Расцвет курортов в начале 20-го века и одновременно модерна шёл в Европе и России параллельно: курорты Рижского Взморья, нынешней Литвы (Нида и вся Куршская коса), Восточной Пруссии, польского Поморья и Померании, чешские, германские, французские (конечно, в первую очередь, Виши), испанские, итальянские, швейцарские, балканские и кавказские курорты и архитектурно, и медицински, и технологически были монотонны и монохромны.

Александр Левинтов

На водах

1966, Кисловодск

Конец апреля. Мне 21 год, я уже второй год женат на девушке своей мечты, работаю в институте географии АН СССР и вполне счастлив на своих 100 рублях в месяц. Жена работает в непрестижном институте, у чёрта на рогах и тяготится службой. По этому поводу её старшая сестра прошибает ей путёвку в санаторий имени Горького, принадлежащий АН СССР, в Кисловодске.

Я лечу вместе с женой, на 5 дней, пока идут праздники и выходные.

Санаторий — шикарный, из самых престижных, сталинский ампир с элементами раннего репрессанса. Еду в ресторане надо заказывать заранее у чопорной, но весьма по-дружески настроенной официантки, которую все доверительно зовут по имени, несмотря на её пенсионный возраст. Наш маститый столик относится к нам по-отечески и снисходительно, и я столуюсь здесь же, совершенно бесплатно. Ночую в доме колхозника на рынке по 70 копеек за ночь.

Теплынь, +25°, а местный женский бомонд фланирует в шубах дорогого натурального меха — эта мода, пришедшая из 19-го века, протянулась и до 21-го включительно.

В Кисловодске уже всё распустилось и цветет, медовые ароматы, форзиции, цветущие жёлтым цветом, мы гуляем по паркам и окрестностям, влюблённые и шальные. И, конечно, пьём нарзан.

За 24 дня путёвочных дня надо выпить 48 стаканов, у меня — всего 5 дней, поэтому в день надо выпивать 10 стаканов, что я и делаю, более того, выпиваю по 20 стаканов, раз оно всё это на халяву и неизвестно, когда я ещё раз попаду в этот богатенький и почтенненький рай, выбрав из всех имеющихся самый вкусный, доломитовый.

И с каждым днём становлюсь всё железней и железней, мускулы наливаются какой-то невиданной силой. В санатории нянечки мне объясняют, что от нарзанных ванн даже у самых заядлых и безнадёжных стариков происходит воспламенение и возбуждение, с женщинами происходит то же самое.

И мы, молодые, ощущаем это на себе в полной мере.

Но есть одно неудобство: нарзан — сильно действующее мочегонное, а общественных туалетов в городе всего два, на вокзале и на рынке, и пользоваться ими решительно нельзя. Зато много деревьев. Сначала я стеснялся пользоваться ими, тем более, что каждый сеанс протекал как у жеребца — бурно, мощно и подолгу. Но потом я присмотрелся — таких как я — много, и мужчин и женщин. И малая нужда приучила всех к некоторому бесстыдству — а что делать?

За эти пять дней мы объехали на электричке и городским транспортом (зайцами, естественно) и Кисловодск, и Пятигорск, а потом, шальной и возбуждённый до предела, я электричкой добрался до аэропорта Кавминвод и улетел на Ту-104 во Внуково, где только-только распустились скромные и застенчивые берёзки.

1990-1994, Пятигорск

Во втором браке мне досталась филологиня — так я попал в круг филологических герменевтов, стал некоторого рода авторитетом: меня стали приглашать на семинары, конференции, научные советы и защиты, много и часто публиковать, что, наверно раздражало супругу, тем более, что план и основные идеи её диссертации были придуманы мною, географом.

Одним из мест проведения масштабных конференций по филологической герменевтики был Пятигорский институт иностранных языков. Проректор этого института (теперь, конечно, университета), Виктор Петрович Литвинов, уроженец этих мест, милейший и глубокий человек, специалист по немецкому языку, относился ко мне очень по-дружески. Каждый год я приезжал сюда в конце года, на засыпанную снегом окраину Пятигорска, в начале проспекта Калинина, недалеко от того места, где был убит любимый мною Михаил Лермонтов.

Жили мы обычно в центре города, на Бульваре, неподалёку от нарзанной галереи, степенно пили нарзан и также степенно рассуждали на интеллигентские темы. Стаканчики медленно поднимались в цене.

Однажды я прихватил с собой на конференцию своего ученика-коллегу, а тот — свою фею. Он был из числа мелких новых русских, то есть к деньгам относился очень неуравновешенно: то мог полезть в пузырёк из-за жалкой сотни рублей, то мог швырнуть с барского плеча в никуда несколько десятков тысяч.

В начале 90-х винных палаток в стране было больше, чем пьющих, палатки шли рядами и косяками, торговали алкоголем круглосуточно. После одного из рабочих дней конференции мы решили выпить в номере влюблённых в гостинице «Интурист» немного шампанского. Мой приятель накупил дюжину бутылок, преимущественно, «французских» и подороже, я купил две, но по проверенным четырём признакам (два из них актуальны и сегодня: бутылка должна иметь сильно углублённое дно и закрываться пробкой, а не пластиком): их-то мы и выпили, а «французское» спустили в унитаз — иногда это был даже не дрожжевой напиток.

В начале феврале 1994 года меня пригласили спроектировать в ПГИИЯ переводческий факультет; ничего не понимая в этом, я, естественно, согласился.

Проектирование прошло в жанре организационно-деятельностной игры (ОДИ), весело, задорно, продуктивно и интересно, но было омрачено грустным известием: 3 февраля умер мой учитель и учитель многих из аудитории, человек, придумавший ОДИ, Георгий Петрович Щедровицкий.

А до того, в разгар мероприятия, две немолодые дамы-лингвистки пригласили меня, тоже уже сильно немолодого, пятидесятилетнего, на вечерний ужин. Был накрыт интеллигентный стол, даже со «Стрижаментом», великолепной настойке с буйным букетом и выразительным вкусом. Впервые пил эту прелесть и — в последний раз: «Стрижамент», которым бывший ученик комбайнёра Горбачёв открывал двери кремлёвских кабинетов, этим же учеником комбайнёра и был изничтожен. Грустно пить что-то одновременно в первый и последний раз.

На столе было много нарзана: милые дамы объяснили, что экономные хозяйки на него не скупятся, так как с газом водки потребляется значительно меньше.

Пили под разговоры о прасковейских винах и коньяках, также успешно уничтоженных подлой семейной парочкой.

Несмотря на интимный полумрак, мы, кажется, даже не потанцевали: то ли из почтения ко мне, то ли из уважения к ним.

В ходе дискуссий и мечтаний о светлом будущем переводческого факультета мне надоело слушать о том, что скоро сюда понаедут иностранцы вот с такими толстыми кошельками:

— никто к вам не приедет — у вас на всём Северном Кавказе нет ни одного туалета, одни сплошные уборные и гальюны, даже в гостинице «Интурист».

Народ на меня сильно обиделся. Но когда я приехал сюда через четверть века, эти отхожие места в своём прогрессе продвинулись лет на 10-15 вперёд, то есть отстали от Японии ещё на 200-300 лет.

На заключительном межкафедральном междусобоище было более, чем скромно: яблоки, малопородное сухое вино, какие-то конфеты. По телевизору показывали «Золушку». Со мной такое случилось всего второй раз в жизни (первый — Игра на КАМАЗе в 1987 году, я тогда впервые услышал «Girl» Биттлов): я заплакал — тёплыми сладкими слезами, как Алексей Максимович Горький. Никто на меня не смотрел (а, может, люди оказались предельно чуткими), и я пол-фильма заливался слезами и не мог их унять, да и не унимал.

Больше я в Пятигорск не приезжал — через год началась эмиграция в Америку, как мне тогда казалось, навсегда.

2019, Ессентуки

Решили мы (это уже в третьем браке, что делает с людьми минералка!) было в мае поехать в Пермь на Дягилевский фестиваль, послушать Теодора Курентзиса, но — в Перми всё ещё стоит юрский период маркетинга и организации, хотя цены уже вполне бродвейские. И мы решили отправиться в Кавминводы: полечиться подогреться, а главное — хоть на пару недель сбежать от нервной московской потрясучки.

Самым сложным оказался выбор номера: просто двухместный номер нас не устраивает, нам подавай две спальни. Нам и подали, как выяснилось, одна комната — действительно спальня, другая — гостиная, с диваном, который в собранном варианте мал, а разобранном — настоящая советская раскладушка, жёсткая и скрипучая. И всё это — две тысячи баксов за две недели пребывания. В апреле в Европе за такие деньги можно разместить до десяти человек.

Аэропорт Минеральные Воды, несмотря на ремонты, как был задрипанным и крохотным, так и остаётся — гордый эпитет International здесь откровенно неуместен.

Ессентуки — вполне приличный курортный город между Пятигорском и Кисловодском. Здесь даже в апреле, в преддверии сезона, кипит торговая и культурная жизнь. Много новостроек: курортных, жилых, торговых, общепитовских. В отличие от балканских и вообще европейских курортных мест, у нас строится стандартное жильё, не рассчитанное на сезонное проживание приезжих.

Архитектурная роскошь и помпезность мирно соседствует с серой нищетой, бедностью и скученностью. Серость —это основой колер нашей жизни, независимо от широты месте и его высоты над уровнем моря.

Здесь наиболее адекватная фигура нищего, сидящего на шумном пятачке перед вычурной грязелечебницей и держащего скромный плакатик: «Подайте на развитие молекулярной физики».

Представляю, какое здесь столпотворение летом: рай для карманников.

Наш санаторий «Шахтёр» возник в начале прошлого века как санаторий для малоимущих, в советское время назывался «Советский шахтёр», во время войны сильно пострадал, скорей всего, от наших же бомбёжек — немцы берегли коечный фонд для госпиталей и восстановительных лечений. Совковость чувствуется и присутствует во всём: и архитектурно, и в интерьерах, и в сервисе, и в сильно и быстро устаревающем оборудовании, и в меню.

Чтобы восполнить рекреационную суть своего визита сюда, мы накупили билетов в местный концертный зал имени Шаляпина (органная музыка, инструментальная музыка), построенный в 1980 году с туалетами без унитазов — в дизайне вокзальных уборных времен первых пятилеток: люди уже побывали к этому времени на Луне, изобрели ЭВМ, компьютер и Интернет.

Мы наняли местного таксиста для поездок по округе. Наш чичероне — молодой осетин, прапорщик, получивший трёхмесячный отпуск и подрабатывающий в такси. От него мы узнали много о нерекламной, обычной жизни в здешних краях. Более всего меня удивила его спокойная уверенность в будущем: он уже и сейчас неплохо зарабатывает, учится в горно-металлургическом вузе (заочно), чтобы получить офицерское звание, будет продвигаться по чинам до 45 лет, выйдет на пенсию с очень приличным сертификатом на жильё (несколько, до 20) миллионов рублей и проведёт остаток жизни (ещё не менее полувека) в довольстве и достатке — ничего позитивного не делая всю жизнь! И это — траектория жизни около 5% населения страны, целый класс трутней. А ведь помимо трутней есть ещё куча других паразитов: клопов, клещей и прочих мироедов.

В Кабардино-Балкарии я был только в 2010 году, девять лет тому назад. Всё также много ментов, гаишников и прочих силовиков, всё также резко отличается равнинная Кабарда и горная Балкария. Но меня потрясло, что вся равнинная территория отдана под пальметные (шпалерные) сады, уходящие за горизонт. Они ещё молоды и не плодоносят, но скоро они завалят Россию яблоками и продуктами их переработки, потому что склады и агропромпредприятия уже готовы. Как мы поняли из окна такси, сады карачаевским семьям под уход и сбор урожая сдаются небольшими участками — несколько шпалер — это очень разумно и гарантирует успех всего начинания. Озолотится не только республика, но и её жители.

Свинья везде найдёт себе грязи: и в условиях санаторно-курортного лечения я погрузился в прелести соблазны превосходного, обворожительного прасковейского муската (прасковейский совиньон бланк тоже благороден, да и другие изыски не уступают) и, куда от это денешь?!, «Стрижемента», пусть он уже не так ковылен и более сахаровит, как раньше. Хорошо также и пиво местного завода, особенно тем, что к нему повсеместно подают варёных раков, от 200 до 700 рублей за кило (в Москве — от 700 до 5000 за кило). Впрочем, заканчивая гастрономическую ноту, следует сообщить, что не по рекламе, а на практике местные раки оказались дороже московских — полторы тысячи за кило откровенной мелочи в варёном виде. Что же касается шашлыков, то шашлык положено жарить из полугодовалой или годовалой девочки, а не из сильно повзрослевшего мальчика и шашлык ценою в тысячу рублей — даже для Москвы wow.

Другие отечественные воды

Старая Русса

Достоевский очень любил этот стариннейший городок, построенный ещё Русом, сыном Рюрика. С семьёй писатель приплывал сюда пароходом, снимал дом, а позже купил его верхний этаж. Он хотел было взять курс лечения в санатории на местной грязи и местном же источники минеральной воды, отвратительно невкусной, как и все марциальные воды, но врачи категорически запретили ему этот курс.

Санаторий действует до сих пор, хотя его грязи, кажется, сильно истощены. Сама Старая Русса — один из двух прототипов, наряду с Козельском Калужской области, Скотопригоньевска, где разворачивались события, описанные в «Братьях Карамазовых». Дом Грушеньки и гостиница, где Иван Карамазов общался с Великим Инквизитором, сохранены, как сохранена и набережная Полисти, по которой любил гулять Федор Михайлович. Сам дом писателя в романе — дом «папашки», безобразника Федора Павловича Карамазова.

Мы несколько лет кряду, от 2007 до 2011, приезжали сюда, посадили во дворе дома Достоевского сирень, привезённую из Сиреневого Сада в Москве (говорят, она хорошо прижилась), здесь, в тесной гостиничке в центре города, я написал небольшую книгу о Достоевском, но марциальных вод Старой Руссы старательно избегал.

Ижевский источник

Старинный курорт расположен на крутолобом берегу Ижа при его впадении в Каму. Отсюда открываются шишкинские лесные просторы. Когда-то воды Ижевского источника и сам курорт были знамениты и посещаемы приличной публикой, скорбящей животом. Ныне всё это хозяйство прозябает на местном уровне.

Я впервые появился здесь в 1964 году, работая в составе Поволжской экспедиции МГУ. Места, конечно, дивно красивые, но окрест столько вкуснейших источников минералки, а эта — тёплая, вонючая и противная.

Второй раз я оказался здесь в 1987 году, выразил главврачу своё сочувствие, ещё раз попробовал здешнюю воду, чтобы убедиться: не моё.

Кашин

Кашин — торговый городок в Тверской губернии. Тут на всю Россию варили до революции «мадеру» и другие суррогаты-самоделки, в городе было две дюжины церквей и процветал бальнеологический бизнес. Советская и постсоветская плюшкинизация жизни привела к тому, что нормальные и состоятельные люди перестали сюда ездить — только пенсионеры по бесплатным собесовским путёвкам.

Марциальные воды Липецка

Пётр, человек военный и постоянно воюющий, понаоткрывал в стране лечебницы марциальных вод: в Липецке, Старой Руссе, Петрозаводске. Липецкая вода, пожалуй, наилучшая из них всех, но и она — на любителя, на сильного любителя. Бювет расположен в парке, в самом центре города, составляет гордость липовчан, не избалованных интеллектом и культурой — пролетарский город.

Липецк — один из немногих благополучных городов России. Даже во время войны на него не упало ни одной немецкой бомбы.

Чивыркуйская стоянка неандертальских москвичей (Байкальский радоновый источник)

В бухте Змеевке тихо, пасмурно, сыро, время от времени хлюпает мелким дождем. У самого берега — беседка, а рядом с ней — сруб с горячим радоновым источником. Наш человек чем знаменит во всем мире? — ради собственного излечения от неведомых болезней он готов рискнуть и пожертвовать последним здоровьем. То есть, разумом мы понимаем, что лезть по прохладе в воду с температурой в 43 градуса, да еще пузырящуюся откровенной радиацией — ставить на карту, можно сказать, последнее, но тем же разумом мы понимаем, что так долго летели и плыли сюда (правда, не зная о существовании этого Бимини) что, вон какие сидят там и выходят оттуда красные как раки и здоровые как морковка и ведь не умирают у нас на глазах — и мы тоже лезем, парами — семейными или по интересам, потому что сидеть нагишом и вплотную друг к другу можно только, имея супружеские отношения или глубокие личные отношения. Например, я с Лешей, сидя по грудь в горячей воде, обсуждали, можно ли после радона пить, а если можно, то что, сколько и под какую закуску. Георгий с Ириной, вероятно, решали беспроблемные вопросы бытия, Галя с Катей — свое сугубо заветное, Марина с Марусей — тайны цифровой фотографии, Капитан с поварихой — когнитивные проблемы развития межличностных отношений в постиндустриальном обществе в условиях разреженного коммуникативного пространства. Юнга, как это принято у них, решил не мыться. В общем, время летело быстро, но не зря. Особенно, если учесть, что сокровенные беседы иногда прерывались появлением не то выдры, не то нутрии, не то ондатры, которая совершенно бесцеремонно принимала свои ванны.

Метрах в пятидесяти от горячей ванны — теплая, с температурой 37 градусов. Здесь можно сидеть неопределенно долго, можно, рядышком, помыться и даже устроить небольшую постирушку.

Идиллию прервала моторка с рейнджерами. Они взяли с нас за заход (попароходно), за стоянку (поголовно) и заодно оштрафовали нашего капитана за незапертый гальюн. Если учесть, что на берегу это заведение было водружено высоко на горе и загажено до неподступности, гуманизм экологов в полуштатском показался нам вычурным.

Аршан в Бурятии

Аршан — курорт, расположенный более, чем в сотне километров от крайней точки Байкала Култука. Долина, вытянувшаяся между хребтами Хамар-Дабан и Восточный Саян, отделяет Байкал от его младшего брата озера Хубсугул. В светлом геологическом будущем оба озера сольются воедино и образуют новый океан.

Впервые я здесь побывал в начале 90-х, зимой. Мы подивились речке, излечивающей глаза и руки-ноги: над речкой на деревьях развешаны костыли и очки, теперь уже ненужные. Добрались до водопада, впечатляющего своей дикостью.

Бурятия, где располагается Аршан, также отличается от Бурят-Монголии, как Карелия — от Карело-Финской ССР. В 1923 году Бурят-Монголии дали статус автономной республики, а в 1936 году, в связи с неудачными для нас событиями на Холкин-Голе, Монголию из названия убрали, хотя отличить монгола от бурята также сложно, как воду Байкала от хубсугульской воды.

Аршан уже более века живет своими целебными источниками. Местный батюшка Иван Чистухин на исходе 19-го столетия, видя, как источники исцеляют окрестных бурят, добрался до Томска, ближайшего города, где имелся тогда медицинский факультет, получил авторитетное экспертное заключение об аршанской воде, в Иркутске нашел себе компаньонку, Розу Соломоновну Бляхер, с которой и поставил дело на превосходной коммерческой основе. Фирменные бутылки аршанской воды пользовались успехом от Москвы до Владивостока, благо до каждого из этих городов от Аршана всего по пять тыщ километров. К источникам потянулись страждущие и болящие. В Аршане быстро возник и до сей поры процветает пансионный бизнес в частных домах. Наплыву посетителей явно способствовало несколько обстоятельств: несомненное гостеприимство бурят и их добродушие, их веротерпимость, поскольку их полубуддистские-полуязыческие воззрения относятся скорее к нормам поведения, чем представляют собой теологическое учение, а также превосходное молоко и молочные продукты, сами по себе целебные. Мясо и молоко здесь, несмотря на проникновение рыночных отношений, чрезвычайно дешевы.

Местные воды и грязи лечат практически всё, но особенной славой пользуются ключи, бьющие в речке Кынгырга — они предназначены для страдающих глазными болезнями. И необычайно эффективны. Вода Аршана, разумеется, противная — много её не выпьешь. Нас предупредили, что у неё есть побочный эффект — слабительный. Знать-то мы знали об этом, но не с такой скоростью: очень быстро мы разбежались под ёлочки.

В Аршане два больших отеля, один (бывшая тюрьма для привилегированных лиц) является одновременно и лечебницей, но преобладают дикие пациенты (patient по-английски означает «терпеливый», мы все терпеливы, мы все — пациенты).

Дикие места, дикие больные, дикий бизнес: в Аршане процветает рынок лекарственных дикоросов, местных и монгольских прибамбасов (китайцев здесь недолюбливают и побаиваются), дикая тибетская медицина, дикий общепит, коронный номер которого — позы (те же манты, но из более плотного теста и более сочные, их едят руками, сначала из надкушенной позы или надкушенного поза выпивается с вампирским сладострастием горячий бульон, а затем съедается еще горячий труп позы или поза, в зависимости от вашей сексуальной ориентации). Здесь существует даже дикий экскурсионный сервис, между прочим, весьма приличный и квалифицированный. Впрочем, всё это — воспоминания 2006 года, может, сейчас всё это либо исчезло, либо облагородилось.

За грибами здесь ходят на расстояния вытянутой руки, при этом грибов — прорва. Только начался сезон рыжиков. По наводке нашего экскурсовода мы купили пару пузатых банок у лучшей грибоварки Аршана, тети Зои. Секрет ее засолки удивительно прост: она ничего не добавляет в грибы, кроме соли. И то, что у нее получается — песня. Хороша также местная жимолость и другие ягоды.

Аршан расположен на склоне Саян, очень живописных. Погода здесь меняется с необычайной скоростью: хлопнешь рюмку по случаю проливного дождя, а закусывать приходится по жаре и при ясном солнце.

Примерно в сорока километрах от Аршана имеется еще более дикая водогрязелечебница в селе Жемчуг (я не знаю, что это значит по-бурятски). По дороге, протоптанной еще конницей Чингис-хана, мы добрались до этого источника. На ванное отделение времени не было, поэтому мы предались свальному лечению в небольшом мутном бассейне, в котором нервно и с шипением била горячая (+65 градусов по Цельсию) струя целебной воды. Рядом — не менее целебные грязи. В «лягушатнике» визжит и исцеляется одновременно несколько десятков человек. Мы получили истинный кайф и излечение, правда, так и не поняв, от каких болезней и есть ли они у нас.

Почти всю длину Култукской долины занимает Иркут, речка быстрая, напористая, аккурат под хариуса.

Зарубежные воды

Закарпатье

В Закарпатье я был всего два раза, но накрепко полюбили этот край, и эти минералки.

Первый визит — лагерь Львовского университета под Свалявой, август 1968 года. У нас — молодёжная тусовка «Математика в географии-1968», у них — эшелоны вооружений и войск в Чехословакию. Спьяну мы как-то полезли на границу протестовать против вторжения, нас задержали, допросили и отпустили, до сих пор непонятно, зачем и почему.

Минералок здесь — невероятное количество и одна лучше другой. По бедности мы одно время питались подсолнечной халвой, запивая её минералкой, которая вообще ничего не стоила и била просто из каменный стены. Однажды утром мы довольно большой толпой, голов в двадцать, сгрудились у источника, бьющего из стены. Стою жду, когда от водопоя отойдут насосавшиеся. Вдруг довольно грубый толчок в спину, оборачиваюсь, чтобы осадить нахала, а это — корова, красавица-корова, волоокая и рогатая: ей ждать нас неохота, её после вчерашнего мутит и жажда измучила.

В 1988 году я совершил экспедицию по Закарпатью. Вот уж когда я вдоволь нахлебался самых разных минджерелок, одна вкусней другой.

В Раховском районе, в буковом заповеднике минералка бьют мелкими упругими ключиками прямо из земли, хрустальной чистоты и свежести, изумительно пахнет протухшими яйцами, сероводородом. Припадёшь к земле и пьёшь прямо из земли, до бесконечности долго, так хороша вода.

Наверно, лучшая вода Закарпатья — «Квасова поляна». Была когда-то знаменита и трускавецкая «нафтуся» (Львовская область), но, говорят, её всю выпили клятые москали. Ещё помню превосходную «лужанскую», источники бьют также и в Сваляве, и в Мукачево, и в Синевире, и в Яремче, и в Берегово, и в Межгорье — повсюду. И огромное количество термальных вод — для лечебных купаний, всё достаточно цивильно и оборудовано. Самое же сильное впечатление оставила Солотча, совсем маленькое озерцо с водой, по солёности и целебности не уступающей Мёртвому морю. Как потом ни мойся под душем, а соль шкуру на тебе будет рвать весь день.

Карсбад (Карловы Вары)

Из дневниковых записей августа 1995 года и сентября 2006 года:

В Карловых Варах мы закрепились в шикарном «Квиташе», гостинице-санатории. Здесь сохранились лучшие курортно-бальнеологические традиции Европы. Вы приезжаете и, если можете членораздельно предъявить свои проблемы или подозрения со здоровьем, то вас ждет квалифицированная медицинская консультация и помощь, требуемый вам режим принятия минеральных вод (а их тут бьет около тридцати), направления к специалистам, массажи, физиотерапевтические процедуры, обследования, уход и куча всяких солей и мазей на продолжение курса уже дома. Все это по весьма умеренным и доступным ценам.

К сожалению, никаких проблем и подозрений я в себе не обнаружил, а потому предался неорганизованному отдыху по дальнейшему разрушению здоровья. Номера в отелях не только просторны, но и комфортабельны. Я свалил в полиэтиленовый пакет все накопившееся ношенное и протянул горничной.

— Мы не стираем.

Я достал десятидолларовую бумажку.

— Когда Вы хотите получить Ваши вещи?

— Завтра и выглаженными, дорогая Мартина.

На следующее утро аккуратная стопка моих вещей, неузнаваемо новых и свежих, пропитанных какими-то тонкими ароматами, лежала передо мной:

— Нет ли у Вас еще каких-нибудь вещей?

Чехи ежедневно потрясали меня своим невероятным трудолюбием. Кафе, куда я стал захаживать каждое утро, обслуживалось хрупкой 18-летней девушкой. С 8 утра до 11 вечера она таскала огромные и тяжеленные подносы с пивными кружками. В кафе было всего десяток столиков, но они почти никогда не пустовали.

— Мартиночка, а у вас бывают выходные?

— Да, по четвергам я работаю рецепционисткой в нашем отеле, — погасила она мои глупые надежды с очаровательной улыбкой. — Мне надо много работать, я хочу за полтора года заработать квартиру, а потом еще пару лет поработаю, чтобы открыть свое дело.

— Какое?

— Куплю это кафе. Я уже договорилась с хозяином.

— Чтобы нанять другую девушку, а самой отдыхать?

— Чтобы работать на себя и хорошо выйти замуж.

— Чтобы муж работал за Вас?

— Чтобы мы купили большой ресторан.

Я, наконец, понял, что путь к счастью и благополучию для нее, а, стало быть, для чехов вообще, ведь она говорила о своем будущем, как о стандартном и нормальном, есть трудолюбивый путь. Чехи строят свое личное процветание и процветание своей страны как пчелки — и душа моя наполнилась гордостью за наших славянских братьев.

Карловы Вары зажаты в узеньком ущелье по обоим берегам мелкой и шумливой речушки.

Магазины по продаже дорогущего богемского стекла, синего, бордового, розового, желтого, ювелирные лавки и лавки часовщиков, бутики, сувенирные забегаловки, картинные галереи, галерея минеральных вод, рестораны на открытом воздухе и под крышей, пивные залы, музеи, огромный киноцентр, где проходит солидный по европейским меркам кинофестиваль — все это можно осмотреть и облазить за пару дней. В ресторанах очень рекомендую «пструха» — цельножареную радужную форель, а в пивных — «верпшово колено», свиную рульку.

Карловы Вары (по-немецки Карлсбад) связаны с именами многих европейских знаменитостей: Моцарт, Гете, Гайдн, Павлов… самый почитаемый, конечно, Моцарт.

Если взобраться по склону наверх, то отсюда открывается очаровательный вид на этот игрушечный город. Хвойный лес, которым город окружен сверху, чист и размечен указателями: заблудиться здесь практически невозможно. Дорожки ведут от часовни к часовне, от «выглядка» к «выглядку», самый дальний и знаменитый — Гетев. Блуждания по лесу вывели меня однажды к лесному особняку: отель человек на двадцать, небольшой ресторанчик, музыкальный салон, он же конференц-зал, библиотека, гараж на несколько автомобилей, парк, дивные виды и просто смешные цены, чуть ли не триста долларов за все. То ли у меня внешность богатого лоха, то ли еще что, но мне тут же предложили купить весь этот комплекс. В ход пошли обольщения: чашечка кофе, коньячок, симпатичная деловая партнерша, бехтеревка, стихи и воспоминания о Достоевском. Я чуть не растаял и уже было купил эту прелесть по весьма сходной цене, на льготных условиях кредитования и страхования и т.д., пока не вспомнил, что капиталу у меня нет никакого и ни в какой валюте нет и в этой инкарнации не предвидится.

Надо заметить, что леса эти кишат беленькими. Эдакая благородная и высокохудожественная малышня, каждый грибок размером от желудя до яблока кандиль синап. Пройти мимо невозможно, а, набрав, не знаешь, что с этим делать в своем номере. Ну, насушил я их, а потом все-таки выбросил и до сих пор каюсь, что погубил такую красоту и вкуснятину всуе.

Мариенбад (Мариански Лазни)

В студии театрального искусства С. Женовача со времён дипломных спектаклей идёт до колик уморительная комедия «Мариенбад» по Шолом-Алейхему — дважды был на этом спектакле и дважды грохался со стула от смеха.

В нескольких десятках километров от Карловых Вар находятся Мариански Лазницы (Мариенбад), место менее заезженное и более аристократическое. К нему очень подходит немецкое prachtvol, «роскошное». Сюда, под огромные липы, можно добраться электричкой или автобусом. В любом случае вас ожидают шикарные виды и понимание того, что в Европе административные границы совпадают с ландшафтными (а в России административные границы формируют ландшафт: природа у нас в пограничных зонах заметно дичает).

Францесбад (Франтишковы Лазни)

Проведя в Праге три дня, мы отправились с главного вокзала, обжитого бомжами, в Хеб (по-немецки Эгер), на границу с Германией. Путь лежал через Пльзень с его автомобильным и пивоваренным гигантами, черными крышами и индустриальными пейзажами.

Западная Чехия, некогда заселенная судетскими немцами, несмотря на все те же красные черепичные крыши, сильно отличается от остальной Чехии и Моравии. Это выражается, прежде всего, архитектурно: дома значительно толще, крыши стали выше (до четырех этажей мансард), в них появились вогнутые и выгнутые дуги, дома украшены темными деревянными балками-переплетами. Здесь полно немцев и даже чешский — в самом затишье. Английский воспринимается как суахили.

Нам очень повезло с погодой — настоящее бабье лето: тепло, ласково, солнечно, безветренно. Только устроившись в отеле, мы взяли такси и всего за 100 крон (меньше 5 долларов) укатили во Франтишковы Лазни, городок, что всего в семи километрах отсюда. Полное очарование: чистенькие аккуратные домики в бело-желтых классических тонах, по воскресным улицам бродят вальяжные и разбитые разными болезнями седоголовые немцы, аккуратная старушенция поит народ проржавевшей минералкой, восхитительно противной, как коктейль из хинина с пенициллином — ею пользуют страдающих ногами, сердцами и прочей гинекологией с 1793 года. Все по-немецки миниатюрно, ухожено, дорого, умилительно и романтично. Говорят, Гете, большой специалист по сентиментальным немецким нюням, любил бывать здесь, в местах, столь близких и по расстоянию, и по духу от его родимого Дахау. Город был освобожден американцами 25 апреля 1945 года, кажется, без единого выстрела. Еще во времена Николо Макиавелли было договорено: какие бы междусобойные распри, резни и войны ни шли, города и их красота не должны страдать. Здесь это было соблюдено со святой осторожностью.

Разумеется, местное казино — не для шантрапы из Лас-Вегаса. Тут совсем другая идея: разбитые параличами, подаграми и сердечными приступами пациенты общаются за общим столом и испытывают азарт как ностальгию по прежним шалостям прыткой юности.

Мы бродим по der prachtvoll (роскошному) парку:

— здесь должны быть грибы

— да, вон они.

И рядом с колонной поганок я сорвал здоровенную дуньку или, по-научному, свинушку. Все состоялось и сбылось — мы сели в такси и вернулись в Хеб.

Он был основан чехами еще в 8-ом веке, но всю свою историю до 14 века переходил из рук в руки, в частности, он был оплотом Фридриха Барбароссы в Судетах и Богемии. Окончательно немцы утвердились здесь в 1314 году. Город и замок Хеба тесно связаны с генераллисимусом германской армии Альбертом Валленштейном, который и был убит в своей спальне во дворце в 1634 году.

Музей во дворце Валленштайна восхитительно очарователен. Здесь есть и история и культура города, и все это подлинно, без подделок. Например, портрет последнего хебского палача: очень милое и открытое лицо честного человека. Рядом с портретом — кандалы, хорошо отточенный топор, другие профессиональные приспособления и орудия.

Один из залов посвящен пианисту Рудольфу Серкину, уроженцу этого города. Запоминается фотокомпозиция: слева — Рудольф музицирует в возрасте шести-семи лет, потом портреты разворачиваются, Серкин во взрослом состоянии смотрит на нас, потом серия портретов продолжается и заканчивается крайне правой: престарелый маэстро играет на пианино, низко склонив над ним седую голову.

В одном из залов мы наткнулись на девушку, ловко исполняющую роль скульптуры: она сидит на ступеньках в нарядах 19-го века и читает книжку. Барышня оказалась томичкой Ксенией, лицом и статями и впрямь из 19-го века. Она рассказала нам много интересного и о Хебе, и о музее, и о себе.

Сам замок на реконструкции. На Огре (Эгере) — водосливы, мельница, шлюзы. Все добротно, все действует и живет. Местный Роланд в фонтане не с мечом, а с копьем. Это означает, что городской суд не имел права рассматривать дела, тянущие на смертную казнь.

Вечером на улицы города высыпало подозрительно большое число индийских, вьетнамских и других небелых детишек и тинейджеров с непредсказуемым поведением. А в целом городок пуст, и конец курортного сезона похож на конец света.

Мой день рождения начался с неистово яркого утра и с того, что я где-то забыл свою американскую трость, что призвано было символизировать полное и чудесное выздоровление от стаканчика франтишковой минералки. Не разобравшись с расписаниями накануне, мы прибыли на вокзал за час до отправления электрички на Карловы Вары. Богатые страны, вроде США и СССР, могут позволить себе бесплатные туалеты. Бедные страны: Чехия, Россия, Украина, вынуждены делать накопление первоначального капитала исключительно на дерьме, в том числе на натуральном дерьме. В Чехии платны туалеты даже в Макдональдсе.

В поезде мы знакомимся с безработным чехом. Он тоже едет в Карловы Вары. Ему до часу дня делать нечего, и он предлагает быть нашим чичероне, чтобы потренироваться в русском. Его зовут также, как и меня. Он — инженер. С окончанием коммунистического режима потерял работу и все эти годы безнадежно мается, сидя на пособии в 4 тысячи крон (6 тысяч рублей, совсем негусто).

В Карловых Варах ничто не изменилось за последние 10 лет, но теперь это — чешский Брайтон Бич: по улицам и набережным шастают и дефилируют только русские, все вывески — по-русски, меню — на русском.

— этот дом купил мэр Москвы Лужков, а этот — какой-то ваш кинорежиссер — ведет экскурсию Александр.

Тут ходит такой анекдот:

Господь, творя мир, подбросил Соединенным Штатам гор, недр, рек, России — земли, нефти, лесу, кое-что досталось и маленькой Чехии. Жалко Богу стало, что он ей подарил и отдал Карловы Вары русским.

Недалеко от отеля и казино «Пупп» мы уговариваем своего гида на ланч:

— у меня сегодня день рождения, — и в доказательство достаю свой паспорт.

Александр, улыбаясь, достает свой — у него сегодня также день рождения. Он моложе меня на 7 лет.

У него — совершенно неприкаянный и несчастный вид.

В отличие от культуры, инфраструктуры и цивилизации, человек трагически хрупок и беззащитен, его благополучие, строящееся скорее изнутри, чем внешними обстоятельствами, чрезвычайно неустойчиво и испытывает постоянное разрушающее давление внешних сил. Жизнь удивительно ненадежна и разгромна, малейшими пустяками. Особенно, когда мы беспечны и высовываемся за пределы своих скорлуп и привычной сдержанности. Нам нельзя быть самими собой — мы сразу становимся невыносимы и отвратительны всем, особенно нашим близким, как будто мы издаем недоступную для нас самих, но явственную и различимую ими вонь и смрад, отвращающие от нас других людей — и потом мы несем непонятную нам вину и обиду на нас: чем непонятней и недоступней нам, тем тяжелее.

Мы грустно расстаемся с Александром, гуляем по Карловым Варам уже одни и вскоре уезжаем на автобусе в Прагу — продолжать мой день рожденья.

День рождения в Карловых Варах

И опять, и опять, и опять
я бегу из привычного круга.
Ты со мной, дорогая подруга,
а другим нас уже не догнать.

Листопад, листопад, листопад —
осень тихо шуршит под ногами,
жизнь пришла и уходит с друзьями,
не за зря, не впросак, невпопад.

Навсегда, навсегда, навсегда
я покину сладчайшую сказку,
я уйду налегке, без оглядки
в край, где в небе одна лишь звезда.

Висбаден. В поисках Рулетенбурга (из дневника, ноябрь 2001)

В Висбаден можно ехать самыми разнообразными путями: по воде, на такси, на автобусе, поездом, подземкой, электричкой. В любом случае это займет от двадцати минут до часа. Пока мимо вас мелькают дачки на 2-3 сотки и бесконечные фаланги виноградников, послушайте, зачем можно ехать в Висбаден.

Сорок пять лет пролетело, как один огурчик. Сорок пять лет моей жизни и еще девяносто — между мной-пацаном и временем написания Достоевским «Игрока».

Еще пацан, которому даже «Подросток» Достоевского казался непомерно и немыслимо взрослым, я в одну ночь прочитал «Игрока» и понял, что это — не только про меня, но что это потому и написано, что есть я. Сначала я стал игроком. Потом зачем-то родился.

И я читал взахлеб про Рулетенбург с воксалом, где играли в рулетку, где выпало три zero подряд — такое бывает лишь с русским Игроком, где каштановые аллеи, по которым таскался с неистовой la babushka Антониной Васильевной 25-летний интеллигент Алексей Иванович, где гордячка Полина топтала свою и его любовь, а престарелый генерал (теперь я уже на пару лет старше его) млел над смазливой мамзелью Бланш, а та смеясь, просвистала выигрыш, оставив все-таки Алексею «подонки его ста тысяч».

Федор Михайлович, будучи пронзительным националистом, и нас всех сделал презирающими всех подряд: «Кроме того — француз и русская барыня, говоря вообще, -— это такое сопоставление… Француз — это законченная, красивая форма. Теперь самый пошлейший французишка может иметь манеры, приемы, выражения и даже мысли вполне изящной формы, не участвуя в этой форме ни своей инициативою, ни душою, ни сердцем; все это ему досталось по наследству. Само собой, они могут быть пустее пустейшего и подлее подлейшего, но нет существа в мире доверчивее и откровеннее доброй, умненькой и не слишком изломанной русской барышни. У него есть изящная форма, и барышня принимает эту форму за его собственную душу, за натуральную форму его души и сердца, а не за одежду, доставшуюся ему по наследству»

Я помню, с какой безнадежной жалостью к безнадежному и потерянному Алексею, моему двойнику, я заканчивал этот роман: «Пусть знает Полина, что я еще могу быть человеком. Стоит только… теперь, уж впрочем, поздно, -— но завтра… О. у меня предчувствие, и это не может быть иначе! У меня теперь пятнадцать луидоров, а я начинал и с пятнадцатью гульденами! Если начать осторожно… — и неужели, неужели уж я такой малый ребенок! Неужели я не понимаю, что я сам погибший человек. Но — почему же я не могу воскреснуть. Да! Стоит только хоть раз в жизни быть расчетливым и терпеливым и — вот и все! Стоит только хоть раз выдержать характер, и я в один час могу всю судьбу изменить! Главное — характер.» И я клялся — Алексею, Достоевскому, себе, что непременно отыграюсь либо закончу также, но в любом случае — никакого благополучия, только жестокая трагедия и полнейшая утеря личности…

Висбаден — сильно обновленный старый город с непомерными для такого немноголюдья соборами и кирхами. В воскресное утро здесь пусто как в распоследнем Кабуле. На каждую бензоколонку — около двухсот аптек, на каждую аптеку — примерно по 2.3 врача. Основная специализация врачей — внутренности, внутренние органы, женские секреты и хитрости. Но есть и стоматологи.

Есть также несколько отелей явно в стиле середины 19 века. О Достоевском, а равным образом об «Англетере», мистере Астлее и других персонажах «Игрока» никто не слышал и не знает. Что естественно. В белых галереях, примыкающих к помпезному Aquis Mattiacis (казино там все более вытесняется концертами, презентациями, шоу и представлениями), расположены рестораны, сувенирные магазинчики, городской театр (разумеется, в репертуаре — «Игрок», разумеется, с русскими актерами) и малое казино, перед которым стоит крохотный изящный «Смарт» (такое впечатление, что в этой машине ездят стоя) с призывной надписью: «Играй по маленькой и выиграй меня».

Игорный бизнес развился на курортах Европы (Карсбад, Мариенбад, Висбаден, Французская Ривьера) неслучайно: это вполне доступное развлечение для богатых больных. В России вместо казино на водах процветали пьянки и дуэли, а в Америке игорный бизнес возник не на воде, а на алкоголе, на мафиозной основе времен сухого закона и потянул за собой туризм, свадебный бизнес и проституцию, а также образование как следствие расцвета проституции. Мир полон разнообразия, что радует.

В городе есть улица Достоевского, но не из центральных, в основном же в названиях преобладают длиннющие и непроизносимые имена кайзеров, принцев и других забытых знаменитостей.

Из Рулетенбурга можно быстро, на простом автобусе, добраться до Майнца, уже на берега Рейна. Этот городок знаменит своими многочисленными и еще более внушительными соборами. К тому же он хоть немного обитаем: вы можете встретить тут на улице длиннополого молодого человека с летящей походкой конца 18 века, пухлое семейство бюргеров, украшенное чисто германским малюткой в коляске (такой маленький, а уже умеет говорить по-немецки — и без всякого акцента!), студентов-вагабундов, выкуривающих за одну кружку по пол-пачки сигарет. Почти все они будут немцами.

Стоит предупредить также, что в Германии полно русских. Как только наступает ситуация, когда никого нет и ненадобно, раздается русская речь. Русские мгновенно угадывают и вычисляют друг друга, они недоверчиво, почти враждебно смотрят друг на друга и тут же переходят между собой на зловещий шепот. Конечно, если выйти на связь, мы охотно протянем друг другу руку информационной помощи, но сделаем это покровительственно, с легким пренебрежением и удивлением: «А ты-то что тут делаешь?».

Калистога и Парадайз Спрингс

Американцы в основной своей массе — практиканты и циники, в чудодейственность вод не верят, на запахи не реагируют предпочитают парфьюм и косметику с ароматом стекла, потому что оно — не аллерген, и, может быть, правильно делают, хотя, конечно, в этих вопросах — сущие варвары.

В Калифорнии, неподалёку от Монтерея и Салинаса, имеется дивный оазис минералки для купаний, Парадайз Спринг. Я впервые попал туда летом 1995 года: почти никакого оборудования, всё полудико, но воды явно сильнодействующие: возвращаясь домой в Монтерей по HW68, я заснул за рулём и въехал на склон. Полиция меня осмотрела, обнюхала и отпустила.

Спустя несколько лет я вновь оказался в этом месте: здесь бурно начала распускаться цивилизация, и пошли разговоры, что оазис будет застроен 25-тиэтажными билдингами. Сейчас это, скорей всего, высокотехнологизированный рай безо всякой медицинской опоры, но на твёрдом коммерческом фундаменте.

Другой такой точкой в Калифорнии является Калистога (Calistoga), в верховьях реки Напы. Здесь, помимо термальных и высокоминерализированных вод, имеется довольно внушительный гейзер. Лечебные и ядовитые свойства калистогских источников никто, кажется, не изучал, а потому лечащихся и самоубийц здесь примерно поровну.

Некоторые выводы и предположения

1. Курортное лечение на минеральных водах как регулярный бизнес и направление медицины сформировался в Европе и в России в самом начале 19-го века, хотя лечение водами (купания и питьё) было распространено в Европе от Средиземноморья до Британии с античных времён. В Европе он имел два важнейших сопровождения — альпинизм (первыми альпинистами были молодые врачи) и рулетка как развлечение и среда общения богатых и малоподвижных пациентов. Ещё одной особенностью европейских вод является то, что местное население было сразу вовлечено в этот бизнес и культурно было адекватно отдыхающим, в России же горцы до сих пор относятся к этому бизнесу с известной долей дикости и неприятия.

В целом же Россия ни на шаг не отставала от Европы в течение более века: расцвет курортов в начале 20-го века и одновременно модерна шёл в Европе и России параллельно: курорты Рижского Взморья, нынешней Литвы (Нида и вся Куршская коса), Восточной Пруссии, польского Поморья и Померании, чешские, германские, французские (конечно, в первую очередь, Виши), испанские, итальянские, швейцарские, балканские и кавказские курорты и архитектурно, и медицински, и технологически были монотонны и монохромны.

2. Отличия Кавминвод от пляжных городов (Крым, Азовское море, черноморское побережье от Сухуми до Тамани) весьма заметны:

— русификация кавказских народов шла гораздо интенсивнее, нежели крымских (караимы, крымские татары, немцы и др.) в силу того, что крымские народы в целом более культурны, чем русские

— в район Кавминвод традиционно в послевоенные годы массово эмигрировали вышедшие на пенсию «северяне» -— в Крыму это явление было менее выражено

— все пляжные города «жмутся» к береговой линии

— «пляжное» население ориентировано на сдачу жилья, торговлю, подсобное хозяйство и «мед.обслуживание», жители Кавминвод индифферентны к квартирному и коечному бизнесу, поэтому здесь преобладают одноэтажные домишки, купленные когда-то или совсем недавно на доживание

— пляжные регионы насыщены генеральскими дачами и «в\ч» по их охране и обслуживанию, кавминводовский регион — зона оседания отслужившего офицерства

3. Советская экономика и политика оказали самое пагубное влияние на эту сферу: ориентировав её на государственное бюджетирование, массовость, доступность практически всем, включая малоимущих (и малокультурных), на контрастность культуре, нравам, обычаям и ментальности местного населения, на экстенсивное развитие (строительство зданий и сооружений, опережающее внедрение новой медицинской и рекреационной техники и технологии).

Кроме того, в отличие от немцев, мы сами нанесли всей этой курортной инфраструктуре вред и порчу в гигантских, почти тотальных масштабах, повзрывали и покорёжили с чисто скифской жесткостью своё же, как доставшееся по наследству, так и созданное самими.

4. В нашей стране гегемония процесса производства сильно ущемила процесс воспроизводства. Мы так и не поняли, в чём смысл и ценность таких воспроизводственных процессов как рекреация, ремиссия, гуманитарная реконструкция, релаксация, гуманитарный ремонт: именно поэтому наши курорты — это санатории, лечебные заведения прежде всего, а всё остальное — необязательно и побочно.
5. Во всем мире и в России также курортное хозяйство строилось прежде всего как частная практика, а отсюда — особняки и коттеджи врачей, где они жили и практиковали, небольшие пансионы при них, компактный набор штата: профессор, при нем ассистент (сын или зять), несколько медсестёр (хирургическая, процедурная и т.п., жёны, сёстры, дочери или снохи) и компактный младший персонал; высокоразвитая кооперация между врачами разных специальностей и острая конкуренция внутри одной. Советская медицина поломала эту систему: огромные санатории, никакой конкуренции, хроническая нехватка помощников и смены. С одной стороны — крайне низкая производительность (в столовой на 200 мест — десяток палубных, столько же — трюмных (кухонных) плюс администрация), с другой — унизительно низкие зарплаты.
6. Агломеративные процессы в Кавминводах (5 городов — Кисловодск, Пятигорск, Есссентуки, Железноводск и Кавминводы, а также сёла, станицы и посёлки между ними) планировочно срастаются, но продолжают быть слабо связанными трудовыми миграциями и функционально, при этом города агрессивно раздвигают свои границы и поглощают остальное пространство; более того, транспортная мобильность населения затухает и связность территории постепенно слабеет.
7. Явление реципрокности, характерное для рекреационных регионов, в этом регионе почти незаметно: сельское окружение работает в основном на внешние рынки и слабо участвует в насыщении внутреннего, санаторного рынка. Отсюда — неравномерность и несбалансированность хозяйства и расселения. Даже скромные, в сравнении с Кисловодском и Пятигорском, Ессентуки — это 21 санаторий, и все довольно крупные, питающиеся на дальнепривозном (замороженном, консервированном, солёном, маринованном и т.п.) продовольствии, не имеют своих хозяйств и ферм, а также своего продовольственного агропрома.
8. Современная волна освоения в Европе и у нас весьма различны:
   — в Европе бурно развивается современный высокотехнологичный, но при этом уникальный в каждом месте агропром, строится много нового жилья на месте сносимого обветшавшего и морально устаревшего жилья, быстро модернизируется транспортная инфраструктура, строится много санаторного жилья
   — у нас повсеместно превалирует развитие торговой и общепитовской инфраструктуры, временной и капитальной, новое жилищное строительство почти не затрагивает ветхое жильё, транспортная инфраструктура заметно отстаёт (а потому даже в межсезонье — пробки на дорогах и улицах), идёт традиционное индустриальное развитие, без хайтэка и новейших производств

9. В ожидании новой катастрофы: в нашей стране двум мировым войнам предшествовал короткий, но бурный бум строительства и развития санаторного и рекреационного дела. Сейчас наблюдается очередной, третий бум — неужели опять перед войной? Неужели мы не любим и не хотим жить хорошо подолгу?

Эпилог

И в заключение несколько медицинских анекдотов, адаптированных под санаторный быт:

Врач, изучая кардиограмму:
— Собственно, а сколько вам лет?
— 58 будет.
— Нет, не будет

Второе пришествие. На сей раз Христос решил действовать без пафоса и пыли и устроился в самый задрипанный санаторий в отделение опорно-двигательных программ. Первый же пациент — инвалид-колясочник. Христос:
— Встань и иди!
Тот встаёт и идёт. В коридоре вопросы из очереди ожидающих приёма:
— Ну, как там новый врач?
— Как все — даже не выслушал.

Ветеринар приехал по путёвке в санаторий. Первый врач —терапевт:
— Ну-с, на что жалуетесь?
— Да так всякий сможет!

Терапевт вновь — прибывшему:
— я вам грязи рекомендую.
— Вы думаете, поможет?
— Конечно, нет, но вам пора привыкать к земле.

— Как вы себя чувствуете?
— Доктор, я себя чувствую, но плохо.

Вскрытие показало, что кошелёк пациента пуст.