©"Семь искусств"
  сентябрь 2018 года

Александр Матлин: Когда умирает друг

Loading

«Мне трудно об этом вспоминать, — глухо говорит он. — Но это очень важно, чтобы ты меня простил.» — «Хорошо, считай, что уже простил. За что?» — За то, что я однажды переспал с твоей женой».

Александр Матлин

Когда умирает друг

Александр МатлинВсе мы жалуемся на старость. Дескать, суставы болят. Одышка. Память негодная. Сон нарушен. От секса вообще одни воспоминания остались. Короче, начнёшь перечислять свои старческие неприятности — уже не остановишься. Но, я вам скажу, это всё полбеды. А самое ужасное — то, что начинают умирать друзья. Прямо — как сговорились.

       Вот на днях узнаю, что смертельно болен мой старый друг Нюма. И страшная развязка близка. Доходят слухи, что он ещё в полном сознании, лежит дома и никого не желает видеть, кроме приходящих медсестёр, которые за ним ухаживают 24 часа в сутки. И тут вдруг звонит мне одна из этих медсестёр и говорит, что несчастный Нюма хочет, чтобы я к нему немедленно приехал. Только я и никто более. И я, конечно, бросаю все свои дела, тем более что никаких дел у меня нет, и лечу к своему другу, с которым нас разбросала судьба по разным штатам и разным часовым поясам, и с которым мы не виделись много лет. А может — десятков лет. Кто в нашем возрасте считает?

       Сделав глубокий вдох, я на цыпочках вхожу в дом своего любимого друга. Нюма лежит на диване, бледный и безобразно постаревший за те годы, что мы не виделись. Я сажусь рядом. Он берёт меня за руку. В его глазах слёзы.

 — Старик, — говорит он полушепотом, — спасибо, что приехал. — Я позвал тебя, чтобы исповедоваться перед смертью.

       — Кому, мне?

       — Ну да, тебе. Больше мне некому исповедоваться. Это очень важно. Я хочу умереть с чистой совестью. Ты не против?

       — Против чего — чтобы ты умирал? Категорически против.

       — Нет, я про совесть, — говорит он, поморщившись. — Ты мой самый близкий друг. Я перед смертью должен тебе во всём признаться.

       — В чём именно?

       — Ты меня простишь, старик?

       — Конечно, прощу. Скажи, за что?

       Нюма глубоко вздыхает и отворачивается к стене.

       — Мне трудно об этом вспоминать, — глухо говорит он. — Но это очень важно, чтобы ты меня простил.

— Хорошо, считай, что уже простил. За что?

— За то, что я однажды переспал с твоей женой.

       Наступает вязкое молчание. Я понимаю, что надо что-то сказать. Наверно, что-нибудь этакое, благородное и всепрощающее.

— Ну что ж, переспал, так переспал, — наконец, говорю я фальшиво дружелюбным тоном. Сейчас это уже не имеет значения, тем более что её давно нет на свете.

И чтобы поддержать разговор и окончательно успокоить терзающую Нюму совесть, задаю неуместный вопрос:

— И как это было?

       — Ты мой самый близкий друг, — говорит Нюма. — Я не хочу тебя обидеть, но должен признаться: было так себе. Поэтому у меня с ней это никогда больше не повторялось.

       — Знаешь что, — говорю я со вздохом — ты мой самый близкий друг, и я тоже должен признаться: я тебя хорошо понимаю. У меня с ней тоже было так себе. Мы, конечно, любили друг друга. И прожили счастливую жизнь. И всё у нас было прекрасно. Всё, кроме секса. Поэтому я в молодости того… погуливал, если ты помнишь. В основном, с чужими жёнами.

       — А с кем именно? — говорит мой друг, проявляя живое любопытство, не свойственное умирающему.

       — Ну… с разными. Зачем тебе это знать?

       — Просто интересно. Среди них были наши общие знакомые?

       — Конечно. У нас все знакомые — общие.

       — Кто именно? Не беспокойся, я уже никому не скажу, сам понимаешь. Может, моя жена тоже была в их числе?

— Погоди, кто кого исповедует — я тебя или ты меня? — говорю я, начиная раздражаться.

— Неважно. Скажи — было дело с моей женой?

— Слушай, отстань ты со своей женой.

— Нечего увиливать! — сердится Нюма. — Признайся, было дело? Ну, скажи честно: было? Всё равно её уже нет на свете, чего теперь скрывать?

— Может, поговорим о чём-нибудь другом? Скажи, например, ты лично веришь в загробную жизнь?

— Сволочь ты — огорчается Нюма. — А ещё друг называется. Я с тобой всерьёз, а ты мне — про загробную жизнь. Отвечай, спал с моей женой? Ну, признайся, чего тебе стоит!

— Ладно, так и быть, — говорю я, чтобы отвязаться от надоедливого Нюмы. — Было дело. Спал.

Моё признание неожиданно приводит Нюму в восторг.

— Я так и знал! Я так и знал! — радостно кричит он, забыв о своём умирании. — Я всегда это подозревал! Я это нюхом чуял!

Я молчу, и Нюма тоже умолкает, заметив, что я не разделяю его восторга.

       — Ладно, не обижайся, — наконец, говорит он. — Просто хотелось перед смертью поделиться мироощущением.

       — А ты не мог бы мироощущать на какую-нибудь другую тему?

       — Ну, так что, ты меня прощаешь? Я могу умереть с чистой совестью?

— Прощаю, прощаю. Ты — меня, я — тебя. Умирай на здоровье. Это всё?

— Не совсем. Ты мой самый близкий друг, и я перед смертью должен признаться ещё кое в чём: я однажды переспал с твоей матерью тоже.

— Ты с ума сошёл! Идиот! — кричу я, забыв, что сижу у постели умирающего. — Когда ты успел?

— Давно, — вздыхает Нюма. — Мы ещё студентами были. Твой отец был в командировке. Я зашёл к тебе не помню зачем, а тебя дома не оказалось. Было утро, твоя мать только встала, была в голубом халате.

— Голубого халата у неё не было.

— В голубом, я точно помню. Ну, и тогда…

— Хватит! Скотина! Как долго это продолжалось?

— Довольно долго. Минут двадцать.

— Не это. Как долго продолжалась ваша связь?

— Она не продолжалась. Это был единственный раз.

       Он замолчал. Я тоже молчал, чувствуя, как к горлу подступает лёгкая тошнота. Нюма первый нарушил паузу.

— Ну что, — говорит, — прощаешь меня?

Я пожал плечами и отвернулся, чтобы скрыть отвращение.

— Как тебе сказать, — говорю. — Я бы, конечно, набил тебе морду, если бы ты не умирал. Но раз уж умираешь, то так и быть, прощаю. Хорошо, что у меня нет сестры.

— Вообще, знаешь что? — говорит мой друг, и его окрепший голос неожиданно приобретает мажорную тональность. — Это мне первый врач сказал, что я умираю. А второй сказал, что я вполне могу поправиться. Так что, не теряй надежды. Может, ещё набьешь.

 На лице его появляется слабая улыбка, и я вдруг замечаю, что не так уж сильно он постарел, как мне показалось вначале. Я говорю:

— Если не умираешь, зачем ты валяешь дурака?

— На всякий случай. Но, вообще-то, я второму врачу больше доверяю.

— А к третьему ты не обращался?

— Обращался. Но он оказался плохим врачом.

— Что он сказал?

— Что я вообще здоров, и кроме Альтцгеймера у меня ничего нет.

Я поднимаюсь с кровати.

— Подожди! — Нюма хватает меня за руку. Движения его стремительны, а пальцы цепки. — Подожди, не уходи. Я ещё не всё сказал. Мне надо сделать самое главное признание.

 — Знаешь что — говорю я — хватит признаний. Я тебя и так прощаю, оптом. Собрался умирать, так умирай и не приставай со своими признаниями.

Тут умирающий Нюма сбрасывает с себя плед и садится на диван.

 — Послушай, — говорит он. — Вот моё последнее признание: я на самом деле здоров и не собираюсь умирать. Но мы слишком давно не виделись и даже не разговаривали. Это ужасно. Ведь ты для меня всегда был самым близким человеком на свете. Ближе, чем жена. Был и есть. Надеюсь, что я для тебя — тоже. Мы живём в обществе, опутанном нелепыми традициями. Обрати внимание: когда человек умирает, на похороны съезжаются все его друзья, приятели, бывшие коллеги, знакомые и полузнакомые. Приезжает столько народу, сколько он никогда в жизни не видел одновременно в сборе. Они приезжают прощаться с ним, но какой в этом смысл? Он с ними попрощаться не может. Они его больше не интересуют. Они, может быть, интересовали его все предыдущие годы, когда он жил в своём тоскливом одиночестве. Но тогда никто не приходил — ни прощаться, ни здороваться, ни исповедоваться. Какой может быть интерес к живым? И вот — даже ты. Ведь не сказали бы тебе, что я умираю, разве ты когда-нибудь прилетел? Просто так, без трагедий и слёз, просто чтобы обняться и поговорить о жизни. Да ни за что! А ведь для меня важнее всего на свете — увидеть тебя, самого близкого мне человека. Надеюсь, для тебя тоже.

— Да, да, конечно, — бормочу я, думая, как бы поскорее уйти. — Не иначе, как от большой дружбы ты всю мою семью пере…

— Замолчи, Мишка! — обрывает меня поздоровевший Нюма. — Ты помнишь, как много лет назад ты мне сказал: «Старик нам суждено быть вместе до смерти»?

— Извини, не помню.

— Ну как же! Это было в студенческие годы, на летней практике. Кажется, в Вологде.

— Я никогда не был в Вологде.

— Ну, значит в Волгограде.

— Там я тоже не был.

— Перестань притворяться, Мишка! Ты всё прекрасно помнишь! Конечно, память нам всем изменяет, но не до такой степени.

— Как видишь, до такой. Извини, мне пора. Самолёт через два часа.

Наспех обняв Нюму, я выхожу на улицу. Светит солнце, чирикают воробьи, и меня охватывает странное чувство, какая-то мучительная смесь радости и скорби. Радости — оттого, что мой друг жив, и скорби — оттого, что он фактически умер. Он — это уже не он. Меня зовут Андрей.

                                                                  Рисунки Вальдемара Крюгера

Share

Александр Матлин: Когда умирает друг: 4 комментария

  1. Alexander Matlin

    Да, Григорий, это я. Трифонова и Спивака уже нет на свете. Кто вы? Мы знакомы?

    1. Gregory

      You don’t know me, but I remember your trio. You are from GS faculty, I graduated from ST in 1960. On GS I remember one more guy — Shkundin. I live in Connecticut, 40 miles from NY, 80 years old, retired 4 month ago, entire life worked in my field : comstrucriom materials’ research. 5 grandkids and Sir Charles, Russian Borzoy. gregorymelnitsky@hotmail.com

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.