СЕМЬ ИСКУССТВ

Решено, надо описать экзамен студентов-медиков во всех смешных подробностях. Только смешных! И иронизировать не столько над мальчишкой, не нашедшим у неё коленный рефлекс, сколько над своей реакцией. С этого и начнём. Дальше будет видно.

Наталия Шайн-Ткаченко

Писатель Анька Пташко

1.

Ну что, скакать на одной ножке и кричать «ай да Анька, ай да сукин сын»?

Прыгать доктор не велит, а на вопли прибежит перепуганный Лёшка. Так что успокоимся, перечитаем письмо и начнём изобретать.

***

Всё началось полгода назад, когда Ханна (до Израиля Анна Борисовна) Пташко попала в больницу. Она уже с неделю чувствовала себя неважно, стало тяжело дышать — воздух не проталкивался внутрь, болела левая рука. Странно, мышцы не потянуты, как будто и не перенапрягалась. И видок тоже оставлял желать лучшего.

Лёшка, конечно, заметил, встревожился, но Аня отговорилась очевидной причиной — переутомлением. Они вместе мечтали об отпуске и молились, чтобы ни у кого на работе не случился форс-мажор. Потом, «когда воротимся мы в Портленд», сколько угодно.

О, Бенилюкс! Мечта! Вполне достижимая при этом. Оставался месяц с небольшим.

А в четверг руководитель проекта подошёл к Анне. Она заметила его не сразу:

сидела с закрытыми глазами и пыталась отдышаться и как-то уговорить боль в груди.

— Ханнеле, если Алекс немедленно не заберёт тебя к врачу — а лучше прямо в приёмное отделение — я вызову амбуланс и оркестр. Чтобы увезли тебя эффектно и с шумом. Выбирай. Девушки твоего возраста так по лестницам подниматься не должны.

Бенилюксу с лучшим в мире шоколадом и пивком под копчёный угорь придётся подождать. Аня застряла сначала в общей терапии (в пяти минутах от инфаркта на выходные из больницы не выпускают), а потом на полторы недели дома, отлёживаться после шунтирования.

Прекрасное самочувствие, давно забытая эйфория лёгкого дыхания, возможность спать-спать-спать! Что ещё нужно для счастья?!

Столько свободного времени — думай не хочу! Хочу! Может, наконец, начать? Зайти, что ли, в папку «Темы»…

***

Анна всю жизнь что-то писала. Сценарии любительских фильмов, серии праздничных поздравлений друзьям и коллегам, тексты для КВН и прочая, и прочая.

До самого отъезда. Кошмар оформления, сборов, собственно переезда в незнакомую страну, а потом неистовая зубрёжка иврита сил на интеллектуальные развлечения не оставляли.

А настроение первого года? Ни работы по специальности, ни нормального заработка, ни пресловутого, осмеянного — но куда от него денешься?! — социального статуса. И будто в пику азбучному «разделённое горе — полгоря», многажды усиленная тревога за сына и мужа.

Всё потеряно! Жизнь кончена! И только они же, только любимые мужики Миша да Лёша, помогали оставаться на плаву.

Из всех текстов остались обязательные стишки на два дня рождения и прозаическое что-нибудь семье старшей сестрицы Ирины.

Да и через год, когда ситуация выровнялась и оказалось, что Израиль — страна дружелюбная, приветливая (за исключением дикого климата), писать всё равно было невозможно. Совсем другой рабочий ритм отнимал все силы.

Ане было с чем сравнивать: ведущий конструктор ТАМ и рядовой ЗДЕСЬ. Напряжённый двенадцатичасовой рабочий день и несравнимая ответственность: обсудить с руководителем основное направление разработки — и вперёд, твоя подпись первая, она же последняя.

Полноценные предпосылки к предынфарктному состоянию.

Однако дневник-не дневник, но какие-то отрывочные заметки Аня делала. Сначала в тетради, со временем перенесла в компьютер. Папка «Темы» разрасталась.

***

Аня легла на диван, закуталась в пушистый плед, закрыла глаза. Что-то очень смешное происходило в те несколько больничных дней.

Мишка приехал из Тель-Авива в первый же вечер, сделал несколько фотографий. Это обязательно — потом будем вместе рассматривать и веселиться.

Замечательный кадр: мама в больничной пижаме с неправильными штанами (тётка Ирина вытащила с «мужской» полки, а менять идти поленилась). Но зато с толстой тетрадью и ручкой, с горящим взором, устремлённым в горние сферы.

Смешно, но нет, не это.

Может быть, реакция на ненормальное семейство остальных трёх кроватей?

Бедуинка, не говорящая на иврите и тем более по-русски, подошла поближе и откровенно веселилась, когда Аня принимала разные фотогеничные позы, периодически укладываясь отдышаться.

Ортодоксальная старушка без перерыва читала молитвы и морщилась, хотя никто особенно не шумел и не мешал ни ей, ни её многочисленным посетителям. Занавеской, однако, не отгораживалась.

А «русская» соседка-пианистка со странно звучащим «синдромом ледяных рук», когда все ушли, подсела к уставшей Ане:

— У вашей семьи очень необычный взгляд на жизнь. Я же видела, как вы шли в туалет: на счёт три четверти с паузами. И при этом все друг над другом подтрунивают, никто не рыдает… Не дай бог моя мама приедет из Хайфы, вот она устроит плач на реках Вавилонских!

Нет, было что-то ещё круче…

Да вот же оно: экзамен!

Решено, надо описать экзамен студентов-медиков во всех смешных подробностях. Только смешных! И иронизировать не столько над мальчишкой, не нашедшим у неё коленный рефлекс, сколько над своей реакцией. С этого и начнём. Дальше будет видно.

Во всяком случае, не останется времени вспоминать и без конца проигрывать в подробностях всё случившееся. Придуманные миры обязательно вытеснят и сегодняшние тревоги, и страхи «задним числом». Надо надеяться…

Пригревшись под уютным пледом и определив свой жизненный путь до конца отпуска по болезни, Аня заснула.

2.

Занятная получилась вещица. Весёлая.

Аня старалась точно перевести с иврита реплики завалившего экзамен студента и недовольного профессора. Вспоминала, как пыталась подсказывать растерянному бедолаге. Рассказывала подробно, описывала больничную обстановку, лица и звуки…

Закончила. «И они удалились, поблагодарив больную за терпение».

Перечитала. Какой кошмар. Конечно, всё дело именно в переводе! Предложения, короткие на языке оригинала, превращаются в сложноподчинённые на родном. Срочно переписать, пока никто не видит!

Раз, другой, третий…

Ужасная, пафосная, лишённая всякого смысла коротенькая сценка. Негнущиеся фанерные персонажи, по очереди декламирующие что-то с вкраплениями латыни.

Да уж, а проблема-то, похоже, не в переводе. А в бездарности. Разогналась, две недели удовольствия — поиграть в писателей. Дина Рубина доморощенная выискалась.

Иди на кухню, пирог с капустой своим мужикам пеки, больше проку.

Рассказ — это тебе не поздравления, пусть даже ироничные и сугубо индивидуальные. Хорошо ещё, хватило вкуса понять, что получилась грамотно написанная ущербная чушь.

Но какое же это удовольствие — играть в куклы героями, представлять, как и что они делают и говорят!

Вот! Поняла! Говорят, говорят… А что они при этом чувствуют? Экзаменатор недоволен, а как это отразилось в движениях и мимике? Хоть бы «устало прикрытые проницательные глаза» отштамповала!

Почему парень завалил экзамен? Может быть, он просто не хочет быть врачом?! А хочет, например, писать стихи. Нет, не годится. Мечтает стать математиком! Тогда почему… А потому что династия! Мама доктор, папа тож, а сынок совсем не гож. Он туда не вхож.

Вырисовывается что-то более интересное, чем просто рассказик. Маленькая повесть? Почему бы и нет? Подумать, каким мог бы сформироваться характер у парня при такой раздвоенности, показать — не рассказать, не декларировать! — насколько ему безразлична вся эта медицина.

Только обязательно надо почитать сначала какую-нибудь теорию, хоть самую поверхностную, например, как писать сценарии. Или вот: Стивен Кинг, «Как написать книгу».

Никуда они не полетят, Лёшка свой отпуск уже передвинул на осень, уладил в агентстве отмену тура. А она-таки будет писать. Для себя, для себя.

3.

Блаженное состояние, сопровождавшее Анну всё время сочинения повести, наверняка способствовало стремительному выздоровлению. Остановиться она уже не могла. И не хотела. За повестью последовал цикл рассказов — несерьёзное исследование серьёзных научных вопросов, от космогонических до музыковедческих. Потом настала очередь израильской действительности.

Темы рассказов роились, обгоняли друг друга, растекались и объединялись.

Всё свободное время теперь посвящалось самодельной литературе. Естественная домашняя дразнилка «графоманка» быстро преобразовалась в «графиню, графинюшку, нюшку» в зависимости от контекста. Нюшка не обижалась — свои люди.

У Ани выработалось интересное умение полностью погружаться в выдуманный ею мир, всякий раз разный, в зависимости от содержания. Она держала его в секрете от всех — засмеют. Не рассказывать же, как обнаруживались у неё способности к левитации и даже телепортации, что уж говорить о простеньком телекинезе. Банальную телепатию она ощутила тяжёлым наказанием, но никак не даром богов.

Повезло изобрести «технический приём»: рассказывая историю, Аня вглядывалась в некий киноэкран из прозрачного флёра с искорками. На экране этом страсти рвались в клочья, заламывались руки, летали стрелы взглядов. Вернее, взоров. Подразумевались ещё уста, ланиты… Только слова не произносились.

Ане оставалось призвать героев к порядку и описать происходящее.

Иногда действие сопровождалось музыкой, будто бы играл тапёр. Тогда повествование обретало ритм, слова выстраивались чарльстоном, вальсом, знойным танго…

Больше не приходилось придумывать, как герой принимает решения, подслушивать его мечущиеся мысли: Аня описывала свои страхи, свой гнев, боль, надежду.

Только любовь ускользала. Слова не давались. Будь то возвышенный слог сонетов или простое описание всем понятных чувств — рука не понималась, все попытки изобразить заканчивались решительным удалением текста.

Воспитанное с детства ироничное отношение к себе вкупе с уважением к литературе не позволяли произносить выспренние банальности, а найти новые слова Анна пока не умела.

И смерть. Тут уж и немое кино не помогало. Герои наотрез отказывались помирать, а писать собственной кровью она не могла. Всё для продажи? Нет, это не для неё. Пусть текст покажется холодновато-отстранённым, но описывать физические страдания она не станет. Если же придётся избавиться от персонажа (начнёт мешать или станет негодяем), он с экрана исчезнет, только само событие Анна оставит за кадром. Она автор, значит, царь, бог и герой.

***

Итак, готовы двенадцать рассказов и маленькая повесть. Пора искать первого читателя. Лёшка сразу отказался:

— Современную литературу не читаю. Даже из твоего «Гарри Поттера» ослиные уши торчат. Полное отсутствие логики. Ой!.. Угомонись, ну пусть местами. Королеве нравится Роулинг? Ну и? А вот мне нет… Сидишь тут у меня под мышкой, сама придумываешь, сама смеёшься. Не могу я это всерьёз читать!

Мишка отпал сам собой: к счастью — да, к счастью! — иврит стал родным языком. Уже и знаменитый русский акцент исчез. Даже если из сыновней любви прочитает, изящества изложения не оценит. Шлимазл.

Ну, и что вы скажете, зачем у человека есть старшая сестра? Правильно. Ирина не подвела, прочитала, позвонила:

— Анька, ты меня удивила. Повесть — «выше ожидаемого»! Читать интересно, куда приведёшь, угадать не смогла. Грамотно. Ещё не хватало бы чтобы не! Вообще многое понравилось: живые диалоги, фабула нетривиальная, юморок. Что определённо хорошо из по-крупному: мы никогда не были религиозными, и ты не стала корчить из себя неофита. Соблазн-то был? Как же, модно… Молодец. Ну вот, теперь главное…

Тон у Ирины изменился и Аня насторожилась. Вкус у сестры безукоризненный, образование советское филологическое. Характер нордический, то есть что думает, то и говорит. Сейчас разнос устроит, а сколько времени и сил угроблено, и ежели теперь окажется, что совсем плохо…

 — …Я так и не смогла понять, где мы находимся. Это у тебя что, СССР? Россия? Если имеется в виду там, сомневаюсь я, что в обычной больнице устроены задергушки вокруг коек, для приватности. В Союзе такого комфорта не было — плавали, знаем.

Здесь? Тогда почему у тебя профессор-сабра (уроженец Израиля) вовсю цитирует «Прошлогодний снег»? Ты конечно к месту ввернула «маловато будет», но Анька…

А героиня? Что она у тебя выдаёт после укола? «Щас спою»?!

Имена хитрые — Норма, Адриан — явно же не случайно. Сама чувствуешь… ну-у, скажем, космополитичность, что ли?

Ах, Ирка, всё-то она понимает. Но не до конца! Лучшая защита — нападение:

— А ты мой израильский рассказ прочитала? Нет? Ты сначала прочитай, потом словами ругайся. Имена, поведение, конфликт — всё здешнее, и матерятся как положено, по-русски и по-арабски. Эта… как её… аутентичность, вот.

А повесть… Я тебе не докладывала, ещё одна почти написана, с теми же героями, детективчик. И третья придумана… В общем, злая ты, Ирка, но я поняла. Подумаю. Всем привет. Готовься, пришлю.

4.

Сестра точно нащупала болевую точку новоиспечённого автора. Начиная писать, Анна и предположить не могла, где настигнет её неожиданная проблема!

Пишет она по-русски, кто-то же прочитает, в конце концов? Хорошо бы действие происходило в России. И что прикажете делать с реалиям?

Они жили в СССР и уехали из СССР. Её ареал широк: Россия, Латвия, Азербайджан. Москва. Она знала и чувствовала всё: кому ответить на улице, а от кого поскорее уносить ноги, не оглядываясь и не огрызаясь. Что покупать на базаре, что в продуктовом. Где можно договориться о билетах в Большой за червонец. Как платить в автобусе в Баку и как в Москве…

Или совсем простой, приземлённый пример: кто-то из персонажей есть захотел. Сколько угодно! Пусть зайдёт в «Русский чай» на Кирова, возьмёт жаркое в горшочке и булочку с изюмом. Или того слаще — наведается в «Лакомку» возле кинотеатра «Россия», выпьет чашечку горячего шоколада, ещё и тортиком дополнит.

Прочитает знающий человек — сразу вкус на языке, ароматы горячей выпечки или живительного напитка. И настроение соответствующее.

Перед сеансом — допустим, герой любит мультфильмы — надо бы ему пройтись по Горького, посмотреть фотографии в витрине «Известий» (так можно дать привязку к определённому времени); вздохнуть возле Ленкома: туда не попасть, остаётся афишу почитать.

Всё изменилось; что собой представляет любимый когда-то город, неизвестно.

На серьёзных изменениях останавливаться не стоит. Не дойдёт дело ни до митингов, ни до пикетов, ни до кредитов: обо всём этом у Анны представление более чем смутное.

Смогут ли сегодня жить там её герои? Разговаривать? С кем и о чём? Будут ли их понимать?!

Что же делать? Навсегда остаться в Союзе образца ДО 1990-го года?

Несчастные застрявшие герои будут работать на ЭВМ, чертить на кульмане, не увидят Париж. Продолжат стрелять лишний билетик в Сатиру, но не скачают ни Вахтанговскую «Принцессу Турандот» 1971 года, ни «Смерть ей к лицу». Не узнают историю «Русской канарейки».

Не попадут в девяностые. Не переживут исторический период, определивший многие судьбы и уж точно — характеры.

Обо всём можно, конечно, прочитать. Дальние родственники и близкие друзья из «пост-Союза» поделятся, уточнят, не дадут опростоволоситься — перепутать год распада СССР.

Но всё не то, эрзац. Анна должна дышать воздухом рассказа, чувствовать запах жимолости возле бакинского подъезда, видеть синие тени апрельской Москвы. Не сможет она сделать из воспоминаний сиюминутную действительность. Сухо будет и плоско.

***

Ладно, пусть тогда действие происходит в Израиле.

Много синагог разных течений при не слишком-то религиозном населении. Поистине всенародная армия. Очень условный тыл: протяжённость страны с запада на восток 135 км. Семейные выезды в цветущую пустыню: «Душа моя, осторожно, не наступи на цветочек!» Предельная политизированность общества — и семья Пташко не исключение. Да, они технари и придерживаются правых взглядов. Ирка — гуманитарий, чуть ли не левачка! Безобразие, и никак не переубедить!

Всё это и многое, многое другое — уже не одно десятилетие родная, хорошо освоенная среда обитания. Сама жизнь.

Но! Герой не может упасть из космоса, как мистер Бин, причём не раньше того года, когда здесь оказался «молодой писатель». Герои, если они нормальные израильтяне, могут родиться в Польше, Румынии, Марокко, Эфиопии… Ходить в светский садик. Свободно владеть армейским сленгом и английским языком. Понимать арабский. И очень хорошо знать ТАНАХ вне зависимости от степени религиозности.

Если кто-то украшает речь цитатами, известными израильтянам со школьных времен, Ане остаётся только тихо завидовать и помалкивать. И догадываться, что встроились они в израильскую действительность отлично, но ровно в мере, необходимой для нормальной жизни.

На работе её ценят: хороший иврит, аидише копф, советская добросовестность, отличное советское же образование — её сильные стороны.

Успокаивай, успокаивай себя, как это поможет сделать персонажей живыми? Что они будут цитировать? Откуда им знать «На пенсию перехожу» или «Но у нас с собой было»?! И откуда им взять шуточки и поговорочки, если их не знаешь ты, автор?!

Говорить они всегда будут по-русски, это очевидно, но сказки-то им читали другие — они же израильтяне с детства!

Не сможет она обеспечить необходимой глубины претендующим на интеллигентность персонажам.

Её израильтяне будут, как и сама Аня, разбираться в Библии (ТАНАХе) на уровне сюжетов европейского искусства. Предостережения на Валтасаровом пиру известны ей от Рембрандта. Поэтому любимое журналистское «надпись на стене» понятно. Счастливое исключение…

Что же делать?! Пусть герои всегда будут репатриантами девяностого года?! Да при таком ограничении она сама от скуки помрёт. Раньше, чем «от сердца».

Ане стало совершенно ясно, ясно до точной формулировки:
общее прошлое у неё с одной страной, а общее настоящее и, надо надеяться, будущее — с другой.

И как их состыковать?! Как создать для героев повестей и рассказов (а они уже на подходе) вкусное, осязаемое, слышимое настоящее? Подкреплённое общим с Израилем прошлым?! Нет решения. Во всяком случае, Анне Пташко оно не известно.

***

Произведения, построенные на израильских переживаниях, перенесены в папку «Ирка».
Студенческие московские, фантастику можно туда же.

Осталась повесть. Файл не открывался уже неделю. И стереть жалко: симпатичные люди получились. Но эта пресловутая «космополитичность», иначе говоря — где гуляем, ребята?!

Ане нравилось, как ловко она обошла возможные вопросы о месте под солнцем, где приключилась история со студентом-медиком-недоматематиком, да вот Ирина, умница-красавица, вдребезги разбила самодовольство колеблющегося писателя.
При этом она права. Как всегда.
Озарение обрушилось на работе. Аня переводила технические условия с английского на иврит, помогая себе русским. Вторым планом шли переживания по поводу повести.

А что если… Страна на Средиземном море… На карте не значится… Колумбом буду я!

Французский, итальянский, испанский, греческий… Как звучит слово «слово» по-испански? Многоязычный «Бабилон» в помощь: «палабра».

Страна Палабрия — звучит!
Теперь нужна столица, что за страна без столицы.
Отдадим дань ивриту: милон — словарь, ар — гора. Армилон!
Звучит. Ещё как. «Торжественно и чудно».
Аня не успела остановить зазвучавший романс, теперь будет слушать его целый день.

Продолжим.
Как будет «книга» на латыни? Либер.
Либервилль! Небольшой городок, зелёный, весь в цветах, белые виллы…
«Буква» на испанском «летра», слишком резко, лепра какая-то. Найдём на другом! Мало ли языков в «Бабилоне»?!
Дожить бы до конца рабочего дня, скорее внести в повесть, проверить, будет ли уютно героям. И если они потребуют, ещё и гимн напишем.

5.

Затейливая получается страна. Один герой посмеивается над попыткой его обмануть: «Какое небо голубое!», другой рассказывает, как его дядя доплатил за солдата в форме, покупавшего лотерейный билет. А он возьми и выиграй. Потому что по-другому было бы пресно. В Палабрии такие дела происходят на каждом шагу.

Кто-то восклицает: «Ялла, давай, гоу-гоу!», и этот англо-русско-арабский звучит совершенно естественно.

Дама, криминалист-психолог, готовится к лейтенантскому тесту в надежде стать начальником отдела Полицейского управления. При этом приносит чай мужу с перекинутым через руку полотенцем: «Не угодно ли пирожков-с отведать? Свежайшие-с, ажно парят-с».

И никто никому не наступает ни на ноги, ни на горло. Сержанты, лейтенанты — это уже не Израиль, это, скорее, Штаты. При этом лейтенант вполне может с чувством напевать «спит земля в сияньи голубом». Потому что — Палабрия!

Да, нашёлся-таки выход. Переписывать много, но зато какая свобода! Со следующей недели вся контора уходит в отпуск. Да пусть хоть в Бенилюкс едут. Её ждёт Палабрия.

***

И вот долгожданный звонок от Ирины:
— Молодец, Нюша. В Палабрию твои ребята вписались органично. А Палабрия в них. Славно разговаривают, логика поступков тоже вполне. Говоришь только о том, что понимаешь, без выпендривания. Это хорошо.
Ты говорила, есть продолжение? Ялла, давай! И это всё о повести. Есть и кое-что неожиданное. Помнишь, я рассказывала про Сильви? Её зятю ещё консультация понадобилась?..

Ирина — выраженный экстраверт с огромным количеством друзей и полным отсутствием тщеславия. Вечно помогает, сводит, устраивает. И рассказывает об удачах и редких провалах только сестре. Аня слушает, кивает, ахает в правильных местах. И выбрасывает из головы. Теперь Сильви какая-то…

— …Ясно, не помнишь. А зря. Потому что она связана с журналом современной фантастики, и я ещё тогда, в первый раз, отправила ей все рассказы. Ей твои фишки…
Аня ахнула:
— Что, повесть понравилась?! Она её куда… она её порекомендует? Но там же совсем не фантастика, наоборот…
— Анька, иди ты в…! Не перебивай! Сказать не даёшь! Нет, понравились ей два твоих рассказа, именно, где дураковатость зашкаливает. Она сказала «отвязно и при этом изысканно». И ещё язык хороший, и что-то там ещё… Неважно. Главное: ты должна написать в том же ключе, чтобы в сумме получился цельный цикл на три авторских листа.
Гарантий никаких; сроков, на твоё счастье, тоже. Слово «гонорар» не произносится. И не подразумевается. Ты пишешь, я проверяю и, если не позор, — отправляю. А она посмотрит. Интересно, зачем я всё это рассказываю?! От радости, наверное. Я тебе сейчас её письмо перешлю.

 «Ай да Анька, ай да…»