выступила уже сама «Правда» (278). Некто В. Балашов сообщал о якобы никуда негодной работе сразу двух руководимых Вавиловым учреждений — ВИПБиНК и Государственного Института Опытной Агрономии. Всё положительное, что автор узрел в работе критикуемых научных центров было представлено в одной фразе: «Ошибки, допущенные в работе институтов, не искупаются рядом достижений институтов в научной области». В остальном всё было напичкано описанием недостатков. Обвинения несли политическую окраску и звучали по тем временам зловеще. Автор утверждал, что хотя институты рассылают семена улучшенных культур «нескольким десяткам тысяч крестьян-корреспондентов», но большинство, если не все «корреспонденты» — кулаки. «Крестьяне… жалуются, что Институт помогает кулаку», — заключал автор этот раздел статьи.
Затем было объявлено, что в ВИПБиНК процветает семейственность с «дурным антисоветским душком»:
«Проф. Писарев пришел в институт с женой, племянником, шурином, Букасов — с женой и с сестрой, Коль — с женой, Фляксбергер — с племянницей, Таланов — с дочерью, Петрова — с сестрой и т. д.» (279).
То, что и Вавилов работает в институте вместе с женой, не упоминалось, но те, кто знал положение дел в институте, сразу об этом догадывались. «А социальный состав сотрудников? — вопрошал вслед за тем автор и отвечал. — Цифры поистине ошеломляющие».
«В институте опытной агрономии работают 59 дворян, бывших крупных землевладельцев, 25 потомственных почетных граждан, 5 сыновей купцов и фабрикантов и 12 детей попов. (Кроме того, 65 сотрудников не представили о себе никаких сведений). В институте… в группе старших специалистов дворян четвертая часть, «прочих» — свыше половины, а в группе младших сотрудников «прочих» половина и дворян — 12,5 процентов.
Таковы последствия семейного подбора» (280).
Еще более существенным выглядело то, что коммунистов в институтах почти нет, комсомольцев всего 32, причем из них научной работой занимаются только трое. Сообщалось, что заместитель Вавилова Мартынов — коммунист, но он ведет линию директора, на критику отвечает высокомерно и грубо, считает, что «не обязан давать отчета в своих действиях никому, кроме ЦК партии и Наркомзема». В результате «…между ведущимися исследованиями и практическим применением их результатов существует разрыв, … институт не сумел связать свою деятельность с требованиями, которые выдвигала жизнь…». Автор статьи хорошо помнил заметку “Ученые в облаках” и ссылался на то, что эти недостатки уже отмечал в январе 1929 года могущественный Наркомат Рабоче-Крестьянской Инспекции, но «ни одно из предложений РКИ не было проведено в жизнь» (281).
Обвинила “Правда” и лично Вавилова, причем в существенном вопросе: «Директор института акад. Вавилов, занятый рядом других работ, большую часть времени проводит вне института и организационно институтом почти не руководит… все эти безобразия проходят безнаказанно, так как руководители институтов имеют сильных защитников в центральных московских учреждениях» (282). Это могло быть намеком на отношение Рыкова, Бухарина, Горбунова и других лично к Вавилову. Констатируя «нежелание или неумение связать свою работу с общими задачами социалистического строительства, семейственность, отсутствие научной смены», «Правда» (главный орган ЦК ВКП/б/) приходила к суровому выводу:
“…такие недостатки «нетерпимы в центрах советской науки. Научные институты должны быть очищены от всякого мусора и превращены в подлинные научные штабы социалистической реконструкции» (283).
Ничего не могло быть случайного в том, что “Правда”, находившаяся под неослабным политическим контролем Сталина и цензурой, публиковала материалы на одну и ту же тему и под одним и тем же углом зрения. Естественно, публикация серии статей в центральном большевистском органе не могла не наводить на мысль, что кому-то на верхах такие статьи были нужны. Кто-то направлял злобную энергию авторов по нужному руслу. И случайным ли было, что именно в 1931 году ОГПУ завело агентурное дело на академика Н. И. Вавилова? Ведь без распоряжения сверху начать дело на члена высшего государственного органа страны (по нынешней терминологии депутата Государственной Думы) — члена ЦИК СССР и ВЦИК — было невозможно.
Против тотальной коллективизации крестьян, предпринятой Сталиным, были в то время высказаны довольно резкие возражения грамотными экономистами и агрономами и даже членами высшей политической администрации большевиков. В ответ Сталин придумал, что в стране действуют антисоветские организации: в 1930 году была якобы раскрыта “Трудовая Крестьянская Партия” (ТКП). Сегодня известно, что такой организации не существовало, она была придумана Сталиным для расправы над потенциальными противниками его курса, но число арестованных по делу ТКП зашкаливало. чекисты заставляли своих жертв признаваться в участии в этих организациях. Многие стали игрушками в руках следователей, а применявшиеся ими методы издевательств над подследственными, доведение их до состояния, когда они были готовы подписаться под любыми безумными вымыслами в надежде ослабить издевательства и побои, описаны уже многими жертвами сталинского режима. И тем не менее и по сей день архивы РКП(б), ВКП(б), КПСС и ЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ тщательно оберегают и скрывают основную массу информации как относительно того, кто помогал Сталину в Кремле и в высших ведомствах страны воплощать в жизнь обвинения невинных людей, разворачивать в печати кампании против ТКП и других якобы вредительских организаций, так и полные списки тех, кто пострадал во время сталинского террора.
Внутренняя оппозиция Вавилову в его институте
Развернутое в стране поощрение нападок политического характера на любых руководителей и начальников толкало многих неуравновешенных, эгоистичных людей без принципов к так называемой критике в печати. Они искали в этой деятельности путь к продвижению по служебной лестнице. Нашлись такие люди и в институте Вавилова. Среди них особенно выделился заведующий Бюро интродукции Александр Карлович Коль. Агроном по образованию он был старше Вавилова. В течение 6 лет он работал в США в лаборатории профессора Хансена в Южной Дакоте и по возвращении был выдвинут в заведующие одним из самых важных подразделений института — Бюро Интродукции растений. Сотрудники Бюро должны были искать новые виды растений для введения в культуру, расширять ассортимент уже известных окультуренных растений, проверять их в разных условиях и передавать для дальнейшего анализа. Иными словами, именно от работы этого Бюро зависело будущее института и отношение к институту властей. Как видно из опубликованной переписки Вавилова, первоначально у него с Колем складывались вполне нормальные отношения.
Однако работа у Коля не ладилась. Он был одержим манией величия, вздорил с коллегами (отголоски этого проглядывают в опубликованных томах «Международной переписки Вавилова», см. /284/), утверждал, что был в числе «трех инициаторов создания “Института прикладной ботаники и новых культур” и одним из инициаторов создания Всесоюзной Академии С.-Х. Наук имени Ленина» (285), что было далеко от истины.
В конце 1929 года дирекция учредила Комиссию по обследованию работы Бюро интродукции из пяти уважаемых в институте ученых (286), которая рекомендовала Научной Коллегии института освободить Коля от должности руководителя Бюро интродукции, но сохранить его в институте, создав «секцию новых культур, возглавляемую А.К.Коль, при Бюро интродукции» (287). Доклад Комиссии был заслушан на заседании Научной Коллегии института 16 ноября 1929 г. Каков у него характер, Коль показал и на этом заседании. Ни с одним пунктом критики он не согласился, и как сказано в протоколе заседания:
«…протестует против решения Комиссии, считая его неправильным, и указывает, что вопрос о его смещении поднят некоторыми из сотрудников, ранее работавших в Бюро, которые неправильно освещают факты» (288).
Вавилов в заседании не участвовал, в числе присутствовавших указана жена Коля — Виноградова-Коль. Многолюдное собрание подавляющим большинством голосов приняло предложения Комиссии (лишь трое голосовали против). Коль заявил, что он «не согласен с мнением Научной Коллегии и просит присоединить к протоколу особое мнение» (289).
Неудивительно, что нормальные отношения дирекции с Колем после этого окончательно расстроились. Увидев, что директор не защищает его так, как бы ему хотелось, Коль нашел своеобразный выход из конфликта — где только мог, хлестко и решительно обвинял Вавилова в ошибках, непонимании того, что он делает, и даже во вредительстве. Нередко повторявшаяся фраза «Все вавиловские коллекции в заграничных экспедициях собраны на местных базарах» была пущена гулять именно Колем. Он написал обличительную статью против Вавилова, которая появилась 29 января 1931 года в газете «Экономическая жизнь». Вавилов в ней был обвинен в преступлениях:
«Революционное задание В.И. Ленина обновить совземлю новыми растениями оказалось сейчас подмененным реакционными работами по прикладной ботанике над центрами происхождения растений. Под прикрытием имени В.И.Ленина окрепло и завоевывает гегемонию в нашей с.-х. науке учреждение, не только не имеющее никакого отношения к мыслям и намерениям Ленина, но им классово чуждое и враждебное. Речь идет об институте растениеводства с.-х. академии имени Ленина» (290).
Не один Коль атаковал Вавилова. В институт был внедрен в качестве «специального аспиранта» некто Г.Н. Шлыков, который столь же оголтело и злобно стал выступать против Вавилова публично. Он же принялся наводнять «Органы ЧК» своими докладными записками-доносами, в коих обвинял Вавилова во вредительстве и шпионаже.
Аресты биологов, агрономов и экономистов в 1930 — 1933 годах
Многие ведущие специалисты в области экономики, особенно сельскохозяйственной, такие, как С.К. Чаянов, Н.Д. Кондратьев, А.В. Чаянов, брат генетика С.С. Четверикова Николай Сергеевич Четвериков — известный специалист по математической статистике, Н.Н. Леонтьев, Я.П. Герчук, А.Л. Вайнштейн, В.А. Ревякин, Г.С. Кустарев, В.Э. Шпринк, Н.И. Жиркович, И.Н. Озеров, Корсаков, Юрамалиат, В.И. Сазанов и другие были схвачены в 1928 — 1930 годах и обвинены в создании «Союзного бюро РСДРП» и «Трудовой Крестьянской Партии». Вместе с ними в тюрьмах оказались те из агрономов, кто не боялся высказываться критически против новых порядков в стране и в сельском хозяйстве, прежде всего крупнейший российский специалист в области агрономии А.Г. Дояренко, который был одним из наиболее авторитетных ученых в области агрономии, профессором Тимирязевской сельскохозяйственной академии, консультантом Наркомзема СССР. 28 февраля 1926 года в Большой аудитории Политехнического института в Москве (позже Центральный лекторий) было торжественно отмечено 25-летие его научной, педагогической и общественной деятельности (в Архиве ВИР хранятся документы, посвященные этому событию /291/). После ареста он был сослан в Киров, но по окончании срока ссылки ему не разрешили вернуться в Москву. Имена Дояренко и Тулайкова были названы в числе безвинных жертв сталинизма в 1956 году (292). Начиная с 1958 года, в Сельхозгизе стали выходить его книги (293). Одна из его статей «Пожнивные культуры» была напечатана посмертно в газете «Сельская жизнь» (294). В биографической книге о нем (295) была описана жизнь Дояренко, но из нее читатель не смог бы даже между строк почувствовать, что герой книги был арестован, сидел, после отбытия тюремного срока был сослан и т. п. В книге фигурируют «письма и раздумья об агрономии», собранные дочерью ученого и полученные ею то из Суздаля, то из Кирова, то из других «не столь отдаленных мест», живописуется спокойное, полное творческих успехов житие Дояренко, занятия музыкой и т. п. Единственный, кто открыто и гневно написал об аресте Дояренко, Цинцадзе и других ученых, был О.Н. Писаржевский (296).
В то время в советском сообществе следователей и дознавателей в кабинетах ЧК уже ушли от дореволюционных “штампов” сохранения уважения к личности арестованных. Вместо гуманных методов дознания вовсю использовали бесчеловечное давление на психику подследственных, на выбивании из них необоснованных признаний в тяжких преступлениях любыми путями. Ректор Московского университета (выпускник Киевского университета, бывший меньшевик, и бывший доносчик) Андрей Януарьевич Вышинский (1883-1954) помог в 1927 году подвести юридическую базу под истязания, издав учебник уголовного права с обоснованием давления на подсудимых. В 1928 году он уже был Генеральным обвинителем на Шахтинском процессе, позже участвовал в самых важных политических процессах. На примере Вышинского легко проследить трансформацию официальных отзывов о тех или иных персонах в зависимости от изменения политической обстановки в СССР. В Малой Советской Энциклопедии 1929 года издания его характеризовали как «деятельного участника революционного движения на юге России и на Кавказе (с 1902 года), организатора социал-демократических боевых дружин на Кавказе» (297). А в 3-м издании БСЭ в 1971 году говорится, что он «член меньшевистской партии с 1903 года, с 1920 г. член РКП(б)» (298).
Вышинский считал себя крупным специалистом в области криминалистики и полагал, что его главным научным достижением было «обоснование» в 1927 необходимости использования любых насильственных мер, включая пытки, с целью получения нужных следователю «признаний», за что приобрел в народе кличку «сталинский палач» (“признание — венец доказательства” твердили эти люди). Он ревностно зарабатывал очки в соревновании за право выражать взгляды Сталина (учась при этом, как избежать возможности самому попасть под нож сталинской гильотины).
И все-таки не все решались брать на себя грех лжесвидетельства. О том, какими бесстрашно смелыми и в высшей степени порядочными были некоторые люди в то время, говорит история Елены Карловны Эмме. Цитолог, кариолог, позже селекционер и генетик она знала немецкий, французский, английский, итальянский, шведский, голландский языки, с 1922 года была сотрудницей ВИПБиНК, а затем ВИР, другом семьи Вавилова и непременной участницей большинства его встреч с иностранными учеными. В 1930 году чекисты арестовали её, а после зверских измывательств над беззащитной женщиной добились подписи под обязательством служить ЧК в качестве агента. Елена Карловна согласилась доносить об антисоветских высказываниях и действиях Вавилова. «Ее агентурная кличка — «Дама», но доносов она не писала, а о своем обязательстве рассказала Н.И. Вавилову, а также М.И. Ушакову, Барышеву и своей племяннице А.С. Езерской» (299). Ниже мы увидим, что столь мужественно и порядочно вели себя далеко не все.
В числе первых арестованных в 1930 году были бывший саратовский губернский агроном Губанов, родной брат Н.М. Тулайкова, директор Безенчукской опытной станции Сергей Максимович Тулайков и агроном из Сталинграда Сережников. Был заключен в тюрьму и будущий академик ВАСХНИЛ Иван Вячеславович Якушкин — потомок декабриста Якушкина, человек, знавший Вавилова со студенческих лет (с Николаем Ивановичем в Московском сельхозинституте училась родная сестра Якушкина Ольга, потом проработавшая с Вавиловым пятнадцать лет). В 1930 году Якушкина, тогда сотрудника Воронежского сельскохозяйственного института, продержали в тюрьме около года. Вышел он из нее, как писал Поповский, благодаря тому, что согласился сотрудничать с ОГПУ. В заявлении от сентября 1931 года Якушкин на 10 страницах заявил, что ВИР — гнездо антисоветской деятельности в области селекции, а Вавилов — организатор и руководитель этой «банды врагов».
В 1931—1932 годах в СССР большая группа видных агрономов, агрохимиков, учеников Д.Н. Прянишникова, среди которых был выдающийся специалист, друг Прянишникова, Шалва Рожденович Цинцадзе и другие была арестована, заключена в тюрьмы и лагеря, выслана на окраины — на Север (в Коми АССР), в Среднюю Азию, в Сибирь.
В 1933 году был сфабрикован процесс над якобы еще одной крупной диверсионной организацией, названной «Группа 35-ти», В 1989 г. в «Огоньке» А. Мосякин писал: «В январе 1933 года, когда людей, словно чума, косил жгучий голод, на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Сталин разглагольствовал о невиданном подъеме нашего сельского хозяйства, а в марте того же года решением коллегии ОГПУ были расстреляны без суда 35 руководящих работников Наркомзема СССР за «диверсионную деятельность» и «использование служебного положения для создания голода в стране» (301). «Группа 35-ти» составляла лишь очень небольшую часть репрессированных, затем были фальсифицированы процессы над Московским Политическим Центром и подобными организациями, которые никогда не существовали, а были рождены воображением Сталина. В целом были арестованы тысячи работников из сферы сельскохозяйственной науки и специалистов, работавших на селе.
Первые оговоры Вавилова жертвами сталинского террора
До 1930 года у Вавилова могло еще сохраняться убеждение, что массовые репрессии в стране, развязанные Лениным и Сталиным, далеки от него лично. Как было сказано выше, Вавилов и Тулайков публично и на самых авторитетных большевистских форумах объявили о своем полном согласии с положительной ролью коллективизации и заявили, что она открывает блестящие возможности для расширения агрономических исследований. По их словам, наука обеспечит прочную поддержку этому социальному эксперименту. Такое отношение к коллективизации, казалось бы, создавало для них лучшую защиту от преследования. Возможно этим объясняется, что вплоть до начала 1935 года Вавилову — выходцу из среды миллионеров, отец которого в свое время эмигрировал из советской России, удавалось оставаться на верхах и процветать в СССР.
Однако это благополучие было призрачным. В недрах ОГПУ уже набирал силу другой процесс: чекисты собирали против академика разнообразные обвинения. Нет ничего удивительного, что после первых же арестов те, кого причислили к руководителям «Трудовой Крестьянской Партии», стали оговаривать Вавилова. Слишком яркой была его фигура, слишком он был на виду и так легко было обвинить во всех грехах тяжких человека, про которого все знали, что он — отпрыск миллионера.
В одном из сверхсекретных “меморандумов” НКВД, отправленных лично Сталину в 1940 году, чекисты признавались, что вплоть до 1924 — 1925 годов Вавилов не попал в их “детальную разработку”. В эти годы группа Вавилова пострадала мало: лишь «… 2-3 незначительных ареста из общего количества 600 сотрудников в Ленинграде”, — сообщали чекисты в меморандуме (302).
Постепенно нездоровый интерес чекистов к личности Вавилова рос, стало ясным, что нужно зарабатывать одобрение Сталина, «раскручивать Дело Вавилова», что и начало воплощаться в жизнь. Во время ознакомления с «Делом Вавилова» в 1950-е годы Поповский обнаружил, что первые обвинения во вредительстве и шпионаже прозвучали от арестованного профессора И. В. Якушкина в 1930 году (303). Позже аналогичные лживые обвинения были сделаны Колем. Однако поскольку оба стали платными агентами НКВД, их фамилии из большинства последующих документов НКВД были изъяты. Своих агентов эта система не выдавала. Вместо этого чекисты ссылались (см. /304/) на показания против Вавилова, прозвучавшие из уст не Якушкина и Коля, а якобы Г.Г. Дибольда, арестованного в 1930 году по “Делу Трудовой Крестьянской Партии” и обвиненного в том, что он был руководителем украинского отделения этой “контрреволюционной организации”. Во время допроса в марте 1930 года Дибольд показал, что самые близкие к Вавилову сотрудники Писарев, Таланов, Кулешов, Чинго-Чингас, Букасов, иными словами, ядро вавиловского института — враги советского государства (305), что они “…определенно оппозиционно настроены как в отношении целевых установок Октября, так и в отношении Соввласти” (306).
Следующий сигнал был получен от “группы специалистов” союзного и республиканского Наркомземов, Президиума ВАСХНИЛ, НИИ по хлопководству в новых районах и Всесоюзного института растениеводства, обвиненных в 1930 году в саботаже усилий Сталина по расширению посевов хлопчатника в СССР (307). Те, кто руководили сельским хозяйством в стране, хорошо знали, что за решением этой проблемы следил лично Сталин. Это знал, разумеется, и Вавилов, который вряд ли случайно на пару с Лысенко проехал по нескольким районам Закавказья, осматривая новые поля, отведенные под хлопчатник, давая рекомендации по лучшему их размещению.
Вавилов в течение многих лет поддерживал тесные научные связи с одним из крупнейших специалистов по этой культуре Гавриилом Семеновичем Зайцевым, часто переписывался с ним, дружил с его семьей (308). Как уже было сказано выше, Зайцев неожиданно скончался на пути в Ленинград на съезд по генетике в январе 1929 года. Поэтому нельзя не поражаться слабой информированности чекистов, которые в 1932 году в “Директивном письме” Сталину писали о “вредительстве” Вавилова, утверждая, что последний продолжает поддерживать связи с вредителями по хлопководству, такими как Зайцев и Юферов, и что они совместно “консолидируют свои усилия …в сопротивлении… форсированному развитию хлопководства в новых районах” (309). 25 января 1931 года следователь, допрашивавший Сократа Константиновича Чаянова — одного из главных обвиняемых по «Делу ТКП», вписал в протокол допроса ученого в ОГПУ, что якобы Вавилов, Писарев и Зайцев препятствовали «прохождению вопроса с новыми районами культуры хлопчатника» (310). Следователь выбил из Чаянова подпись под этим документом, что и доказывало лживость творимого в кабинетах Органов (С.К. Чаянов отлично знал Зайцева и был в курсе, что он скончался в Москве в середине января 1929 года). Основываясь на этих и подобных источниках дезинформации, чекисты, квалифицировали вавиловский институт в Ленинграде как “осиное гнездо врагов советских властей” (311).
Казалось бы, на организационном уровне было трудно к чему-то прицепиться. Вавилов — прирожденный талант в сфере управления, он помнит и знает тысячи людей, покоряет их своими знаниями, памятью о том, что каждый из этих тысяч специалистов делает. При жизни о Вавилове шла слава, что, приезжая на каждую из сотен станций, опорных баз и институтов, и встречаясь с сотрудниками, которых и видел-то может быть пару раз в жизни, он тем не менее отлично помнил их имена и отчества, направление их работы, свои прежние беседы с ними и о чем они говорили годами ранее, завоевывал этим уважение, которого не удостаивался никто из коллег. Академика знали в собственном окружении как человека не застенчивого, но милого, доброго и заботливого, хотя и требовательного в делах. Однако у всякой медали есть оборотная сторона — тем, кто оказывался в стороне и был этим обижен, эти личностные качества Вавилова могли быть неприятны.
Вавилову несомненно помогали добрые отношения с Горбуновым, который еще занимал один из важнейших бюрократических постов в государстве, пост управделами СНК СССР, то есть руководителя канцелярии председателя Правительства. Был он в хороших отношениях не только с Горбуновым, с его непосредственным начальником — председателем Правительства СССР А.И. Рыковым, с могущественным членом Политбюро С.М. Кировым и еще сохранявшим силу НИ. Бухариным, он знал многих других властителей той жизни, и они знали его. Его не раз вызывал для докладов сам Сталин. На поприще научном Вавилов также добился многого: он был не только образован, много знал, читал, он много писал и публиковал сам, был знаком с крупными учеными и держался с ними не так, как Лысенко (издали и с опаской), а на равных, спокойно и уверенно. За ним громоздились тома сочинений, не каких-то жалких публицистических статеечек из собственного смешного до нелепости журнала «Яровизация», а серьезных трудов, изданных в разных странах.
Тем, кто не любил или опасался его, представлялось доступным самое легкое в условиях тех лет орудие борьбы с этим гигантом с бархатным голосом — злобное шипение в кулуарах и ложь в подметных письмах в Органы или в клеветнических посланиях Вождю Всех Времен и Народов — Сталину.
Так или иначе, но в документах ОГПУ, а затем НКВД, начиная с 1924 года, всё чаще стала встречаться фамилия Вавилова среди тех, кого арестованные называли врагами советского строя. В 1931 году были “взяты в разработку Экономическим Управлением ОГПУ (ЭКУ ОГПУ) группы ученых, подозреваемых в контрреволюционной деятельности» (312), которые работали по мнению чекистов в тесном взаимодействии с Вавиловым:
“…группа проф. ЯЧЕВСКОГО в Ленингр. И-те Защиты растений, группа фабриканта МУРАВИНА в Ин-те механизации в Москве, группа Шейкина в И-те Кукурузы в Днепропетровске, группа СИМИРЕНКО в Плодо-Ягодн. Ин-те в Киеве, группа КАЛГУШКИНА в Сортсемтресте в Москве, группа ДОМРАЧЕВА в Союзсеменоводе в Москве, группа ЛИСКУНА в Ин-те животноводства в Москве, группа хлопковиков в Москве и др.” (313).
В начале осени 1931 года Вавилов как Президент ВАСХНИЛ проехал по многим научно-исследовательским учреждениям Украины, переговорил лично с сотнями специалистов, а сразу за этими визитами начались аресты.
“Все эти лица, встречавшиеся с Вавиловым, работают на руководящих постах в различных отраслях сельского хозяйства и почти поголовно изобличены по следственным делам о к-р (контрреволюционных — В.С.) группировках (проф. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ, проф. САПЕГИН, проф. ЛЕВШИН, ЛЕДОВ, ЛЕБЕДИНСКИЙ, ШЕЙКИН и др.” (314).
В 1932 — 1933 годах аресты лидеров сельскохозяйственной науки страны продолжились. Был репрессирован агроном по образованию, зам. наркома совхозов СССР, член коллегии Наркомзема СССР и вице-президент ВАСХНИЛ Моисей Михайлович Вольф (315). Как уже было указано выше, большинство арестованных по “Делу 35-ти” были расстреляны. Среди них был профессор-ветеринар Сизов, который дал показания о сообщниках по “вредительству в животноводстве” и назвал в числе руководителей антигосударственного заговора профессоров Белицера и Циона (316), их тут же арестовали, а Сизов заодно присовокупил к ним в своих показаниях Вавилова. В заключении оказались ведущие специалисты из других областей сельскохозяйственной науки — Андреев, Гандельсман, Эдуард Эдуардович Керн (родственник эмигрировавшего из советской страны А.И. Стебута — профессора Белградского университета и доброго знакомого Вавилова), Кузнецов. В Москве был схвачен агроном Калечиц, которого обвинили в руководстве еще одной мифической антигосударственной группой — “Московской контрреволюционной организацией”. Многих из арестованных Вавилов лично знал, с некоторыми, как, в частности с Вольфом, взаимодействовал по службе.
Массовые аресты сотрудников ВИР’а
В марте 1932 года волна арестов докатилась и до ВИР’а. Был арестован Николай Павлович Авдулов, специалист по кариосистематике злаков. Видимо, первым из близких к Вавилову сотрудников он под пытками пошел на то, чтобы быстро дать показания на шефа, обвинив его в шпионской деятельности (Авдулов показал, что Вавилов якобы пытался завербовать его самого для передачи шпионских сведений за границу, он даже оговорил свою маму, живущую в Польше, заявив, что такая передача была сделана через неё). Следователь выбил из Авдулова подпись под протоколом допроса, в коем утверждалось, что в ВИР’е существует контрреволюционная организация, возглавляемая Вавиловым, и что он вообще руководит широкой вредительской деятельностью в области сельского хозяйства (317). Но эти вырванные у жертвы произвола «признания» не уберегли информанта от мести чекистов: на три года он был направлен на строительство Беломорканала.
В начале 1933 года ВИР был буквально дезорганизован, а все смертельно напуганы массовыми арестами ведущих сотрудников института, произведенными с 5 февраля по 5 марта Полномочным Представительством ОГПУ в Ленинградском Военном Округе. Было схвачено и заключено в тюрьму ядро института — более 20 человек, большинство из тех, кто непосредственно и близко общался с Вавиловым: А.И. Байдин — сотрудник библиотеки ВИР в Детском Селе, Николай Николаевич Кулешов — зав. Секцией кукурузы, Алексей Дмитриевич Лебедев — зав. Лабораторией прядильных растений, Григорий Андреевич Левитский — член-корреспондент АН СССР с 29 марта 1932 г. и зав. Отделом цитологии (он — крупнейший цитолог России — подвергался аресту сразу после революции и позднее был снова арестован в 1937 году, вскоре выпущен, а затем арестован в четвертый раз в 1941 году и погиб в заключении), Н.А. Максимов — член-корреспондент АН СССР с 1932 года и зав. Отделом физиологии растений (в 1935 году была арестована его жена Татьяна Абрамовна Красносельская-Максимова4), Виктор Евграфович Писарев — зам. председателя Научного Совета института и зав. отделом селекции, Виктор Иванович Сазанов — зам. зав. Госсортсетью, Сергей Леонидович Соболев — зав. Кубанской (Майкопской) опытной станцией ВИР, Виктор Викторович Таланов — член-корреспондент АН СССР с 1931 г., селекционер, семеновод и ученый специалист, ответственный за руководство Госсортсетью, Константин Матвеевич Чинго-Чингас — зав. мукомольно-хлебопекарной лабораторией (находился в камере предварительного заключения до 4 мая 1933 г., после чего был сослан в Томскую область, в 1937 г. снова арестован и погиб в заключении 22 марта 1942 г.), ученый специалист по плодоводству Михаил Григорьевич Постов, несколько сотрудников младшего звена. Большинство из них проходило по “Делу Трудовой Крестьянской Партии”. 1 апреля 1933 года был арестован Михаил Григорьевич Попов, ведущий специалист отдела плодоводства, в момент ареста работавший зав. Среднеазиатским отделением ВИР. Оказался в числе арестованных в 1933 году и А. К. Коль. Все они постоянно работали в близком контакте с Вавиловым, бывали у него дома, часто обсуждали вместе научные проблемы.
Вавилов бросается на выручку арестованным
ОГПУ начало аресты в момент, когда Вавилов был в последнем заграничном турне в Центральную и Южную Америку. Он уехал в августе 1932 года, а вернулся 26 февраля 1933 года. Сразу же по возвращении Вавилов попал в жуткую атмосферу запуганности всего ВИР’а, но не пал духом, не ушел на дно, затаившись до лучших времен, а с решимостью и поразивших многих смелостью бросился на защиту арестованных сотрудников. Такое поведение не было свойственно подавляющему большинству начальников в СССР. Это была истинно рыцарская невероятная отвага.
Вавилов встретился с руководством Ленинградского обкома большевиков и ОГПУ, обратился к наркому земледелия СССР и члену ЦК ВКП(б) Я.А. Яковлеву с аргументированными письмами, содержащими положительные характеристики на всех из арестованных. Всего за 1933 — 1937 годы Вавилов обращался к наркому Яковлеву с просьбами об освобождении 44 ученых (только в 1934 году 15 раз). Доводы и аргументы директора арестованных ученых были настолько убедительными, что Яковлев (в отличие от большинства других наркомов) вынужден был идти на то, чтобы поддерживать просьбы Вавилова. Благодаря этим усилиям, большую часть арестованных выпустили на свободу к сентябрю 1933 года (Кулешов был освобожден 17 ноября), а к началу следующего года ВСЕ ДО ОДНОГО жертвы первых арестов были вырваны из лап ОГПУ. Такого беззаветного мужества и человеческой порядочности в Советском Союзе в сталинские времена мало кто совершал публично.
Вавилов несомненно не мог не понимать отчетливо, что каждым таким письмом он роет самому себе яму, но продолжал бороться всеми доступными ему способами за жизнь невинно пострадавших. Эта честность и мужество не были следствием недостаточной сообразительности или отсутствия опыта. Но слабины он себе не дал.
Репрессии на этих арестах однако не остановились. В 1935 году группа сотрудников ВИР (Римма Петровна Белоговская, Венедикт Петрович Алексеев, Ася Васильевна Дорошенко, Иван Васильевич Кожухов, Михаил Федорович Петропавловский и другие) была арестована, а затем выслана из Ленинграда в северные районы и в Сибирь. За них Вавилов также ходатайствовал и этим, возможно уменьшил им сроки наказания.
Оговоры Вавилова его сотрудниками
Вставший на защиту своих арестованных сотрудников Вавилов не мог знать, как они ведут себя в заключении в отношении его самого. Как выяснилось позже, их поведение было различным. Подавляющее большинство сотрудников, попавших в руки чекистов, дали во время следствия на своего спасителя показания (ложные и несправедливые). Позже, когда арестуют самого Вавилова, ему будут выкладывать одно за другим показания его сотрудников на его якобы намеренное нанесение вреда своей же стране. Факт ознакомления арестованного Вавилова с поклепами на него тех, за освобождение кого он так беззаветно боролся, станет ясным при ознакомлении с его Следственным делом. В протоколах допросов самого Вавилова следователи методично записывали, чьи показания они последовательно предъявляли Вавилову, как бы припирая его к стенке в случае его отказа от тех или иных эпизодов. Эти факты опубликуют Поповский в своей книге (300) и Я.Г. Рокитянский, Ю.Н. Вавилов и В.А. Гончаров в их капитальном труде “Суд палача” (80).
Но все-таки было и небольшое число тех, кто не испугался запугиваний во время следствия и отказался в чем-либо обвинить Вавилова. Их было мало, но они были. Выше было рассказано о том, как Е.К. Эмме согласилась доносить на Вавилова, но выйдя на свободу, тут же ему рассказала о своем обещании чекистам. Левитский «решительно отрицал все обвинения” в свой адрес и не дал никаких показаний против Вавилова. Конечно, не может быть, чтобы к Левитскому не применяли все мерзкие методы запугивания и издевательств, но сломить его волю следователям не удалось. Сильно немолодой член-корреспондент АН СССР и всемирно известный ученый оказался сильнее чекистов. Но хотя им не к чему было прицепиться, его тем не менее “приговорили к 3 годам административной высылки в Западную Сибирь» (319). Не в последнюю очередь благодаря ходатайствам Вавилова, его невиновность все же была тогда доказана, и в декабре 1933 года он вернулся на работу в Ленинград. Также повели себя, удержавшись во время следствия от наговоров на Вавилова, Чинго-Чингас и Попов. Они ни разу не согласились с требованиями следователей обвинить Вавилова в противоправных действиях. Даже отпустив их на свободу, им запретили возвращаться в Ленинград, Чинго-Чингас был сослан в отдаленные места без права возвращаться в родной институт, Попова выслали в Алма Ату, позже он перебрался во Львов, стал членом-корреспондентом АН УССР, а затем жил и работал в Иркутске.
Почти все остальные арестованные в той или иной степени согласились с требованиями следователей (или решили обвинить своего директора по собственной воле). Они дали показания, что Вавилов вовлекал их во вредительскую деятельность. Возможно, по этой причине, а возможно в связи с решением ОГПУ, ни один из этих людей не вернулся в ВИР. Поповский сообщил в своей книге, что с серьезными наговорами на Вавилова во время пребывания в застенках ОГПУ выступил Коль, который «на первом же допросе… показал, что в ВИР’е действует контрреволюционная группа, возглавляемая академиком Вавиловым. Повторился тот же вариант, что и с Якушкиным» (320). Как и Якушкин, Коль согласился сотрудничать с ОГПУ и доносил о непорядках в работе Вавилова.
Если действия Коля объяснимы его внутренним недовольством Вавиловым и затаенными личными обидами на директора, то ничем иным как запугиванием чекистами нельзя объяснить поведение других вавиловских сотрудников. Писарев, Таланов, Максимов, Кулешов и другие не смогли удержаться и дали показания против Вавилова. Особенно оговаривал своего патрона Писарев. Он занимал особое место в ВИР’е, председательствовал на заседаниях Научного Совета в отсутствие Вавилова, на равных правах с директором принимал участие в определении научной политики института, писал сотрудникам по поручению Вавилова длинные назидания. Так, в Архиве ВИР имеется письмо Писарева Карпеченко от 27 февраля 1926 г. на 8 страницах машинописного текста, в котором Писарев выговаривал Карпеченко за то, что последний недостаточно повернулся лицом к практике и не слушает, как надо, начальников:
«…всякая работа в нашем Институте должна иметь совершенно определенный плановый характер… никакое партизанство в смысле выделения какого-нибудь одного вопроса — хотя бы и очень интересного — не может быть допущено. …Очень жаль, Георгий Дмитриевич, что Вы меня мало информировали о Вашей поездке; я не беру в счет Ваше сообщение, где и сколько раз у какой знаменитости Вы завтракали… Надеюсь, что с Вашим приездом мы быстро наладим этот генетический центр и вместе с Вами попытаемся использовать весь тот опыт, который в этом отношении есть у меня, так как здесь нужно много такта и пожалуй еще больше авторитетности» (321).
На допросе 24 февраля 1933 года Писарев показал, что якобы:
«…с целью согласованного проведения в системе ин-та мероприятий, рассчитанных на противопоставление установкам Сов. власти и коммунистической партии… нам нужно было создать свою законспирированную организацию и эта организация была создана» (322).
Через месяц с небольшим (на допросе 5 апреля 1933 г.) Писарев резко увеличил объем информации, преподнесенной следователям ОГПУ и, основываясь на своих знаниях как «правой руки» Вавилова — его заместителя в дирекции и доверенного лица в Научном Совете ВИПБиНК, напряг память, чтобы ничего не пропустить (видимо Виктор Евграфович очень волновался, поэтому в подписанном им тексте много орфографических ошибок):
«В отношении связей акад. Н.И.ВАВИЛОВ в Москве и на периферии я могу сообщить следующие данные:
В Москве ВАВИЛОВ находился в очень тесной и дружеской связи с ДОЯРЕНКО, С. ЧАЯНОВЫМ, А. ЧАЯНОВЫМ, КОНДРАТЬЕВЫМ, МАКАРОВЫМ, РЫБНИКОВЫМ (последние четыре проф. — экономисты), проф. ЛИСИЦЫНЫМ (Московск. сельхозцентра) и проф. КОЛЬЦОВЫМ Н.К. (кажется директор ин-та экспер. биологии) и проф. ЛИСКУНОМ, дир. ин-та животноводства.
На Средней Волге ВАВИЛОВ имел связи с проф. КОНСТАНТИНОВЫМ, дир. селекции. ст. в Кинеле под Самарой, в Казани с проф. ТИХОНОВЫМ (научн. руководит. Казанского селекц. центра)
На Нижней Волге ВАВИЛОВ очень часто бывал в Саратове, где у него были связи с дир. ин-та засушл. хоз-ва акад. ТУЛАЙКОВЫМ и проф. МЕЙСТЕРОМ (директ. Нижне-Волжск. Селекцентра).
На Северном Кавказе ранее ВАВИЛОВ часто бывал у дир. Донск. селекц. ст. проф. ЛЕБЕДЕВА, а затем в Краснодаре на Табаководческой станции у проф. ШМУКА, СМИРНОВА И ПАЛАМАРЧУКА.
В Закавказье, в Тифлисе у ВАВИЛОВА были очень близкие связи с коллективом ботаников в Тифлисском ботаническом саду (проф. СОСНОВСКИЙ, проф. ДЕКАПРЕЛЕВИЧ, проф. ТРОИЦКИЙ — последний теперь в Эревани, кажется, и проф. — фамилия немецкая, ее забыл, завут Александр Альфонсович, теперь работает в Баку).
В Эриване у ВАВИЛОВА были связи с вышеуказанным профессором ТРОИЦКИМ и проф. ТУМАНЯНОМ, а в Баку с проф. ЛЕБЕДЕВЫМ и проф. БРАЖАЗИЦКИМ.
В ЦЧО ВАВИЛОВЫМ поддерживалась связь с проф. ЯКУНИНЫМ и его ассистентом УСПЕНСКИМ, селекционером ПОПОВЫМ И.И.
На Украине ВАВИЛОВ очень часто бывал в Одессе у академика САПЕГИНА и последнее время старается его перевести в Ленинград.
В Киеве ВАВИЛОВ поддерживал близкие отношения с проф. КОЛКУНОВЫМ и проф. ЛЕВШИНЫМ.
В Харькове из лиц, с которыми поддерживал тесную связь ВАВИЛОВ, можно назвать акад. СОКОЛОВСКОГО (кажется президент с/х акад. Украины), проф. ЕГОРОВЫМ и проф. ЯНАТОЙ.
В Средней Азии (в Ташкенте) из близких ВАВИЛОВУ лиц можно назвать проф. БАРАНОВА, проф. ДИМО, селекционера ДЕРЕВИЦКОГО (теперь в ЦЧО в селекцентре на Степной станции) и селекционера Главхлопка проф. БЕЛОВА.
При поездке через Сибирь на Д.Востоке Н.И.ВАВИЛОВ установил знакомство и связи:
В Омске — Зап. Сибирск. селекцентр — с БЕРГОМ и ЦИЦИНОМ.
В Красноярске — на опытной станции (теперь это Средне-Сибирский селекцентр при совхозе Камала) с МЕЙНЕКОМ, в Благовещенске на Амурской селекционной ст. с ЗОЛОТНИЦКИМ.
В Тулуне (Вост. Сиб. край) на Тулунской Селекционной ст. с ГУСЕЛЬНИКОВЫМ.
Во Владивостоке в Университет с проф. САВИЧ и проф. СОБОЛЕВЫМ (последний теперь работает на Сев. Кавказе, заведывает Сев. Кавк. отдел ВИР’а)» (323).
Получив такой список фамилий, ОГПУ могло считать себя надолго обеспеченным работой. В течение почти десяти последующих лет многие из тех, кого Писарев назвал в своем доносе, оказались за решеткой. Сам Писарев уехал работать в Подмосковье, дожил до 90 лет, и в целом обеспечил себе полную успехов и наград жизнь, стал академиком ВАСХНИЛ, в разгар лысенковского владычества в науке — в 1951 году — был удостоен Сталинской премии. В 1962 году его наградили Золотой звездой Героя социалистического труда и орденом Ленина. О нем были написаны еще при жизни хвалебные книги, в которых ни слова о пребывании в заключении в 1933 году и о его преступном “аолеизъяслении” на следствии против коллег не было сказано (См., например, /324/). Пребывание Писарева и его коллег за решеткой оказалось в тот год непродолжительным в большой степени благодаря героической защите всех их Вавиловым. Столь же быстро оказался на свободе Коль, хотя никто не может сказать сегодня точно, был ли его арест серьезным, или взяли Коля для отвода глаз, после заключения в тюрьму большой группы действительно близких к Вавилову людей.
Но даже отпустив на волю своих пленников (многих лишь временно), чекисты продолжали использовать их показания для обвинений других людей и прежде всего Вавилова, Карпеченко, Левитского и Говорова. Так и переходили из одного документа ОГПУ в другие фразы из протоколов допросов Авдулова, Писарева, Таланова, Кулешова и других вавиловских сотрудников.
Конечно, сегодня, спустя почти век, трудно воспроизвести моральную атмосферу тех дней, понять как мог спокойно работать Вавилов, не паниковал, не расслаблялся и не озлоблялся. Из его опубликованных выступлений в 1933-1940-х годах и статей перед нами предстает оптимист и жизнелюб, не запуганный, не деморализованный. Он ведет огромное дело, ведь его институт — самый большой в стране, если не в мире: в нем трудятся более полутора тысяч сотрудников, больше, чем в полусотне других институтов вместе взятых. Он к тому же руководит далеко не маленькой Всесоюзной Академией сельскохозяйственных наук имени Ленина — ВАСХНИЛ, в которую входили десятки институтов, созданных с непосредственным его участием. Он же — директор большого Института генетики АН СССР.
В ОГПУ начинают детально разрабатывать «Дело Вавилова»
К весне 1932 года ОГПУ накопило много доносов на Вавилова, утверждавших его вредительскую и шпионскую деятельность, ненависть к советскому строю и правительству. С доказательствами обвинений дело обстояло совсем плохо, но это мало кого волновало. Теперь собранный материал можно было двинуть наверх. В обширном документе на сорока одной странице машинописного текста, названном «Директивное письмо», донесения были сведены воедино. 14 марта 1932 года документ отправили сразу в несколько адресов на верхи, в том числе главному заводиле всех процессов — Сталину (325). Авторами документа были указаны представитель 8-го отдела Экономического Управления ОГПУ (ЭКУ ОГПУ) (фамилия названа не была) и начальник Экономического Управления ОГПУ Миронов. Не были упомянуты доносчики Якушкин и Коль, зато были приведены новые показания против Вавилова, например, было сказано, что еще один сигнал поступил из офиса Лаврентия Берия, руководившего тогда Закавказским ГПУ:
“В письме №5766 с/к от 29 марта 1931 г. ЭКО Зак. ГПУ сообщило…, что Абхазский филиал ТКП почти до самого последнего времени поддерживал связи с Москвой… пользуясь в области вредительства и подготовки к интервенции директивами центра… полевода Таланова” (326).
Концы в этом сообщении не сходились, так как назывался сотрудник ленинградского Института В.В. Таланов, а связаны абхазские “враги” были якобы с Москвой. Но так уж получалось у чекистских знатоков, что ошибки, вроде вредительства давно покойного Зайцева или неувязка с географическим положением Таланова, живущего не в том месте, где он якобы вредил, не мешали главному: чекисты демонстрировали Сталину, что они ревностно исполняют его поручения и их обязанности.
Во многих документах содержалась ссылка на то, что через несколько месяцев после “открытия” грузинскими чекистами вредительских действий Вавилова, подтверждения его “вредительства” пришли из “бдительных органов” с Украины, из Ленинградского Военного Округа и из других мест (ЭКУ ОГПУ, ЭКО ПП ОГПУ по ЛВО, ЭКО ПП ОГПУ по ЦЧО, ЭКО ПП ОГПУ по НВК и др.” /327/). Проходят в этом и многих последующих документах и фразы об анонимных партийных источниках информации:
“Поступило ряд сообщений (орфография Директивного письма ОГПУ от 14 марта 1932 г. сохранена — В.С.) партийцев Москвы и Ленинграда об антисоветской работе группы специалистов в ВИР и об “осином гнезде” в Ленинграде… Все эти материалы послужили серьезнейшим основанием к форсированной и широкой разработке к.-р. группировки ВАВИЛОВА” (/328/, выделено мной — В.С.).
Как всегда было с плетением интригующих фальшивок, когда прежде всего для обосновании причин зловредных действий искали идейно-политическую подоплеку, такую же подоплеку немедленно нашли и в отношении “осиного гнезда”. Длинный отрывок из “Директивного письма” передает настрой чекистского начальства:
“Возникнув с дореволюционных времен на базе Ученого Комитета царского департамента земледелия, группа быв[ших] ответственных чиновников указанного департамента и буржуазных ученых сгруппировала в Ленинграде за годы революции под различными организационными формами, сперва как Государственный Институт Опытной Агрономии, затем как Всесоюзный Институт Прикладной Ботаники и Новых Культур и, наконец, как Всесоюзный Институт Растениеводства… значительные антисоветские кадры буржуазных теоретиков и практиков сельского хозяйства. Стоя в стороне от практической деятельности по сельскому хозяйству, занимаясь отвлеченными теоретическими трудами на основе буржуазных теорий и организацией экспедиций во все части света для отыскания новых видов растений, — указанная группа, возглавляемая с 1924 года профессором ВАВИЛОВЫМ, стала центром притяжения агрономических трудов кадров, саботирующих соввласть и не желающих участвовать в социалистическом строительстве” (329).
В этом документе чекисты впервые открывают имя их основного информатора, внедренного в ВИР, — Григория Шлыкова. Именно Шлыков, по свидетельству хорошо его знавших профессоров Синской, Бахтеева, Фляксбергера и других, постоянно писал и говорил в разнузданно демагогических выражениях о якобы научной никчемности Вавилова. Он повторял Коля и Якушкина, которые отвергали именно научную значимость работ Вавилова. Эти наветы, отрицавшие весомость вавиловских достижений в науке, были вставлены в «Директивное письмо»:
“Широкая известность ВАВИЛОВА как советского ученого, известность в значительной мере им создаваемая, скрывает лицо незаурядного идеолога аграрной контрреволюции… Вавилов — типичный авантюрист в научной области… Его научное «имя» весьма сомнительной ценности” (330).
“Вместо серьезной научно-исследовательской работы на базе марксистско-ленинской методологии и достижений физики и биологии, старое буржуазное опытничество, ставка на опыт, гадание на гуще («вырастает не вырастает», «будет мутация (изменение вида растений) или не будет»).
…ВАВИЛОВ во всех своих программных и деловых выступлениях… делает основной упор на проблеме «мировых растительных ресурсов», вопросе общем для социалистического сельского хозяйства, а не на вопросах агротехники, организации с-х., укреплении колхозов, производительности и т. д. — вопросах больных для соц. реконструкции сельского хозяйства, выражая этим политику саботажа в важнейших проблемах строительства социалистического хозяйства» (331).
И тем не менее, несмотря на слова о никчемности научных поисков, чекисты вынуждены были признать несколько важных положений относительно научной роли Вавилова в стране:
“Участие группировки ВАВИЛОВА в техническом разрешении ряда кардинальных вопросов сельского хозяйства страны усилилось за последнее время…, [в ВИРе работает] 1200 чел. высококвалифицированных специалистов — техников сельского хозяйства, среди которых имеется ряд имен с мировой известностью… На местах, в Москве, Украине, Сев. Кавказе, Средней Азии, Закавказье, Дальнем Востоке и т. д. группировка ВАВИЛОВА представлена десятком отделений и десятками сортоиспытательных участков И-та Растениеводства, заполненных личным составом, аналогичным И-ту, мощной разветвленной сетью официальных и личных связей и знакомств во всех руководящих и технических органах сельского хозяйства, в центре и на местах и всех научно исследовательских институтах в ряде городов Союза…
Группировка ВАВИЛОВА, возглавляя ныне Всесоюзный Ин-т Растениеводства, руководящий всей научно-исследовательской деятельностью во всех отраслях растениеводства СССР, фактически держит в руках пути и методы дальнейшего развития земледелия Союза” (/332/, выделено мной — В.С.).
“Группировкой совершенно усвоена марксистская фразеология, советский порядок решения вопросов, слабые и сильные стороны советского аппарата и партийного руководства, способ и методы определения политических убеждений и настроений отдельных лиц, имеется достаточная ориентировка во всех политических вопросах текущего момента” (333).
Затем авторы документа утверждали, что
“Мнимые советские настроения, доходящие до готовности вступить в ВКП [Всесоюзная Коммунистическая Партия — В.С.] ради того, чтобы быть в центре и получать заграничные командировке, приспособленчество, двурушничество, умелое скрывание убеждений и взглядов — стали основными маскирующими средствами к-р работы [группировки Вавилова]” (334).
Но главное место в “Директивном письме” было обращено на обоснование разносторонней враждебной советскому государству научной и организационной деятельности Вавилова. Начинались объяснения с того, сколь злонамеренно Вавилов ограничивает приток в его огромный институт большевиков (якобы всего 10-15 на 1200 сотрудников в тот момент), затем утверждалось, что он поддерживает связи с врагами Соввласти за рубежом, что вместе с Талановым пытался протащить в сельское хозяйство СССР принципы американской организации этого сектора экономики и американские фирмы (“протежирует американские капиталистические интересы в пику интересам Советской власти” /335/) и одновременно “является агентом английской контрразведки” (336), затем объяснялось, как он ненавидит советскую власть (“Политические позиции группировки ВАВИЛОВА резко враждебны коммунистической партии и Советской власти” /337/) и как умело скрывает ненависть к советскому строю.
Почти половину огромного по объему “Директивного письма ОГПУ” занимали обвинения Вавилова во вредительстве в растениеводстве СССР. Эти обвинения были разбиты на множество пунктов и подпунктов, касались вредительских рекомендаций по разным сельскохозяйственным культурам. Были среди них и весьма занятные. Все в стране отлично понимали, что вину за истребление лучших сортов пшеницы и других культур нужно было возлагать на тотальную коллективизацию и экспроприацию всего зерна у крестьян. Теперь же виноватым был назван Вавилов. Он же, оказывается, был виновен в “срыве работ по селекции кукурузы, сои, конопли, люцерны и т. д.” (338), хотя чуть ниже утверждалось, что он, напротив, “вредил” тем, что призывал занимать “лучшие земли (пшеничные и хлопковые земли)… кукурузой” (339), а еще ниже в вину Вавилову было поставлено то, что он” скрывал зимостойкие и засухоустойчивые урожайные сорта кукурузы” и оказывал “сопротивление продвижению кукурузы на север… и развитию семеноводства кукурузы” (340). Логики в этих взаимоисключающих обвинениях не было. Два пункта обвинения чекистов были вполне понятны: с нескрываемым раздражением они писали о “деятельности… вавиловской группировки по ходатайствам за арестованных вредителей, … составление списков на освобождение, паломничество родственников арестованных к ВАВИЛОВУ” (341). Еще один пункт раздражения был связан с тем, что Вавилов не опирался на членов ВКП(б), а предпочитал им “быв[ших] чиновников департамента земледелия, представителей земства, помещичьих элементов, деятелей кадетской и эсеровской партий…” (342).
В последней части “Директивного письма” “аналитики” из ОГПУ нашли еще одну тему для глубокомысленных рассуждений — противопоставление “прусско-датского пути” развития сельского хозяйства “американскому пути”. Первый якобы заключался “в апологетике… МЕЛКОГО сельского хозяйства, являлся уделом всех выброшенных и ликвидированных Октябрьской революцией идеологов аграрной контр-революции (КЕРЕНСКИЙ, ЧЕРНОВ, ЩЕПКИН, КОНДРАТЬЕВ, ЧАЯНОВ, ЧЕЛИНЦЕВ, САДЫРИН и др.)” (343), а второй — в развитии КРУПНЫХ хозяйств по американскому образцу, что поддерживал В. В. Таланов. Воспользовавшись тем, что ЧК-ОГПУ “выбросила и ликвидировала” всех сторонников первого пути, Вавилов и его группа якобы заняли освободившееся место. Надо было побеждать теперь уже “американскую группировку ВАВИЛОВА”:
“Изменившаяся хозяйственно-политическая обстановка, ликвидация кулачества как класса, коллективизация, строительство крупных механизированных совхозов, социалистическая реконструкция сельского хозяйства уничтожили пути и возможности буржуазной реставрации через рост капитализма в деревне. Поэтому вредительство, срыв, задержка темпов социалистической реконструкции и сопротивление ей, постоянное подчинение сельского хозяйства Союза иностранной, и в первую очередь, американской, зависимости, не давая возможности СССР “догнать”, а тем более “перегнать” капиталистические сельско-хозяйственные страны — являются основными методами и задачами контр-революционной борьбы “американской” группировки ВАВИЛОВА” (344).
В заключительных абзацах Письма был сделан намек на существование еще более разветвленной вредительской организации — всей Академии Наук СССР:
“…по самым общим оперативным намекам, требующим дальнейшей разработки, можно предположить, что вавиловская группировка является только сельскохозяйственной частью той общей контр-революционной организации, которая складывается в недрах Академии Наук СССР” (345),
Все до одного пункты обвинений были обоснованы не просто беспомощно, а вопиюще беспомощно. Особенно плохо обстояло дело с доказательствами шпионской деятельности Вавилова. Ни одного заслуживающего доверия факта, такого как поимка Вавилова с поличным или задержание в момент передачи им на Запад секретных материалов, указано не было. Вместо этого были названы фамилии четырех “врагов” советской страны, якобы “изобличенных материалами ОГПУ в руководстве и финансировании к-р [контрреволюционного] движения в СССР”. Двое из “финансистов” были скромно живущими в эмиграции учеными, отлично известными во всем ученом мире, — проф. С.И. Метальников из Пастеровского института и проф. А.И. Стебут из Белградского университета. Назван был еще один эмигрант из России, живущий в Берлине, — П.Ф. Шлиппе («автор статьи об истории фирмы Вильморенов в «Трудах по прикладной ботанике»” /346/), и германский дипломат — Аухаген. Фамилии двух последних приводились без указания имен, и невольно складывалось впечатление, что даже их имен ОГПУ не знает. Ни одного установленного эпизода обмена ими с Вавиловым чем-то предосудительным не было приведено вообще. Столь же безосновательными были все остальные пункты шпионажа. Документ носил безапелляционный характер. Обвинения были категоричными, призывы к немедленной расправе с Вавиловым и его ближайшими сотрудниками сформулированы крайне жестко. В тексте даже присутствовал абзац, в котором было высказано недоумение по поводу причин так долго длящейся безнаказанности “группировки” Вавилова:
успехи группировки “…вызывают законный вопрос о причинах ее сохранения до сего времени и неликвидации в момент разгрома к-р организаций в сельском хозяйстве в 1930-31 гг. Была ли эта группировка незамечена или деятельность ее не носила такого характера, какой она приобрела в последнее время и надобности в ее ликвидации не имелось?” (347).
(продолжение следует)
Примечания
7 Данный пункт первоначально был частью раздела 2, но в машинописной копии письма (так называемом отпуске), хранившейся ранее в Архиве ВИР, а позднее перемещенном в Центральный Архив Научно-технической Документации Санкт-Петербурга (ЦГАНТД СПб) рукой Вавилова этот пункт помечен как пункт первый (245). Видимо Вавилов хотел поставить этот пункт первым в письме, однако изменений в нумерацию других пунктов внесено не было.
8 Утверждение, что Лысенко был первым селекционером, разработавшим принцип скрещивания географически отдаленных растений, ошибочно.
9 М.А. Поповский пишет о И. В. Якушкине:
«В 1920 году, не найдя общего языка с советской властью, молодой профессор-растениевод, ученик и преемник профессора В. Р. Вильямса, бежал сначала из Воронежа в Крым, потом попытался из Крыма выехать с отступающими частями генерала Врангеля. Злые языки утверждают, что только случайность помешала ему обосноваться за границей. В последнюю минуту Якушкина попросту спихнули с отплывающего в Турцию парохода. Пришлось затаиться в Крыму… Однако в 1930 году во время «первой волны» массовых арестов, его схватили» (300).
10 Татьяна Абрамовна Красносельская была дочерью крупного банкира, который догадался до революции перевести все активы своего банка в Швейцарию и уехал из России. Дочь банкира получила великолепное образование и не только сама стала физиологом растений, но и всячески помогала мужу, в частности, перевела на французский и немецкий его книги. После выхода из заключения супруги поселились в Саратове, откуда её мужа Максимова в 1939 году пригласил в Москву на работу директор Института физиологии растений АН СССР академик А.А. Рихтер (318).
Цитируемая литература и комментарии
238 ЛГАОРСС, фонд ВИР, дело 673, л. 3.
239 Об этом разговоре мне рассказывал со слов Презента академик Н. В. Турбин в 1971 году.
240 Этот документ и последовавшая затем переписка хранлись в фонде Комиссии содействия ученым при СНК Союза ССР в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ): ф. Р-4737, оп.2, д 1514.
241 ЦГАНТД СПб, ф. 618, оп. 1-1, д. 52, л. 12.
242 Цитировано по «Положению о премиях имени В. И. ЛЕНИНА за научные работы», хранящемся в Архиве ВИР, оп. 1, д. 15, лл. 118-120.
243 ЦГАНТД СПб, ф. 618, о. 1-1, д. 52, л. 12 (ранее хранилось в Ленинградском государственном архиве Октябрьсой революции и социалистического строительства (ЛГАОРСС), фонд ВИР, № 9708, дело 667, лист 28), письмо напечатано на бланке академика Н. И. Вавилова 8 февраля 1934 г.
244 Архив ВАСХНИЛ, опись 450, связка 196, дело 43, лист 21.
245 Там же.
246 ЦГАНТД СПб, ф. 318, оп. 1-1, д. 667, л. 28-29.
247 Протокол совещания при директорате Всесоюзного Ин-та Растениеводства об издании центрального журнала по селекции 27 октября 1934 г. ЦГАНТД СПб, ф. 318, оп. 1-1, д. 647, лл. 60-60 об. Хранящийся в архиве протокол содержит собственноручные пометы Вавилова и его подпись.
248Там же, лист 60.
249 Там же, л. 60-об.
250 Вавилов Н.И. Предисловие к I т ому «Теоретических основ селекции растений» (201), т. 1, стр. XV.
251 Вавилов Н.И. Селекция как наука. Там же, стр. 10 и 12.
252 Вавилов Н.И. Ботанико-географические основы селекции. Там же, стр. 72.
253 Сапегин А.А. Значение яровизации для фитоселекции. Там же, стр. 807-814; В. С. Федоров и И. М. Еремеева. Внутривидовая гибридизация, стр. 388-389; Говоров Л.И. Селекция на засухоустойчивость (в этой статье был специальный раздел «Яровизация как метод селекции на засухоустойчивость», стр. 837-838).
254 См. (201), т. 1, стр. XV, 72, 388, 389, 807-814, 864-866, 877, 881, 891 и др., на некоторых страницах ссылки на Т. Д. Лысенко даны неоднократно.
255 Там же, стр. 865.
256 Доклад Н. И. Вавилова на заседании Президиума ВАСХНИЛ 17 июня 1935 года, Архив ВАСХНИЛ, опись 450, л. 192, д. 3.
257 Вавилов Н.И. Пшеница в СССР и за границей. Газета «Правда», 28 октября 1935 г., №298 (6544), стр. 2-3 и №299 (6545), стр. 2-3.
258 Там же. См. выпуск газеты от 29. Х. 35 г., №299 (6545), стр. 3.
259 Пшеница советской страны. Доклад на сессии ВАСХНИЛ. Газета «Социалистическое земледелие», 29 октября 1935 г., № 227 (2036), стр. 3.
260 “Важнейшие вопросы октябрьской сессии Академии с.-х. наук. Беседа с вице-президентом академии Н. И. Вавиловым”. Газета «Социалистическое земледелие», 18 октября 1935 г., №218 (2027), стр. 3.
261 Акад. Н. И. Вавилов. Речь на Совещании передовиков урожайности по зерну, трактористов и машинистов молотилок с руководителями партии и правительства, произнесенная 29 декабря 1935 г. Газета «Правда», 2 января 1936 г., №2, (6608), стр. 2.
262 Прянишников Д.Н. Речь на Совещании передовиков урожайности. Газета «Правда», 3 января 1936 г., № 3 (6609), стр. 4. См. книгу о нем: О.Н. Писаржевский. Прянишников, М., Изд. «Молодая гвардия», 1963.
263 Сапегин А.А. Значение яровизации для фитоселекции, в кн.: «Теоретические основы селекции растений», Госуд. изд. Сельскохозяйственной совхозной и колхозной литературы, М.-Л., 1935, т. 1, стр. 807-814. Цитата на стр. 807.
264 Там же, стр. 816.
265 Там же, стр. 808.
266 Цитировано по статье Т.Д. Лысенко «О каких «выводах» тревожится академик Константинов?». Газета «Социалистическое земледелие», 4 апреля 1937 г., № 77 (2465), стр. 2-3.
267 См. (217).
268 См., напр., Э.Э. Гешеле, Борьба с грибными заболеваниями при яровизации, «Бюллетень яровизации», 1932, №2-3, стр. 69-80; Ф. Немлиенко. К вопросу о борьбе с твердой головней при яровизации пшеницы. Там же, стр. 81-86 и др.).
269 Журнал «Яровизация», 1936, № 1 (4), стр. 118.
270 Лысенко Т. Д. «Предварительное сообщение…», см. (212), стр. 5-6.
271 См. (187).
272 Акад. П. Н. Константинов. Уточнить яровизацию. Журнал «Селекция и семеноводство», 1937, № 4, стр. 12-17.:
273 Константинов П.Н., П.И.Лисицын и Д.Костов. Несколько слов о работах Одесского института селекции и генетики. Журнал «Социалистическая реконструкция сельского хозяйства», 1936 г., №10.
274 Там же.
275 Там же.
276 Архив ВИР, Оп. 1, Д. 19а, л. 173.
277 Ученые в облаках. Листок рабоче-крестьянской инспекции» — приложение к газете «Правда». Данная статья упомянута в газете «Правда» от 21 февраля 1930 г., цитировано по фотокопии статьи, хранящейся в Архиве ВИР, оп. 1, д. 20, лл. 18 и 18а.
278 Балашов В. Институт благородных … ботаников. Газета «Правда», 21 февраля 1930 г.
279 Там же.
280 Там же.
281 Там же.
282 Там же.
283 Там же.
284 См., например, «Николай Иванович Вавилов. Научное наследие в письмах. Международная переписка, 1921-1927», т. 1, М., 1994, стр. 323.
285 ЦГАНТД СПб, Ф. 318, оп. 1-1, д. 230, л. 99-102, текст напечатан на лицевых и оборотных страницах листов) , приводимые слова см. на л. 102 об.
286 Там же, л. 99.
287 Там же, л. 101.
288 Там же, л. 99 об.
289 Там же, л.100.
290 Коль А.К. Прикладная ботаника или ленинское обновление земли. «Экономическая газета», 29 января 1931., стр. 3.
291 Архив ВИР, оп.1, д. 15, л. 62-63.
292 Газета «Правда» от 19 марта 1956 г.
293 Дояренко А.Г. Из агрономического прошлого, 1958; Избранные сочинения, 1963; Занимательная агрономия, 1963; Жизнь поля, М., изд. «Колос», 1966.
294 Газета «Сельская жизнь», 10 мая 1962 г., №108 (9281), стр. 2.
295 Орловский Н.В. Алексей Григорьевич Дояренко, Изд. «Наука», М., 1980.
295 Писаржевский О. Н. Прянишников, из серии «Жизнь замечательных людей», Изд. ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», М., 1963, (см. стр. 182 и 209-210).
297 Малая Советская Энциклопедия, 1929, М., т. 2, стр. 347.
298 БСЭ, 3 изд., 1971, т. 5, стр. 574.
299 Крекнин Н.Я., М.М.Рудакова (в статье ошибочно вместо фамилии М.М.Рудакова напечатано М.М.Руденко), Цит. По: Т. К. Лассан. Елена Карловна Эмме. См. (76), стр. 590.
300 Цитировано по книге М.А.Поповского «Дело Вавилова», опубликованной в сборнике «Па-мять», вып. 2, Москва 1977 — Париж 1979, стр. 290. Поповский приводит показания Якушкина, данные Военной Прокуратуре СССР при перепроверке дела Вавилова, содержащиеся в «Следственном деле Н.И.Вавилова», № 1500, том. 10.
301 Мосякин А. журнал «Огонек», № 8 (3213), 1989, стр. 27.
302 См. (80), стр. 229.
303 См. (300).
304 См. (80), стр. 142.
305 Там же.
306 Там же.
307 Там же.
308 В Архиве ВИР хранится папка копий писем Вавилова Зайцеву.
309 См. (80), стр. 143.
310 Там же, стр. 175.
311 Там же.
312 Директивное письмо, подготовленное 8 отд. ЭКУ ОГПУ, подписанное начальником ЭКУ ОГПУ Мироновым и утвержденное заместителем председателя ОГПУ Акуловым 14 марта 1932 года, цитир. по (80), стр. 149.
313 Там же.
314 Там же.
315 Там же, стр. 161.
316 Там же.
317 Там же, стр. 160 и далее.
318 Личное сообщение профессора В.И.Кефели.
319 Цитировано по статье Д.В.Лебедева и Л.И.Абрамовой. Григорий Андреевич Левитский. См. (76), стр. 307-322. Приведенная цитата взята со стр. 316-317.
320 См. (300).
321 Архив ВИР, оп. 1, дело 15, лл.81-84 и на оборотных сторонах листов.
322 См. (80), стр. 175.
323 Там же, стр. 184-186.
324 Долинин В. Романтика научного поиска. М., Изд. «Советская Россия», стр. 144.
325 ЦА ФСБ России, дело №Р-2311, том 8, л. 58-89; цит. по (272).
326 Там же, стр. 143.
327 Там же.
328 Там же, стр. 143.
329 там же, стр. 143 — 144.
330 Там же, стр. 148.
331 Там же. стр. 151.
332 там же, стр. 144 — 145.
333 Там же, стр.147.
334 Там же.
335 Там же, стр. 146.
336 Там же, стр. 148.
337 Там же, стр. 146.
338 Там же, стр. 153.
339 Там же, стр. 154.
340 Там же, стр. 155.
341 Там же, стр. 150.
342 Там же, стр. 148.
343 Там же, стр. 157.
344 Там же, стр. 157—158.
345 Там же, , стр. 158.
346 См. (73), стр. 576.
