©"Семь искусств"
  декабрь 2020 года

Loading

В Германии имя Борджиа, что называется, впечаталось в массовое сознание. Подспудный огонь Реформации еще не полыхнул в полную силу, но брат Мартин Лютер уже вел свои проповеди, и его трактаты расходились все шире и шире… Одним из предтеч Реформации был Джироламо Савонарола, отлученный папой Александром Борджиа от Церкви и казненный во Флоренции.

Борис Тененбаум

БОРДЖИА

(продолжение. Начало в № 3/2020 и сл.)

Чезаре Борджиа и примерно тысяча дней его загробной жизни…

I

Борис Тененбаум

Чезаре, чудом вырвавшегося из папской тюрьмы, встречали в Неаполе с восторгом. Его там ждали родственники – и кузен кардинал Борджиа, и младший брат Жоффре. Принцесса Санча, жена Жоффре, видеться с Чезаре не захотела – она, собственно, и собственного мужа не жаловала и жила от него отдельно. У нее были теперь собственные средства. Конечно, та ветвь Арагонской династии, к которой она принадлежала, была свергнута, но все же она была внучкой короля Ферранте, и дочерью короля Альфонсо, и родственницей, пусть и по боковой ветке, его католического величества, короля Фердинанда – так что новой власти обращаться с ней плохо было бы негоже. И Санче вернули некие поместья и даже предоставили в ее распоряжение большой дворец в Неаполе.

Но не встреча с родственниками – и уж тем более не встреча с ненавидящей его Санчей – была сейчас желанна Чезаре. Куда больше всех родственных объятий ему было нужно расположение дона Гонсальво де Кордоба. Ему не пришлось долго ждать приглашения – дон Гонсальво, назначенный вице-королем Неаполя, принял его в своей резиденции в цитадели, замке Кастель Нуово, и сразу перешел к делу. Неаполь был взят – следующей целью дон Гонсальво считал Флоренцию. Нападение на нее должен был возглавить ее изгнанный правитель, Пьеро Медичи[i], – но он утонул, спасаясь после битвы при Гарильяно. Ему требовалась найти замену – и дон Гонсальво де Кордоба предложил эту роль своему гостю.

Нечего и говорить, что за предложение Чезаре ухватился просто с восторгом, так что план нападения на Флоренцию вырабатывался при самом горячем его участии. Герцог Валентино потерял свои владения, но у него оставались связи в Романье, у него были еще и некоторые средства, и он мог оказаться очень полезен.

Скажем, крепость в Форли, которую он когда-то отнял у Катерины Сфорца, все еще удерживалась назначенным им комендантом. Положим, тот не хотел сдавать замок не из верности Чезаре. Комендант просто настаивал на том, чтобы за сдачу крепости ему было уплачено, а деньги все не поступали. Но заплатить ему можно было и из испанской казны, обладание ценной крепостью было бы важным козырем, и Чезаре Борджиа вполне мог бы помочь дону Гонсальво этот козырь заполучить. У него к тому же были и обширные связи и в Пизе, восставшей против Флоренции, и в Сиене, и в Лукке – и Чезаре целые дни проводил в штаб-квартире испанских войск в Неаполе, и ему даже назначили специального адъютанта, дона Педро Наварро, которого на сегодняшний лад, наверное, следовало бы называть «офицером связи». Вечером 26 мая 1504 года, когда все уже было готово к началу похода, Чезаре зашел в замок Кастель Нуово, чтобы попрощаться с доном Гонсальво, ибо невозможно же было уехать без того, чтобы нанести прощальный визит своему командующему? Первым, кого он встретил, был его адъютант дон Педро, обратившийся к нему по-испански с изысканно учтивыми словами:

«Я здесь, монсеньор, для того, чтобы составить вам компанию – и мне велено оставаться при вас и бодрствовать всю ночь».

Это была вежливая формула ареста.

II

Вообще говоря, здесь начинаются непонятные вещи. Испанский посол при Святом Престоле дон Диего де Мендоза хлопотал об освобождении Чезаре Борджиа уже с начала января. Освободили же его в самом конце апреля – вроде бы было время подумать, хотят испанские власти видеть Чезаре Борджиа на свободе – или нет, не хотят? Однако, по-видимому, все-таки хотели, и даже более того – ему был предоставлен так называемый «пасс», или письменное разрешение, для путешествия в Неаполь, и за ним посылали галеру, и вообще принимали как гостя. А потом вдруг арестовали, да еще и поместили в тюрьму повышенной надежности, в высокой башне, и под самой крышей. Тюрьма носила неофициальное название «Жаровни» и, по-видимому, не зря – даже в начале лета на юге Италии довольно жарко, а уж в запертом и непроветриваемом помещении под отделанной свинцом кровлей можно было действительно изжариться…

Формальным основанием для ареста была жалоба папы римского Юлия II, на то, что крепость Форли все еще не сдается папским войскам, а держит знамя Чезаре Борджиа. Но тот уже передал все нужные пароли и освободил коменданта замка от присяги и даже предлагал сам уплатить ему за оставление крепости в полном порядке – настолько он стремился покончить с этим делом. Чезаре, конечно, мог и пересмотреть свои намерения, но ведь в этом случае замок Форли был бы занят испанскими войсками – зачем же испанцам его арестовывать?

Но дон Гонсальво получил приказ об аресте Чезаре, написанный совершенно недвусмысленно. А испанским послам была отправлена инструкция, где, в частности, говорилось следующее:

«Мы рассматриваем факт прибытия герцога [Чезаре Борджиа, герцога Валентино] в Неаполь с глубоким неудовольствием, и не только по политическим причинам. Как вы знаете, мы смотрим на этого человека с ужасом из-за тяжести преступлений, им совершенных, и мы не желаем, чтобы его рассматривали как находящегося на нашей службе, как бы ни был он богат крепостями, солдатами и деньгами».

В отличие от итальянских кондотьеров у испанских полководцев чувство долга и повиновения суверену было развито очень сильно – иначе они высоких постов не достигали. А за поведением вице-королей всегда присматривал специальный местный совет, имевший право независимого доклада их католическим величествам.

Деваться дону Гонсальво было некуда – он выполнил приказ, но тем самым нарушил слово чести, ибо Чезаре была обещана неприкосновенность. И дон Гонсальво де Кордоба, когда-то укорявший семейство Борджиа за то, что они ставят почести выше чести, и сам поступил подобным образом. И хотя сделал он это не по доброй воле, а по приказу, но чувствовал себя вице-король Неаполя все равно совершенно отвратительно. Во всяком случае, он не наказал одного из своих офицеров, который заявил, что «их католические величества нарушили слово чести, данное от их имени» и что он готов драться на поединке со всяким, кто это его заявление оспорит.

И не только дон Гонсальво не наложил на этого офицера никакого взыскания, но и во всем испанском войске, собранном под Неаполем, не нашлось никого, кто вступился бы за честь совместно правящих монархов, короля Арагона Фердинанда и королевы Кастилии и Леона Изабеллы. В августе, после добрых трех месяцев заключения, крепость Форли все-таки сдалась. Ее комендант получил чек на венецианский банк на требуемую им сумму и с развернутыми знаменами под барабанный бой ушел из замка, как и обещал. Формальной причины для задержания Чезаре Борджиа больше не было. Но, конечно же, немедленно нашлась другая.

Супруга дона Хуана Борджиа, герцога Гандии, бывшего гонфалоньера Церкви, безвременно почившего в Риме в результате разбойного нападения, предъявила Чезаре Борджиа, брату ее покойного мужа, обвинение в его убийстве.

Она требовала суда и справедливости.

III

Иск был вчинен по всей форме, положенной по правилам педантичной испанской Фемиды, а чтобы у обвиняемого не было возможности улизнуть, сославшись на то, что официально убийство Хуана Борджиа осталось нераскрытым, герцогиня, вдова убитого, прибавила к своему обвинению об убийстве мужа еще одно: Чезаре Борджиа обвинялся в том, что по его приказу удавили Альфонсо Арагонского, второго мужа Лукреции Борджиа. Вот уже этот факт отрицать было совершенно невозможно – это было проделано настолько открыто, что при желании можно было сыскать дюжины свидетелей и чуть ли не очевидцев…

В общем, было решено рассмотреть дело по всей справедливости, и за Чезаре Борджиа была послана галера, которой командовал его личный враг Просперо Колонна. Арестанта извлекли из камеры под крышей башни в Неаполе и под конвоем отправили в Испанию. Его высадили на берег в Виллануэва дел Грао, том самом порту, откуда шестьдесят лет назад основатель величия семьи Борджиа Алонсо де Борха отправился из Валенсии в Италию[ii].

Чезаре Борджиа заперли в крепости Чинчилла, недалеко от Албасете, и содержали нестрого. С ним был его слуга, а позднее штат был увеличен до восьми человек обслуги. Многие за него хлопотали – например, владетельная герцогиня Феррары Лукреция Борджиа делала все возможное для того, чтобы выручить брата из беды. Тем временем умерла королева Кастилии Изабелла. Считалось, что она относилась к Чезаре хуже, чем ее муж король Фердинанд, – это давало заключенному некоторую надежду.

Однако время шло и шло, и после восьми месяцев ожидания Чезаре Борджиа, по-видимому, дошел до такого состояния, что был готов решиться на что угодно. Во всяком случае, комендант крепости дон Габриэль де Гузман обвинил заключенного в попытке убить его. Согласно показаниям коменданта, Чезаре во время прогулки пригласил его вместе посмотреть со стен на крыши городка, лежащего ниже, а потом внезапно схватил за плечи и попытался столкнуть со стены. Дон Габриэль удержался на ногах, вырвался и отказался верить заявлению своего узника, что это была всего лишь шутка. И надо сказать, что королевская комиссия, которая разбирала все это дело, согласилась с комендантом и перевела Чезаре Борджиа в другую крепость, понадежнее и распложенную не в Валенсии, где у семейства Борджиа были обширные связи, а в замке Ла Мота, в самом сердце Кастилии. Там его продержали вплоть до конца октября 1505 года. У короля Фердинанда возникли серьезнейшие подозрения в отношении его вице-короля в Неаполе, дона Гонсальво де Кордоба. Он задумал сместить его, заменив своим сыном, но серьезно опасался, что это вызовет мятеж в Италии. Считалось, что Чезаре Борджиа может быть при случае использован как орудие против дона Гонсальво. Неизвестно, как обернулось бы дело, будь такое предложение действительно сделано. Макиавелли однажды сказал про Чезаре Борджиа, что в неудаче тот способен обнаружить яростную решимость – а Никколо Макиавелли в людях разбирался.

Что и было доказано, и при этом – совершенно блестяще. Чезаре Борджиа так и не дождался от короля Фердинанда желанного освобождения и так и не выслушал предложений, которые ему, возможно, были бы сделаны.

Вместо этого он бежал из тюрьмы.

IV

По истории его побега, право же, можно поставить авантюрное кино. Чезаре через своего капеллана умудрился найти сообщника в лице графа Бенавенте, у которого были свои причины не любить короля Фердинанда. В башню, где содержали Чезаре, были переправлены веревки. Его слуга попробовал спуститься вниз по одной из них, но она оказалась коротка, и бедняга рухнул вниз, переломав себе кости. Тем не менее Чезаре решился последовать за ним. Его веревка оказалась длиннее, что ему, увы, не помогло – в замке объявили тревогу, и кто-то из стражей, сообразив, что происходит, и увидев веревку в окне, взял ее и обрезал. Чезаре Борджиа упал в ров, сильно ушибся, но его все-таки взгромоздили на лошадь, и он с тремя провожатыми сумел уйти от погони.

Чезаре в декабре 1506 года добрался до Наварры, где правил брат его жены Шарлотты д’Альбре, и написал королю Людовику XII письмо – просил о содействии.

Людовик отказал ему во всем, а на просьбу выплатить обещанное приданое за Шарлоттой, своей родственницей, даже и не ответил. Вклады в генуэзских банках оказались конфискованными по судебным искам множества людей, ограбленных во время захватов Урбино, Форли, Пьомбино и так далее. Добраться до ценностей, загодя переправленных в Феррару к сестре, тоже не удалось, большая их часть оказалась в руках кардинала Ипполито д’Эсте.

Нашелся один-единственный человек, который все-таки помог Чезаре Борджиа. Это был его шурин. Король Наварры Жан III, брат Шарлотты д’Альбре, нуждался в хороших офицерах, и Чезаре остался в Наварре. В бою 12 марта 1507 года у замка Бьюмонт он и погиб. Его изувеченное тело[iii], раздетое донага, нашли на поле боя, прикрыли как могли и схоронили под алтарем церкви Святой Марии в Виане[iv].

Тем его земная жизнь и кончилась.

Но Макиавелли все-таки был прав – Чезаре Борджиа, политический деятель, герцог валансский и романольский, принц Андрии и Венафро, граф дийосский, правитель Пьомбино, Камерино и Урбино, гонфалоньер и генерал-капитан Святой Церкви, союзник или противник королей, прототип совершенного правителя в не написанной еще книге Макиавелли «Государь», политически умер гораздо раньше, в заключении, в Риме, в декабре 1503 года[v].

Просто его «загробная» жизнь затянулась – если считать со времени освобождения Чезаре из его заклюцения в Риме, то она длилась с 26 апреля 1504 года и до 12 марта 1507 года.

Целых два года, 10 месяцев и 12 дней, а всего дней набралось побольше тысячи.

Часть четвертая
Лукреция

Семейство д’Эсте

I

Весть о смерти папы Александра VI дошли до двора герцога Эрколе д’Эсте очень быстро, буквально за пару дней. Их доставил специальный гонец, отправленный послом Феррары в Риме, да к тому же гонцу были даны инструкции поторопиться… Новости о смерти отца его невестки не повергли герцога в отчаяние. Совершенно напротив – он даже написал своему послу в ответ, что все это к лучшему:

«…для вящей славы Господней и для блага всего христианства следует надеяться, что Провидение, может быть, дарует нам доброго пастыря, осененного святостью, такого, который сможет стереть память о скандалах, происходивших в лоне Святой Церкви».

Лукреция Борджиа восприняла весть о смерти ее отца совершенно не так – для нее это было большое горе. Она была привязана к отцу и очень им гордилась. В первые годы своего пребывания в Ферраре Лукреция устраивала в своих покоях для родственников ее мужа «скромные семейные приемы», на которых на стол выставлялись неслыханной роскоши серебряные сервизы, украшенные и гербом Борджиа, и гербом с тиарой и со скрещенными ключами, символом папской власти. Отец дал Лукреции и жизнь, и земные богатства, и высокий сан принцессы, так что ее горе было вроде бы делом совершенно естественным – но ее родственники по браку, семейство д’Эсте, такого взгляда на вещи совершенно не разделяли.

Они считали ее слезы и рыдания «законным знаком скорби», но выраженным в совершенно избыточной форме. Разве мало ходило слухов о ее скандальной связи с усопшим, которая далеко выходила за рамки обычных отношений между нежным отцом и его почтительной дочерью? Привлекать к этим сплетням еще и дополнительный интерес, с точки зрения семейства д’Эсте, было совершенно излишне…

К тому же политическое значение, которое имела Лукреция для дел герцогства Феррара, со смертью ее отца резко пошло вниз. Это можно проиллюстрировать даже чисто математически и на наглядном примере: годовой бюджет маленького личного двора Лукреции, герцогини феррарской, составлял 10 тысяч дукатов в год. В то же время папа Александр тратил на военные кампании своего сына Чезаре примерно тысячу дукатов в день. И это еще скромная консервативная оценка – Макиавелли думал, что реальная цифра может быть вдвое выше[vi].

Король Людовик так и вовсе советовал герцогу Эрколе прогнать невестку и расторгнуть ее брак с его сыном Альфонсо – зачем ему женщина из такой сомнительной семьи, как Борджиа, да еще так и не родившая ему внука и наследника? Герцог, может быть, и последовал бы такому благоразумному совету, но он был человек консервативный и обычно старался избегать резких ходов – а развод, конечно же, был бы шагом резким. Сразу возникли бы вопросы, связанные с возвращением огромного приданого Лукреции, начались бы ненужные сплетни, затрагивающие уже и его собственную семью, – в общем, вопрос был отложен. А пока Лукреции Борджиа было дано понять, чтобы она не слишком демонстрировала свое горе, будь оно по отцу или по бывшему любовнику по кровосмесительной связи. Единственным словом утешения, которая она получила, оказалось письмо, которое написал ей Пьетро Бембо. Естественно, возникает вопрос: кто такой этот Пьетро Бембо, откуда он взялся и почему письмо от него могло послужить утешением Лукреции Борджиа, герцогини феррарской?

Все это, конечно, нуждается в комментариях.

II

Когда в 1501 году Лукреция попала в Феррару, очень скоро она начала там отчаянно скучать. Ее свекор, герцог Эрколе, был весьма компетентным государем, но если были у него чисто личные, человеческие черты, то сводились они к скупости и благочестию. Что касается скупости, то он, как известно, лично проверял все дворцовые расходные книги, и делал это «частым гребнем», как тогда говорили, вычесывая самые мелкие непорядки. А что касается благочестия, то в Ферраре был заведен обычай, по которому в один из дней в году герцог лично омывал ноги нищим и одаривал их какой-нибудь одеждой. Эту торжественную церемонию, призванную продемонстрировать христианское смирение, устраивали прямо во дворце. Конечно, все оставалось в рамках благоразумия, и «процедура омовения ног» не сопровождалась, скажем, снижением налогов – но она тем не менее существовала, а сам герцог Эрколе в свое время очень сочувственно относился к Савонароле. Муж Лукреции, Альфонсо, нищими особо не интересовался, зато все его свободное время поглощали военные науки – фортификация и литье пушек. Он, правда, любил музыку и даже сам играл на виоле, но в теперешних терминах наследника герцогского престола следовало бы именовать «технарем»

Лукреции, попавшей в Феррару в возрасте 21 года, от природы склонной к веселью и забавам и привыкшей в Риме к совсем другой обстановке, очень быстро стало тоскливо.

Единственной отдушиной для нее оказалось общество Эрколе Строцци – она с ним прямо-таки подружилась. Он был калека от рождения – коротенький, перекошенный и ходил всегда с костылем. Но Эрколе Строцци был родом из богатой семьи, писал прекрасные стихи, дамы Феррары считали его самым очаровательным мужчиной их прекрасного города, и к тому же он обнаружил способности незаурядного сводника – он познакомил Лукрецию со своим другом Пьетро Бембо.

Дело было так – у Строцци имелась прекрасная вилла в Остеллато, и туда-то он и пригласил своих дорогих друзей: поэта Ариосто, известных в Ферраре гуманистов Садолетто, Антонио Тебалди и прочих. В Остеллато устраивались состязания поэтов, всевозможные балы и маскарады, туда заглядывала и Лукреция Борджиа – ей там было весело. Так вот, в гости к Строцци приехал и знатный венецианец Пьетро Бембо. Он всем был хорош – и молод, и весел, и исключительно хорошо образован (слыл знатоком неоплатоновской философии), и слыл к тому же истинным красавцем и кавалером, полным шарма и обаяния. По крайней мере, так считали дамы, собиравшиеся в Остеллато – к их мнению довольно быстро присоединилась и Лукреция Борджиа. Пьетро ко всему прочему знал и испанские языки, кастильский и каталонский, что для Лукреции было очень важно. Ее свита состояла из «испанских дам», и с отцом и с братьями она обычно говорила на каталонском. Короче говоря, очень скоро между ней и Пьетро Бембо началась переписка, выдержанная в модных тогда тонах платонического поклонения поэта его прекрасной даме. Где-то в 1502 году платонические отношения, по-видимому, перешли в нечто более вещественное. Лукреция Борджиа, в конце концов была совершенно живой и земной женщиной.

Ее семья, как мы знаем, ханжеством не отличалась.

III

Вообще говоря, дело было очень рискованным. В придворной галантной игре в поэтическое поклонение никакой беды не усматривалось даже и при феррарском дворе – напротив, это служило к чести и дамы, и поэта. Когда однажды Лукреция дала Эрколе Строцци в награду за его прекрасные стихи розу, которую она только что поцеловала, он ответил ей блестящей импровизацией, в которой вопрошал сорванную розу, расцвели ли ее лепестки вновь потому, что их тронула сама Венера, богиня любви, или потому, что ее коснулись губы Лукреции? Согласитесь, это очень красиво, и поистине деликатно, и не скрывалось ничуть, а делалось на виду, в присутствии дюжины свидетелей.

Переписка Лукреции с Пьетро Бембо начиналась примерно так же, в условных тонах галантного преклонения, но довольно быстро перешла в нечто более оживленное. Скажем, после формального посвящения Лукреции стихотворения, написанного Бембо на латыни, последовало состязание: и он, и она должны были изложить в стихах то, что каждый из них пожелал другому, глядя в магический стеклянный шар. Влюбленный поэт написал, что этот шар теперь ему дороже, чем все жемчужины Индийского океана. Что ему ответила Лукреция, неизвестно, но при следующем обмене письмами она процитировала стихи испанского поэта Лопеса де Эстуньига[vii]:

Yo pienso si me muriese
Y con mis males finase
Desear,
Tan grande amor feneschiese
Que todo el mundo quedase
Sin amor.

Я думаю, что коли мне суждено умереть
И все терзания моей страсти окончатся,
То настолько великая любовь угаснет,
Что мир останется без любви.[viii]

Такого рода поэзию лучше было не показывать посторонним, тем более что дальше последовал и подарок – локон светлых волос Лукреции, переданный ей ее возлюбленному. Начиная с этого момента переписка пошла уже втайне и даже в кодированном виде: Лукреция теперь подписывалась F. F., а Пьетро адресовал свои письма не ей, а как бы ее придворной даме, которую он именовал Лисбета. В принципе получательницей писем могла быть одна из двух фрейлин Лукреции, которым она абсолютно доверяла: или Анжела Борджиа, ее кузина, или Полисенна Мальветти.

Так все и шло самым что ни на есть приятным образом, пока в Феррару не пришли вести о смерти Александра VI. Герцог Эрколе д’Эсте вряд ли делился со своей невесткой содержанием дипломатической почты, но молодой кардинал Ипполито д’Эсте с женой своего брата Альфонсо даже как бы и дружил (он усиленно ухаживал за ее кузиной, Анжелой).

Он-то и известил ее о кончине ее отца, попутно сообщив, что, во-первых, намерен принять самое активное участие в выборах преемника папы Александра Борджиа, «почившего в бозе» Святого Отца, а во-вторых, он не намерен и дальше передавать Лукреции часть доходов, положенных ему как архиепископу Феррары. В свое время отец Лукреции потому-то и назначил его архиепископом, что Ипполито согласился делиться с его дочерью – но в связи со смертью Александра VI сделка теряла свою силу.

Все это мало походило на сочувствие, так что единственным утешением Лукреции стали письма от ее ненаглядного Пьетро Бембо, который писал ей, что скорбь его велика и равна той, которую испытывает сама Лукреция, но он уверен, что его возлюбленная найдет опору в горе в глубине и неизмеримой доброте и прелести ее собственной души. Общение Лукреции и Пьетро Бембо шло, конечно же, втайне, через посредничество Эрколе Строцци – но, по-видимому, муж Лукреции стал усматривать что-то странное в упорном нежелании своей супруги вернуться в столицу, и, наверное, он как-то связал это с веселыми вечерами на вилле Остеллато. В итоге он написал Эрколе Строцци письмо, в котором извещал его о своем намерении поохотиться, в связи с чем ему требовалось место для размещения своей свиты, и он, подумав, выбрал для этой цели «виллу своего верного подданного, Эрколе».

На этом идиллии пришел конец. Пьетро Бембо в декабре 1504 года срочно уехал в Венецию – до него дошли слухи об опасной болезни его брата. В письме Лукреции он просил не забывать его и помнить, что он – всего лишь «цветок гелиотропа, всегда и неизменно следующий за Солнцем». А его солнце – Лукреция. Но у его возлюбленной к этому времени были уже совершенно другие заботы.

B Ферраре еще в конце 1503 года узнали о падении Чезаре Борджиа.

Тайны феррарского двора, 1504–1508

I

С момента захвата Чезаре в Риме всякое серьезное влияние дома Борджиа на политические дела в Италии прекратилось, и положение главы семейства волей или неволей перешло к Лукреции – ее отец был мертв, ее брат Чезаре был оказался в заключении, а на Жоффре Борджиа нельзя было положиться и в обычное время. Так что Лукреция Борджиа, единственная из всей семьи, кто располагал хоть какой-то свободой действий, попыталась спасти все, что еще только можно. Сделать что-то существенное для освобождения Чезаре она не могла, но сумела тем не менее собрать какие-то деньги и снарядить отряд в полторы тысячи наемников, которых ей удалось отправить в Имолу и Форли, на помощь их гарнизонам. Что интересно – герцог Эрколе не то что не мешал своей не слишком любимой невестке, а даже негласно и помогал. Дело, понятно, было вовсе не в проснувшейся в нем внезапно симпатии к дому Борджиа. Просто Эрколе д’Эсте совершенно не улыбалась перспектива того, что замки Романьи попадут в руки папы Юлия – он ожидал от него одних только неприятностей. А альтернативой папской власти над Романьей была оккупация ее Венецией, что тоже было крайне нежелательно. В такой ситуации самым лучшим для Феррары было бы потянуть время и сделать так, чтобы крепости Имола и Форли держались как можно дольше.

С Имолой это не получилось, но замок Форли продержался до августа 1504 года. А поскольку нужная помощь замку оказывалась не самим герцогом Эрколе, а его «неблагоразумной невесткой, которой двигали родственные чувства и которую он никак не мог контролировать», то и дело было сделано, и сам герцог оказывался как бы ни при чем.

Ему, по-видимому, доставляло удовольствие смотреть на то, как Лукреция, напрягая все свои силы и затрачивая все доступные ей остающиеся ресурсы дома Борджиа, делает дело, полезное для Феррары – и даже не подозревает об этом…

Ей и вправду было не подозрений – в искусстве политики она была совершенно не искушена, а к тому же на нее пало и еще одно бремя: теперь, в отсутствие Чезаре, заботиться о детях дома Борджиа должна была она. Детей же было немало. Были два маленьких римских герцога – ее сын Родриго, рожденный ею в браке с Альфонсо Арагонским, и Джованни Борджиа, статус которого был не вполне ясен. Он считался одновременно и сыном папы Александра, и сыном Чезаре – смотря какое свидетельство о рождении использовать. Законными были оба. А мать Джованни Борджиа была неизвестна, но считалось общепризнанной истиной, что родила мальчика Лукреция. Вот только неизвестно от кого – от своего отца или от своего брата…

Александр VI дал детям – и Родриго, и Джованни Борджиа – богатые владения и наградил герцогскими титулами, но новый папа Юлий II отменил все распоряжения своего предшественника и лишил мальчиков всего имущества, до которого он только мог добраться. Лукреция не могла взять детей к себе в Феррару – против этого возражал ее свекр, герцог Эрколе, и отнюдь не формально. В их пребывании при своем дворе он не видел никакой надобности.

Лукреции пришлось искать другие варианты, и в конце концов она нашла решение: ее детей взяла к себе в Неаполь Санча Арагонская. Маленькому Родриго она приходилась теткой – его отец, принц Альфонсо Арагонский, был ее братом. Решение не было идеальным, но на какое-то время оно подошло. А в январе 1505 года герцог Эрколе д’Эсте умер, и ему наследовал его старший сын Альфонсо, муж Лукреции, и она перестала быть женой наследника престола.

Лукреция Борджиа стала теперь полноправной герцогиней феррарской.

II

Переход власти в Ферраре прошел не без хлопот – когда старый герцог заболел, его сын и наследник был в отлучке. Его, правда, известили вовремя, и он, что называется, «прилетел домой на крыльях». В его отсутствие престол Феррары вполне мог захватить кто-то из его братьев – Ипполито д’Эсте, правда, был кардиналом и в силу этого выбывал из игры, но был еще один брат, Ферранте, человек честолюбивый и рожденный в законном браке, так что при всей положенной братской любви медлить было бы неблагоразумно. Но если к братьям новый герцог Феррары относился с подозрением, то к жене скорее благоволил и дал ей позволение взять к своему двору Джованни Борджиа. Официально мальчик считался не сыном Лукреции, а ее братом – из его двух свидетельств о рождении было задействовано то, которое объявляло его отцом папу Александра VI. Его, правда, поместили не в герцогской резиденции, а у Альберто Пио де Капри – он был учеником и племянником знаменитого ученого, Пико де Мирандола. Так что Джованни Борджиа рос в культурном окружении, достойном истинного принца. Лукреции удалось взять под крыло и двух незаконных маленьких детей ее брата Чезаре – Джироламо и Камиллу.

Но с Родриго, ее собственным законным сыном от предыдущего брака, герцог Альфонсо дела иметь не захотел. Даже когда его тетка принцесса Санча умерла в 1506 году, Лукреции не было позволено взять мальчика к себе[ix].

Так она и жила. Видела время от времени маленького Джованни, время от времени беременела, но без особого успеха – ее дети либо не выживали, либо и вовсе следовали выкидыши. Муж ее ревновал, старался всячески удалить ее «испанское окружение» и даже велел построить специальный переход в герцогском дворце, который прямым путем вел в покои герцогини – в те три соединенные анфиладой комнаты, которые и составляли ее маленький мир.

Может быть, именно поэтому Лукреция и завела новый и тоже очень рискованный роман. На этот раз ее выбор пал не на поэта вроде Пьетро Бембо, а на владетельного князя, владетеля Мантуи, Франческо Гонзага. Особую остроту этой затее придавало и то дополнительное обстоятельство, что Франческо был мужем Изабеллы д’Эсте, сестры мужа Лукреции.

По-видимому, возможность натянуть нос своей высокомерной родственнице сыграла для Лукреции роль возбуждающего средства. Она была так неосторожна, что даже съездила погостить к Франческо Гонзага в его замок Боргофорте и пробыла там с ним наедине целых два дня. Официально, Лукреция виделась с Франческо Гонзага только с целью обсудить с ним пути для оказания помощи Чезаре Борджиа. А для того, чтобы утишить ревнивые подозрения супруга, Лукреция охотно рассуждала о том, как ей жаль бедняжку Изабеллу д’Эсте – ведь всем известно, что она больше не делит спальню со своим мужем Франческо, ибо он утратил свои мужские способности из-за мучающей его «французской болезни», сифилиса. Насколько Франческо Гонзага утратил свои мужские способности, вопрос, конечно, открытый. С Изабеллой д’Эсте он ложа теперь и в самом деле не делил, но вот с Лукрецией у него что-то произошло, потому что между ними завязалась страстная переписка. Стороны были осторожны, в письмах использовался код, и люди, упоминаемые в них, фигурировали под придуманными именами. Скажем, муж Лукреции, герцог Альфонсо, именовался «Камилло», Франческо Гонзага проходил под именем «Гвидо», а Лукреция звалась «Барбарой»

Почтальоном и посредником был избран, конечно же, Эрколе Строцци.

III

И страсть, и ревность – чувства человеческие, ведут к неожиданным всплескам эмоций. Так было, и, наверное, так будет всегда – но в Италии начала XVI века такие всплески носили очень уж резкий характер. При Лукреции Борджиа, сиятельной герцогине феррарской, жила ее родственница, Анжела Борджиа, и было ей в 1506 году всего 18 лет. Девица она была красивая и кокетничала, говорят, налево и направо, но к описываемому нами времени и в самом деле влюбилась и даже от своего возлюбленного забеременела. О браке речь и не шла, ее счастливым избранником оказался Джулио д’Эсте, побочный сын старого герцога Эрколе и, следовательно, сводный брат правящего герцога, Альфонсо, мужа Лукреции. Но за Анжелой пламенно ухаживал и другой его брат, кардинал Ипполито д’Эсте. Духовный сан ему в этом отношении ничуть не мешал. Был он молод, хорош собой, богат, к отказам не привык – и когда Анжела Борджиа в ответ на его очередной порыв страсти сказала ему, что «весь он не стоит прекрасных глаз ее Джулио», Ипполито д’Эсте вскочил, помчался к покоям своего сводного брата Джулио и, как только увидал его, сразу полоснул кинжалом по его «прекрасным глазам»[x].

Кинжал – понятие широкое, кинжалы бывают всякие. Под рукой у кардинала Ипполито скорее всего был стилет[xi], оружие в ту пору в Италии весьма популярное. Стилет по размерам невелик, его можно носить скрытно под одеждой или прятать в каких-нибудь безобидных на вид предметах, так что он стал популярен даже у женщин.

В классическом виде у него нет режущей кромки, он сделан для того, чтобы им можно было не столько резать, сколько ткнуть – и если бы Ипполито ткнул своего брата Джулио в глаз, он его несомненно убил бы.

Однако, судя по характеру ранений, Ипполито просто полоснул его по глазам – по-видимому, стилет был трехгранным, так что получившийся порез был неглубок. Но он достиг цели – срезал веко на правом глазу и изрядно повредил левый. К залитому кровью Джулио немедленно бросились врачи – и левый глаз они ему все-таки спасли. Правый не вытек, но полностью ослеп.

Через несколько дней состоялся суд.

Герцог Альфонсо оказался в крайне затруднительном положении. Он был возмущен случившимся, но никакими законными мерами покарать кардинала Ипполито не мог – тот вообще был неподсуден светскому суду, а как князь Церкви мог понести наказание только по воле Святого Отца. Папе Юлию II не было никакого дела до свар внутри семейства д’Эсте, если они не создавали ему политических проблем, но даже если бы он и захотел что-то сделать, то Альфонсо счел опасным отдавать такое дело в руки папской юрисдикции. Поэтому он повелел, чтобы его брат, кардинал Ипполито, немедленно извинился перед его братом Джулио – и извинение было действительно принесено.

Джулио счел это не компенсацией, а издевкой над его несчастьем.

IV

Скандал, конечно, начали немедленно гасить. Анжела Борджиа родила ребенка, которого потихоньку отдали на сторону. Саму Анжелу выдали замуж за дворянина невысокого ранга, живущего в Модене. Ей дали в приданое небольшое поместье, а Лукреция, по натуре женщина натура щедрая, одарила кузину всякими нарядами, включая свадебное платье из золотой парчи. Но ко времени обычного карнавала в Ферраре был раскрыт заговор – планировалось убийство и герцога Альфонсо, и кардинала Ипполито. Главными участниками заговора были их братья, Ферранте и Джулио. Ферранте д’Эсте был законным сыном герцога Эрколе, третьим по старшинству, и он надеялся захватить престол. Что касается Джулио д’Эсте, то у него никаких надежд на приобретение власти не было, им двигала только месть.

Что интересно – заговор вполне мог увенчаться удачей. Альфонсо, супруг Лукреции, после женитьбы своих холостяцких привычек не утратил и частенько заглядывал в бордели своей столицы. Там-то его однажды чуть и не порешили, но в силу каких-то таинственных причин решили повести дело тонко и не удавить его там, а почему-то отравить. Излишняя сложность заговора его и погубила – дело был раскрыто.

Суд был скорым, и на этот раз Альфонсо не стал пускаться в какие-то замысловатые юридические изыскания. Всех пойманных после жестоких пыток обезглавили на главной площади города, а их тела были разрублены на части. Братьев своих Альфонсо, однако, пощадил. Их сняли уже с эшафота и объявили, что смертная казнь заменена им на пожизненное заключение.

(Попутное замечание: Ферранте д’Эсте поместили в камере в одном из замков, после чего Альфонсо велел заложить ему окно кирпичом, дабы Ферранте «не видел света солнца». Бедняга провел в заключении 43 года и так в тюрьме и умер. Джулио оказался более счастливым – он все-таки вышел из заключения живым. Ему было тогда уже 83 года, из которых 62 он провел в тюрьме.)

Может показаться невероятным, но даже такой наглядный урок, как жестокая судьба Ферранте и Джулио, не заставил Лукрецию отказаться от продолжения ее любовной игры с Франческо Гонзага. Она с удовольствием танцевала с ним на балу, устроенном в Ферраре в начале 1507 года, и устроила еще один прием, в феврале, на этот раз уже у себя в покоях и только для узкого круга приглашенных. В числе прочих присутствовали Эрколе Строцци и его любовница Барбара Торелли. Он увел ее от мужа, она уже родила ему сына, и Эрколе Строцци был к ней настолько привязан, что собирался жениться на ней так скоро, как это только окажется возможным.

Пригласить эту пару к себе на совершенно интимный, чуть ли не семейный прием, было со стороны Лукреции очень неосторожно. Ее грозный супруг посматривал на Эрколе Строцци с неприязнью. Он отнял у него большое поместье, пожалованное ранее его отцу, Тито Строцци, и уже в силу этого чувствовал к человеку, которого ограбил, серьезное нерасположение. Что до его подруги, то она доводилась родственницей семейству Гонзага, жила одно время в Урбино, у сестры Франческо Гонзага, была знакома с Изабеллой д’Эсте, женой Франческо – в общем, прямо-таки напрашивалась на всякие ассоциации с Мантуей, оплотом Гонзага, и со всем этим семейством. Поскольку Лукреция знала о подозрениях своего мужа в том, что она находится в любовной связи с Франческо Гонзага, ей не надо было бы принимать Барбару Торелли как свою близкую подругу. Однако герцогиня феррарская Лукреция Борджиа и не думала отказываться от своих удовольствий из-за каких-то «мрачных фантазий», и жизнь ее текла, как обычно, до тех пор, пока на порог к ней не пришла беда. Правда, она пришла с неожиданного направления. 20 апреля 1507 года в Феррару прибыл Хуанито Гарсия, паж Чезаре Борджиа.

Он сообщил Лукреции о смерти ее брата.

V

Надо полагать, нигде в Европе смерть Чезаре Борджиа не оплакивали столь торжественно, как в Ферраре. Колокола звонили во всех церквах, герцогиня Лукреция погрузилась в глубокий траур, и супруг выражению ее горя не препятствовал. Но за женой он приглядывал пристально, даже после того, как в апреле 1508 года она родила ему долгожданного наследника, которого в честь его деда назвали Эрколе. По такому случаю в Ферраре были устроены торжества, на которые пригласили, в частности, Изабеллу д’Эсте. А вот ее мужа, Франческо Гонзага, почему-то не пригласили. Он был очень расстроен и оскорблен, но Эрколе Строцци уверил его, что его прекрасная госпожа, Лукреция Борджиа, ничего так не желала бы, как повидаться со своим ненаглядным Франческо, но вот обстоятельства не позволяют.

Есть шанс, что письмо было перехвачено[xii].

Во всяком случае, к Лукреции явился некий «М» – так он обозначен в ее переписке со Строцци, – который предложил ей помощь в примирении с оскорбленным Франческо Гонзага. А потом это же лицо появилось и в Мантуе, у Франческо, с миниатюрным портретом Лукреции в руках как знаком ее доверенности. Наличие портрета не показалось Франческо Гонзага достаточным «паролем», и он навел справки у самой Лукреции Борджиа, конечно же, через Строцци. Она сказала, что никаких поручений с «М» не передавала. Теперь влюбленные удвоили осторожность и полученные письма не хранили, а сжигали сразу после прочтения.

6 июня 1508 года на перекрестке двух дорог у дворца Ромеи в Ферраре было найдено тело Эрколе Строцци. На нем было 22 раны, нанесенные кинжалом, горло было перерезано – но на траве никаких следов крови не нашли. Было понятно, что Эрколе был убит где-то в другом месте, а его труп попросту привезли и бросили на видном месте, для всеобщего обозрения. Труп был завернут в плащ, волосы из головы выдраны…

За 13 дней до 6 июня Эрколе Строцци наконец-то женился на своей возлюбленной Барбаре, она наконец-то овдовела. А за два дня до убийства Эрколе Барбара родила их второго ребенка.

Понятное дело – сразу начали появляться версии. Согласно одной из них, его убили родственники первого мужа Барбары. Согласно другой версии, казавшейся современникам вполне правдоподобной, Эрколе Строцци убили по приказу Лукреции Борджиа – либо из ревности к Барбаре, либо как слишком осведомленного посредника в ее любовных делах. Наконец, есть и третья версия – Эрколе Строцци был зарезан по приказу герцога Феррары Альфонсо, который знал о предосудительных делах покойного, но не захотел казнить его открыто, а велел убить тайно. Что случилось тогда в Ферраре и кто был ответственен за убийство Эрколе Строцци, мы, по-видимому, не узнаем никогда. Но некий намек у нас все же есть…

Герцог Феррары, благородный Алфонсо д’Эсте, повелел закрыть дело без расследования.

Закат семейства Борджиа

I

В памятном для Феррары 1508 году Лукреции Борджиа исполнилось 28 лет. С тех самых пор, с 1508-го, не было в Италии более образцовой жены и матери, чем супруга Альфонсо, герцога феррарского. Она была добродетельна, благочестива, помогала бедным и в отсутствие мужа, которому часто приходилось отлучаться по делам войны и мира, правила своим герцогством как регент – и делала это хорошо. Во всех политических бурях она всегда была на стороне Альфонсо – а бурь, сотрясавших в то время Италию, было предостаточно. В 1509 году папа Юлий прогневался на Венецию, не пожелавшую вернуть Церкви захваченную Фаенцу. Если отец Лукреции, папа Александр VI, не останавливался ни перед чем для того, чтобы возвысить свое потомство, то папа Юлий II в пламенном своем желании восстановить Папскую область не поколебался перед тем, чтобы «поджечь Италию»: в борьбе с Венецией он призвал к себе на помощь и Францию, и Испанию, и империю, и все итальянские государства, а гонфалоньером Церкви, главнокомандующим папскими войсками, избрал Альфонсо д’Эсте, герцога Феррары.

И тот доблестно послужил общему делу, и нанес венецианцам поражение, и тем стяжал себе великую славу.

А потом Святой Отец, вернув себе Фаенцу и поглядев на то, что он наделал, пригласив французов к нападению на владения Венеции на «твердой земле», пересмотрел свою позицию и заключил союз с Венецией, направленный против Франции. А когда герцог Альфонсо остался верен французскому союзу, то папа Юлий отлучил его от Церкви, и наложил интердикт на всю Феррару, и повел войска на ее осаду.

В попытке спасти свою Феррару Альфонсо пошел на самоубийственный риск – он по своей воле приехал в Рим в надежде поговорить со Святым Отцом и разрешить «возникшие недоразумения». Встреча состоялась, и герцог феррарский многое услышал – и о себе, и о своем поведении. B частности, Юлий II в лицо обвинил его в убийстве Эрколе Строцци. Никакого компромисса найти не удалось. Папа римский требовал, чтобы семейство д’Эсте отреклось от престола и в Ферраре, и в Реджио, и в Модене – на этих условиях он, так и быть, был готов оставить им их родовое владение, Эсте. Альфонсо еще повезло, что его не схватили на месте.

Но из Рима ему пришлось бежать – да и то это удалось сделать только с помощью семейства Колонна, в глубокой тайне и переодевшись в крестьянское платье. Совершенно неизвестно, чем бы это все окончилось, но тут вмешалась судьба. Папа Юлий в 1513 году умер. Его преемник, папа Лев X, происходивший из рода Медичи, воинственных наклонностей своего предшественника не разделял, и мир между Святым Престолом и Феррарой был немедленно восстановлен. Понятно, что на фоне таких событий о семействе Борджиа никто в Италии особо не вспоминал, и когда в 1519 Лукреция Борджиа после очередных неудачных родов тихо скончалась, в Ферраре ее оплакали как супругу герцога Альфонсо д’Эсте, а не как дочь папы Александра Борджиа. Случившаяся в 1517 смерть младшего брата Лукреции Жоффре и вовсе прошла незамеченной. Он даже и известен-то был не как Жоффре Борджиа, а как князь Сквиллаче, по титулу земель, когда-то пожалованных ему в Неаполе после его брака с Санчей Арагонской. Новые владыки, их католические величества, король Фердинанд и Изабелла, после захвата Неаполя сочли владения князя Сквиллаче не «политической единицей», а «частной собственностью» Они оставили эту собственность в руках ее владельца. Так что Жоффре благополучно передал все, что у него было, в наследство своим детям от второго брака. Но имя Борджиа ушло в небытие.

B Италии его больше не вспоминали.

II

Вообще говоря, это и немудрено. В конце концов, чем семейство Борджиа так уж принципиально отличалось от современных ему семейств Сфорца, или делла Ровере, или д’Эсте? Если Чезаре, по всей вероятности, убил своего брата, то подобные истории случались и в Милане, и в Ферраре, и он все-таки не приказывал закапывать людей в землю заживо, так, как это делал Джангалеаццо Сфорца, и не устраивал ночных посиделок с мумифицированными трупами своих врагов, как это делал король Ферранте. Что же до устроенного им «пира с каштанами» – ну, почему бы, в конце концов, и не повеселиться? Положительно, итальянцы начала XVI века ничего особо порочного в поведении членов семейства Борджиа не усматривали – ну, разве что всякие там интересные слухи об инцесте и о том, что Лукреция оказалась подругой сразу и своего отца, и своего брата…

Однако в Германии если не семейство, то имя Борджиа, что называется, впечаталось в массовое сознание. Подспудный огонь Реформации еще не полыхнул в полную силу, но брат Мартин Лютер уже вел свои проповеди, и его трактаты расходились все шире и шире, и чуть ли не сразу после смерти Лукреции Борджиа в Вормсе собрался Имперский Собор[xiii], который осудил Лютера. Но, что куда более интересно, не смог его покарать.

Согласно энциклопедии:

«Реформация (лат. reformatio – исправление, восстановление) – массовое религиозное и общественно-политическое движение в Западной и Центральной Европе XVI – начала XVII веков, направленное на реформирование католического христианства в соответствии с Библией».

Одним из предтеч Реформации был Джироламо Савонарола, отлученный папой Александром Борджиа от Церкви и казненный во Флоренции, но если говорить об успехах движения, то сам папа сделал для его успеха куда больше, чем повешенный и потом сожженный брат Джироламо. Какая проповедь о «Папе-Антихристе, Викарии Дьявола», могла сравниться с пересказанной близко к тексту реальной жизнью Александра VI?

Тут можно припомнить «письмо Савелли» – там говорится как раз об этом:

«Нет преступления, нет бесчестия, которые не творились бы открыто в Риме во дворце папы. Превзойдены скифы, превзойдено вероломство карфагенян, превзойдены жестокость и кровожадность Нерона и Калигулы. Исчислить убийства, разбои, насилия, кровосмешения, кои совершены, было бы безнадежным предприятием… на их несчастии строилось благополучие детей и внуков папы, рожденных от кровосмешения, делавшихся еще в колыбели владельцами королевств и богатств».

И если сам папа Александр – чудовище разврата, то и его сын, Чезаре Борджиа, отнюдь не лучше:

«Отряды герцога [Чезаре Борджиа], воспользовавшись этим положением, все предали огню и мечу; большое количество граждан было убито; дети, едва увидевшие свет, были заколоты. Папа, всецело преданный своим страстям, поглощенный мыслями, как достать драгоценные камни и ожерелья для украшения своей дочери, с которой он имеет преступную связь, и мечтая лишь о выдаче ее замуж, вместо того чтобы воспретить эти преступления и наказать преступников, подстрекает их и покровительствует им».

В странах, попавших под влияние Реформации, никакой «контекст» во внимание не принимался – Католическая церковь была истинной Блудницей Вавилонской, погрязшей в грехах, и папа римский – уже любой папа, необязательно Борджиа – был истинным Антихристом, и доброму христианину следовало восстать и поразить «гнусное чудовище, притворившееся Добром». Все это бурлило, кипело, негодовало, еще не успело отлиться во что-то цельное, но глубоко проникло в умы. Можно ли после этого удивляться тому, что когда в 1527 году Рим был взят солдатами императора Карла V – который сам по себе к Реформации питал глубокое нерасположение, был добрым католиком и с Климентом, папой римским, поссорился исключительно по политическим причинам, – Ватикан был разграблен. А на стене, прямо на фреске работы Рафаэля, было выведено имя «Лютер»?

Надпись выцарапали копьем.

III

Что по-настоящему давало силу движению Реформации, так это то, что и сторонники Католической церкви сознавали необходимость перемен. И попытки перестроить сложившуюся практику предпринимались, но больно уж глубоко она въелась в привычки, обычаи и установления. Для иллюстрации этого тезиса достаточно привести пример папы Павла III, убежденного сторонника «очищения тела Церкви от грехов, терзающих его».

Ибо в бытность свою в миру папа Павел звался Алессандро Фарнезе, и кардиналом стал только в силу того, что его сестра, Джулия Фарнезе, была любовницей папы Александра Борджиа. Так что и сам Алессандро в 25 лет, не имея духовного сана, не только сразу стал кардиналом и князем Церкви, но уж заодно еще и епископом целых трех епархий. И у него тоже были дети, признанные курией кардиналов вполне законными, и он доверил пост гонфалоньера Церкви своему сыну, а трех внуков сделал кардиналами, причем двое из них были еще несовершеннолетними.

Трудно было такому врачу «врачевать страждущее тело Церкви», но он пытался сделать решительно все, что только мог. В 1536 году он издал буллу, вновь вторгавшуюся в компетенции государственных властей – он настаивал на привилегии лиц духовного звания быть судимыми только церковным судом. И он попробовал использовать испанский опыт и в 1542-м буллой «Licet ab initio» – «Следует изначала» провозгласил в Риме новый инквизиционный трибунал с огромными полномочиями.

В общем, меры принимались – нужны были люди. Новые люди, не такие, которые сформировались в недрах папских канцелярий в Риме, а такие, которые верили бы в дело Церкви и готовы были сражаться за него со всей страстью солдат, убежденных в правоте своего дела. Что могло в такой ситуации сделать семейство, чья слава обратилась в прах и пепел? Если к середине XVI века еще и можно было говорить о Борджиа, то разве что припомнив строчки С. Маршака[xiv]:

Каких людей я в мире знал,
В них столько страсти было
Но
 их с поверхности зеркал
Как будто тряпкой смыло

Итальянская ветвь семейства Борджиа либо вымерла, либо ушла в полную безвестность. Во Франции осталась дочь Чезаре. Она выросла при французском королевском двое, в свой черед вышла замуж – и исчезла, став малой частицей гордой французской аристократии. Но была еще и испанская ветвь семейства. Вот там, в Валенсии, на родине Алонсо де Борха, горячая кровь Борджиа произвела на свет еще одну яркую личность. В Италии его называли бы Франческо Борджиа, но он родился испанцем, и звали его на испанский лад.

Дон Франсиско де Борха.

(окончание в № 11/2016)

Примечания

[i] Пьеро II ди Лоренцо де Медичи (итал. Piero di Lorenzo de’ Medici), прозванный Пьеро Глупый (или Невезучий), – старший сын Лоренцо Великолепного. В 1503 году в битве при реке Гарильяно Пьеро утонул во время неудачной попытки бегства.

[ii] The Borgias, by Ivan Cloulas, page 261.

[iii] На нем насчитали более двух десятков тяжелейших ранений, каждое из которых могло оказаться смертельным.

[iv] На мраморном могильном камне высечены слова: «Здесь покоится тот, кого боялись все, ибо держал он в руках своих мир и войну».

[v] Данный абзац взят из моей книги «Великий Макиавелли», изданной Яуза-ЭКСМО в январе 2012 года.

[vi] Оценки стоимости военных кампаний Чезаре Борджиа даны по сведениям, приведенным в книге The Borgias, by Ivan Cloulas.

[vii] The Borgias, by Ivan Cloulas, page 279.

[viii] Русский подстрочник стихотворения сделан О. Богдановой.

[ix] B итоге его взяла к себе вдова герцога Джангалеаццо Сфорца, Изабелла Арагонская. Он доводился ему чем-то вроде внука, хоть и по боковой линии – так что она согласилась присмотреть за его воспитанием. Он прожил у нее вплоть до 1512 года, и Лукреция так его и не увидела – в 1512 мальчик умер. Ему было тогда неполных 13 лет. Но, конечно, в 1506 году Лукреция Борджиа будущего предвидеть не могла – она была просто рада, что ее сынок Родриго нашел надежный приют.

[x] Вообще-то, есть версия, согласно которой кардинал Ипполито нанес удар не сам, а велел это сделать своим слугам, но это кажется не слишком достоверным. Нападение было совершено в присутствии множества свидетелей, и слуге было бы нелегко решиться полоснуть кинжалом сводного брата правящего герцога Феррары, пусть даже и по приказу.

[xi] Стилет (итал. stilletto от лат. stilus – «палочка для письма», «острый стержень») – колющее холодное оружие, кинжал итальянского происхождения с прямой крестовиной и тонким и узким клинком, в классическом варианте не имеющим режущей кромки (лезвия).

[xii] The Borgias, by Ivan Cloulas, page 293.

[xiii] Вормсский рейхстаг (нем. Reichstag zu Worms, 1521), на котором Мартин Лютер отвечал перед императором Карлом V.

[xiv] Припомнить их, конечно, было бы довольно трудно – их напишут по-русски, века эдак через четыре.

Print Friendly, PDF & Email
Share

Один комментарий к “Борис Тененбаум: Борджиа

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.