Всё года безвременья слизнули,
И остался от бредовых лет
Белый хвостик матушки-косули
И детеныш, семенящий вслед.
Елена Дунаевская
Прядильщица воды
До снега
— Мы здесь не застрянем надолго.
— И то хорошо.
Зима — прошлогодняя голая елка,
Которую дворник в подвале нашел.
И желтые лампы повесил — ни блесток, ни ваты —
Украсил подвал.
И душу в кладовке, где метлы, скребки и лопаты,
Замуровал.
Душа не умеет проходить сквозь стены, нет.
Душа не умеет проходить сквозь стены, нет.
Душа не уме-е-е…
Чужие виденья проходят сквозь стены,
Они в этих стенах живут,
Они истеричны, нелепо надменны,
Им дорог помойный уют.
И город слепили, и держат поныне,
Подобные птичьей слюне,
Чахоточный шулер, княжна в равелине,
Безумный гигант на коне.
Сплошные завалы ментального хлама.
Ну кто б разгрести их помог?
Душа — с ридикюлем нелепая дама,
Как кукла, глядит в потолок
Призраки любят себя.
Призраки не любят себя.
Призраки не…
27.02.14
«Ибо все в мире имеет цену, а дохлая кошка цены не имеет»
Этот день — ледяной клинок
Мясо на острие дает.
Это кормит лохов Молох.
Почему окровавлен рот,
Непонятно на холоду.
В синем небе — рука с клинком.
Анестетика вкус во рту.
Их проткнут, но это — потом.
Мне милей, чем живой шакал,
Кошка дохлая у крыльца.
Если веру ты потерял,
Не теряй хотя бы лица.
Как зверек, не имей цены,
У высоких умри дверей,
Где ни выстрелы не слышны,
Ни блатной язык батарей.
Ты виновен и одинок.
Слушай радио «Ностальжи».
Отвечай на немой упрек:
«Нам немного осталось жить».
ХХХ
Он явился, он что-то сказал.
Ухмыльнулся, поправил пиджак.
В желтизне свежекрашеных зал
Он блестит, как в дюшесе червяк.
Он — ничтожество, тролль из горы,
Он глумливый, кровавый игрок.
Чур меня! Чур меня! Вне игры.
Крупной соли скорей на порог.
У тебя есть четыре стены,
Книги, кошка и пара друзей.
Твои дни, как у всех, сочтены.
Твоя память — забытый музей.
Приберись в нем, протри зеркала,
Оживляй экспонаты во сне
И молись, чтобы чайка крыла
Не смочила в мазутной волне.
И еще: чтобы русская речь,
Та, что нам и свобода, и дом,
Пьяной тыквой, свалившейся с плеч,
Не плясала на море ночном.
ХХХ
Они не стоят нашего презренья.
Они плохая тема для беседы,
Как снег и ветер, или мелкий дождь.
А для кого-то ведь важны их жесты,
Важны их речи или, может, дачи…
Как снег, и ветер, или мелкий дождь,
Они разумны, если существуют,
А мы безумны, говоря них.
Есть много параллельных измерений,
Вторгаться в них, наверное, опасно,
А тут мы без специальной подготовки
На голову свою зовем такое…
Чур-чур меня. Ни слова о властях.
О культурных проектах
Пышный снег опять уводит в детство,
И, как шубка беличья, нечист.
На рекламе брачного агентства
Нарисован брачный аферист.
Желтые дома, тупые шубы,
Гниловатый, сладостный уют.
Можно здесь остаться. Почему бы
Нет? Тебя нарочно не убьют.
Оттого что выпило все силы
И висит, темнея, надо мной
Облое чудовище — Россия,
Недовоплощенный мир иной.
Сказки Пушкина в фольге нарядной
И модерна мертвенный дракон,
Злая удаль дали безоглядной
И Дейнеки медный стадион —
И подспудное «написан Вертер»
Прошептала черная земля…
Что еще? Пленительный Дар Ветер,
Как в метро, в утробе корабля.
…
Всё года безвременья слизнули,
И остался от бредовых лет
Белый хвостик матушки-косули
И детеныш, семенящий вслед.
ХХХ
Апрель у запертых дверей —
как арестант обритый наголо
в тюремном солнечном дворе,
и самолетик вместо ангела.
Машины в пыльных шлемах каменных
Сползают медленно с моста:
Везут захватчиков раскаянных
На их рабочие места.
И жизни правда обнаженная
Встает мосту наперерез:
Дворца лепнина, окруженная
Колючкой стриженых древес.
Но в небо тянут губы трубочкой
Ростки тюльпанов фиолетовых:
Как негритянки в мини-юбочках,
Стоят в снегу, и словно нет его.
Отсутствуя, внимая музыке…
Такое могут лишь немногие,
Кому свобода или мужество
Не подвиг, а физиология.
ХХХ
Юные женщины празднуют лето
Телом, томительным, как виноград.
Пальчики в шлепанцах и сандалетах,
Словно младенцы, на воздухе спят.
Старые женщины празднуют лето:
Платья летящие, память о том,
Что по касательной тронуло светом
Спелые фрукты за брачным столом.
Эта картина в торжественной раме
(Кто-то не умер, никто не разбит)
Стала реальней жары с комарами,
Дачных помоев, любовных обид.
Празднество памяти, плоти, посулов
Деньги и хлопоты вынь да положь —
В тамбуре хищной цыганкой мелькнуло,
В Вырице вышло, и начался дождь.
Он призывает беглянок к ответу,
К дням без лица и трудам без числа.
Слушайте, было ж какое-то лето,
Или надежда на лето была?
ХХХ
Благодарю, что ты приснился мне,
Большой и теплый, в голубой рубахе.
Стоим в обнимку у окна. В окне
Весенний свет. Все горести и страхи,
Все беды и обиды — все прошло.
Ты улыбнулся, опустил ресницы,
Струится свет сквозь мытое стекло.
Как хорошо, когда такое снится.
ХХХ
Вся тоска городского лета,
Лепестки на цементных плитах,
Живность скудная шевелится,
Одуванчики, лопухи…
Под ногами всегда болото,
Под болотом — пласты гранита
И лишайник на сером камне —
Наши помыслы и стихи.
В золотом Иерусалиме
Нет болота — есть только камень,
Что скипелось в памяти камня,
В этой жизни мне не понять.
В золотом Иерусалиме
Мы и встретимся стариками,
Те, на ком лежит неудачи
Неразборчивая печать.
Мы — картинка переводная,
Наш неряшливый облик смоет
С этой зелени, злой и чахлой,
С парапетов и мостовых.
В этом времени нет героев,
Это время нас всех уроет,
Но песчаник эрец Израиль
Беспощаден и для своих.
ХХХ
На занавесках — перья,
Пушкинский стертый профиль,
Воспоминанья детства
Смутный твердит узор.
Помню, считали деньги,
Ели творог, картофель,
На лампе сушили галстук,
Смачивали вихор.
Помню, как мерзла в школе,
И с повидлом лепеху,
Помню, как я румынкой
Черпала хрусткий снег.
Дворник с огромной бляхой
Метил скребком дорогу
Перед катком горбатым
Робкий помню разбег.
Вещи были надежны,
Вещи были свирепы,
Как медсестра фронтовая
Или как Мойдодыр.
Наши детские травмы —
Это, наверно скрепы,
Сшившие мертвой хваткой
Душу и внешний мир.
Нет, не то, что запуган,
И не то, что виновен, .
Просто не так обточен
И не влезаешь в паз,
Ох, как нескоро скажет
Серебряный голос крови,
Из чьей ты ладони выпал,
Какой не сложился пазл.
И вот, ты увидишь Землю
В сизых гроздьях соборов,
В чурочках небоскребов,
В зыбкой сети судеб,
И хрупкость корявой плоти,
Воздвигнувшей Вечный Город,
Укажет тебе на место,
И речь превратится в хлеб.
В шкатулку с секретом лягут
Сумбурные педагоги,
Ежовые рукавицы
И крупная, с грязью, соль…
И все ж… Готовили к боли
Тебя домашние боги,
Или их непреклонность
В долг превратила боль?
