Фантастика в песнях Галича… Ладно уж, не будем пародировать и насмешничать. Но как странно! Стóит переставить слова в одной строчке, и меняются ритмика и стилистика всего стиха, меняется его авторство — и социальный адресат.
Способы спасения
Фантастика в песнях Галича…
Она бывает разной. Бывает:
- «научно-фантастической», как в «Балладе о малярах, истопнике и теории относительности» ‒ больше популярной среди «физиков», чем среди «лириков»;
- с уклоном в цирковой иллюзионизм, как в «Песне о несчастливых волшебниках» (1966). Нам представляется, что у этой песни могут быть два источника: один — с которым «Песня…» спорит, от которого отталкивается — песня «Просто я работаю волшебником» (1964) на стихи Льва Ошанина. Галич как бы возражает Ошанину и Колмановскому, утверждая, что в советских условиях даже волшебники не могут быть счастливыми. Второй возможный источник (которому «Песня…», наоборот, стремится подражать) — глава «Сеанс черной магии» из только что опубликованной в журнале «Москва» части «Мастера и Маргариты»;
- С уклоном в мистику и «сюрреализм». В Интернете под рубрикой «Лаборатория фантастики» помещена статья о Галиче. В ней есть очень интересный раздел «Фантасмагория, сюрреализм (кафкианство) и мистические мотивы в творчестве автора».
Приведём начало раздела:
«Уже в одной из ранних (1962) песен Александра Галича «Ошибка» («Мы похоронены где-то под Нарвой…») красной нитью проходит трагико-мистический мотив, совершенно не свойственный советской поэзии начала 60-х годов. Мистикой наполнен и сюжет песни-притчи «Пророк» (По замоскворецкой Галилее…»), написанной Галичем уже в 1973 году. В песне «Атлант, или песня про майора Чистова» — не говоря уже о фантасмагории самого сна, буквально фантастическое «всеведение» работника гос.безопасности сравнимо с уровнем Демиурга. К фантастическим (даже по мнению автора) последствиям наяву приводит героя фантасмагорический сон в песне «Баллада о сознательности». А общение героя с чёртом — уже не во сне, а наяву — происходит в песне «Ещё раз о чёрте», кстати, в авторской ремарке к ней Галич говорит, что у она «из цикла научно-фантастических песен».
(Скажем несколько слов о песне «Закон природы» («Отправлен взвод в ночной дозор»). Её, конечно, трудно назвать фантастической, но вот «научной» ‒ вернее, научно-популярной — можно. Можно даже рассматривать её как «внеклассное пособие при изучении темы РЕЗОНАНС»).
Ещё много интересных наблюдений содержит раздел «Фантасмагория…», но увы! ничего в нём нет о замечательной «Легенде о табаке» (1968 — 1969). Попробуем восполнить сей пробел.
Исчезновение человека. «Легенда о табаке» посвящена памяти Даниила Хармса, и эпиграфом к ней поставлены первые три строфы стихотворения «Из дома вышел человек» ‒ того же Хармса. Последнюю, четвёртую строфу
Но если как-нибудь его
Случится встретить вам,
Тогда скорей,
Тогда скорей,
Скорей скажите нам.
Галич не включил в эпиграф: уж слишком она детская. Первые же три строфы образуют самостоятельное стихотворение — тоже вроде бы детское, но какое-то … с подтекстом, что ли…
Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шёл всё прямо и вперёд
И всё вперёд глядел.
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды на заре
Вошёл он в тёмный лес
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.
То, что человек «шёл всё прямо и вперёд// И всё вперёд глядел» — это он делал правильно. Ведь он шёл вперёд, в будущее. И что не отвлекался на еду и сон — тоже правильно. И даже что в тёмный лес вошёл — и это ничего. Но вот исчезать ему никак не следовало — а следовало, совершив разнообразные подвиги, пройти тёмный лес насквозь и продолжать путь «прямо и вперёд».
Ладно уж: не будем пародировать и насмешничать. Но как странно! Стóит переставить слова в одной строчке, и меняются ритмика и стилистика всего стиха, меняется его авторство — и социальный адресат. Не «Из дома вышел человек», а «Человек из дома вышел» ‒ и перед нами бодро-оптимистичное стихотворение Алексея Ольгина, положенное на такую же завораживающе-бодрую музыку Станислава Пожлакова, в таком же исполнении Эдуарда Хиля.
В советской песне другого и не может быть. Но хармсовский сюжет, хармсовская подспудная тревога могут встретиться в неподцензурной прозе — ну, например, в повести Леонида Цыпкина «Норартакир» (1976):
«из двухэтажного деревянного дома, расположенного на самой окраине города, глухой ночью, осторожно отворив дверь, вышел человек в дорожной одежде с походным мешком за плечами и с палкой в руке».
Да! Очень уж неустойчиво стихотворение Хармса — вроде бы всего лишь детское… очень уж чревато разными нехорошими прочтениями и смыслами. И вот оно, такое неустойчивое и чреватое, появляется на страницах журнала «Чиж» в начале 1937 года.
Детское» стихотворение об исчезновении человека оказывается — пророческим!
Перейдём теперь к тексту самого Галича. В нём тоже происходит исчезновение человека — поэта Даниила. Но если в эпиграфе исчезновение губительное (в тёмном лесу), то у Галича — спасительное и фантастическое: из квартиры, куда ломятся, чтобы арестовать.
Какие вообще существуют литературно-фантастические способы спасения (исчезновения) из опасного места?
Ну, многие и разные существуют. Например, у Александра Грина в «Блистающем мире» арестант Друд, обладающий способностью летать, добравшись до главного пролёта тюремного корпуса, взмывает вверх к стеклянному своду, пробивает его — и оказывается на свободе.
Но этот способ спасения нас не вполне устраивает. Друд «просто» воспользовался своей способностью летать, ничего нового он не придумал. Нам же хотелось бы, чтобы фантастический способ спасения изобретался героем специально для данной опасной ситуации — это во-первых. И ещё хотелось бы, во-вторых, чтобы этот способ был связан с искусством — был проявлением «силы искусства».
Таких способов мы знаем два; переходим к их описанию.
Спасение живописью. В этом разделе не будет наших рассуждений, потому что мы передадим слово литературоведу Ромэну Гафановичу Назирову, у которого есть работа «Нарисованная лодка (к вопросу о происхождении одного фантастического мотива)». Эту работу мы и будем цитировать.
«Любимый герой русского народа Степан Разин в преданиях, легендах и песнях о нем представлен колдуном. Его колдовство направлено в основном на хитроумное спасение из плена; этот мотив связан с широко распространившимся по Руси слухом о том, что Стенька не был казнен на Красной площади, а сумел обмануть стражу и бежать…
Благодаря колдовству, Стеньку и пуля не берет, и оковы с него спадают по одному его слову…
Самым интригующим мотивом сказаний о Разине является чудесное бегство в нарисованной лодке… Разин с товарищами сидит в тюрьме.
Он рисует на стене лодку и, выпросив у сторожей кружку воды, выплескивает воду на свой рисунок: из воды чудесно образуется море, нарисованная лодка превращается в настоящую, и на ней Стенька с товарищами уплывает из плена.
Общепризнано, что этот мотив имеет сказочное происхождение…
Необходимо отметить, что данный мотив не принадлежит к числу распространенных на Руси. В европейском фольклоре известны мотивы оживающей статуи, одушевленного портрета, перемещающейся в пространстве иконы, однако превращение изображенного предмета в реальность с последующим использованием превращенного предмета — это восточный мотив, не характерный для Европы и для России.
Зато мы находим его в китайской (ханьской) сказке «Ма-лян и волшебная кисть» (в русском Интернете под названием «Волшебная кисть Ма-ляна» — И.К.). В ней бедному юноше является во сне седобородый старик и дарит волшебную кисть. Она остается при герое и после его пробуждения. Все, нарисованное этой кистью, мгновенно оживает. Ма-лян рисует для бедняков мотыги, плуги и т. д.; заключенный врагами в тюрьму, бежит из нее при помощи нарисованной лестницы и нарисованного коня, расправляется с погоней, нарисовав лук и стрелу, которая тут же убивает преследователя.
Узнавший о волшебной кисти император призывает Ма-ляна и пытается подчинить его себе. По его приказу Ма-лян рисует море, на нем корабль, на который поднимается император со свитой. Но творение продолжается: император требует, чтобы ветер дул сильнее; тогда Ма-лян рисует бурю, и корабль погибает со всеми пассажирами, а живописец исчезает.
В ханьской сказке мотив бегства по нарисованной лестнице выступает отдельно от мотива нарисованного корабля. Но существует еще более поразительная параллель к сказанию о бегстве Степана Разина. Французская исследовательница академик Маргерит Юрсенар в книге «Восточные сказания» приводит китайскую легенду о гениальном живописце, которого император за непокорность приговорил к ослеплению и отсечению руки («Как был спасён Ванг-Фо», см. журнал «Зарубежные записки», № 4, 2005 год — И.К.). Живописцу позволено написать последнюю картину: на глазах палача он пишет море и достигает полной иллюзии. Затем, прежде чем палач успел вмешаться, живописец рисует на волнах парусник и на нем уплывает из тюрьмы.
Эти сказки отмечены некоей изысканностью высокой культуры и содержат прославление магической силы иллюзионного изображения. Трудно отрицать перекличку указанных сюжетов с мотивом бегства Стеньки в нарисованной лодке. Различие в том, что у китайцев выступает тип героя-живописца, что соответствует древним традициям китайской культуры. В Китае издревле ценились «жизнеподобие» и иллюзионизм, что совершенно не характерно для Византии или древней Руси».
Спасение поэзией. Вернёмся к стихотворению Галича. Что, собственно, в нём происходит?
Прежде всего: герой стихотворения — поэт, и он пытается сочинить два стихотворения: о человеке, вышедшем из дома — и о пяти зайчатах, решивших ехать в Тверь. (Кстати, почему зайчат — пять? Да потому, что: «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять»).
Отметим, что у обоих этих внутренних стихотворений есть общий мотив ухода/отъезда (возможно, это мотив бегства).
Лил жуткий дождь, шёл страшный снег,
Вовсю дурил двадцатый век,
Кричала кошка на трубе, и выли сто собак.
И, встав с постели, человек
Увидел кошку на трубе,
Зевнул и сам сказал себе:
Кончается табак!
Табак кончается — беда! —
Пойду куплю табак.
И вот…» — Но это ерунда.
И было всё не так.
Кричит кошка на трубе — стало быть, «Дело — труба».
«Табак кончается — беда!» — стало быть, «Дело — табак».
Отсутствие табака, невозможность курить — этот мотив в русской литературе — из самых трагических:
— Не то рыбакам горе, что «шквал угнал в море// Десятка два шлюпок», а то рыбакам горе, что — «не раскурить трубок»;
— На лесоповале, в лагере на пятьсот заключённых — кончилась махорка, дело идёт как бы не к бунту… Эта ситуация лежит в основе рассказа Леонида Бородина «Встреча»;
— Из-за кисета с табаком гибнет Соня Гурвич в «А зори здесь тихие…»;
— Из-за люльки с табаком гибнет Тарас Бульба.
Словом, «пойти купить табак» — святое дело. Но человек, «встав с постели», не идёт за табаком — возможно, из-за погоды. Вместо этого он начинает сочинять стихотворение:
«Из дома вышел человек
С верёвкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком…»
И тут же, проглотив смешок,
Он сам себя спросил:
«А для чего он взял мешок? —
Ответьте, Даниил!»
<…>
А может, снова всё начать
И бросить этот вздор?!
Уже на ордере печать
Оттиснул прокурор…
<…>
Но этот чёртов человек
С верёвкой и мешком,
Он и без спроса в дальний путь
Отправился пешком.
Без спроса! Даниил ещё не кончил сочинять стихотворение, а герой уже самовольничает! Помнится, подобное нам уже где-то встречалось:
«‒ Послушай, ‒ сказал Карло строго, ‒ ведь я еще не кончил тебя мастерить, а ты уже принялся баловаться… Что же дальше-то будет…»
<…>
За ним бежали сто собак,
И кот по крышам лез…
(как крысолов вывел из Гаммельна крыс, а потом детей, так Даниил выводит из города — сам того не желая — собак и, быть может, кошек)
Но только в городе табак
В тот день как раз исчез.
(А Даниил без табака не может вернуться к себе в квартиру, где его ждёт арест. Отсутствие табака держит его на расстоянии от опасного места)
И он пошёл в Петродворец,
Потом — пешком — в Торжок…
Он догадался наконец,
Зачем он взял мешок…
В последних двух строках происходит очень интересный фокус. Первое «он» означает героя стихотворения Галича — поэта Даниила. Однако мешок взял не Даниил, а герой недописанного стихотворения Даниила; и второе «он» имеет в виду именно этого безымянного героя. В пределах одной фразы местоимение он «тайно меняет своё значение».
Итак, спасение поэта Даниила из опасной квартиры происходит в три этапа:
- Даниил пишет стихотворение о человеке, который «вышел из дома»;
- Этот человек — герой стихотворения — оживает и действительно выходит из дома («Он и без спроса в дальний путь//Отправился пешком»);
- Даниил воплощается в этого человека и, таким образом, оказывается вне опасной квартиры.
* * *
Разумеется, этим чудеса в «Легенде о табаке» не исчерпываются. Происходит, например, зацикливание времени (бесконечное повторение одних и тех же событий):
А опер каждый день к нему
Стучался, как дурак…
И много-много лет подряд
Соседи хором говорят:
«Он вышел пять минут назад —
Пошёл купить табак…».
Кроме того, воплощение Даниила в героя своего стихотворения — событие одноразовое; далее происходит их разделение: человек с мешком, продолжая своё прямолинейное движение, исчезает в тёмном лесу; Даниил же ходит по огромной стране («Он был в Сибири и в Крыму») в безуспешных поисках табака.
— Фокус и его последствия. Вышеупомянутый фокус (нестандартное, быть может противоречащее правилам грамматики употребление местоимения) заслуживает хотя бы краткого разбора. Этот фокус может приводить к самым разным результатам — например, иметь сюжетные последствия (как в «Легенде о табаке»).
Так, у Агаты Кристи в романе «Зеркало треснуло» — неправильное употребление (свидетельницей) указательного местоимения мешало правильному вИдению картины преступления и, следовательно, не давало определить преступника/-цу; и понять это смог только аналитический ум мисс Марпл.
Говорит мисс Марпл:
«Проделано все было очень просто. Марина (Грегг — И.К.) бросила смертельную дозу кальмовита в свой бокал… Затем Марина Грегг поставила свой бокал на столик и вскоре, улучив момент, задела локоть Хеси Бедкок. Та пролила свой коктейль на совершенно новое платье. В этом-то и заключалась деталь, осложнявшая все дело, которая возникла из-за неумения некоторых правильно использовать местоимения при разговоре… Черри поведала мне о своем разговоре с Глэдис Диксон. Разговор у них шел о платье, на которое Хеся Бедкок пролила свой коктейль. Глэдис, по ее выражению, показалось забавным, что она сделала это намеренно. Но, говоря «она», Глэдис имела в виду отнюдь не Хесю Бедкок, а Марину Грегг. Она действительно намеренно толкнула Хесю. Не случайно, напротив, она хотела так сделать. Мы знаем, что она стояла рядом с Хесей Бедкок… Как истинная хозяйка, Марина отдала Хесе свой коктейль — отравленный. В сущности, — заметила мисс Марпл, — это было великолепное убийство».
Но у Кристи — нет фантастики. А вот в рассказе Х. Кортасара «Аксолотль» — есть. В этом рассказе местоимения несколько раз — иногда в пределах одной фразы — переходят с «человеческих» на «аксолотлевские»: «Я увидел розоватое и словно прозрачное тельце (при этом мне пришли на память китайские статуэтки из молочного стекла), похожее на маленькую пятнадцатисантиметровую ящерицу, с удивительно хрупким рыбьим хвостом, самой чувствительной частью нашего тела».
Или: «Порой одна из лапок чуть шевелилась, я видел, как крохотные пальцы мягко погружались в ил. Мы вообще не любим много двигаться, да и аквариум такой тесный…». (Любопытное продолжение «Аксолотля» есть у Ольги Елагиной).
