©"Семь искусств"
  октябрь 2017 года

Сергей Носов: Светлые и темные стихии слова

Loading

Так кто же такой писатель? Шарлатан или демиург, проповедник добра или богомерзкий дух растления, а, может быть, просто отживший свое и потому лишний «винтик» в обществе торжествующего «свободного рынка»?

Сергей Носов

Светлые и темные стихии слова

Сергей Носов

 Мы живем в мире, насыщенном всевозможными энергиями и излучениями буквально «до краев» и, в сущности, из этих энергий, полей, излучений в конечном счете и состоящем. Это уже давно стало ясно. Причем, ясно не без подсказки науки.

 Наивным теперь выглядит классический вопрос из числа азов марксизма-ленинизма: что первично, а что вторично — материя или сознание? Сознание — просто одна из малоизученных форм существования все той же материи, только и всего.

 Наша мысль — материальна. Это однозначно доказано хотя бы реальностью телепатии, уже достаточно изученной современной наукой.

 Если не сами словесные сообщения как таковые, то формируемые мыслью и чувствами (часто и при посредстве слов) образы можно при определенных условиях с легкостью телепатически передавать, как доказали многочисленные научные опыты, на тысячи километров. И это наглядно показывает — такие образы или «мыслеформы» есть тонко материальные структуры, есть то ли некие излучения, то ли загадочные для нас (пока загадочные) энергетические сущности, которые способны с фантастической скоростью двигаться в пространстве и, видимо, способные до определенной степени влиять на это пространство сугубо физического существования (в формах плотной, зримой материи), в котором человек «прописан» как биологическое существо и которое нередко кажется человеку единственно реальным миром.

 Из того, что воздух невидим для нас отнюдь не вытекает, что его нет и мы им вовсе и не дышим. Точно также из того, что мысль невидима отнюдь не вытекает, что она не «выливается» в пространство как определенная, неосязаемая нами до поры до времени форма энергии и не может какое-то время существовать в пространстве как тонкоматериальное образование, способное влиять на очень многое в окружающем мире и в том числе, естественно, на нас самих.

 Наоборот, неизмеримо ближе к истине как раз обратное: формируемая в человеческом мозге «мыслеформа», рождаемая соединением и слиянием воедино мысли и чувства, есть одна из неисчислимых форм материи, как и все, существующее во Вселенной.

 И тут мы подходим к тому, что нас более всего волнует: подобной «мыслеформой», магнетически действующей на человека и являющей собой причудливый и неповторимый сплав мысли и чувства, становится любой удавшийся и потому способный очаровывать, наделенный эстетической притягательностью, если угодно, эстетической магией, эстетической силой и властью художественный образ.

 Художественный образ и покоряет, и призван покорять — в этом его эстетическое и — шире — его духовное предназначение. Не оставляя человека равнодушным, художественный образ и очаровывает, и зачаровывает, и на какое-то время гипнотизирует человека и при этом способен надолго «отпечатываться» в человеческом сознании и подсознании, формируя и направляя определенным образом и мысль, и чувства, и даже действия человека. В этом, несомненно, состоит реальная магия любого подлинно художественного образа, в этом его несомненная сила, но в этом же — и его опасность, его потенциальная угроза «здоровью жизни», ее вольному и естественному течению.

 В сущности, художественный образ — это своего рода заклинание, заклинание «силой красоты». И отдавать себе в этом отчет в нашу эпоху необходимо.

 Так, уже с 1930-ых годов ХХ века принято было восторженно писать об огромном провиденциальном смысле многих пророческих художественных антиутопий — мол, духовно зоркие писатели давно предвидели, давно предупреждали, и, вот, вы видите, что вокруг теперь творится или совсем недавно творилось… Как они, эти писатели-прозорливцы были правы и как мы им за эту их чудесную прозорливость благодарны!

 Теперь же на фоне того, что былой вымысел (в том числе и художественный) все активнее вторгается в живую жизнь, все агрессивнее навязывает ей свои «правила игры», стали поневоле замечать и другое, по сути противоречащее тому, что утверждалось ранее. Например: «Путь Замятина, Оруэлла и Хаксли ведет прямиком в тоталитаризм, ибо материализовавшиеся антиутопии начинают наперебой присваивать догадки этих писателей… Жанр антиутопии — плоский, вульгарный реализм ХХ века. Методическое пособие для созревающего диктатора.» (Алексей Пурин. Листья, цвет и ветка. СПб. 2010).

 Подразумевается в данном случае фактически следующее: любое детальное, избыточно правдивое и живописное изображение чудовищного зла есть скрытая работа «на мельницу» этого зла, поскольку живописное художественное изображение зла и растления завлекает, очаровывает, гипнотизирует и как бы «заражает» своим содержанием реальную жизнь, превращаясь по сути дела в некую неосмысленно насланную на живую жизнь «порчу».

 И в таком убеждении нет ничего особенно странного, поскольку художественное слово всегда и изначально не только несет в себе мощный энергетический заряд, но и подпитывается определенными энергиями окружающего мира — светлыми и темными, созидательным и разрушительными, бесовскими и ангельскими.

 Тут мы невольно подходим к тому, чтобы вспомнить роман Достоевского «Бесы». А был ли этот знаменитый роман в действительности только лишь предупреждением? Или, может быть, в нем самом отразились так или иначе (как в кривом зеркале, например) темные «бесовские энергии», которыми уже тогда была скрыто пропитана русская жизнь? Реально отразились, запечатлелись, обрели зримые формы и поэтому стали особенно властны, получив в итоге такого художественного воплощения новую силу и новый замечательный шанс «вылиться» в физически существующую реальную жизнь, воплотиться в ней?! Ведь, есть же мудрое житейское и не только житейское, но и философское правило — об откровенной мерзости лучше не говорить и даже не думать вовсе и ее ни в коем случае не следует живописать, детально изображать во всех «смачных» подробностях, а тем самым невольно лелеять, наделяя ее дополнительной энергетикой, дополнительным зарядом магнетизма. Об этом есть смысл, по крайней мере, задуматься.

 Однако, на критику «Бесов» Достоевского с таких позиций никто пока не решается.

 В то же время запросто решаются на суровую критику современного искусства и творчества, руководствуясь теми представлениями о «современной бесовщине», которые, якобы, выразил в «Бесах» Достоевский.

 Таким пафосом осуждения очень и очень многого в современном свободном искусстве как богоборческого демонизма и даже откровенной «бесовщины» пронизана, в частности, работа Владислава Бачинина « «Бесы» — 2014. Теология катастроф.» («Нева». 2014. № 11).

 Разъясняя в связи с новой экранизацией «Бесов» сущность феномена «инфернального человека», автор этой работы пишет: «Эти господа демонстрируют обостренное внимание к демонизму во всех его видах, в том числе к литературным, живописным, музыкальным, театральным, кинематографическим и прочим вариациям на эту тему… Между тем обо всех этих пристрастиях можно сказать только одно: именно так действуют трасцендентные духи зла. Через обольстителей-провокаторов (философов, писателей, поэтов, художников, композиторов, театральных режиссеров, кинематографистов, актеров) они зазывают «малых сих» только для того, чтобы подвергнуть их умы, души, сердца духовному насилию и в конце концов опустошить, растлить, изничтожить»…

 До воинствующего нового Средневековья от подобных утверждений и мнений — рукой подать и веет от них не только средневековым христианским аскетизмом, но каким-то воинствующим духовным скопчеством, едва ли для искусства и культуры в целом сколько-нибудь плодотворным.

 Действительно, если согласоваться с подобной точкой зрения всерьез, давайте свободное искусство поставим под строгий надзор Церкви, а еще лучше — под полный благодетельный контроль Государства. Тем более, что подобное уже у нас было, причем, по историческим меркам совсем недавно — при блаженной памяти советской власти. Вот, тогда-то жизнеутверждающего, светлого, идеального, всего «радостно пляшущего и мило порхающего» в состоянии блаженной коммунистической эйфории было в нашем искусстве — более чем вдоволь, настолько в избытке, что как говорится, «за глаза и за уши» хватало…

 Тем не менее, вполне очевидно в наше время, что художественное слово — это некое энергетически заряженное духовное образование и одновременно некая тонкоматериальная структура и сущность, способная активно воздействовать на окружающий мир, проникать в его реалии и растворяться в них, меняя — порой и трагически — в облик окружающей материальной действительности.

 Прекрасно, конечно, если писатель, если художник-философ действительно видит неизъяснимый Свет как видел его Вл. Соловьев, поклоняясь прекрасному лику Вечной Женственности. Этим духовным Светом буквально живут и дышат труды Вл. Соловьева — как бы «до слов», «после слов» и «сквозь слова». И потому творчество Вл. Соловьева магнетически и мистически притягательно до сих пор вне зависимости от своего чисто философского содержания.

 Но Вл. Соловьев один у нас такой… По заказу неизъяснимый духовный Свет не увидишь, откуда бы заказ это ни исходил — от высокого Начальства, от почитаемой Церкви или от собственного возгордившегося творческого «Я»…

 Советовать же и, тем более, предписывать «увидеть ангелов», «увидеть Бога» и затем художественно описать увиденное — бессмысленно. И так же бессмысленно запрещать «видеть бесов» или наказывать за предполагаемое духовное «общение с бесами». Так мы и Святую Инквизицию вернем…

 Однако, писатель, художник слова не должен прикидываться «святой невинностью», но должен хотя бы подсознательно отдавать себе отчет в том, что он в своем творчестве так или иначе контактирует с определенными духовными или тонко-материальными сущностями, подпитывается их немалой и вполне реально действующей в мире энергией, а вовсе не только лишь верно служит причудливым капризам и «буйным полетам» своих личных фантазий.

 Это неизбежно, если мир насквозь пропитан всевозможными, имеющими определенную степень влияния на все сущее, излучениями и энергиями, последнее же — просто очевидно в свете современных знаний о Вселенной.

 Потому вопрос о свободе творчества (и в искусстве, и вообще в человеческой жизни) крайне неоднозначен, сложен и не имеет простых решений. Хотя такие решения с апломбом предлагаются и до сих пор.

 Например, Михаил Эпштейн в эффектной, красиво написанной статье под заглавием «Совместимы ли гений и добродетель?» («Знамя», 2015, № 6) всемерно обосновывает тезис, что человек создан прежде всего по образу и подобию Божию и поэтому был призван в первую очередь творить, сотворчествуя Создателю, а уже потом сам приобщился к различению добра и зла.

 В связи с таким тезисом заметим: человек уже «сотворчествовался Создателю» до изобретения газовых камер, атомной бомбы, водородной бомбы, нейтронной бомбы…, хотя, впрочем, и некоторые его былые с виду простенькие изобретения — виселица, дыба, гильотина — тоже были по своему примечательны.

 Что же до различения добра и зла, то с этим у человека и до сих пор туман в голове — до сих благополучно сосуществуют, например, самые разные мнения о том, уместно ли «во имя славы Всевышнего» взорвать какой-нибудь богомерзкий («неверными» эксплуатируемый) аэропорт или хотя бы самолет со всеми его пассажирами или все-таки неуместно…

 Пусть свобода творчества нужна человеку как воздух и пусть дар творчества и жажда творчества укоренены в человеке глубже всех других даров, тем не менее, если говорить, в частности, о литературе и искусстве, то в этом случае творец, «творящий субъект» должен отдавать себе отчет в том, что он созидает не просто некий чудесный, эстетически прекрасный вымысел, создает не просто предназначенные просвещать, развлекать и утешать «веселые картинки», но — потенциально — создает новую, невиданную реальность, способную раньше или позже нежданно обрести самые натуральные материальные формы и стать самой настоящей физической реальностью, от которой ему самому, может быть, тогда не поздоровится.

 Усматривая уже в Ветхом Завете заманчивый для любого своевольного романтика тезис о том, что «Поэзия выше нравственности», Михаил Эпштейн, на наш взгляд, выдает желаемое (для вольного художника-творца) за действительное. Поэзия и не выше, и не ниже нравственности, а живет и развивается, деградирует и вырождается как бы параллельно нравственности, иногда с нравственностью при этом (согласно законам неэвклидовой геометрии) сходясь, а иногда — расходясь, разлетаясь в разные стороны, в буквальном смысле в «миры иные», где все поэтическое начинает казаться «бесовским», а все высоконравственное видится «ангельским» или же наоборот…

 Причем сосуществуют поэзия и нравственность, в сущности, не как две параллельные прямые, а как две «параллельные кривые», описывающие в своем бытии и метаморфозах на нашей грешной земле такие зигзаги, что не позавидуешь тому, кто захотел бы, например, проехаться «верхом» (или на салазках) на исторической кривой поэзии и точно так же на исторической кривой нравственности, летая в обоих случаях в страшные пропасти и поднимаясь тут же на дикие кручи на протяжении многих и многих и долгих, и скучных при этом веков истории…

 Так кто же такой писатель? Шарлатан или демиург, проповедник добра или богомерзкий дух растления, а, может быть, просто отживший свое и потому лишний «винтик» в обществе торжествующего «свободного рынка»?

 Этот вопрос волнует нынче многих.

 И достаточно забавно, например, что именно этим животрепещущим вопросом «Кто такой писатель?» задалась в одноименной статье в своем блоке некий журналист Галина Черевык, отвечающая на сей вопрос с замечательной непосредственностью: «Писатель — это тот, у кого весьма регулярно так и чешутся руки что-то написать.» С этим наблюдением не поспоришь!  

 И присоединяясь к данному справедливому «как ясный полдень» мнению от всей души, заметим, обращаясь уже к самим писателям: господа писатели, если у вас опять непреодолимо «зачешутся руки» что бы то ни было написать, подумайте, прежде всего, о том, что вы выпустите в мир не просто «пену слов», а некий сгусток запечатленной в слове даже помимо вашей воли энергии и этим невольно «отворите дверь» в жизнь тому еще неведомому «нечто», которое способно своевольно и властно, хотя во многом и потаенно, мистически влиять на все окружающее, обладает несомненным чарующим магнетизмом и «гипнотически» действует на свободное течение окружающей вас, простой и светлой в своих истоках, земной жизни.

Share

Один комментарий к “Сергей Носов: Светлые и темные стихии слова

  1. Igor Mandel

    Наша мысль — материальна. Это однозначно доказано хотя бы реальностью телепатии, уже достаточно изученной современной наукой.

    Очень интересно. А можно ссылку насчет того, где же это доказано? А то я все думал, что тhere is no convincing evidence that telepathy exists, and the topic is generally considered by the scientific community to be pseudoscience. Ошибался, значит.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.