©"Семь искусств"
  сентябрь 2018 года

Анатолий Николин: Джованна

Loading

Художник, человек с душою Бога и внешностью  простолюдина, вложил в эту работу свою  тоску по красоте и совершенству. Сила ее так велика, что  созданное им превосходит земные образцы. Устраняет земную, материальную жизнь, как что-то лишнее и ненужное.

Анатолий Николин

Джованна

Эссе

Все в этом человеке выглядело грубым и нескладным — приплюснутая голова, некрасивое, неправильной формы  лицо. Толстый, уродливый нос с шишкой на левой ноздре смотрит в сторону, как и несколько закошенная челюсть. Очертания рта застыли в уродливой гримасе не то презрения, не то презрительной алчности. И странновато смотрится на этом фоне красивая, дорогая одежда: камзол, красный плащ, широкий пояс из блестящей ткани…

Таким он изобразил себя на фреске «Изгнание Иоакима из храма» в церкви Санта-Мария-Новелла. Не блиставший красотой и грацией молодой торговец из Флоренции. Человек как все. Даже несколько хуже общепринятого стандарта…

Изгнание Иоакима из Храма

Изгнание Иоакима из Храма. Правая группа — это авторский семейный портрет: Давид и Доменико Гирландайо, Себастьяно Майнарди и отец братьев Гирландайо — Томмазо)

Флорентинцы по природе  своей некрасивы, старинная флорентийская живопись эту их особенность  подтверждает.  Художники Флоренции на века запечатлели на своих фресках лица жителей  города,  простонародные и грубоватые. Думаю, что и сегодня они вряд ли изменились.

На одном из теннисных турниров мне довелось наблюдать игру итальянской спортсменки Франчески Скьявоне. Молодая особа, уроженка Милана, словно сошла с работ Гирландайо.  Небольшого роста, нескладная, с густыми черными волосами и несоразмерно длинными чертами лица.  И такое же длинное туловище, короткие ноги…

Казалось бы, где Тоскана и где Ломбардия! Но древняя некрасивость простых жителей Италии и поныне их типичная черта, опровергающая мнение о красоте этого народа.

Так что молодой флорентинец Доменико ди Томмазо Бигорди  — был самый настоящий итальянец, о чем он  даже не подозревал. Потому что у флорентинцев  родина одна —  город Красной лилии на прекрасных  берегах Арно.

 «В духе был город велик, но вещественно мал», — пишет об этом удивительном месте Дмитрий Мережковский. Не город, а  «городок тысяч в тридцать жителей — жалкий поселок в сравнении с великими городами наших дней». Еще один урок,  преподанный потомкам историей: великое следует искать в малом и неприметном — в небольшом городке, в некрасивом, не бросающемся в глаза художнике. Почему – можно задать риторический вопрос — нежной и тонкой душе Господь словно в насмешку над общепринятыми воззрениями дарует ущербную плоть?  Как у Бетховена, Гомера, Пруста. У Андреа Бочелли…  Или некрасоту, почти уродливость Гирландайо, отдавшего  жизнь поиску того недоступного, что именуется прекрасным…

 Простоватостью внешнего облика флорентинцы Кватроченто не отличались от спустившихся некогда с холмов Фьезоле — «блаженно-пустых холмов Тосканы» — отцов-основателей города — римских воинов и земледельцев. Как все простые люди, они были чужды изяществу и воспитанности римской аристократии. Но откуда взялась у потомков римской черни такая  всепоглощающая любовь к искусству?

На эти вопросы ответить сложно. Milanese Стендаль, посвятивший немало книг Италии  и ее искусству, полагал, что причины обуревавшей флорентинцев страсти следует искать в богатстве, свободе и тщеславии. Но избранничество ума и духа неподвластно мирской логике.  Оно, избранничество, логично в ином, нечеловеческом измерении.

Так или иначе,  живопись во Флоренции в Средние века  стала массовым увлечением горожан. Страстью, обуревавшей грандов и пополанов, священнослужителей и нищих.  Казалось, что при обилии христианских храмов, языческий Аполлон был единственным божеством,  царившим в этом городе.  А живописцы — вечными любимцами во всем остальном непостоянного, чувственного и прихотливого народа.

Нрава, впрочем, местные художники были скромного и нетребовательного.

«Они жили, как простые ремесленники, — пишет хорошо знавший и любивший Флоренцию Анатоль Франс. —  Они были невежественны и кротки. Они мало читали и мало что видели. Холмы, окружающие Флоренцию, замыкали горизонт их взгляда и души. Они знали лишь свой город. Священное писание и несколько обломков античных статуй, которые с любовью изучали и лелеяли».

 И, всецело отдаваясь творчеству, сторонились участия в общественной жизни, во Флоренции весьма бурной и склочной. Все дни  проводили  за работой, следя за  тем, чтобы искусно выполнить очередной заказ.

Художественным даром флорентийские живописцы владели от природы. Это подтверждает и Вазари, говоря о Доменико: «природа одарила его духовным совершенством и чудесным и безупречным вкусом». Рассказывают, что когда лавку его отца, ювелира Томмазо Бигорди навещали посетители, юный Доменико тут же набрасывал рисунок вошедшего. И портрет был на редкость  изящен и точен.

Как потом и Чехов, Доменико в отрочестве и юности помогал отцу в торговых делах. Там же, в лавке, он стяжал первые лавры и славу искусного рисовальщика. Эти  свойства своего  дара, точность и изысканность, Доменико перенял у отца. Старому Томмазо принадлежала честь изобретения искусных серебряных гирлянд, ставших любимым украшением флорентийских женщин.  За  что он и получил прозвище «Гирландайо», перешедшее затем к его сыну.

Серебряные подношения прихожан и прихожанок работы старого Томмазо  хранились в шкафу флорентийской обители св. Аннунциаты —  из-за их красоты и изящества монахи долго не решались от них освободиться.

В характеристике Вазари ничего не говорится о даровании юного Доменико Бигорди. Подчеркнуты лишь внутренние достоинства молодого художника.  Но они-то и составляют соль таланта!

Две внешние особенности выделяли мессера Доменико — печальный рисунок некрасивых, полноватых губ и тонкие руки. Руки не мастерового, но аристократа.

В Средние века  существовал особый способ определять породу человека. Незнакомцу, выдававшему себя за  персону голубых кровей, предлагали просунуть руку в горлышко кувшина для вина. Если кисть испытуемого войдет в него и свободно выйдет — значит, этот человек знатного происхождения. Руки у мастера Гирландайо были именно такие, изящные и узкие. Хотя вопрос породы в нашем случае обсуждать бессмысленно: ее, породы, не было и в помине. Но Господь метит своих любимцев независимо от их происхождения…

В остальном, кроме ежедневного труда в мастерской, жизнь Доменико была скучна и бедна событиями. Учился он мастерству дома, во Флоренции, у художника Бальдовинетти. Некоторое время работал в мастерской Вероккьо… Вот и все.

В 1472 году — одна из немногих точных дат в его биографии — он вступает в Братство св. Луки — прообраз нынешнего Союза художников.  Принимает заказы и расписывает храмы в Сан-Джеминьяно, Пизе, Пистойе, Вольтерре. И, разумеется, в родной Флоренции, где он был нарасхват. Знатные горожане желали увековечить  себя и свою родню на фресках, выполняемых модным живописцем. Любовь к точности сделала свое дело: флорентинцы безошибочно узнавали на изображениях в местных храмах себя и своих соседей. Библейским персонажам он придавал черты своих заказчиков или особ, которых они желали видеть изображенными: такова была традиция, и Гирландайо ею охотно пользовался. В сущности, это была повальная жажда фотографии. Но ценилось и искусство:  выразительный поворот головы, удачно выполненный изгиб шеи или грациозность жеста.  Смаковались тонкости: выразительны ли руки, убедительно ли выражение лица, отчетлив ли характер персонажа…

Вершиной карьеры Гирландайо стало сделанное ему предложение поработать в Риме. Папа Сикст IV пригласил славного флорентинца в Ватикан для росписи своей капеллы. Что последовало далее, мы знаем из рассказа Вазари, слышавшего эту историю из уст очевидцев.

В Риме во время росписи Сикстинской капеллы проживал богатый купец и почтенный человек Франческо Торнабуони. У него умерла жена и, пользуясь присутствием в городе известного мастера, он предложил ему  расписать стену возле гробницы жены в римской церкви Минервы. И так был восхищен его работой, что расхвалил и фреску, и самого мастера  своему брату, живущему во Флоренции.

Джованни Торнабуони был не только богат, но и чрезвычайно влиятелен. Служил он управляющим банком Лоренцо Медичи Великолепного. Ему в свою очередь захотелось увековечить себя в работах прославленного живописца. И он заказывает  Гирландайо фреску во флорентийской церкви Санта-Мария-Новелла, в монастыре братьев-проповедников.  А через три года после выполнения заказа мастер  исполнил портрет невестки заказчика Джованны Торнабуони —  подлинной героини нашего скромного повествования.

Портрет Джованны Торнабуони

Портрет Джованны Торнабуони

Знаем мы о ней совсем мало. Родилась 18 декабря 1468 г., вышла замуж за  Лоренцо Торнабуони 15 июня 1486 г. и умерла во время родов — октября 1488 г.  Двадцати лет от роду, совсем короткая жизнь. Но портрет Джованны…  Ничего более изумительного видеть мне не доводилось. Сказать о нем можно  словами другого флорентинца, Данте: «Смертное как может быть таким прекрасным и чистым». Мона Лиза перед этой дамой меркнет, как и многие другие великие женщины, написанные иными великими живописцами.

Не знаю — трудно представить, как это произошло. Как случилось, что после огромных, величественных церквей, бесконечных (и грандиозных) фресок, множества изображенных на них  горожан и горожанок — людей, что называется, «так себе», —  родилось это скромное, тихое, «облеченное смирением», если опять же воспользоваться выражением Данте, лицо красивой молодой женщины. Все, что в нем пленяет, не земного, а более высокого происхождения.

Что это было у художника — внезапное озарение? Понимание подлинного предназначения искусства, а не того поверхностного, с каким он творил все эти годы? Усталость от грандиозности и приличествующих ей сюжетов, от массовости евангельских сцен? Или иное понимание красоты, внезапно пробудившееся в его душе? Не красоты удачно скопированного человека, а того, что обитает вне его и помимо него…

Этого мы не знаем. Как не знаем и другой странности этого события: почему сокрытое и священное открывается вдруг грубому и некрасивому?

Художник, человек с душою Бога и внешностью  простолюдина, вложил в эту работу свою  тоску по красоте и совершенству. Сила ее так велика, что  созданное им превосходит земные образцы. Устраняет земную, материальную жизнь, как что-то лишнее и ненужное.

…Когда  время от времени я взглядываю на портрет прекрасной Джованны,  мне вспоминается загадочная фраза Андре Бретона, над которой я часто раздумываю, когда размышляю о долговечности (или недолговечности) произведений искусства:

«Чтобы стать тем, кто я есмь, мне надлежит прекратить свое бытие»…

Джованна его прекратила еще при жизни…

Таков урок, преподанный нам Гирландайо.

Share

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.