©"Семь искусств"
    года

Эдуард Бормашенко: Философия между шаманством и ratio

Loading

Глубочайший парадокс состоит в том, что самые рациональные виды творчества: математическое и теорфизическое, требуют таланта, прозрения, нисходящих из самых глубин жреческого, пророческого прошлого.

Эдуард Бормашенко

Философия между шаманством и ratio

בס”ד

В замечательной миниатюре Г.-Г. Гадамера «Философия и Литература» читаем: «В Марбурге Аристотеля ставили весьма невысоко. Герман Коген дал ему наиболее безапелляционную характеристику: «Аристотель был аптекарем…». Этим он выразил свое понимание Аристотеля, как чисто классифицирующего мыслителя, который подобно аптекарю, занимается наклеиванием этикеток на свои ящички, коробочки и склянки». Далее Гадамер оговаривается: «Это, безусловно, не самое глубокое понимание вклада Аристотеля в философскую мысль». Впрочем, с Германом Когеном, вполне согласен Бертран Рассел, полагавший, что Аристотель первым из античных философов стал писать, как профессор. Ярлык «профессор» на философе сидит пристойнее, нежели чем «аптекарь», но сути дела не меняет: логика, классификация и упорядочение (порядок превыше всего) приличны обоим.

«Профессор» и «аптекарь» не бранные слова, но если мы сравним Аристотеля с его неистовым предтечей Платоном, то сразу поймем, что учителя Аристотеля в профессорском начетничестве не заподозришь, а из аптеки Платона выставили бы на второй день, ибо наклеивать этикетки по порядочку он был бы просто не в состоянии. Платон был поэтом, мифотворцем и мистагогом, для философской фармацевтики не пригодным.

В истории мировой философии подобные типы философствующих личностей устойчиво воспроизводятся. Кант, Лейбниц и Гегель были профессорами, они создавали системы. Ницше, Шопенгауэр и Хайдеггер – поэтами, они разрушали миры. Российская философия, по своей патриархальной отсталости, всегда была пророческой; В. Соловьев и Н. Бердяев никак не были аптекарями. Толстой и Достоевский на дух не переносили профессоров, аптекарей и каталогизаторов, может быть, только в этом и сходились. Таковой русская философия и осталась. В. Бибихин и М. Мамардашвили с классификацией и упорядоченным мышлением не дружили.

Замечательный филолог, специалист по романским языкам, Борис Нарумов, так писал о философии Владимира Бибихина:

«Существуют люди, которые по своему психофизиологическому статусу абсолютно неспособны стать на всю жизнь «карточкослюнителями» (термин журнала «На посту») или «пробиркополоскателями» (а это уже мой термин). Они могут помыслить язык только в целом, и о целостности языка пекутся неустанно, спасая ее от всеразъедающего крохоборства лингвистов. Их объемистые труды, написанные большей частью с литературным блеском, мною воспринимаются как реакция (во всех смыслах этого слова), реакция на науку людей предельно идеологизированных и эстетизированных, болезненно воспринимающих вторжение аналитических методов в целостность языка… Люди идеи, наоборот, часто одержимы лишь одной какой-то идеей, будь то идея революционной роли рабочего класса у Маркса, идея сексуальности у Фрейда или… идея о тождестве мира и слова у некоторых философов. Эта идея напрочь обволакивает их мозг, не позволяя как следует разглядеть ту реальность, о которой они так красиво рассуждают; так, некоторые философы, говоря о языке, на самом деле имеют в виду вовсе не тот язык, которым занимаются лингвисты («Язык» лингвистики и «язык» философии. Contra Бибихин»).

Действительно, философ-мистик всегда предпочтет «целое»; философ-аналитик удовлетворится детальным разбором «части».

Отметим, что, не столько характеризуя, сколь третируя философию Бибихина, Нарумов говорит почти в точности словами Германа Когена, «пробиркополоскатели», разумеется, друзья, свояки и коллеги аптекарей. Разнося темпераментную, прелестную, чарующую прозу Владимира Бибихина и сопоставляя ее с учеными, но занудными текстами ученых-лингвистов, Нарумов сводит неустранимый разрыв в подходе к языку к типологии личности. В самом деле, аптекари и мистики в одном теле размещаются редко.

Мне же кажется, что дело не только в личности философствующего, но и в том, что представляют собою «философия» и «язык». Дело в том, что философия, может существовать лишь только в языке, нашем с вами привычном языке общения. Напыщенную фразу Хайдеггера «Язык – дом бытия», можно слегка приспустить, сдуть, переформулировав так: «Язык – дом философии». Философ общается с нами не языком формул, кванторов или нот, но вынужден разговаривать и писать на неотполированном, не выхолощенном, дурно упорядоченном и просеянном человеческом языке. А язык – существо коварное.

Все, что я пишу далее, основано на идеях, предложенных и разработанных в цикле статей, опубликованных в журнале «Природа», замечательным математиком Юрием Ивановичем Маниным (прототипом Фила Вечеровского из незабвенного «За Миллиард Лет до Конца Света»). Концепция Манина, вкратце, такова. Среди многочисленных функций языка выделяются две: программирование поведения окружающих, внушение (иногда жесткое и агрессивное), гипноз, и их антипод – рациональное сообщение, спокойная, безэмоциональная передача информации. На первом этапе развития человечества специалистами по языковому внушению были жрецы, шаманы, обладавшие незаурядными языковыми способностями, изобретшие метафору.

Колдуны не столько владели языком, сколь язык говорил через них. Библейский Билам хотел проклясть евреев, но уступив пророчеству благословил. Вполне естественно, мистики не доверяли текстам; Платон говорил, что только человек, оставленный всеми богами, может полагать, что в писаном слове можно выразить стоящую мысль. А задача устного слова не в том, чтобы нечто сообщать, но в том, чтобы, подавляя волю, внушать. Язык, при этом, подкрепленный жестом, интонацией, ритмом речи, служит не для коммуникации, но для суггестии.

Затем место шаманов и ворожей заняли поэты. Сейчас на вакантные позиции претендуют поп-звезды и теле-гуру. Нет дела до того, что их языковый запас вполне людоедский, цель их речевой деятельности не в том, чтобы убеждать, но в том, чтобы внушать. И свое ремесло они знают недурно.

Эксперты по рациональной передаче знаний – ученые, в их послании, чем менее личного, тем лучше. Вполне в духе дона Корлеоне: “nothing personal”; место живой метафоры в их речи заняла научная модель. Если приглядеться пристальней, заметим, что личностная концепция Нарумова, разводящая в разные углы ринга философов-фантазеров и философов-аптекарей, и языковые идеи Ю.И. Манина, плотно сцеплены, так как сама человеческая личность формировалась вместе с языком, и, в некотором смысле, «после языка». Людвиг Витгенштейн справедливо утверждал, что некоторые чувства возникают «после языка», попросту говоря, человек говорящий уже и чувствует иначе. Манин предполагал, что за гипнотическое (поэтическое) и рациональное функционирование языка отвечают и разные полушария головного мозга.

Иногда (и вовсе нередко) полушария начинают препираться. Я давно заметил, что люди тонко, почти физически чувствующие поэзию, частенько совершенно беспомощны в прохладном общении, коммуникации. Процитируем еще раз Бориса Нарумова, полагающего, что философу-шаману не до человеческого общения; мыслитель-гипнотизер и вообще презирает язык, в качестве средства коммуникации:

«Для Бибихина это слишком низкое понимание языка, приравнивание его к кудахтанью кур. Вместо этого само собой разумеющегося для лингвиста определения языка появляется его определение как среды, но не в социолингвистическом смысле как среды общения, а как среды = мира, обступающего человека со всех сторон и постоянно посылающего ему свою весть, которую он воспринять как следует не в состоянии, ибо постоянно говорит, коммуницирует, заглушая тем самым голос мира, пользуется языком исключительно как средством общения, затирая и замусоливая слова или отдавая их на растерзание лингвистам. Заметим попутно, что неприятие коммуникативной функции языка характерно и для тех, кто исследует его поэтическую функцию (например, для Ю. Кристевой), да и Бибихин не раз говорит о том, что «всего ближе к существу языка поэты» и, разумеется, философы».

В реальности суггестивная, внушающая и информационная роли речи постоянно переплетаются. Вот я провожу лекцию по физике. Самое, что ни есть, рациональное мероприятие. Но, если я не буду чуточку колдуном, гипнотизером, не затравлю пару анекдотов, не метну в аудиторию из-под бровей пару-тройку молний, лекция непременно провалится. Марк Алданов ехидно заметил, что лучшие ученые анекдотов не рассказывают, а тупо тычут в препарат или скелет сухой указкой, и монотонно гундося, усыпляют аудиторию. Я определенно не лучший ученый, но сносный лектор, студентам на моих лекциях не до сна.

Я все же полагаю, что Алданов и заблуждался; на самом верху одаренной, нескучной учености, там, где располагаются Леонардо, Ньютон, Пушкин и Эйнштейн, происходит удивительный, редкий, драгоценный сплав поэзии и ratio; оба полушария мозга задействованы, и гипнотическая и рациональная функции языка запряжены в дело создания гениального творения. Глубочайший парадокс состоит в том, что самые рациональные виды творчества: математическое и теорфизическое, требуют таланта, прозрения, нисходящих из самых глубин жреческого, пророческого прошлого. А философия обречена ерзать и барахтаться в сером поле между шаманством и наукой, и в этом ее прелесть.

Ю.И. Манин полагал рациональную функцию языка доминантной а суггестивную, гипнотическую – субдоминантной. Это верно для самого Юрия Ивановича и еще трех дюжин интеллектуалов, да и то не все двадцать четыре часа в сутки. Громадное большинство населения Земли не испытывает ни малой потребности в рациональных сообщениях, но хочет, чтобы истину ему рассказали, внушили, втемяшили. Потребность порождает и специалистов-шаманов; ХХ век, от которого мы совсем недалеко и едва ушли, рок-радения и джихад, топающий через нас сегодня, не оставляют сомнения: колдунам безработица не грозит.

Эдуард Бормашенко: Философия между шаманством и ratio: 13 комментариев

  1. Igor Mandel

    Да, так примерно все и есть, очень точно изложено. Не могу не припомнить, что примерно туда же, «в серое поле между…», я поместил философию на картинке про три культуры http://7iskusstv.com/2015/Nomer9/Mandel1.php. Манина попробую прочитать, спасибо.

  2. Бормашенко

    Бормашенко-Тененбауму
    Борис, спасибо сердечное за отзывы.

  3. Bormashenko

    Бормашенко-Тененбауму.
    Борис, спасибо сердечное за отзывы.

  4. Б.Тененбаум

    Эдуард,
    Позвольте мне в очередной раз поблагодарить вас. Сказанное вами о науке/философии/математике (и извините меня за столь неточную классификацию) в полной мере применимо и к предмету, в котором я ориентируюсь получше, чем в математике — к литературе. Или даже и более определенно — к поэзии. Спасибо вам.

  5. Бормашенко

    Бормашенко-Дынину-Носоновскому-Крамер. Спасибо за отзывы. На меня «Математика, как метафора» Ю. И. Манина произвела сильное впечатление. Убедительность предложенных в ней концепций, разумеется, бесконечно далека от убедительности математики, но соизмерима с убедительностью метафор. Но очень интересно, увлекательно. Интресное далеко не всегда убедительно.

  6. Benny

    Я полностью согласен с главным выводом Эдуарда о чрезвычайной ценности соединения «гипнотической» и рациональной функций мозга («поэзия» и «ratio»).
    Даже больше: мне очевидна связь «НЕ рациональной функции» мозга с человеческом «злым (животным) началом» из Торы — и более-менее понятно, почему мидраши утверждают, что именно его Б-г назвал «хорошо ОЧЕНЬ».

    Но к самой статье у меня есть ОЧЕНЬ серьёзное возражение: в вопросе «почему люди (некоторые) хотят стремиться к объективной истине» есть несколько объективных и фундаментальных истин (извиняюсь за тавтологию).
    Я объяснил это в своём блоге : http://blogs.7iskusstv.com/?p=59469
    Мне кажется, что статья Эдуарда игнорирует эти фундаментальные истины — а это делать нельзя, именно из за «Я ХОЧУ ИГНОРИРОВАТЬ» всегда и получались всякие философские монстры-утопии вроде коммунизма и прочих «мы хотели добра, а получилось как всегда».

    1. Benny

      «…Глубочайший парадокс состоит в том, что самые рациональные виды творчества: математическое и теорфизическое, требуют таланта, прозрения, нисходящих из самых глубин жреческого, пророческого прошлого. …»
      —————
      Даже хуже: с точки зрения науки — из животного прошлого, с точки зрения Торы — из «животного начала».

      «…А философия обречена ерзать и барахтаться в сером поле между шаманством и наукой, и в этом ее прелесть. …»
      —————
      Для меня в этом барахтанье заключается бессмысленность философии.
      ИМХО: философия обязана стремиться объяснить это «шаманство» своими инструментами — или это не философия а бессмысленное удовлетворение своих интеллектуальных инстинктов. Я не вижу чем это желание «наполнить свои мозги знаниями» принципиально отличается от желаний наполнить «свой желудок жратвой», «свой банковский счёт деньгами», «своё Эго славой», «своих самок своей спермой» и т.д.

      Да, раньше именно философия дала необходимый толчок развитию науки — но зачем такая «философия познания» нужна сейчас ?
      Чтобы объяснить, что если хороший лектор сумел заинтересовать своих студентов своим предметом — то это «хорошее шаманство» и полезная уступка далёкой от идеала человеческой природе ? Я не вижу в такой «философии познания» никакого «личного примера», никаких понятий «добра» и «зла», никакого стремления ЗАХОТЕТЬ САМОМУ И ПОБУЖДАТЬ ДРУГИХ ЗАХОТЕТЬ САМИМ стремиться их отличать и стремиться делать «добро».

      С точки зрения самых фундаментальных механизмов этологии это прекращение спонтанного развития и начало всё более ускоряющейся спонтанной деградации 🙁

      1. Владимир Краснопольский

        «Да, раньше именно философия дала необходимый толчок развитию науки — но зачем такая «философия познания» нужна сейчас?»
        Многоуважаемый Беня!
        Я не знаю в каких отношениях с наукой Вы состоите, но, как мне кажется, у Вас очень упрощенное представление о развитии науки и ее взаимодействии с философией и метафизикой. Мне кажется, что выдающиеся ученые, такие как Планк, Эддингтон, Эйнштейн, Паули, Шредингер, Гейзенберг, де Бройль, Бор, Бом, Уиллер и т.д., посвятившие значительное время изучению философии и философскому осмыслению своей науки и науки в целом, не согласились бы с тем, что роль философии в науке ограничена «первотолчком»! В одной из своих книг (по-моему, в книге о Канте) Мамардашвили сравнивает философа с танцором, танцующим на границе Света и Тьмы. Я не цитирую, а передаю по памяти то, что запомнил. Свет – это уже осознанное, освещенное светом сознания оформленное в понятия, Тьма – это еще не осознанное. Танцор, выполняя свой танец, время от времени проникает на территорию Тьмы и возвращается оттуда, неся с собой Нечто, ранее не осознававшееся, похищенное у Тьмы. Попадая в Свет это Нечто осознается, одевается в понятия, и только после этого становится доступным научному рассмотрению. И процесс такого взаимодействия науки с философией/метафизикой протекает непрерывно. И это только одна из многих функций философии и метафизики. Об этом хорошо написал известный физик-теоретик и философ Биниамин Файн:
        http://berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer2_3/Fajn1.php
        http://berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer4/Fajn1.php
        http://berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer5_6/Fajn1.php
        http://berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer7/Fajn1.php

  7. Уведомление: Немного биологии в философии | Блоги журнала "Семь искусств"

  8. Ася Крамер

    Да, господа, вот чего мы ждём, без устали читая тексты. Чтобы кто-то красиво и чётко сформулировал то, что и тебе самому приходит в голову, но ждёт филигранного исполнения. Те, кто встречают на жизненном пути начётников, «аптекарей», «наклеивателей этикеток» и «карточкослюнителей», (какие оригинальные и емкие термины!), видят их несомненную нужность, но не могут не поражаться полному отсутствию умения абстрагироваться, отдаться полёту творческой фантазии. Я пыталась применить к делению людей на эти две группы метафору бинокля, но это был тупиковый путь. Окуляры бинокля могут только укрупнить мелкое и приблизить далёкое. Здесь же речь идет совершенно о другом – о формах мышления, и они разнятся как «лед и пламень». В общем, это очень понравилось.
    Второе, что понравилось в статье.
    «…задача устного слова не в том, чтобы нечто сообщать, но в том, чтобы, подавляя волю, внушать. Язык, при этом, подкреплённый жестом, интонацией, ритмом речи, служит не для коммуникации, но для суггестии».
    Да, совершенно верно относительно устной речи… Кстати, не злоупотребляют ли внушением всевозможные лекторы и профессура? У нас по части зомбирования и индоктринирования они на первом месте, особенно те, кто связаны с социальными науками (если таковые вообще есть).
    Но и письменная речь, особенно в журналистике, взяла на себя функции гипнотизёра и «вдалбливателя».
    Вот читаю заметку. В ней 10 раз повторена в разных вариациях фраза о том, «почему продвинутая молодежь больше не покупает авто и квартиры». При этом постоянно идет ссылка на неких «экспертов», «социологов» и «многочисленные исследования». Это – типичный «вдалбливатель». Предполагается, что после пятого повторения потребитель уже считает информацию своей и начинает транслировать её дальше. Так что мы все немножко под гипнозом!

  9. M. Nosonovsky

    Прочитал статью Эдуарда Бормашенко про два типа философов, в которой он ссылается на идеи математика Ю. И. Манина. А я как раз недавно прочитал книгу Манина «Математика как метафора» http://www.math.ru/lib/files/pdf/manin.pdf. Книга хорошая, в ней рассыпано множество красивых и интересных идей. Пожалуй, я выпишу в своем блоге свои хаотические записки по поводу прочитанного. http://blogs.7iskusstv.com/?p=59441

  10. Уведомление: Читая «Математику как метафору» Ю. И. Манина | Блоги журнала "Семь искусств"

  11. Борис Дынин

    Сам факт, что мы имеем таких философов как Кант, Лейбниц и Гегель и таких как Ницше, Шопенгауэр и Хайдеггер и оба «лагеря» оказались необходимыми в философии и для культуры в целом является особой прелестью философии. И ее не выразишь, не схватишь, не оценишь в каком-либо изложении «открытий» философов в хронологическом порядке некоторого прогресса философской мысли. Эта прелесть оборачивается и западней. Какого философа, даже из первого лагеря, понимали адекватно в глазах самого философа или его «верных» учеников? Шаманство есть у каждого из них, как и желание быть профессором (сколько бы ни поносили профессуру), чтобы донести свою мысль до людей с чувством быть понятым. И верно: «Язык – дом философии». Поэтому, говоря о философии (философах), мы говорим о себе. И замечательно, когда встречаешь собеседника, чье языковое шаманство откликается в тебе пониманием его мысли, то есть рациональным согласием. Как в данном случае при (моем) чтении Эдуарда.

Обсуждение закрыто.