Высоко гордыня вознеслась,
Оторвалась, бренная, от тела,
На краю, у вечного предела,
Вспомнила – забыла душу взять…

[Дебют]Григорий Оклендский

Жизнь на краешке земли

***
Как художник, рисуя портрет,
начинает с наброска несмелого
и прищуренно смотрит на свет,
извлекая все краски из белого,
так поэт — ловит звуки с небес
и бормочет бессвязно, не тронь его!
бредит словом, чтоб образ воскрес,
белый свет наполняя иронией,
первозданностью, чудной строфой,
и пронзительной музыкой тонкой…
И парит белый лист над землёй,
словно аист, несущий ребёнка.

***
Плыву над рифом, замирая –
Мне подарили ключ от рая!
Подводный, неподвижный остров…
Он может быть любым, но острым!
Неверный шаг, как опечатка —
Десятки игл вонзятся в пятку!
Окаменевшие останки
На теле оставляют ранки.
Солёная вода морская
Залижет языком – живая!
И риф живой! Седой, нетленный…
Родня Солярису Вселенной…
Риф – океан подводной мысли,
И кто не глух, и не завистлив,
Его услышит тайный рокот
И зарифмует рифа шёпот.

Загадочный кораллов мир
Похож на мозг – неповторим!

Другу

Говорю с тобой…
И с собою тоже…
Годы – за спиной.
Может, подытожим?!
Время – не умрёт!
Ни при нас, ни после…
Ускоряет ход.
Это жизни осень.
Что там впереди?
Призрачные дали?
Душу бередит
музыка Вивальди?
Знаменем свечи
очарован, светел —
Где конец пути,
знает только вечер.
Друг мой, не боюсь
впасть тебе в немилость —
Бардовская грусть
души нам лечила,
Грела у костра,
обжигала губы.
Правдою слова
стискивали зубы.
Сила – это страсть,
множенная верой.
Только б не упасть
под напором ветра…
Мы теперь живём
на другой планете.
Нету бурь, и гром
непонятен детям.
Жизнь в чужом раю
притупляет чувства.
Молимся огню,
чтоб страдать по-русски!
Наша жизнь – борьба,
трудная, с собою.
Море до утра
бой ведёт с прибоем…

Хочется уснуть
молодым, в России,
Шёлковую грудь
целовать впервые.
Юный холмик грёз,
трепетно лаская,
Закричать. До слёз! —
«Где моя родная?!»
Глухо, тишина —
не ответит время.
Бьёт меня волна
бумерангом в темя.
Не растёт вдали
у поэта дочка.
Крылья опалив,
затухает строчка…

Маме…

Мама тихо умерла в мае
С той поры я на земле маюсь
Всё ищу ищу угол пятый
Может маму там кто-то спрятал…
Вспоминаю наши редкие встречи-
Как живые разговоры беспечны…
Догорают поминальные свечи
Остывают угольки в старой печке…
Мама ранним умерла утром
Умерла как и жила мудро
Не проснулась… сон такой вечный
Сновиденья на пути млечном…

Рамка чёрная… слова стынут
Больше некому сказать: «Сына…»

Горстка истин…

Приходите, приносите –
Незатасканные мысли,
Интересные нюансы,
Острый ум и добрый нрав.
Щедро наполнять бокалы
Представляется мне мудрым –
Истины в вине немало
На разлив… Иль я не прав?!
И когда со дна бутылки
Наскребу я горстку истин,
Ты возникнешь изумлённо
В пляске света и теней…
И тогда исповедально
Мысль и слово вдруг сойдутся,
И ведомые порывом
Запрягут лихих коней…
Если сможешь быть мне другом –
При свечах распить бутылку
В разговоре о высоком:
Живопись, Дега, пастель…
Если сможешь быть мне Музой –
Вдохновенно и с любовью
По утрам готовить завтрак,
По ночам — стелить постель…
Я смогу взлететь над миром,
Обернуться небом синим,
И предутренней росинкой
Выпасть на губах твоих.
А могу из глаз слезинкой
Выкатиться ненароком.
Это я к щеке прижался
И нашёптываю стих…
Если боль – закрою створки…
Крабик — гордый и колючий…
Стану скучным и угрюмым,
С головой зароюсь в ил…
Только чаще я – отважный,
Ироничный, чуть вальяжный…
И влюблённый в Галатею,
Что когда-то сотворил.

***
В нашу гавань заходили корабли,
Швартовались, грелись у причала.
Вдалеке от неулыбчивой земли
Им хотелось жизнь начать сначала.
Чтоб высоким был морской прибой,
И океанические волны
Борт не накрывали с головой,
А касались с легкостью проворной.
Чтоб покой и мир венчал пейзаж…
В праздник — фонари похутукавы,
Украшая местный антураж,
Радовали лакомой приправой.
Чтобы устремленное вперёд
Время нас щадило и прощало.
И с годами каждый новый год
Означал, действительно, начало.

Память — полноводная река,
Возвращает к дальнему истоку,
Где осталась детская страна,
Разочарований вкус жестокий.
Где по лужам мелким — корабли,
Будто настоящие фрегаты,
Уплывали с крошечной мели
В мир огромный, взрослый, необъятный!
И вернувшись на круги своя,
Обретая мудрость и терпенье,
Поклонились вечным островам
И судьбе, что вынесла теченьем…

Академ

— Ты мог бы это прозою сказать?
— Сказать бы мог… но ты бы не услышал…

Не живу я в российской глуши,
где, по-прежнему — грязь и попойки,
и мужик, отлипая от стойки,
рявкнет — «Вёсла, мля, мне не суши!..»
Не живу я в российском селе,
где опять свой кулак появился.
Он не любит родные столицы —
на земле ему жить веселей.
Городок «захудаленький той»
(не живу я и в нем, божьей милостью),
где на каждую девку гурьбой
по десятку шакалов накинется…

Я живу на свободной земле!
Не дымится труба заводская.
В шесть утра не стучит в голове
старый гимн, к соцтруду призывая…
Каждый раз, возвращаясь назад,
в ту страну, что была нам Отчизною,
я по-детски взволнован и рад…
Небо детства – огромное, чистое…

Академ… удивительный мой!
Как Митяева – светлое прошлое…
Я мечтаю пройтись под Луной
по кудрявой березовой рощице…
Я мечтаю увидеть друзей
(тех немногих… судьба раскидала
большинство по заморским вокзалам)
и зажечь шесть  десятков свечей!
Жизнь моя – разводные мосты…
Сладким дымом пропахли костры.
И, ведом путеводной звездой,
я безумно хочу домой!

***
Господи, судьбу не выбирают?!
Или выбирают — по себе?
Встречу неожиданную в мае,
Поезд уходящий в ноябре,
Дерзкую с ухабами дорогу,
И неуспокоенность души…
И слова, рождённые от Бога
В предрассветной трепетной тиши.

Дымка над далёким перелеском.
Печки остывающей тепло.
Строчка, возникающая резко
Под скрипучим стареньким пером.
Дым родной мне был когда-то сладок,
А теперь клубится стороной…
Только бы родные были рядом,
И перо скрипело над строкой.

Кольца дыма

Мой приятель – мастер слова!
Восьмистишья пишет влёт!
Как стихо свернул он (ловок!)
самокруткой, первый сорт!
Раскурил её неспешно,
в кольцах дыма погрустил…
Год прошёл… К зиме бесснежной
длинной тенью заспешил…
Улетает клином стая
к дяде Грише зимовать.
Осень… Дачу закрываю…
Где-то месяцев на пять…
Буду в городе и в слякоть,
буду в пробках и в пальто.
Будет дождик серый капать
мне за ворот… Но зато
буду утром в парк соседний
друга верного гулять.
И не слушать больше бредни,
что внушают нам опять…
Вечерком вдвоём с камином
выпьем старого вина.
Нету грусти и в помине.
Лишь тоска – на всех одна…

Нить времён

Высоко гордыня вознеслась,
Оторвалась, бренная, от тела,
На краю, у вечного предела,
Вспомнила – забыла душу взять…
За грудки душа её схватила,
Развернула резко, что есть силы,
И швырнула оземь… Стало жутко
Грешному, бездомному братку.
Повинился. Жить невмоготу.

Моему поверь, приятель, слову
(не скажу я ничего худого!):
Что твоя гордыня?! Та же утка —
Крякает, нарушив тишину.
И падёт от выстрела глухого,
В кровь испачкав тонкое перо,
Не издав ни выхода, ни вдоха…
Небылью преданье поросло.
Мир наивно верует в Добро?!
Только не кончается эпоха,
Где гордыней торжествует Зло…

Живы мы, пока душа страдает,
Кровоточит, борется, прощает…
А когда покинем этот мир —
Налегке, бесстрашно, непритворно,
Кто споет молитвенно и скорбно
Над призренным телом — сняв с креста,
О душе, очищенной от зла?

Если хочешь сохраниться в сыне,
Душу пустяками не насилуй!
Пусть она его пребудет силой,
Чтобы нить времен не порвалась,
Чтоб не стать песчинкой и пропасть…

Что дорого…

Ни гроша ты не оставишь за душой.
Ничего не унесёшь в далёкий край.
Всё, что дорого, раздай пока живой —
Раздари, оставь внучатам, разбазарь.

Память, как крупу, перебери
И по зёрнышку отдай на семена.
По крупицам ту девчонку сотвори,
Что была в тебя когда-то влюблена.

Обойди пешком священные места.
Не забудь отдать последние долги.
Над могилой мамы разомкни уста —
Только не обманывай, не лги.

Успокой свою печаль в закате дня,
Под покровом ночи надышись травой.
Не прощайся, ибо даже уходя
Оставляешь в небе росчерк озорной.

Вдвоём

Как хорошо! И мы с тобой вдвоём,
И в унисон – не думаем, но дышим.
Алхимия! Понять её умом
Не суждено. Она дана нам свыше.

Как хорошо молчать с тобой вдвоём,
Вдыхая запах нежности и тела.
Не совпадаем в малом. Но в большом
Мы неразлучны: половинки — в целом!

Как хорошо! Любовью полон дом.
Луна глядит – бесстыжая, живая.
Соперница! Нам трепетно втроём.
Ты только не ревнуй к ней, дорогая!

…Кто скажет мне: «Иллюзии, мой друг…
Наивно осень чувствами играет!»
Я соглашусь. И размыкая круг –
Наивное желанье загадаю.

Что наша жизнь?!

Ты жизнь сравнил бы с шахматной доской?!
В невидимых угрозах (шахи-маты!)
Вся наша жизнь — щедра и полосата —
Причудливой является игрой.
Причудливой — как предвкушенье чуда?!
Дебют удачный. Бурный миттельшпиль.
Развязка близится? Иль долгожданный штиль?!
Ты ж ищешь бури в риске безрассудном!
Твои фигуры снова  рвутся в бой!
У каждой свой маневр, своя планида…
И тайный смысл игры, от глаз сокрытый,
Становится и жизнью, и судьбой.

***
Не суетись, не мельтеши.
На всём скаку стреножь гордыню.
Пусть сигаретный дым остынет.
Ночь успокоится в тиши.
И чай покруче завари,
И вспоминай… Пусть память колет.
И тенью — бумеранг к застолью.
Всё возвращается, старик!
И одиночество души
Не возводи в размер страданья.
Таков был замысел витальный.
Такая плата… Ведь грешил?
Узнай себя во взрослом сыне,
На равных с ним поговори.
Когда зажгутся фонари,
Мы встретимся. На середине.
Живи открыто, не по лжи,
И пусть рука не оскудеет,
И сердце бьётся на пределе,
Одолевая виражи!
Свободным над землёй пари,
Расписывая небо фресками,
Несовершенными, недетскими,
Не признанными до поры…

Чей голос арфою журчит,
Как детский сон, давно забытый?
И я войду в его обитель,
Бесстрашно выбросив ключи.
И этим жив… Всем этим жив!

Корабли на воде…

Наблюдали, как расходятся корабли на воде?!
Оба — справа, и тянут вправо.
Так и люди — взрослые, уверенные в себе,
Разбегаются — оба правы…
Им бы дружно, командой, грести в синхрон —
Чтобы вёсла взлетали крыльями!
А им тесно в лодке… Лишь в унисон
стонут,
Измотанные житейскими милями.
И «любовная лодка разбилась» — в щепу…
Утонула… На память осталась дочка.
На безлюдном острове оба живут.
Выживают… и стонут поодиночке.

Памяти отца…

Вот жизнь прошла. Я тоже с ней знаком.
Всё больше прошлого. Там воздух невесом.
Там детская наивная мечта.
Родителей прекрасная чета.
Там бабушка… её я «бусей» звал.
Дразнилками ей бусы нанизал.
Там старший брат. Далекий и чужой.
С ранимой и израненной душой.

Вот жизнь прошла. Прозрение. Распад…
Мой папа умер десять дней назад.
Мелькали страны, земли, города —
Его не предавал я никогда.
Предал сегодня… матушке земле.
И бросил ком, сдавивший горло мне.

Листает осень дни, и листопад
Уносит жизнь… И не вернуть назад.

***
Где больше лжи – в словах иль мыслях?
Где истины клубится облако?
Как ветер воет глухо, волково…
Как голо дереву без листьев…

Отшельник, до глубокой ночи,
Глазами пожирает пламя.
До крови расцарапал память…
Пусть кровоточит!..

Великий Алфавит

Есть высокая поэтика в мягких знаках на строке!
По-кошачьи выгибаются, растворяются в тебе.
Есть гранитное величие в твердых знаках над строкой.
Гренадеры их Величества, позабытые толпой.
Есть шипящее, змеиное в долгих звуках «ща» и «ши».
Раскаленные пустынею, они ползают в тиши…
Рядом — буковка отважная, без которой нем язык!
С несгибаемой харизмою! Её абрис многолик.
То хребтом она возвысится над житейской суетой,
То одарит даровитою хромосомой род людской!
На халтуру не похожая, на устах у всех она.
И такая… твердокожая, что стоит на ней страна!

Памяти Андрея Вознесенского

«Сколько звёзд! Как микробов в воздухе.» —
Это он навсегда сказал…
Эпатажный. Зажёг он россыпью
В тёмных антимирах астрал.
Элегантный до неуклюжести…
Декламировал, как дышал.
Только с виду тщедушный… Мужество
На подачки не променял.
Ненавидел слова подмётные
И умел по-мужски дружить.
И пижонил, молвой обмотанный,
И расписывал Витражи.
Не обласканный временем душным…
Не от мира сего поэт.
Вознесённый над телом недужным,
Он ушёл. На тот свет…

Три женщины…

Эта женщина… разлюбит и не мучает.
Не напоминает о себе.
Иногда мелькнет строкой летучею,
Ласточкой в распахнутом окне.

А другая женщина — хорошая…
Мучает, любовь свою неся.
Жертвует собой, ломая в крошево
Горы голубого хрусталя.

А ещё есть женщина ревнивая…
Извелась, измучилась тайком.
Утекла любовь её красивая
Тонким пересохшим ручейком.

Три судьбы, три зеркала, три женщины…
Так похожи — на одно лицо…
Как узнать, с кем встреча нам обещана
На земле, свернувшейся в кольцо?

Маятник качает головой…

Господи, вчера ведь были молоды!
Шелестели юною листвой…
Облетела. Ветки стали голыми.
Маятник качает головой…
Посмотри, туман на землю стелется,
Словно приготовился ко сну…
Только мне не спится и не верится,
Что к тебе когда-то прикоснусь…
Времени, что мне ещё отмерено,
Хватит ли, чтоб встретиться с тобой
У того, шершавого, как дерево,
Дома с побелённою трубой?!
А труба, торчит себе, потешная…
Поседела, как и мы с тобой.
Но пыхтит… И в такт ей, неутешно так,
Маятник качает головой…

Звуки музыки

Господи, откуда эта музыка?!
Из какой неведомой дали?!
День течет неспешною обузою,
Вечером лениво клонит к ужину…
Музыка, со мной поговори!

Музыка чарующей отдушиной
Растворится в сладком полусне.
Слушаешь её или не слушаешь,
Звуков удивительное кружево
Оплетает… тает в вышине.
А оттуда — мощным завихреньем —
Стрелы молний! И аккордов гром!
Радуясь земному притяженью,
В полный рост, иль невесомой тенью,
Звуки проникают в каждый дом.

Звуки и волшебны, и речисты.
Величавы, как морской прибой…
В небе сине-синем, чистом-чистом,
Руки белокрылые арфистки
Чайкою летают над волной.

Сизифов труд

Я б хотел увидеть сон. Будто я, живущий клон, по другой пошел тропе, что у камня на развилке, поменял бы всё в судьбе с легкомысленной ухмылкой. И другая улыбнулась мне удача на пути, а возможно, всё б вернулось на круги… круги свои. И случайно повстречав самого себя однажды, ночи напролет бы каждый говорил о прожитом — убеждая и ревнуя, и трезвея, и волнуясь… Без оглядки «на потом». Беспощадно, без прикрас, сам с собою — пробил час!
И не истиной бумажной, а всем опытом души — понял я, что жизнь прекрасна та, которую прожил! Что нельзя соединить две судьбы в тугую нить! Где густая тень от пальмы, и сугробов тишина. Океана лик овальный, и подснежников страна. Вырвать горькие страницы, черновик переписать, улететь за Синей Птицей — то ли к морю, то ли вспять… в юность, где тебя не ждут, не дано — Сизифов труд…
Нету сна. И нету клона. Я иду — наверх, по склону…

Вспомним родину…

Вспомним родину добрым словом —
Как закат над рекой притих,
Песни века поем мы хором
И вполголоса шепчем стих
О любви… Вкус её неведом —
Это время влюбленных грез…
У костра догорает лето
Угольками любви всерьез.

Вспомнит родина ласковым словом
Нас, рожденных под небом стальным,
Околдованных с детства суровым
И неправедным ликом твоим?

Ночной почтальон

Отчего редкий миг наших встреч, как кино, скоротечен?
Будем вместе смотреть, погружаясь в осенний туман…
Обними меня, милый, покрепче за хрупкие плечи,
И в обнимку замрём, и поверим, что явь — не обман.

Кто придумал разлуки и тысячи миль расстояний?
Наш заброшенный дом одиноко грустит в тишине.
А когда-то он был непременным свидетелем тайным
Нашей жадной любви — в такт рокочущей пенной волне…

И морская стихия себя выносила на берег,
Накрывала песок, увлекала его за собой…
Я — морская волна, что постель на утёсе расстелет
И в тебя упадёт золотистой своей головой…

Где тебя отыскать, мой далёкий единственный остров?
Там высокие волны мой замок равняют с песком…
А в тумане плывут миражом корабельные сосны
И ночной почтальон — с покаянным последним письмом.

А по небу летят одинокие карие звёзды…
И ночной почтальон –
с долгожданным… прощальным письмом.

***
Ожерелье тонкое, эта женщина –
Разбудила, выдохнув сонным голосом:
«Я люблю тебя» — и беспечно так
Упорхнула в сад абрикосовый.

Летний день – в зенит. Воздух плавится.
На краю земли море плещется.
«Ты хотел бы вместе состариться?!»
Пристань дальняя. Слово вещее…

Осень спелая раздаёт тепло
Изумительною палитрою.
Без любви прожить, говорят, легко.
Пусть живут легко. Не завидую…

Воспоминаний тонкое руно…

А молодость… Всё дальше, всё нежней.
То призрачней, то явственней, то глуше…
Ничто её теченья не нарушит –
Лишь памятью встревожится моей.

Лишь рано поседевшие виски
Всё помнят город, пахнущий полынью,
Где мы с тобою не были близки,
Но дышим той влюбленностью поныне.

А молодость… Всё выше, всё светлей.
Не разгадать, не воротить, не сбыться…
И осень пожелтевшие страницы
Метёт к ногам уснувших фонарей.

Воспоминаний тонкое руно,
Как облачко, плывет за мной и тает…
Прощается, свободу обретает,
Но не звенит натянутой струной…

А молодость… Всё старше, всё мудрей.
Пытается догнать и приголубить…
И голубок тебя целует в губы,
А губы тихо шепчут: «Дуралей…»

***
Переписать строку? Нахмурить бледный лоб?
А черновик — огню!? И наблюдать, как столб
Из дыма чёрного невысохших чернил –
Съедает рукопись?..

Как будто и не жил
ты этой долгою и слякотной зимой.
Как будто не любил,
кружа отчаянно позёмкою ночной.
Как будто не оброс –
щетиной, слухами, неверием, молвой.
Как будто в землю врос –
от немоты, глухой, прокуренной, седой.

А времени река –
стремительно с горы, срываясь прочь…
И живы мы пока
течение способны превозмочь.