Мы будем каждый вечер перед сном
Ходить на самый краешек Вселенной
И слушать, как шумит земной прибой
И различать клочок стихотворенья
Алина Талыбова
«Потом, когда-нибудь, потом»
…Есть странный час
на перекрестке ночи
И дня,
есть потаенный переулок
Во Времени — свернув в него однажды,
Ты забываешь год, число, эпоху
И имена друзей.
Названья улиц и месяцев…
Свернув в него однажды,
Ты понимаешь, что попал в кино,
В котором звук пропал среди сеанса.
Кругом лежит беззвучный Старый Город,
Там, где дома касаются плечами
Друг друга…
Шелестит листва немая,
Беззвучно мяч стучит об известь стен,
Коньки грохочут по камням беззвучным,
Беззвучные беседуют соседи…
Пластинка кружится, дрожит игла,
Но с губ ее ни звука не слетает.
Вот женщина седая стул выносит,
Садится возле своего подъезда
И поправляет сползший с плеч жакет.
(Через мгновенье включат в мире свет
И озарятся стрельчатые окна.)
И нас с тобою поглотит парадное…
И ты очнешься в темном влажном чреве
Его, и над твоею головой
Как позвоночник — лифтовая шахта
Возносится, дрожа от напряженья,
Куда-то вверх, под купол мирозданья,
К аорте Дома…
И виртуальный ветер,
Бушующий в галактиках,
влетев
Разбитой форточки в квадратный рот,
Вздымает ребра лестниц как дыханье…
О, сколько же вокруг нас параллельных
Миров, сознаний, аур и т.п.,
Упрятанных друг в друга как матрёшки!..
(До сердцевины этого расклада
Пока еще никто не доходил.)
И, как и подобает человеку,
Я знаю лишь,
что ничего не знаю
О мире,
но одно я знаю точно:
Все это я —
фасады и листва,
И дети эти, и ларьки, и кошки,
Разлегшиеся с видом королевским
В подножье мусорок…
И темь подъезда,
И женщина в продавленном шезлонге,
Глядящая вдоль улицы пустой —
Последние две тыщи лет, примерно,
Никто, никто не проходил по этим
Камням…
(Воспоминания не в счет).
И я — стена, и на моих щеках
Нарезана вот эта вязь тугая
На мертвом языке,
и южный ветер
На мне вздувает виноград сухой
Как волосы на лбу…
Из цикла Сага о моем городе
…А на углу, на перевале,
Был дом в старинном пышном стиле.
И с крыши в небо стартовали
Его бесчисленные шпили.
Там изнывал от зноя рыцарь,
Не знавший вкуса кока-колы.
И вылетал бесплотный Моцарт
Из окон музыкальной школы,
Своим надушенным атласом
Смущая джинсы и вельветки…
Сидел литературный классик
В ладошке крохотного скверика.
И речи детские журчали
Вокруг подошв его чугунных.
И в сквере ветки подрезали,
А ночью целовались в губы.
Наискосок — сапожник вечный
Джаз на подметках барабанил.
А в переулочке — колечками
Дымила крохотная банька,
Несясь под всеми парусами…
И в баню очередь стояла,
Вооруженная тазами,
И в «классы» девочка играла.
Плыл ветер, сизый как голубка,
Качались облака как ялики…
Сидел базар в цветастых юбках
Среди рассыпавшихся яблок.
И розу винную, невинную
Держал в зубах лихой торговец.
Брел вдоль начищенной витрины
Троллейбус, смирный как корова.
Тогда в кинотеатре модном
Шли фильмы про крутых команчей.
И неподдельная свобода
Мерцала нам в зрачках кошачьих.
Блестел глазами смуглый вечер,
Струились улицы как реки…
Взобравшись городу на плечи,
Мы времени поверх смотрели,
Как ветер женскою ладонью
Оливам волосы ерошит,
А в тесной бухте, как в загоне
Топочет море синей лошадью.
И ржет, и пену с губ роняет…
(Но это — при плохой погоде.)
И мы по слуху узнавали
Ту страстную — навзрыд — мелодию,
Что вёл июль в ключе скрипичном….
Вибрировал асфальт как дека.
Теснились в здании кирпичном
Библиотека и аптека,
Где грустный академик Павлов
Смотрел на Боткина над входом…
Был город выгнут, как пиала
И обожжен, как терракота.
И он стоял в шкафу Вселенной
На дальней полке, в окруженье
Таких же безделушек простеньких.
И в нем происходила осень.
С зимой чередовалось лето,
С фасадов осыпалась лепка…
В нем оказавшись (без сомненья,
По высшему распределенью),
Судьба моя происходила
И —
проходила, проходила…
ФАНТАЗИЯ
…Был этот город непонятен
всем окружающим меня,
как дождь, как птичья болтовня,
как плеск и шелест старых платьев,
которые давно никто
не носит…
Ночь как черный кот
по комнатам его шаталась.
И ничего не оставалось,
как в узкое смотреть окно
на игры пьяного Сатурна
до тех до самых пор,
как утро
вносило чашу с молоком
и ставило на круглый стол
вокзальной площади.
Но часто,
задев нечаянно локтем,
оно расплескивало чашу,
и растекалось молоко
по желобам старинных улиц
и впадинам дворов…
В туман
брели как будто на ходулях
пятиэтажные дома
старинной кладки…
Вот что странно:
я в этом городе жила
одна, но кто-то мел парадное,
чинил капризничавший лифт
и, наскоро асфальт полив,
расклеивал афиши цирка
заезжего.
Листва газет
была еще совсем сырая
в тот смутный час,
когда с утра я
спешила в небольшой музей
напротив дома… (Экспонаты
мне были рады).
В кинотеатрах
я занимала первый ряд,
пересмотревши все подряд
в дни беспрерывного показа,
а уходя в конце сеанса,
гасила свет в пустом фойе…
В лиловых сумерках кафе
светилось желтою витриной
и я, присев за стойкой длинной,
разглядывала город в профиль.
И клокотала лава кофе
в цилиндре узком…
Фонари —
полночной улицы апаши —
подмигивали нагло мне
в дверь приоткрытую.
Небрежно
расталкивая их плечом,
шла ночь на узких каблучках,
в длиннющей шубе…
Полыхали
ей вслед витрины — кстати, в них
всегда одеты по сезону
все манекены были
(кто —
их одевал?..)
Впотьмах метро
дышало в спину жаркой пастью.
И я брела — косматым парком
и лунной площадью нагою
сквозь этот невозможный город
в тот дом, где два печальных льва
на полустертом барельефе
с трудом удерживая герб
тяжелый, с вычурным девизом,
переминали лапы…
Низко
висело небо как белье
на фантастических веревках,
протянутых от крыши — к крыше.
Кричали свежие афиши
про шоу восковых фигур,
и вновь готовился Сатурн
на выход свой ночной…
СТАРЫЙ ПОДЪЕЗД
“Вот парадный подъезд…”
Вот парадный подъезд.
Восемнадцать квартир.
На полу полустертом: “Входящему — мир”.
На истертых стенах картины в ряд:
Итальянская арка,
олень,
водопад.
Я не знаю, вы знаете или нет,
По ночам здесь проходит сходка теней.
Чьи-то тени полночи идут и идут
Отмечать чью-то радость или беду.
И хозяин им открывает стол.
И садятся гости — числом за сто.
И опять по просьбам гостей идет,
Как кино, девятьсот тринадцатый год.
Город хлебом и зеленью не богат.
Но зато город жирной нефтью богат.
И поэтому, каждый третий — магнат,
А напротив —
магнатов брат или сват.
Так сидят и сидят.
Но урочный пробьет
Час — и меркнет столовое серебро
Прямо в пальцах замешкавшихся гостей.
И выходят под руку из дверей
Безупречный смокинг, жемчужный лиф.
Подползает с лязгом столетний лифт.
А внизу он откроет свои врата,
И — пуста кабина, как ночь, пуста.
В черном небе беззвучный парад планет.
И подъезда — нет.
Да и Времени — нет.
Стерто все, и сквозь спутанный космос летят:
Итальянская арка,
олень,
водопад.
***
«Потом, когда-нибудь потом…»
Неизвестный мне поэт
Когда-нибудь, потом, когда-нибудь —
Не будем уточнять, а все же, все же…
Когда-нибудь —
желательно попозже,
А лучше, чтобы — никогда-нибудь.
А все-таки:
в урочный день и час
Той осени роскошной,
той, непоздней,
Сухою глиной станет в горле воздух
И город мой раскрошится в зрачках
Моих…
Обрушатся балконы в темень,
Обуглятся в аллеях дерева.
И станут мне, как абсолютной тени,
Без надобности рифмы и слова.
Равнό как и показ последних мод…
И станем мы с тобою,
друг мой милый,
Порхать по звездам, собирая мед
Иных сознаний…
И болтая мирно,
Мы будем каждый вечер перед сном
Ходить на самый краешек Вселенной
И слушать, как шумит земной прибой
И различать клочок стихотворенья:
«Потом, когда-нибудь, потом —
Зачем нам срок и адрес точный?.. —
Я расскажу тебе о том,
Как веет ветер полуночный…»
…И будем счастливы притом —
Потом, когда-нибудь потом.
